Дети Военного Сталинграда Ч2

Ч1 по ссылке: http://proza.ru/2022/09/28/944

       *Война.
    Я припоминаю, когда объявили войну, мы слушали по радио. Мама побледнела, а я недопонимала, что значит «война». Прижалась к маме - мне стало жалко её. Я боялась, что начнётся снова приступ истерики, но этого не произошло, и я успокоилась. Все продолжали жить, но что-то изменилось. И я чувствовала это, но не могла понять. Поползли слухи о наступлениях немцев. По радио всегда говорил один и тот же голос. После его сообщений я почему-то сжималась, подкрадывался холод внутри меня. Потом стали привозить раненых с фронта. Говорили много о блокаде Ленинграда.

    Я заканчивала в 1942 году второй класс, но учиться уже было негде. Нашу школу сделали госпиталем. Директор школы собрал родителей и просил по возможности разрешать проводить учителям уроки по квартирам. Пол класса занимались и в нашей квартире. Я радовалась, что школа сама пришла ко мне в дом. После уроков мама угощала всех детей чаем. На середину комнаты ставили столы, ребята приносили стулья от соседей. Сидели даже на футляре швейной машины. На переменах бегали по двору, что меня тоже радовало...

    Немного о квартире. Это была удивительная, на мой взгляд, квартира. В огромном зале с четырьмя огромными окнами сделали перегородку из фанеры для кухни. Стояла огромная печь, по-моему, типа русской печи. Потолок очень высокий. Мебель была крупногабаритная, высокий шифоньер. Когда загорелась однажды проводка, где отрезан был патрон, а я имела дурную привычку перед едой включать выключатель. Он мне очень нравился. Он был медный или латунный, я не разбиралась. Блестящий, красивый, вот я его и любила, играя включать, а после еды выключать. И когда включила в очередной раз, провод и загорелся, засверкал. Вот тогда и определили высоту потолка. Достать до провода, который свешивался с потолка сантиметров на 70, было невозможно. Пододвинули под горящий провод шифоньер, поставили на него стул, наш длинный Гена залез туда. Сверкающий включатель вырубили, и Гена еле-еле достал до горящего провода и обрезал его. Больше я к выключателю не дотрагивалась. Так что, можно себе представить, какую квартиру мы имели.

    Дом был одноэтажный, но высокий, с двускатной крышей. Рядом стоял двухэтажный, почти такой же по высоте. В нашем доме был длинный коридор. По его длине по левую и по правую стороны - двери квартир, десять штук. И в конце коридора одиннадцатая. Там жил мальчик Боря, который имел велосипед трехколёсный. Иногда этот «богатый» мальчик давал нам покататься на нём. А чаще мы играли в оловянных солдатиков (кукол я не любила, имела, но не играла). Играли в войну. Иногда «варили» на игрушечной печке супы.

    Но самое интересное - я боялась наших окон. Недалеко от нас был зверинец, я часто бывала там. И частенько оттуда доносился до нас рёв зверей, когда их кормили. Так вот этих зверей я боялась увидеть, влезающих в наши окна. Мне представлялось, что они вырвутся из клеток и обязательно прибегут к нам.

    Кончился учебный год успешно, начались каникулы. Мы как всегда по воскресеньям, переправляемся на трамвайчике за Волгу. Отдохнуть, порыбачить. Всегда приезжали домой с уловом, жарила мама рыбу на огромной сковороде. Жизнь текла мирно. Сообщения с фронта шли, но мимо моих ушей проскакивало всё. Однажды только я почувствовала, что враг не так уж далеко. Прилетел немецкий разведчик, и его сбили зениткой. Он падал со страшным рёвом над нашим домом, сбил трубу над угловым домом и упал в сквере. Мы бегали смотреть. Торчал только хвост, а больше ничего не было. Вокруг только не большие клочки обшивки. Ни кабины, ни человека.

    Август был жаркий. Я готовилась в школу. Пошла в книжный магазин. Он был где-то за театром. И там меня застала сирена «воздушной тревоги». Это уже часто повторялось. Я присела, испугалась, но потом рванулась домой - одной страшно. Когда добежала - отбой. И так было частенько, даже по несколько раз в день. Но ни у кого не было и подозрения, что враг уже у ворот Сталинграда. Никто не эвакуируется. Правда, некоторые уехали молча.

    Но ведь семья Чуянова оставалась в городе, даже я об этом знала хорошо. Дома разговоры шли об этом. Отчим работал в центральной типографии. Чуянов часто бывал у них, сам отцу заказ приносил. Ну а если секретарь обкома в городе, да и с семьёй, значит враг далеко. Но команды по дежурству на крышах были созданы. Отец был тоже таким «бойцом». Дежурили и днём, но особенно ночью по всем крышам домов. Даже мы, дети, кончали курсы ОСОВИАХИМа и получили документ и значок.

    А мне снится всё один и тот же сон. Уже третий раз. Но он оказался вещим, как говорят, сном. Снится: Я живу у бабушки в овраге. Зима. Мы катаемся с ребятами на санках как всегда с горки железнодорожного полотна. Чётко вижу глубокий белый-пребелый снег, и я со смехом лечу с горы, но гора почему-то длинная, и я долго скатываюсь по ней, потом едут санки уже по ровному, чёрному снегу и... стали. Я поднимаюсь, беру санки за верёвочку, чтобы вернуться на горку, а вокруг темно и никого. Я иду - вокруг меня чёрный забор. Ищу выход, мне страшно. Вижу просвет между брёвен (а забор бревенчатый) я туда бегу, а ноги не слушаются. Подбегаю - нет дыры, я иду дальше, оглядываюсь вокруг и вижу домик вроде баньки из брёвен тоже. Я к нему - а там нет ни окон, ни дверей, и вдруг откуда-то из дома выскакивает какое-то существо, как чёрт, весь чёрный, страшный, и погнался за мной. Я кричу, бегу, ищу выход в заборе, но его нет. Проснулась, а мне кажется, это был не сон.

    Вперемешку с ним снится второй, тоже три ночи подряд. Мои любимые часы со стены исчезли. Я иду искать. До сих пор вижу эти часы (они потом остались под обломками дома). Долго искала и находила на задней части двора, на куче мусора и туалетов. Часы уже разбитые, без стрелок. Я плачу и ухожу. Просыпаюсь и не верю своим глазам - часы на месте и хорошо идут.

    Еще о войне напоминало многое: Привезли ленинградцев из блокадного Ленинграда. Это были в основном дети и женщины, похожие на детей. Они были такие исхудавшие. Перед войной был построен большой дом на углу. В нижнем этаже был кафетерий. Этих людей прямо с вокзала привезли туда, покормить. Мы, конечно, все прибежали посмотреть на них. Заглядываем в окна. Там стояли столики. За ними сидели дети. Они ели манную кашу. Порция была - две ложки. Их просили есть помедленнее, но они всё проглатывали мигом. Просили ещё. Между столиками ходили в белых халатах (наверное, врачи) и уговаривали их, что нельзя сразу много есть - опасно. Но никто не слушал, все плакали, просили ещё. Страшно было смотреть на этих людей. Тогда мы и не подозревали, что нас ждёт подобная судьба.

    1 мая 1942 года. Идёт демонстрация, как всегда. Весело. Идут по нашей улице - ведь площадь рядом. Как всегда наряженные люди. Молодые, красивые. В разных национальных костюмах, совсем как в мирное время. А позже стали проходить военные, которые несли воздушные шары, стратостаты серого цвета. Они были надуты. Несли их много солдат для запуска в небо. И мы уже знали, что шары эти нужны в воздухе для натяжения сеток, чтобы вражеский самолет не пролетел.

    Но вот уже я подготовила всё для занятий в новом учебном году. Я горда - иду в третий класс. Жду - не дождусь. Опять, наверное, мы будем учиться по домам, и у нас тоже? Остаётся 10 дней до начала занятий, 20-ое августа. С утра пораньше мы все встали, собрались - и на пристань. Спокойно переправились через Волгу на трамвайчике, и ушли к речке Верблюд. Там у нас была бахча. На этот раз мы приехали порыбачить, отдохнуть на песке под солнышком. А день начинался солнечный. Ловится рыбешка мелкая. Мы рады и ей.

    Но у меня что-то неспокойно на душе. И слышу, в городе, там, за Волгой что-то неладно. Гудок заводской. Прогудел и умолк. Я жду ещё, чувствую, будет ещё. И тут загудели сразу все. Тут уж забеспокоились все. Мы поняли - это воздушная тревога, и не как обычно, без последствий, а посерьёзнее.

    Пришлось свернуть удочки - и бегом к причалу. А там уже скопилось много народу. Мы ведь уходили дальше всех. Все ждут очередного трамвайчика. Пришёл. Толпа лезет на борт, мостики трещат. Капитан кричит: - «Хватит, ведь потонем от перегрузки!» Но люди лезут - рвутся домой. И мы рвёмся, но где тут, все лезут - не пробиться.

    Спрашивается: куда рвались? Никто не подумал о последствиях. Все были запрограммированы - только домой, в город. Это сейчас я могу рассуждать, что надо было оставаться за Волгой. Всё было бы иначе. А тогда мы, как все, рвались домой, хотя почти вся семья была вместе, нас пятеро: я, мама, отчим и двое братьев.

    И вот мы дождались третьего трамвайчика. Перелезли через борт кто как. По мосткам вообще невозможно было пройти - они ломались. И вот мы счастливы, что стоим на палубе и едем, пыхтя, домой. Говорили, что кто-то упал между бортами с мостков. Но всем было не до тех людей.

    Добрались, бежим вверх по склону, по лестнице домой. Не добежали ещё до площади «Павших борцов», как нас остановили люди с повязками и затолкали в бомбоубежище так называемое, что находилось в подвале нового универмага. Не знаю, сколько мы там простояли, но на площади, слышали, временами говорит радио. И каждый раз думали, что отбой, но это было – «Воздушная тревога продолжается!» Мы умоляем выпустить нас - ведь дом рядом, проскочим. А в этой душегубке мы погибнем. Набили нас столько, что и сесть негде, стоит толпа. Стоим на старте ближе к выходу. Заговорило радио, все зашумели – «отбой» и кинулись к выходу. Путь преграждали нам, говоря, что эго не отбой, но мы проскочили и через площадь, через дворы прибежали домой.

    А в доме все одиннадцать квартир настежь открыты, все люди в коридоре и чего-то ждут. Мама начала готовиться к чему-то страшному. Был уже вечер, надо бы уже и спать ложиться, но все потеряли ощущение времени. Ходят все из квартир в коридор и обратно. А мама копается в документах, готовит ужин. Сидим, не думая о еде.

       *Бомба.
    Вот уже начинает светать, а радио всё молчит, ничего не объявляет. И заводы молчат. Тишина. В пять утра слышим, летит самолет. Выбегаем на веранду. Летит. С крестами. Брат говорит: - «Мессер». Это был разведчик. Дал спокойно круг над центром города и спокойно улетел. Мама говорит: - Надо теперь ждать бомбардировщиков. Ждём.

    Мама вытаскивает из сундука зимнюю одежду и заставляет всех нас одеться. Я сопротивляюсь - жара, но одеваюсь. Нарядились только мы, наша семья. А мама смеющимся соседям и говорит: - «Не смейтесь, если бомба упадет в дом, мы все будем живы, осколок вата задержит». И в таком наряде я хожу по коридору, выхожу на веранду. На улице никого - всё замерло.

    Иду обратно, вижу, в первой квартире дверь открыта. Захожу. Тётя Нонна с Розочкой едят кашу манную. В такую рань. Это были близкие мне люди. Муж тёти Нонны на фронте. Она работала, а Розочку, девочку трех лет, я водила в садик. Мне платили за это, но я бы и так водилась с Розой. Хорошая девочка. Мама её немка, а папа русский. Когда я увидела, что они едят кашу, я пришла в ужас. Сразу пришла мысль – «Ведь их убьют, зачем они едят кашу?» Пришла к маме и сказала ей об этом. Мама не придала значения моим словам. А тётя Нонна сидела тогда за столом как фея, красивая такая, в голубом платье с крылышками, сидела, улыбалась. Я её такой и запомнила.

    Полдень прошёл - всё тишина. Мама жарит пойманную рыбу, стоит у печи. Меня посадила за дубовую дверь, что была в коридоре и делила длинный коридор на две части. Одна половинка была закрыта. Мама специально посадила меня за дверь. Все говорили: - «Напрасно, её там убьет».
    - «Нет, наоборот, её дверь спасет!» - Мама уже чувствовала, что произойдёт всё быстро и с минуты на минуту.

    А рыбой пахнет! Слюнки бегут. Я подхожу к маме, прошу рыбки попробовать, но она ещё не готова. Мама сердится: - «Сиди, где посадила!» Сижу. Двери все в квартирах открыты. Соседи ходят переговариваясь. Только тёти Нонны не вижу. Сидят в своей комнате, молчат. Тишина в городе и радио не говорит.

    Слышу - летят. А летят ли? Какой-то гул. Это взрослые сказали «Летят». Все высыпали на веранду. Гул нарастал, уже где-то рядом пролетели над городом к Волге. Все решили, что полетели бомбить за Волгу. Но что это? Гул возвращается! Летит туча самолетов на нас. Я опять сижу в углу. Все по своим прежним местам. Братья в комнате. Один рядом с отцом. Стоят около печи разговаривают с мамой. Слышу свист где-то недалеко - взрыв. Решаю: где-то у берега. Второй свист - над площадью взрыв. А куда же третья упадет? Жду. На меня падает бомба. Она ужасно свистит, летит в моё сердце. Оно печёт, разрывается, вонзается свист в моё сердце, глубже и... всё. Больше нет ничего.

    Сколько времени я была без сознания, я не знаю. Часов не наблюдала. Очнулась - кругом ощущаю землю, мне так показалось, но это ощущалось во рту, и был запах штукатурки, а присыпана, придавлена чем? И вообще: что случилось? Почему я под землёй? Что произошло, что было? Напрягаю все свои мысли. Я не могу пошевелить ни руками, ни ногами. Почему? Так что же? Лежу скрученная, как в чреве матери. Вдруг осенило: бомба, она же летела в моё сердце! Да она попала в меня, убила, и я мёртвая, меня закопали... А почему я думаю? Ведь мёртвые не думают. Значит, я живая. Но почему нет никого, тишина такая! Жуткая тишина! Но кто-то же должен быть рядом... Мама! Была мама! Кричу, голову сумела поднять. Где-то рядом, в темноте слышу: - «Лида!» Очнулась и мама. Но где же мы?

    Теперь я поняла, почему я не шевелю конечностями. Меня стукнуло волной в живот, и меня скрутило, как младенца в чреве матери. Сижу на коленях, голова у живота, руки там же. Сверху присыпана тонким слоем, вот и подняла голову. А всё остальное - сидит крепко.

    Мама кричит: - «Ты можешь встать? Нет? Я тоже не могу. Тяни мне руку, лови мою». Наконец, поймали, долго ловили друг друга. Моя рука, наконец, в маминой. Командует она: - «Тяни меня, а я тебя! Не получается. Давай раскачивать друг друга». Раскачали. Слышу, закричали соседи. Кто как: кто кричит криком, кто зовёт кого-то. Наконец, мы вылезли, стоим на ногах, сошлись. А куда идти? Темно, как в погребе. Какой-то шум - кто-то копает, вернее, гребёт руками. Долго.

    Открывается дверь, и луч света проникает в наш злополучный коридор. Оказались мы с мамой в коридоре, а отец с сыновьями в комнате, и двери все были захлопнуты. Стены целы, крыша цела, а потолка, как и не бывало.

    Ковыляем по обломкам к выходу. Идут все, все поднялись. Не вижу, как, но идут. И я иду, ведёт мама. Подходим к открытой двери, а там, в комнате, где жил одинокий мужчина, одной стены нет, а проём окна второй стены, целой, есть. Мы к проёму, встретил тот мужчина. Потом мне сказали, что это была его комната, и сидел он за столом, когда бомба грохнулась в угол дома, в его комнату. Он целёхонек остался на месте. И из всего дома не ранены были только отец и младший сын. Они-то и встретили нас у окна, внизу, с улицы.

    Проходя мимо комнаты тёти Нонны (тоже угловая), я увидала её лежащей на обломках. Глаза открыты, стеклянные какие-то. Рядом её рука, она оторвана. Розочка приставляет ей руку и кричит: - «Мамочка, вставай, все уходят!» Да, все уходили. В полусознательном состоянии никто не пошёл к ним.

    Мама говорит: - «Идём, а то снова нас застанет налёт». Мама спрыгнула с окна на улицу, но меня взять не могла. Что-то с рукой. Гена, высокий мальчик, велит мне прыгать на его руки - он их протянул высоко и еле достал до подоконника. Я свалилась на него как мешок. Мы пошли со двора. Уже прошли наш дом, и я упала. Мама спешит, ругает меня: - «Вставай, пошли, опять шкубырдаешь!» А я в ответ: - «Мама, у меня нет ног!»
    - «Да вот же они, есть, не претворяйся!»
    А я опять то же говорю.

       *Госпиталь.
    Подхватили меня тогда под руки отец с мамой, поволокли через дорогу в больницу напротив. Там завели нас в убежище, то есть, траншею, покрытую досками и засыпанную землёй. Вдоль деревянные скамьи, сидят на них молодые солдаты в касках. Меня внесли на руках. Один солдат встал, меня посадили. Вскоре нас позвали наверх. Посадили в машину скорой помощи. Там уже лежали прямо на полу раненые наши соседи. Мама села со мной на руках. Все стонут. Рядом лежит Толя, старший брат. У него оторвана пятка.

    Принесли чашечку с водой. Все просят пить. Нам дали только по одному глоточку - освободить горло от земли. Всё заволокло, дышать трудно. Просим ещё. Медсестра чуть не в слезы: - «Нет больше воды». Повезли, а выехать оказалось трудно. Тут-то я в окно увидала нашу, привокзальную часть города. Это был не город, а одни руины. Город лежал. Как машина могла проехать по грудам кирпича! Не знаю. Только вместо прямой дороги видела объезды по скверам и дорогам, где были небольшие дома. Удалось проехать через площадь Революции перед театром. Приехали за город, в госпиталь. На окраине города большая больница (может, мне она показалась большой) там теперь был госпиталь. Несёт меня мама на горбу по коридорам, где лежат, сидят, стоят раненые. На скамье ожидания перед кабинетом врача лежит соседка, рядом, на полу, её сестра. Живые, но... У одной раны на голове, где запеклась кровь, у другой выворочены куски мяса на бедрах. Но мне не жутко, не противно, а всё будто того и ждать надо было. Одна и говорит маме: - Ты была права, а мы смеялись над вами. Вы в зимней одежде и целы!

    Да, на нас была одежда рваная уже, а ведь мне купили пальтишко незадолго до бомбёжки в новом универмаге. И шапочку сшили с меховой оторочкой. Это была моя мечта - иметь меховую шапку, но я гордилась и этим кусочком меха.

    Зашли в кабинет, посадили меня в какое-то странное кресло, которое опрокидывалось, осмотрел врач меня, ощупал. В это время что-то сделали с правой рукой маме. И маме врач сказал: - «У вашей девочки кости целы, мясо нарастёт. Просто мышцы местами отстали от кости». Мама стала умолять помочь, но врач твёрдо сказал: - «Уходите, уходите, вы же видите, сколько у нас раненых. Всем не успеваем помочь, умирают в коридорах».

    И действительно, я видела девушку, прислонившуюся к стене - она была мертва. А раненых появилось еще больше. Их всё везли и везли.

    Старшего брата мама забрать не смогла. Сама с одной рукой, да я на горбу. Бежим к бабушке в овраг, родной овраг. Туда должны были прибежать отец с Геной. Они же целы. Спешит мама, пока нет нового налета. Устала мама. Бежать хоть и недалеко, но спустилась в тоннель под железной дорогой отдохнуть. А там битком народу набито, спасаются от бомбежек. Насыпь высокая, это же тоже овраг. По тоннелю бежит речушка Царица. Над ней решётчатый деревянный настил, на нём люди. Встретили нас, заставляют переждать налёта. Уже скоро начнётся. Но мама отказалась, ответила: - «Тут очень опасно, при попадании бомбы все погибнут. Надо уходить!»

    Ей помогли выбраться наверх, и опять бежим. Налёт. Мама падает в пыль. Лежим посреди дороги. Осталось только добежать до угла, а там свернуть направо, вниз - и дома. Но пока лежим. Бомбят. Улетели. Где-то близко упала бомба. Оглядываемся туда, где только что были - пыль столбом. Поднялась мама. Удивляюсь, как, ведь трудно с ношей подняться. Бежим. Вот и поворот, дорога вниз, к родному оврагу. Соседский парень увидел нас, кричит бабушке и бежит нам навстречу. Тут и отец подбежал, подхватил маму. Слава, двоюродный брат, понёс меня. А где же Толя?
    - «Толя остался в госпитале, надо его идти забирать» - всё твердит мама. – «Всех раненых должны вывезти за Волгу, в Астрахань».

Ч3 по ссылке: http://proza.ru/2022/09/28/1005