Московский мальчик

МОСКОВСКИЙ МАЛЬЧИК


Повесть.


Посвящается моему сыну


Маленький Коля, вдруг отпустив руку Отца и повернув к нему лицо, посмотрел ему в глаза и спросил:
— Пап, а можно я поднимусь вон туда? — и он указал на высокий парапет, тянувшийся вдоль большого серого дома. Дом находился буквально в пяти шагах от них, но Коля спросил разрешения.
— Конечно можно, — ответил Отец и медленно пошёл рядом с парапетом.
Маленький Коля всегда спрашивал его разрешения по любой мелочи: отойти ли в магазине к прилавку со всякой цветастой детской мелочевкой, находившемуся в двух шагах от того отдела, где стоял Отец, подойти ли к киоску или лотку с книгами, мимо которых они шли, или, стоя на остановке, он спрашивал, можно ли пойти сесть на скамеечку, прикреплённую к одной из стенок этой остановки. Причём, всегда, задавая вопрос, он смотрел прямо в глаза. Снизу вверх.
И они всегда ходили держась за руки.
И сейчас маленький Коля шёл по парапету ускоренными мелкими шажками, жестикулируя и что-то беззвучно произнося. Это он кого-то, видимо, изображал, минутку поиграл в какую-то свою игру. Отец шёл параллельно ему и, как всегда, подумал: «Какой же он всё-таки смешной...»
Парапет кончился, мальчик закончил свою игру, аккуратно спрыгнул с него, подошёл к Отцу и опять, взявшись за его руку, пошёл с ним дальше.
Пространство было открытым, и ветер, и без того сильный, тут дул ещё сильнее. Волосы на голове Отца разметались в разные стороны, полы длинного плаща раскрылись и бились на ветру, как крылья. Он на секунду остановился, проверил свободной рукой, плотно ли прикрыто свитером горло мальчика. Да, все нормально, и они продолжили путь.
Так, проходив где-то часа два, решили возвращаться домой. Когда они шли по двору, держась за руки, жильцы дома, видевшие их в окна и находившиеся в это время во дворе, всегда обращали на них внимание. И относились к ним по-разному: кто с усмешкой, кто с добротой, но таких было совсем немного, так как доброта в их большом доме была неудобна и, так сказать, не модна. И если какое-то явление не подходило под общие рамки, то вызывало усмешку, а чаще — презрение.
Когда они дошли до подъезда, Отец, как всегда, закурил последнюю «уличную» сигарету и сел на скамейку. Маленький Коля тоже сел рядом с ним.
Невдалеке, на полуразрушенной, грязной детской площадке играли дворовые ребята. Игра их заключалась в том, что они орали друг на друга с неподдельной злостью и отрабатывали приёмы каратэ, правда, неуклюже, но тоже со злостью. Видимо, всего этого они насмотрелись по телевизору и видео и злости оттуда же набрались. В другие игры они играть не умели. Маленький Коля в это время что-то рассказывал Отцу и не обращал на них внимания. Отец перебил его вопросом:
— Коль, может, хочешь пойти с ними поиграть?
Коля замолчал, опять посмотрел ему в глаза, как бы стараясь понять: настаивает Отец или задал вопрос просто так, и, убедившись в чем-то своём, ответил:
— Нет, пап, честно говоря, не хочу, мне с тобой интереснее.
Отец знал, что это правда. Нет, Маленький Коля не боялся этих орущих драчунов, он как-то раз попробовал с ними поиграть, и кончилось это плохо. Тогда его задирали-задирали, хватали-хватали, и, когда ему это надоело, он прямым правым ударом уложил одного на землю и ушёл. Потом был скандал, мать того мальчишки, работавшая в ближайшей коммерческой палатке, орала на весь дом про «паршивую интеллигенцию», что она наймёт «крутых ребят», чтобы отомстить и т. д. Просто Отец знал, что Маленькому Коле действительно интереснее с ним. Его, кстати, тоже звали Николаем.
Докурив, он бросил окурок и встал. Маленький Коля подбежал к тому месту, где лежал горящий окурок, и затоптал его. Потом подбежал к Отцу и взял его за руку.
— Извини, Коль, что не затушил. Пошли домой?
— Пошли.
Дома они разделись, и, пока мальчик возился в комнате на полу с игрушечными машинками, выстраивая их в один ряд таким образом, что получалась многометровая змея, Отец разогревал обед.
Потом они обедали и, почему-то, оба молчали, каждый думая о чем-то своём; после они легли на один диван и читали каждый свою книгу. Через полчаса оба заснули и проснулись только вечером. Была суббота.
Вечером маленький Коля вдруг вспомнил, что надо сделать одно дело, проверить их Необитаемый Остров.
Необитаемым Островом назывался небольшой участок земли где-то два на два метра, расположенный между четырьмя берёзами, посаженными чётко по квадрату среди многих других деревьев в их дворе. Как-то ещё весной, когда травка и листочки только появились, Коля подошёл к Отцу, сидевшему на скамейке, и сказал:
— Папа, вон там есть место — я за ним уже целых три дня наблюдаю,- на которое никто никогда не заходит: ни ребята, ни взрослые, ни птицы  туда не залетают, хотя вокруг все бегают, ходят и летают. Даже собаки туда не заходят. Знаешь, как будто его не существует для них, как будто это место само по себе, а не в этом дворе. Пойдём, я тебе покажу.
Они прошли буквально шагов двадцать и остановились.
— Вот, смотри, мы уже на этом месте.
Отец осмотрелся и увидел эти самые четыре берёзы. Странно, но он действительно с других точек двора это место никогда не замечал, просто не видел. На этом квадрате росла ровная, красивая трава, похожая на английскую, совершенно отличавшаяся от остальной, грязной, грубой травы, растущей во дворе.
— Давай здесь посидим, — предложил Маленький Коля и сел на мягкую траву. Отец тоже сел рядом с ним.
И так они долго сидели, и, в самом деле, ни один воробей не залетел на эту территорию, и ребята, во множестве бегавшие совсем рядом, не заступали невидимую границу. Такое было впечатление, что Маленького Колю и Отца просто не видно, а они в то же время слышат и видят все, что вокруг них происходит. Как будто это была какая-то Секретная Зона, только их принимающая, их земля, где они не доступны для других и защищены от всех.
Потом они все лето подолгу сидели на своём Острове, принесли из леса хороший мох и посадили его там для красоты, и ещё красивой травки, закрепили на ветке старые Ручные механические часы, которые показывали им земное время и являлись одновременно компасом. Остров также был и подводной лодкой. Кстати, попасть на него можно было только с одной стороны, другие же три стороны были непроницаемы, и на каждой из них находилось по иллюминатору, в которые можно было наблюдать окружающую и подводную жизнь.
Так вот, они попили чаю с пряниками, причём сидели кухне, не зажигая света, почти в темноте. Так любил Отец, потому что в этом было какое-то своё настроение, чисто осенне-зимнее, когда рано темнело, и на улице было серо и хмуро, а ты тут сидишь в домашнем, уютном полумраке, прихлёбываешь чаек и смотришь на улицу. Было в этом что-то тихое и сладковато-грустное. Потом они не спеша оделись и вышли на улицу.
Маленький Коля побежал к Острову, чётко вошёл туда через ту сторону, где был вход, покрутился там и вышел.
— Там все в порядке, — доложил он.
— Коль, пойдём зайдём к дяде Паше, надо узнать, нет ли у него какого-нибудь старого крана-буксы, а то у нас на кухне холодный кран протекает, закручивать больше уже некуда.
— Ура, пойдём, — чуть картавя «р», обрадовался мальчик, — а в компьютер можно будет с Олей поиграть?
— Ну, если она дома, то можно, — сказал Отец, про себя подумав, что, если Пашка с Ленкой сильно пьяные, то задерживаться не стоит.
Паша со смешной фамилией Темечко был давний знакомый Отца. Они вместе учились в школе, и Паша, хоть по химии, физике, математике имел то двойку, то тройку, но уже тогда слыл школьным изобретателем и все время мастерил всякие штучки, механизмы и бомбочки.
Потом, после института, работал в НИИ, занимался лазерами, а так, по жизни, чинил машины, телевизоры, магнитофоны, строил, пилил, строгал, сваривал газоэлектросваркой и прочее. Но технический спирт постепенно сделал своё дело, и Паша Темечко быстренько стал алкоголиком, и жена с ним за компанию.
Когда они позвонили в дверь, то долго никто не открывал. Потом открыла Лена, помятая и с синяком под глазом.
— Это ты, что надо? — Эта фраза не была грубостью, просто Лена раньше работала продавщицей, и подобное обращение было как штамп, как приветствие. При этих словах она впустила их в коридор, погладила Колю по головке и сказала:
— Заходи, Колюнь, конфетку хочешь?
Он посмотрел на Отца и ответил:
— Спасибо, не хочу.  Конечно, хотел, но понял, что брать эту конфетку не стоит.
— Лен, а Пашка то где?- спросил отец, оглядывая квартиру,где царил полный бардак. На полу валялись окурки, пустые консервные банки и бутылки, остатки еды и какашки Маркизы и пуделя Графа. Причём Лена, как йог, ходила по всему босиком.
— Пашка спит, сейчас разбужу. – Лена, пошатываясь, протопала в другую комнату. Паш, к тебе Остроумов пришёл.
— Остроумов! Николай! Сейчас по рюмочке! - раздался из комнаты сонный, с зевком, но радостный возглас.
Оттуда, тоже босиком и пошатываясь, вышел Пашка. У него тоже был синяк под глазом. Он достал из-за дивана недопитую бутылку водки, и смахнув рукой со стола груду мусора, поставил её на стол. Потом пальцем протёр три ляпанных рюмки и налил в них водку.
— Давайте. — И тут же, никого не дожидаясь, выпил.
— Паш, слушай, у тебя нет старенького крана-буксы, а то у меня течёт? — Отец брезгливо оглядывал рюмку, вертя её в пальцах, потом все же выпил половину и, ничем не закусывая и не запивая, сразу закурил сигарету.
Пашка был весел и добр сегодня:
— Есть, у меня все есть, зачем старую, дам новую.
— Ладно, согласен, Паш, а Ольга где?
— А не знаю где, Лена, где Оля?
— У тёщи у твоей уже как два дня, — ответила Лена и тоже выпила.
— А, ну да, правильно. — Пашка на секунду задумался. —А зачем тебе Оля-то?
— Да Колюня хотел в компьютер поиграть.
— Так сейчас включим, и пусть играет.
— Да он сам-то один не умеет играть. — Коля тихонько подёргал Отца за рукав, мол, ты не говори, а то не включат.
— А мы ему простую игру поставим, и пусть тренируется. Пошли, я тебе покажу что к чему.
Маленький Коля на ходу спросил его:
— Дядя Паш, а вы эту приставку сами собрали?
— Конечно. Хочешь, тебе тоже соберу? Или твой папа  по-прежнему говорит, что лучший компьютер — это книга?
— Да, говорит, — наивно глядя в глаза Пашке, ответил   Коля.
— Паша, не пудри ему мозги, давай включай там свою игрушку и неси буксу.
Паша включил приставку, объяснил Коле, как играть, нашёл кран, принёс его. Потом они ещё посидели часок, чуть выпили. Отец с Колей собрались домой. Уже в дверях Пашка спросил Отца:
— Марьяна-то как?
— Да, все там же.
— Когда выпустят-то?
— Пока курс лечения не закончится. Да ведь ты же знаешь, через две недели опять обострение будет — и снова туда же.
И они, распрощавшись, ушли.
Когда Отец и маленький Коля шли домой, было уже темно.
Мальчик крепко держал его за руку.
— Ты боишься темноты? — спросил Отец.
— Боюсь, — ответил он и ещё крепче сжал его руку.
— Не бойся, я же с тобой. — У Отца чуть дрогнул голос от щемящей жалости и печали, но он себе сказал: «Соберись, не распускай нюни», — и как бы успокоился.
— Мы же с тобой друзья. Смотри, какая луна красивая. Запомни и нарисуй завтра «Лунный пейзаж» с тёмными домами, со светом и людьми в окнах, с тёмным небом в тучах и луной. Хорошо?
— Хорошо, — тихо согласился ребёнок.
Мелкий осенний дождь намочил их лица и руки, но одежда была сухая.
Дома, накормив мальчика, Отец дал ему книжку и положил его в кровать, как всегда, напомнив:
— Когда почитаешь, не забудь помолиться.
— Не забуду, и ты тоже не забудь. Ладно?
— Ладно. — Отец поцеловал его и ушёл на кухню.
На кухне он закурил, включил тихонько телевизор, налил себе чай и, хоть старался об этом и не думать, так как это было даже физически больно, и появлялся зуд в коже на
голове, подумал о жене Марьяне. Она лежала в психбольнице...
Это произошло три года назад, летом, когда Маленькому Коле было шесть лет. Он находился у бабушки на даче, и Марьяна как-то раз пришла с работы из редакции и обмолвилась.
— Коль, везёт же тебе. Ты всю страну объездил с гастролями, везде был все видел, а я сижу в Москве. Летом хочется куда-нибудь на Юг поехать, в море покупаться. Может, съездим?- почти без всякой надежды в голосе спросила она его.
— Маш, ты же знаешь, я ненавижу Юг, хоть и бываю там по четыре раза за лето. Грязь, вонь, жара, фу.
— Я тоже хочу грязи и жары. - Уже совсем потухшим голосом заявила она и опустила глаза, поняв, что разговор на эту тему бесполезен.
Николай вдруг посмотрел на неё, и ему впервые за много лет стало жалко её, такую всегда тихую и сверх меры интеллигентную. И как-то сразу решил:
— Знаешь, Маш, хорошо, поезжай, деньги есть, по крайней мере, на твою поездку, билеты я сделаю, в Сочи в гостиницу «Приморская» позвоню, чтобы тебе номер забронировали. Идёт?
Такой радости он не видел давно. Она бросилась ему на шею, целовала, прыгала, как девчонка, и тут же принялась вслух прикидывать, что ей с собой брать:
— Купальник, туфли, вьетнамки, пасту, щётку, шампунь, нижнее белье, платье, в джинсах поеду, полотенце, возьму с собой рукопись своей новой поэмы, вечерами поработаю над ней, так, ещё что?
— Паспорт, деньги, лекарства на всякий случай, крем, пластырь, иголки с нитками, ложку, вилку, консервный нож, что-нибудь на голову от солнца, свитер на всякий случай, зонт, полотенца не надо: в гостинице у тебя их три будет... — по-администраторски практично рассуждал Николай, но она его не слышала и продолжала:
— Духи, книгу какую-нибудь почитать, что-нибудь попроще, а, вот — японскую поэзию...
— Рукопись свою не бери, отдохни лучше, потом горничные могут какой-нибудь листок смахнуть в мусор, и будешь после восстанавливать.
— Как рукопись не брать? Мне её довести до конца надо, Безруков обещал помочь с изданием книги, надо, чтобы всё было готово.
— Мыло не забудь, бритву, а черт, зачем тебе бритва-то?
— Как зачем?
— Ой, извини, бритву возьми…
И через два дня она уехала.
Её не было двенадцать дней. Николай все это время, как обычно, занимался устройством гастролей, концертов, сам в Тюмень слетал на пять дней, ездил к сыну на дачу, возил туда фрукты и еду, пару раз с музыкантами крепко выпил для зарядки, но все же под конец уже сильно заскучал без жены и ждал дня её приезда с нетерпением. Всю ночь перед прилётом он не спал, драил квартиру, готовил обед, даже постирал все свои носки и трусы, скопившиеся за двенадцать дней, поставил купленные розы в вазу, он никак не мог найти ей место, переставляя с одного стола на другой.
Потом, уже на рассвете, Николай лёг и заснул, а в двенадцать утра раздался звонок в дверь. Он вскочил и бросился открывать. Открыв, Николай сразу и не заметил состояния Марьяны. Он внёс сумки в квартиру и радостно обнял её, а она сразу зарыдала и повалилась на пол.
— Что с тобой, что случилось? — ничего не понимая, с раскрытыми для объятий руками, Николай стоял над ней и смотрел на неё.
Все её тело тряслось и извивалось по полу, лицом она билась о ковёр, но ничего не говорила.
Николай лёг на неё, обхватил руками и сильно сжал, пытаясь сдержать эту истерику. Так он лежал минут пятнадцать, и Марьяна слегка приутихла. Тогда Николай осторожно приподнялся и стал искать валерьянку, но её не оказалось, да и вообще не было никаких капель, успокоительных таблеток он тоже не нашёл. Выругавшись, он открыл холодильник, достал бутылку водки, налил полстакана и стакан воды. Подойдя к ней, Николай встал на колени и поднёс водку к трясущимся, мокрым от слюны и слез, губам:
— На, выпей, это водка.
Давясь, Марьяна выпила водку в несколько глотков, закашлялась, запила водой и опять легла на пол. Теперь она уже не рыдала, а лишь тряслась. Николай сидел рядом на полу и гладил её по голове, приговаривая:
—  Ну что ты, что ты, скажи, что случилось? Она молчала и вздрагивала. Потом закрыла глаза и уснула прямо на полу. Он отнёс её в постель, раздел и вышел из комнаты.
Часа четыре Николай сидел на табуретке на кухне, почти не двигаясь, лишь курил одну за одной сигареты. «Что произошло ? Может, изнасиловали? Какой ужас. Нет, не может быть, она бы скрыла это. И правильно бы сделала. Но что же тогда? Что её могло так сломать?» Потом он услышал из спальни её голос, тихий и жалобный:
—  Коля, Коля, ты здесь?
Он резко встал, табуретка упала ему на ногу, но он этого не почувствовал и побежал туда.
Марьяна сидела на кровати, глаза её были наполнены слезами и страхом. Она была похожа на испуганного страшным сном ребёнка, проснувшегося среди ночи. Увидев его она чуть улыбнулась:
— Ты здесь? Как хорошо. А как я оказалась дома?
 И тут Николай с ужасом вдруг понял, что у неё что-то произошло с психикой, настолько странным было выражение её лица: выражение страха, испуга, какого-то сильного горя и детской отрешённости. Он тоже испугался, но не подал виду.
— Проснулась, вот и хорошо, может, хочешь попить или поесть? — Николай пристально следил за её лицом. Оно опять начинало медленно искажаться. — Ну, скажи что-нибудь, Маша, — тихо произнёс он в надежде, что она хоть чуть-чуть придёт в себя. Но Марьяна сидела и молчала все с тем же выражением на лице. Вдруг она вся затряслась и закричала:
— Коля, я больше так не могу жить! Я никому не нужна, только тебе и Колюне. Но я же поэт, понимаешь, поэт. Мне нужно, чтобы меня читали, печатали, а этого не происходит. Мои стихи никому не нужны. Никому. А так жить нельзя... — она опять кричала, рыдала и извивалась на кровати.
Николай побежал к телефону вызывать «скорую». Они приехали, сделали уколы и уехали, сказав, что ей надо отдохнуть и только положительные эмоции.
На следующий день, когда Николай пошёл в магазин за продуктами, Марьяна вскрыла себе вены.
 В больнице ей стало ещё хуже, и с тех пор она лежала там почти круглый год. Лишь изредка , когда наступало облегчение, её выписывали, но просветление длилось обычно не больше двух- трёх недель, и все начиналось заново. После этого Николаю пришлось бросить гастрольную жизнь, так как теперь все обрушилось на него одного: хозяйство и воспитание сына. Тем более, в тот год Маленький Коля шёл в первый класс. Работать пришлось только на телефоне, помогая разным эстрадным коллективам с устройством гастролей.  Но и это было крайне редко и денег приносило очень  мало.  Но тем не менее, они держались, и душа Николая целиком и  полностью жила сыном. А Маленький Коля был мальчик спокойный и тихий и тоже помогал Отцу. Их любовь друг к другу была настолько сильной, что скорее напоминала крепкую любовь-дружбу двух братьев сирот...

Николай допил чай, выключил телевизор и пошёл спать. Когда он вошёл в комнату, настольная лампа горела, «Закон Божий» лежал аккуратно на стуле, а Маленький Коля спал, широко раскинув руки. Отец погладил его по ёжику волос и лёг, выключив лампу.
Утром в воскресенье они проснулись, сделали зарядку, посмотрели телевизор, позавтракали манной кашей, яйцами и бутербродами с сыром. Отец обратился к Маленькому Коле:
— Колюнь, давай сейчас быстренько сделай все уроки на завтра, а потом что-нибудь придумаем, может, съездим куда или просто погуляем, в лес сходим, вон, вроде бы, солнышко появилось. Хорошо?
— Хорошо, пап.
Отец мыл посуду на кухне, когда раздался телефонный звонок. Он подошёл, покуривая и посвистывая, думая, что это звонит кто-нибудь из друзей-музыкантов, и он не спеша поболтает о том о сем.
— Але.
— Это квартира Остроумовых?
— Да.
— Вам звонят из психиатрической больницы. Это Николай Васильевич Остроумов?
У Отца застучало в висках, сердце запрыгало в груди. «Марьяна — что с ней?» — мелькнуло в мозгу.
Ваша жена Марьяна Владимировна сегодня ночью сбежала из клиники. Пока неизвестно, каким образом. Наша просьба: обзвоните всех родственников, знакомых, подруг и сослуживцев, чтобы, если вдруг кто-нибудь что-либо узнает о ней, или она у кого-нибудь появится, срочно звонили нам.
Оставьте всем наш телефон. В последнее время она была в очень тяжёлом состоянии, приступ следовал за приступом, и мы теперь просто боимся за её жизнь. Кстати, она исчезла в одном халате, даже без тапочек, а на улице уже холодно.  Если она появится дома, то вы знаете, как действовать. Ну будем созваниваться и обмениваться информацией, звоните нам минимум два раза в день. Пока все. До свидания. 
Маленький Коля, подошедший к Отцу и смотревший ему в глаза,  уже понял, что что-то  случилось, и ужас на лице Отца отпечатался на его детском личике.
— Папа, что-то с мамой?
— Да, сынок, она исчезла из больницы. Теперь мы с тобой должны её найти, потому что только мы её по-настоящему любим, и только нам она нужна.
Ранним утром к площади Курского вокзала из дворов вышла женщина в больничном халате и босиком. Длинные волосы развевались на мокром ветру, и несколько прядей прилипли к её бледному, с синими обкусанными губами, с большими отрешёнными глазами, но, все равно, красивому, лицу. И, хотя было видно, что она больна, но казалось, она знает, куда идёт, и у неё есть цель, но уж так получилось, что на её пути встал Курский вокзал. И хоть время было раннее, на вокзале и рядом с ним бурлила своя вокзальная жизнь. Торговцы, пассажиры, провожающие и встречающие, бомжи, тёмные личности, проститутки, работники правопорядка — все слились в одну суетливую булькающую субстанцию. Женщина двигалась к этой засасывающей субстанции. И как-то произошло, что первым она попалась на глаза не бдительным стражам порядка, а компании смуглых людей, сидевших в « Жигулях» и мрачно смотревших на публику. Они не просто сидели – они, если можно это назвать работой, работали. И когда они её увидели , то сразу профессиональным  взглядом оценили, что несмотря на то, что она больная - это даже хорошо: не будет брыкаться и звать милицию прямо здесь, а уж потом – сколько угодно.
— Услан, выйди из машины и тащи её сюда, — хмуро, как это и положено кавказцам, а тем более кавказцам, занимающихся не выращиванием помидоров, а  «делом», сказал самый «старший».
— Понял тебя, Заур, сейчас сделаем, тоже хмуро чуть заискивающе перед «старшим», ответил Услан и выскочил из машины.
Он преградил Марьяне дорогу и на секунду растерялся: на него смотрели совершенно безумные глаза. Растерянность уже было перешла в испуг, и он почти что пропустил её дальше. Но приказ «старшего» нельзя не выполнить, и, указав на открытую дверцу машины, Услан сказал:
— Девушка, если хотите, мы вас подвезём.
Марьяна, не слыша его, следовала дальше, но тут раздался голос «старшего»:
— Услан, ты что, дурак, хватай и тащи её сюда.
Услан крепко обхватил её и, слабо, неуклюже сопротивляющуюся, запихнул в машину. И «Жигули» тут же исчезли с привокзальной площади. По дороге ей завязали глаза и сделали укол в руку.

После услышанного от Отца про маму, Маленький Коля ушёл в комнату, лёг на диван и заплакал. Отец подбежал к нему, стал гладить по голове и успокаивать:
— Коля, сейчас нам плакать нельзя. Нам нельзя расслабляться, мы мужчины, мы должны собраться с силами, мы её найдём, не плачь, пожалуйста, а то и я сейчас буду плакать. — И у Отца правда потекли слезы.
Мальчик увидел это, испугался, прекратил плакать и, утирая свои слезы ладошкой, принялся успокаивать Отца, тоже гладя его по голове и что-то говоря. Потом Отец сказал:
— Колюня, бери мою сумку, клади туда себе запасные носки, простые и шерстяные, чёрные ботинки, зелёный свитер, какую-нибудь игрушку, положи мне две пачки сигарет, а я сейчас сделаю нам с тобой еду и попить что-нибудь.
Пока Маленький Коля занимался сбором сумки, Отец достал из секретера тысячу долларов, все, что было накоплено на «чёрный день», и спросил его:
—Ну что, брат, мы готовы? Тогда одевайся и пошли.

«Жигули» подкатили к старому, ещё дореволюционной  стройки, дому. Дом был очень замысловатой планировки и напоминал букву «П», только очень извилистую, со многими  изгибами. Видимо, его много раз перестраивали и достраивали, так как этажи многих секций были на разном уровне, а к одной из стен был пристроен ещё один дом, стена в стену, более поздней постройки. Таким образом, в этой стене дома «П» были замурованы все окна, а планировка комнат осталась прежней, то есть комнаты в этой стороне оказались без окон.
Из «Жигулей» Услан и ещё один, третий, который вёл машину, помоложе Услана, его звали Шамиль, вынули Марьяну. Она стояла на ногах, и поэтому шла сама, но как робот - куда вели, туда и шла. Все трое быстро прошли в подъезд, Заур припарковал машину и тоже пошёл за ними.
На четвёртом этаже Услан позвонил в дверь условным сигналом, и дверь открыл ещё один «южанин». Все быстро вошли в квартиру.
Квартира состояла из трёх комнат и кухни. Большая кухня, большая комната с окном и две небольшие, без окон. В дверях этих двух комнат были замки, и обиты они были мягким, звуконепроницаемым материалом. В одну из таких комнат и ввели Марьяну и тут же заперли за ней дверь.
Все четверо мужчин собрались в большой комнате. Заур сел в кресло, остальные стояли. Он давал распоряжения:
— Услан, ты поедешь со мной домой, а вы двое будете дежурить здесь. Если новенькая будет кричать, то сделайте ей укол, бить не надо, — и, немного подумав, добавил: — Она красивая, хоть и ненормальная. За неё хорошие деньги возьмём. А пока давай посмотрим, как Ксюша с Наташкой тут поживают.
Услан взял ключи и открыл соседнюю с той, в которую пихнули Марьяну, дверь. Комната была хорошо обставлена: два дивана, ковёр, кресло, люстра, два настенных бра, столик, шкафов никаких не было. Заур расплылся в сальной улыбке и громко позвал:
— Ксюшка, Наташка, птенчики мои, идите сюда, дядя Заур хочет на вас поглядеть.
Из комнаты показались две девушки лет двадцати. Одеты они были в лёгкие маечки и в короткие юбочки. На ногах мягкие туфельки. Видно было , что эту одежду им выдали уже здесь, так как слишком она была не по сезону. Выражение лиц девушек было изможденно-безразличное. Они гуськом подошли к Зауру и встали, опустив глаза в пол.
Заур окинул их таким же сальным, как и улыбка, взглядом,  поцокал языком и сказал:
— Молодцы, мои птенчики, уже вижу, что хорошо себя ведёте, буянить прекратили и с моими джигитами сражаться. Ничего, все будет хорошо. Скоро приедут ваши новые «папы» и
увезут вас к себе. Будете жить в горах, там чистый воздух, шашлык из молодого барашка, вино. Будете золото носить и красивую одежду. А потом и вас как барашка зарежут. Ха-ха- ха шучу, дядя Заур любит шутить. - Он на секунду задумался и  сказал тому, который открывал  дверь:
— Магомед, за хорошее поведение дай им сегодня к ужину вина. Теперь всё, идите к себе.
Девушки покорно ушли в комнату. Услан закрыл за ними дверь. Заур встал, подтянул брюки и произнёс:
— Шамиль, Магомет, новенькую не трогать, я уже говорил, не бить, если кричать будет, и не дай бог к ней приставать будете, узнаю — убью. Вон с Ксюшкой и Наташкой развлекайтесь, им уже все равно. А эту я хочу своему двоюродному брату отдать. — Заур задумался и добавил: — Себе бы взял, хоть и ненормальная, но красивая, шайтан, я люблю таких, да дела не позволяют, я её потом у брата выкуплю. Еду ей самую лучшую, а вина не давать, не надо. Все, Услан, поехали, ты машину поведёшь.

Отец не знал, куда им ехать и идти. Они добрались до метро, сели и поехали. В вагоне Отец долго рассматривал план метрополитена, прикидывая, откуда начать поиски, из Центра или наоборот, двигаться от больницы. Он попытался рассудить, куда она могла отправиться. Видимо, домой, но это через всю Москву. В метро она заблудится, да её и сразу заберут и доставят обратно в больницу, что было бы спасением для неё. Но ведь этого она не понимает, иначе зачем ей было бежать? Тогда, если она замыслила всё-таки двигаться к дому, то пойдёт пешком, причём через Центр, так как насквозь от Каширки до Измайлова дороги не знает, только через Садовое Кольцо, но и в этом случае девяносто из ста, что её заберут и вернут в больницу. Все это, конечно, верно при наличии хоть малейшей логики, но ведь Марьяна больна, поэтому о логике и говорить нечего, и она совершенно спокойно могла после побега пойти куда глаза глядят или сидеть в каком-нибудь подвале и тихо умирать. Может, именно этого ей и хотелось. Не дай Бог, не дай Бог. Но все равно, надо начать поиски от больницы.
Николай пытался думать обо всем этом спокойно и рассудительно  и у него это получалось, но это спокойствие и рассудительность  были напряжёнными и сконцентрированной совсем на грани срыва, когда вокруг ты ничего не видишь и не слышишь, и только одна идея, мысль, событие вмещается в сознании. Такое состояние ему напомнило смерть старшего брата пятнадцать лет назад, когда он даже не мог заплакать, и ему самому казалось, что он, наверное,
недостаточно переживает это. На самом же деле все наоборот, в такие моменты несчастье настолько глубоко в тебя входит, что ты из этой глубины как бы не можешь вынырнуть и расслабиться, расплакаться, дать волю нервам, и уже не несчастье в тебе живёт, а ты в нем, и это как раз концентрирует и даёт возможность как-то противостоять и бороться с самим несчастьем. Отец посмотрел на Маленького Колю и подумал, что и он обладает чертой углубления в самого себя, сосредоточения, пусть пока по-детски, но жизнь он ощущал не внешне, а внутренне, то есть жил внутри себя и все пропускал через ту самую глубину, где и сам находился. И ещё Отец подумал, что он его и взял с собой на поиски за это качество, потому что сосредоточенность Маленького Коли не давала расслабиться ему самому,и наоборот, своей сосредоточенностью Отец не давал ему испугаться, расслабиться и сорваться в слезы и горе.
Так они доехали до станции «Каширская», вышли из метро и подошли к больнице. Маленький Коля, никогда здесь  не бывавший, нахмурив брови, смотрел на здание. В принципе, ничего отталкивающего в этом здании, в его облике, не было: больница, как больница, но ребёнок понимал, что в этом здании от него прячут маму, и его самого к ней туда не пускают, и не понимал, что это здание было единственным местом, где она может существовать без опасности для своей жизни, и он, по секрету, даже был немного рад, что она сбежала, потому что был уверен, что она вот-вот окажется дома, хотя сначала, конечно, испугался её поступка. Отец догадывался об этом, но не хотел ему объяснять всю правду, пусть так думает, ему будет легче.
Тем временем, Отец разработал оптимальный маршрут поиска. Он решил, что все же они будут двигаться к Садовому Кольцу по проспекту Андропова, Велозаводской улице, Симоновскому валу и по Воронцовской улице выйдут на Садовое в районе Таганки. А дальше, с Садового по набережной Яузы до Электрозаводского моста, далее по Большой Семеновской, Измайловскому шоссе они выйдут на Первомайскую, к своим Парковым улицам. По маршруту они будут обследовать все близлежащие и близстоящие дворы и дома с обеих сторон: с правой и с левой, хотя, по логике, нормальный человек шёл бы по правой стороне, так как для того, чтобы добраться от Каширки до Измайлова, надо все время держаться вправо и сворачивать только направо, и смысла переходить на левую сторону нет. Но это по логике.
И Отец решил, что будет корректировать маршрут, потому что вариантов пути до Измайлова несколько, а какой выбрала Марьяна — неизвестно, если она вообще какой-нибудь выбрала.
— Ну что, куда Пойдём, пап? — спросил Маленький Коля.
—Туда. — Отец указал рукой на проспект Андропова.
Они начали с правой стороны, где располагался музей-заповедник Коломенское, и домов практически не было. Так, дойдя до станции метро «Коломенская», Отец и Маленький Коля опять возвратились на метро до «Каширской», вышли и заново пошли уже по левой стороне, где были дома.
Они обшаривали все подъезды, залезали в подвалы, которые были открыты, смотрели на чердаках. И так от дома к дому. Опрашивали бабок, сидевших на скамейках, людей, гулявших с собаками. Никто не видел. Да и правильно, Марьяна ведь шла ночью, и шла быстро: она вообще ходит быстро, стремительно, бывало, за ней и не угонишься. Ведь поэты «стихи сочиняют ногами». И если идти с её скоростью, то можно уже прилично пройти, если, конечно, она не….
Когда они подошли к «Коломенской» второй раз, их застиг дождь, холодный, моросящий. Солнце исчезло, и стало ясно, что дождь надолго.
Отец и Маленький Коля зашли в один из подъездов, чтобы погреться и перекусить. На первом этаже было грязно, наплёвано, везде валялись окурки, стены и потолки исписаны нецензурными словами. Здесь, видимо, обитала молодёжь. Они поднялись выше и расположились между вторым и  третьим этажом. На улице уже темнело, но свет в подъезде ещё не зажгли. В грязном полумраке Отец и Маленький Коля сели на лестницу и достали еду. Дождь не прекращался. Отец посмотрел на мальчика, молча жующего бутерброд и смотрящего на улицу через грязное окно, и спросил:
— Коль, пойдём дальше? Или ты, может, устал, да и дождь идёт.
— Нет пап, пойдём дальше, и у нас зонт есть, а у меня капюшон. - Он встал и добавил:
— Давай, доедай быстрей и пошли.
Уже поздно вечером они сели в метро на «Автозаводской». Участок от «Коломенской» до «Автозаводской» они обследовали быстрее, чем предыдущий, так как тут были большие незастроенные пространства, мост и завод ЗИЛ.
В метро Маленький Коля мгновенно заснул, и на пересадках его приходилось тащить чуть ли не на руках, а от «Первомайской» до дома Отец поймал машину, так как ребёнок уже спал окончательно.
Когда машина подъезжала к дому, у Отца ещё теплилась одна тысячная доля надежды, что Марьяна вдруг чудом добралась до дома. Он ещё утром предупредил некоторых соседей, чтобы посматривали в окна и в подъезде, слушали в свои двери, раздал две связки ключей от квартиры, в дверь вставил записку. Но надежда исчезла, когда около дома им навстречу вышла соседка и сказала, что Марьяна не появлялась, потом спросила, не нужно ли чем-нибудь помочь, может, с Маленьким Колей завтра посидеть. Это тронуло Отца, и он подумал, что в принципе соседи — люди не злые, просто их раздражало то, что не укладывается в общепринятые рамки, то, что их семья не такая, как все, что они — другие, «белые вороны». Оказалось, что в беде все это опускается и забывается, начинает проявляться русская доброта. Потом, когда все кончится и пройдёт время, возможно, опять появится враждебность, но не сейчас, не в беде.
Отец подумал и решил, что нет, им с сыном нельзя разъединяться и бросать друг друга, и сказал:
— Нет, спасибо Екатерина Петровна, он будет со мной. Вы только дальше делайте, что я просил.
— Ну смотрите, а то я пожалуйста, раз такое дело. У вас еда-то дома есть какая? А то возьмите у меня чего-нибудь, вон котлетки есть парню-то.
— Нет-нет, спасибо, у нас есть.
Дома отец раздел  Маленького Колю на своей кровати, а сам пошёл на кухню обзванивать знакомых и друзей. Обзвонил. Все без перемен: они предлагали помощь, деньги, успокаивали сочувствовали, переживали. А какая может быть помощь?  Да и общих друзей у них было мало: они жили уединённо, своим мирком. А на её прежнюю работу он вообще звонить не стал - уж больно мерзкий был коллективчик. Потом позвонил в больницу, там тоже ничего обнадёживающего не сказали, лишь «надеемся» , «держите в курсе» и «будем поддерживать связь».
Отец сел на табуретку и закурил. За день он физически измотался, но усталости не чувствовал, потому что психическое и эмоциональное напряжение перекрыли физическую усталость. Но расслабиться и заснуть было необходимо, чтобы завтра были силы. Тогда Отец достал бутылку водки и налил полный стакан. Раньше он никогда не пил такими дозами, правда, по чуть-чуть, с закуской и за несколько часов мог выпить бутылку и не сильно опьянеть, но сейчас надо было опьянеть сразу, и от стакана это произойдёт. Это Отец неоднократно наблюдал ещё на гастролях, так как среди музыкантов частенько попадались «мастера». Он приготовил чёрный хлеб, кусок колбасы, горчицу и на одном дыхании, «как учили», выпил водку. На его собственное удивление у него все получилось, и он спокойно закусил. «Это, наверное, от стресса так хорошо пошло», — подумал Отец и вспомнил одну картину, которую он давно, когда был ещё студентом, видел в пивном зале на Смоленской площади. Туда зашли два прилично одетых мужчины лет тридцати, один встал у стойки, другой наполнил две кружки пива. Тот, который стоял у стойки, молчал, и взгляд его был совершенно потерянным. Второй быстро опустошил свою кружку, влил туда целую поллитровую бутылку водки и пододвинул её первому. Тот залпом выпил кружку водки, стал запивать пивом, но не успел допить и упал на грязный пол. Второй его поднял и унёс. Все произошло быстро и в полном обоюдном молчании.
И тогда он подумал: «Наверное, у человека какое-нибудь горе».
И сейчас ему стало как-то тепло, и все произошедшее сегодня будто слегка отдалилось во времени, будто чуть подёрнулось пленочкой, дымкой. Отец понимал, что это только временное явление, обман, но этого ему и было нужно. Через некоторое время он выпил уже «свою», пятидесятиграммовую рюмочку и пошёл в комнату, где спал Маленький Коля. Его брови во сне были нахмурены, видимо, от всех переживаний этого дня, но спал он крепко и не слышал, как отец раздевался, щёлкал выключателем настольной лампы, выдвигал ящички стола и двигал стулья. Затем Отец лёг, прижался к тёплому тельцу в мягкой пижаме и тоже уснул с последней мыслью, чтобы водка подольше действовала на организм и чтобы не проснуться среди ночи.

Комната, в которую поместили Марьяну, была обставлена так же, как и соседняя, где обитали Ксюша и Наташа. Когда её туда пихнули, она, измождённая, тут же упала на пол и заснула. Пока она спала, Магомет и Шамиль поели, выпили, поиграли в нарды. Потом, обеспокоенные тем, что вот уже несколько часов из комнаты не доносилось ни звука, зашли туда. Марьяна все так же лежала калачиком на полу. Они стали перекладывать её на диван, она проснулась и сразу дико закричала. Просто сидела на диване и кричала, с совершенно безумным взглядом. Шамиль и Магомет даже испугались, что она кричит и всё — не дерётся, не ругается, не вырывается, не рвёт на себе волосы и одежду, ничем в них не бросается.
— Слушай, Магомет, неси быстрее шприц, она какая-то совсем сумасшедшая, я таких ещё не видел, — испуганно сказал Шамиль.
Они сделали ей укол и быстренько удалились из комнаты.
— Если она так будет все время орать, как бы чего не вышло, — задумался Шамиль. — Магомет, давай пока она затихла, переоденем её, то потом она опять начнёт.
Они снова, уже тихо, вошли в комнату, аккуратно сняли со спящей Марьяны больничное тряпье, и одели её в джинсы и свитер, как и приказал Заур. Под действием снотворного она не проснулась, лишь слюни текли на подушку из её рта, измазанного запёкшейся пеной.
— Надо будет как-нибудь её заставить помыться или самим помыть, когда в туалет попросится,-сказал Шамиль. – Вот Заур приедет, пусть сам скажет, как это сделать. Слушай, а как её имя-то, она ведь не скажет, смотри, у неё кольцо обручальное на руке, замужняя небось и дети есть, да и не девушка уж, лет тридцать будет. Ой, зря Заур с ней связался, не к добру все это. Магомет, давай-ка неси ей еду и поставь-ка на стол, только вилку не надо, а то мало ли чего. Ой, чувствую - не к добру все это.
Марьяна долго проспала, проснулась вечером и стала стучать в дверь и кричать. Спавшие охранники быстро вскочили и открыли дверь. Марьяна рванулась на них грудью, но они
её остановили, схватив за руки.
— Ты что, в туалет хочешь?
— В туалет. Позовите медсестру или врача, почему меня заперли, где главврач? Я хочу в туалет.
Они отвели её в туалет, где стояли рядом с ней, пока она делала свои дела. Потом опять её потащили за руки в комнату.
— Почему меня перевели в другую больницу, за что? — Марьяна билась и сопротивлялась.
— Ты не кричи, так главврач распорядился, — сказал Шамиль. — Лучше садись поешь.
— Хорошо, я буду есть, только обещайте, что мне приведут главврача.
— Ладно, приведём, .— ответил Шамиль, — ты только не ори.
Они выскочили из комнаты и заперли дверь. Переведя дух, Шамиль и Магомет сели и закурили.
—Видишь, она не понимает, где находится. Наверное, она из дурдома сбежала и думает, что теперь в другом находится. Даже не понимает, что это квартира. Ладно, завтра Зауру все доложу, пусть решает. — Шамиль покачал головой. — Слышишь, вроде затихла, слава Аллаху.
Ксюша и Наташа слышали все эти душераздирающие крики и не могли понять, что там происходит. Слов слышно не было, только крики. Они подумали, что привезли новеньких и насилуют. Сжавшись в комок и кусая губы, Ксюша сказала:
— Вот, сволочи, им нас мало, мы уж и не сопротивляемся, так им подавай, чтобы с криками, насильно. Все равно, я им всем отомщу, пусть даже там, в горах. Я знаю как, одного да обязательно кастрирую, пусть меня потом убивают. –Она вскочила, ударила со всей силой ногой в дверь и крикнула:- Гады!
Охранники на это не отреагировали.
На следующий день приехали Заур и Услан. Шамиль и Магомет все им рассказали.
— Понимаешь, Заур, она совсем сумасшедшая, я таких ещё не видел, только в кино. Может, её как-нибудь убрать отсюда? Да и кто за такую деньги заплатит? Давай от неё избавимся? — Шамиль вопросительно посмотрел на Заура.
— Ты что, дурак? Говоришь, орет, ну и пусть орет, делайте ей уколы и все, может, ей надоест после этого орать. Еду получше давайте и поласковее с ней. Убрать? Куда убрать? Отпустить, так нас через пять минут ОМОН накроет, и тогда молись Аллаху, знаешь, что они с нами сделают. Убрать? Убить, что ли, и закопать? Мне этого ещё не хватало, мокрухи. А насчёт денег — это не твоё дело, щенок. Делай, что сказано. — Заур сел, закурил. — Ладно, сегодня свяжусь с нашими, чтобы поскорее её забрали. Эти две как себя ведут?
— Да, вроде, тихо, — ответил Магомет.
— Через три-четыре дня их увезут. Можете их обрадовать, пусть готовятся. И предупредите, чтобы без сюрпризов, а то действительно прихлопнем, как котят. Всё. — Заур потушил сигарету и встал. — И хватит вам так много водки пить, совсем как русские стали, забыли об Аллахе. И они с Усланом ушли.
На четвёртый день поисков Отец и Маленький Коля подошли к набережной реки Яузы. За эти дни они оба осунулись, у обоих появились чёрные круги под глазами. Теперь они почти не разговаривали друг с другом и молча выполняли свою работу. У них уже появился своеобразный навык и профессионализм, и они знали, куда стоит идти и заглядывать, куда нет. Отец от всего этого уже чувствовал лёгкое отупение, которое приглушало все случившееся, а Маленький Коля стал иногда плакать, никак не объясняя причину, но по-прежнему он крепко держал Отца за руку.
С Яузы дул противный холодный ветер. Здесь перед отцом встал вопрос: как обследовать обе стороны, оба берега реки, точнее — как возвращаться? Ведь по обеим сторонам было одностороннее движение, значит, надо доходить до какого-нибудь моста, переходить по нему на другой берег и на машине возвращаться. И тут Отец решил, что они вообще не будут обследовать другую сторону, потому что начал понимать всю бесполезность поисков и понемногу терять надежду. Он даже сам испугался этой мысли: «Неужели я не верю в то, что она найдётся, неужели я смирился? Да, видимо, так оно и есть», - подумал с внутренним ужасом Отец. Но тут его спросил Маленький Коля:
— Пап, а как мы будем возвращаться здесь обратно? Тут ведь нет метро и троллейбусов с автобусами.
— А мы не будем возвращаться. Будем искать только на этой стороне, - ответил Отец.
— Как это? –Маленький Коля остановился и удивленно-непонимающе посмотрел на него.
«Действительно, что это я, спятил, что ли?» - вдруг, как бы протрезвев, подумал Отец, нет, надо искать, надо продолжать искать до последнего двора, до последнего подвала.
— Да нет, Колюнь, это я так, задумался. Как возвращаться? Будем переходить мосты и на машине возвращаться.
— A-а, ну это другое дело. А то я подумал, что ты...
— Будем ловить машину и возвращаться. — Отец взял его за руку, и они опять двинулись на поиски.

За эти дни Марьяна поутихла: иногда ела, почти не кричала, исправно ходила в туалет, сама помылась, и Шамиль с Магометом уже не стояли рядом с ней. Уколов ей почти не делали, но она все равно много спала. Говорить же перестала совсем и на вопросы не отвечала. Правда, иногда начинала декламировать вслух какие-то стихи. Это пугало и настораживало хмурых горцев, так как буйство ещё как-то было понятно и объяснимо, а стихи — нет, и они посчитали, что она ещё больше сдвинулась в уме, но в связи с тем, что Марьяна стала тише, Шамиль днём уже не находился в квартире, а, как и раньше, выполнял функции водителя Заура и Услана и появлялся только к ночи. Днём же со всем справлялся один Магомет.
На днях они сообщили Ксюше и Наташе, что их «курорт» закачивается и чтобы «собирались в дорогу».
— Ну вот, Натах, мы и дождались. Что делать будем? - Кусая ногти, Ксюша сидела на диване и покачивалась.
— Не знаю, Ксюш, может повесимся, тут много всяких тряпок, сделаем петлю и … - Наташа посмотрела широко раскрытыми глазами на  Ксюшу.- А?
— Ты что дура что ль? Так просто повеситься? Надо до конца не сдаваться , прикончить они нас ещё успеют. Погибать так с музыкой. Потом вешаться как-то страшно. Слушай, Наташ, а что это за женщина в соседней  комнате? Я когда лежу на диване, так через розетку иногда слышу, что она там говорит. Знаешь, она стихи вслух читает.
— Да-а, откуда у неё книжки-то?
— Вот и я думаю - откуда, может, она по памяти читает. Очень много стихов, столько и не запомнишь. А может, свои стихи-то? — Ксюша задумалась. — Слушай, Наташ, а если с ней поговорить через розетку?
Ксюша прильнула ртом к розетке и тихо, так, чтобы не услышали в большой комнате, но не шёпотом, произнесла:
— Эй, как тебя зовут, ты кто, ответь, слышишь?
Она подставила ухо. Сначала ничего не было слышно, потом донеслось:

 ...Растягиваю умиранье
 во искупление грехов.
Четыре медленных недели
 я между сном и вечным сном...
Тут пахнет пленником постели
и Гиппократа ремеслом.
Тут бродит шёпот посещавших
 вторую койку от окна и мне здоровье обещавших...

— Ничего не отвечает, опять стихи. Что-то про грехи и вечный сон, и клятву Гиппократа. Она что, врач, что ли? — Ксюша ещё раз приблизила лицо к розетке. — Ты нас слышишь, скажи что-нибудь.
Но оттуда тишина.
— Молчит, ничего не говорит, черт возьми. Знаешь, Натах, у меня есть план, как нам отсюда выбраться. Правда, тут или они нас, или мы их уроем. — Она села близко к Наташе и на ухо стала рассказывать свой план...
Как-то Магомет сидел в кресле, положив ноги на журнальный столик, и курил. Телевизор он смотреть не хотел, видео тоже: устав от боевиков, детективов и порнографии, его мозг настроился на лирическую волну, и даже анаши не хотелось. Магомет вспомнил домик родителей в небольшом предгорном городишке, где они до сих пор живут, правда говорят, что дом пострадал во время боевых действий, но он все же уцелел. Брат его живёт с ними, хотя тоже говорят, что живёт, то надолго с автоматом уходит в горы. Магомет вспомнил
своего дружка детства Володьку, русского. Городок вообще был наполовину русским. Дети вместе играли в войну и в футбол, вместе хулиганили и воровали фрукты в колхозном саду. Магомету нравилась русская девчонка Света, Володьке - девчонка Фазу. Все учились в одном классе чистенькой двухэтажной школы. Вчетвером бегали в горы целоваться. По праздникам взрослые ходили друг к другу в гости и во дворе за большим столом кушали шашлыки и пили вино. Пели песни: русские и советские, вместе работали в колхозе. Магомет вспомнил, что отец купил ему мотоцикл «Восход», заняв часть денег у отца Володьки, дяди Саши, а гоняли на нем по городку и горам они оба: то он за рулём, то Володька. А милиционер дядя Витя приходил к ним домой и жаловался отцу, что пацаны гоняют без шлемов, превышают скорость и вообще, им ещё нет шестнадцати лет. Потом дядя Витя с отцом играли партию в нарды или в шашки, выпивали по стаканчику вина, и дядя Витя, надев фуражку, уходил дальше блюсти порядок. В Москве Магомет был первый раз, когда участвовал в юношеском турнире по боксу; гостиницы были дороги, да и мест не было, и вся их команда жила по квартирам у своих же сверстников — боксёров юношеской сборной команды Москвы. Он жил у Бори Фролова на Преображенке. Позже Боря был третьим по Союзу среди мастеров. Тогда Боря водил его на ВДНХ и в Парк Горького, где они катались на Чертовом колесе и стреляли в тире. Магомету было страшно на колесе, но стрелял он лучше Борьки. Когда Борька провожал его на вокзале, то подарил ему брелок в виде маленьких пластмассовых боксёрских перчаток, а Магомету подарить было нечего, и, порывшись в своей спортивной сумке, он отдал ему перочинный ножик. Кстати, брелок до сих пор цел, только остался дома. Хотя, теперь его, может, уже и нет. Вот уже два года, как Магомет не был дома, да и не хочется туда сейчас, вон что по телевизору показывают, только если родителей повидать, помочь, хотя, брат и сестра (она живёт в соседнем с городишкой селе), наверное, помогают. А поедешь туда, так или иди воюй с русскими, или покорись им, а ни того ни другого не хочется, ели уж возвращаться, то туда, в то время, когда с Володькой на мотоцикле гоняли, когда дядя Витя-милиционер с отцом в нарды играли и вино пили. Только теперь уже такого не будет. Придётся пока по России мотаться, где,
общем-то, тоже не сладко людям с Кавказа. А дальше — ещё хуже будет, если так дело пойдёт...
Вот так, с лирического настроя Магомет добрался до нецелых мыслей, и все же, решил выкурить одну папироску с анашой. Забив её, он сильно затянулся сладким дымом глубоко в лёгкие. Голову сразу легко сдавило, и сразу же на душе слегка полегчало, стало немного спокойнее.
Он услышал стук в дверь из комнаты Ксюши и Наташи.
— Чего надо? — спросил Магомет.
— В туалет, — ответила Ксюша.
Магомет немного расстроился, что его отвлекли от размышлений, но не сильно, аккуратно положил папироску на пепельницу и пошёл открывать.
Он проводил Ксюшу до двери туалета, но ждать у двери не стал и вернулся обратно к пепельнице, чтобы ещё сделать драгоценную затяжку.
Ксюша вышла из туалета и подошла к нему.
— Дай затянуться-то разок.
Магомет задумался, но разрешил:
— Только разок.
Ксюша взяла шипящую папиросу в руку.
— Аккуратнее, не стряхивай кайф, — хмуро предупредил он. И тут же она ткнула ему папиросой точно в глаз.
Магомет закричал и закрыл лицо руками. Пока он так стоял, Ксюша в прыжке схватила из  угла пустую бутылку из-под водки и хватанула его ею со всей силой по голове. Потом ещё раза четыре-пять. Он опустился на колени и продолжил кричать.
  Ксюша метнулась к двери их комнаты и открыла её оставленными в замке ключами.
— Натаха, мочи его, - крикнула она, бросилась к телевизору и с силой вырвала из него шнур, чтобы связать Магомета.
  Наташа ударила его бутылкой ещё несколько раз, и он свалился на пол. Из головы у него лилась кровь.
— Натах, попытайся не пачкаться. - Ксюша заломила его руки назад и стала туго их перетягивать шнуром. - Вставь ему какой-нибудь кляп, чтобы не орал.
  Наташа отыскала чьи-то грязные носки под диваном и запихнула их Магомету в рот. Потом подумала, взяла стул в руки и ножкой, со всей силой, ударила ему в пах.
Затем они затолкали его под диван, где он мычал и стонал.
—  Ну вот, все получилось, даже лучше, чем мы думали. Давай, открывай соседнюю дверь и надо быстро уматывать. А я пока одежду нам подыщу. – Ксюша открыла шкаф и вывалила оттуда груду одежды.
Так как все ключи были на одной связке, Наташа быстро подобрала ключ к замку в двери комнаты, где находилась Марьяна, и открыла её.
В комнате на диване, поджав ноги, сидела растрёпанная женщина с красными, воспалёнными глазами. Она никак не отреагировала на Наташу, и её взгляд как был направлен на стену, так и остался.
— Давай, быстро собирайся и уходим! — громко крикнула Наташа.
Марьяна повернула к ней лицо и, видимо, сообразив, что перед ней ни медперсонал, ни бандиты, ни сумасшедшие, а обыкновенная девушка, сказала:
— Марьяна.
— Ксюш, а она того. — Наташа подкрутила пальцем у виска. — Чего делать-то?
— Чего-чего? Вытаскивай её и одевай. И сама одевайся. Давай быстрее. Я тут немного денег нашла в шкафу. На такси хватит.
Ксюша и Наташа надели на себя джинсы и рубашки своих пленителей. Одежда сидела на них мешками, так как была раза в два больше. Потом нашли такие же большие свитеры.
— Ничего, сойдёт, сейчас в машины прыгнем, и все. Только вот в тапочках придётся. — Ксюша мельком взглянула на Марьяну. — Натах, дай ей вон ту кожаную куртку, пусть ей потеплее будет. Ну всё, бери её за руку и уходим. Да, давай быстро в милицию позвоним, чтоб их тут всех сцапали. Только, главное, чтобы нас как свидетелей потом не дёргали, а то их дружки нас прирежут, поэтому быстрее. Слушай, черт, мы же этого адреса не знаем, ладно,
тогда отбежим от дома и из автомата позвоним, а адрес на доме посмотрим. .
Они подобрали ключи к входной двери, открыли её, вышли на лестничную площадку и побежали вниз.

 —  Слушай, Ксюш, а куда этой-то ехать, а?- спросила Наташа.
— Не знаю, сейчас отбежим и, может добьёмся чего-нибудь, только в милицию сначала позвоним.
— Метров через триста они остановились. Наташа пошла звонить, а Ксюша обратилась к ничего непонимающей Марьяне:
— Ты где живёшь? Откуда ты? Мы сейчас тебя отвезём домой, только скажи, куда, где ты живёшь? - Ксюша говорила медленно, как с глухонемой.
Марьяна смотрела на неё и вдруг улыбнулась.
— Марьяна, — тихо сказала она.
— Я знаю, что ты Марьяна, молодец, а где ты живёшь? - последние слова Ксюша произнесла по слогам. — Где твой дом, твой муж, мама, дети, где они?
— Коля дома. — Также по слогам ответила Марьяна и опять улыбнулась.
— Вот хорошо, Коля дома, а где его дом, где Коля спит, где Коля кушает? — Ксюша погладила её по голове.
— Он маленький.
— Ага, вот замечательно, — обрадовалась Ксюша, — маленький сынок твой, где он в игрушки играет, где его кроватка, где «Спокойной ночи» смотрит, где его дом, ну же?
Марьяна молчала, и было видно, что она напрягла все свои силы, все мысли, всю свою больную душу. Потом она посмотрела на Ксюшу. Та смотрела ей в глаза и на губы.
— Там лес. Коля гуляет в лесу. Там парк. Парковая...
— Парковая! — вскрикнула Ксюша. — Отлично! Парковые улицы. Измайлово, да?!
— Да-а, — протянула Марьяна. — Измайлово.
В это время Наташа уже поймала одну машину.
— Ну, Марьяна, давай, садись в машину, уж извини, больше ждать нельзя, пора разбегаться. Шеф, довезёшь до Измайлова, там покрути немного, может, вспомнит чего. На, возьми деньги. Довези, ладно? Не высади, уважаемый.
Ксюша помогла сесть Марьяне на заднее сиденье, поправила на ней куртку, пригладила волосы.
— Она что, пьяная, что ль? — спросил водитель, мужчина в очках средних лет.
— Нет, не пьяная, просто приболела чуть-чуть. Довезёшь?
— Конечно, девчонки, о чем речь, мы же свои люди не варвары же какие-нибудь. — И машина быстро тронулась с места.
Отец и Маленький Коля возвращались вечером домой. От метро по тёмным дворам они шли молча. Мальчик устал, но не подавал виду, хотя в голове было только одно гудящее желание — спать, но он терпел, зная, что Отцу тоже сейчас тяжело. Сегодня ему показалось, правда, на мгновение, что Отец как-то сник, потерял надежду, что мама найдётся, и взгляд его стал каким-то не таким, как будто в нем погас какой-то огонёк. Но это только показалось, и все же Маленький Коля решил не подавать виду, что он устал, чтобы у Отца не вызывать жалость и не давать ему повода что-либо поменять в их поисках.
Около дома Маленький Коля обратился к Отцу:
— Пап, можно, я проведаю наш Остров, а то мы давно там не были, надо посмотреть.
— Иди посмотри, а я быстренько покурю. — Отец достал сигарету и закурил.
Не успел он сделать и двух-трёх затяжек, как оттуда, с Необитаемого Острова, из темноты, раздался крик Маленького Коли:
—Папа, папа, иди скорее сюда, здесь мама!