de omnibus dubitandum 98. 7

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ (1863-1865)

ГЛАВА 98.7. ИЗБАВИТЕЛИ ПОЛЬШИ ОТ ВАРВАРОВ МОСКАЛЕЙ…

    Рассеянные мятежники отправились к выходу из города, близ Вислы; тут находились казачьи казармы, в которых было только двенадцать казаков, наполовину больных.

    Мятежникам вздумалось сжечь эти казармы, чтобы истребить стоявших в них казаков. С этою целью поляки стали носить к зданию солому. Казаки, обреченные явной гибели, открыли пальбу из ружей по мятежникам, и так метко, что ни одна пуля не пропала даром. Неприятели, в числе трехсот человек, четыре раза подходили к казармам и каждый раз, встречаемые смертоносными казачьими пулями, возвращались назад.

    Впрочем, неизвестно, какой исход имел бы неравный бой, если бы в это самое время войска, шедшие в город, не обратили в бегство мятежную шайку. Часть ее рассеялась в окрестностях города; прочие же повстанцы скрылись в реформатской церкви и были там захвачены войсками.

    Нападение на Плоцк и на другие города, в одно и то же время, ночью с 10 на 11 января, имело последствием появление в лесах вполне сформированных вооруженных банд, доходивших в некоторых местах до 3 000 человек и более; во всей стране, молодые люди как будто исчезли; несколько наших офицеров польского происхождения и нижних чинов перебежало в банды мятежников: все это обнаружило правительству всю важность заговора и убедило, как вредно дать поляку какую-либо поблажку.

    Варварские же поступки мятежников выказали их непримиримую ненависть к России и русским и полную извращенность их нравственных понятий иезуитизмом, для которого хороши все средства к достижению цели.

    Поляку, воспитанному в иезуитской школе, ничего не значило содрать кожу с живого человека, даже брата-поляка, вонзить кинжал в сердце мирного гражданина, отца семейства, или отравить его ядом. Ксендзу, служителю алтаря Господня, проповедующему с кафедры о человеколюбивом учении Христа, ничего не значило самому убить какую-нибудь беспомощную женщину в глазах ее детей, повесить беззащитного старца или отравить не внемлющего их богопротивному учению.

    И за что же все это? А за то, что они, по их понятию, изменники отчизне, верны москалям, которые будто бы непримиримые их враги, угнетающие их душу и тело, морально и физически; а они, убийцы, — спасители, восстановители моральной и физической свободы, избавители Польши от варваров москалей, и т.п.

    И эти люди будто бы ратующие за свободу убеждений, за свободу совести, убивают и отравляют своего же брата-поляка — за его совесть, за его убеждения, им противные. Как назвать таких людей? Можно ли дать им имя восстановителей свободы, спасителей отчизны? и т.п. Это пусть решит сам читатель; я скажу только, что подобные варварские поступки поляков, во время прошлого мятежа, в глазах всего света, в девятнадцатом веке, будут позорным, неизгладимым пятном для них в истории человечества.

    Правительству нашему нужно было много мужества, много нравственной силы, чтобы подавить это зло, тем более что пронырливые поляки, при начале мятежа, очень ловко умели вооружить общественное мнение всей Европы против России, выказывая свои поступки и действия русских в искаженном виде. Но нет худа без добра, говорит пословица. Мятеж вполне открыл глаза правительству и показал, как нужно действовать ему в отношении поляков и Польши.

    В это время, тюрьмы, с каждым днем, более и более наполнялись арестованными поляками. Начальство учредило особых временных комендантов над тюрьмами, в коих содержались политические преступники, и выбрало надежных унтер-офицеров для наблюдения за арестованными; в число последних попал и я, пишет далее Буланцов в своих Записках лазутчика, во время усмирения мятежа в Польше, в 1863 году.

    В Плоцке было два тюремных здания: одно из них выстроено было пред самым началом мятежа и отличалось от прежнего своим особым устройством. Оно и было отведено для политических преступников, т.е. для мятежников. Особое устройство его состояло в том, что в нем не было общих казематов, а одиночные, устроенные так, что все они были видны с средины коридора; один часовой стоя на месте, мог наблюдать над сотнею арестантов.

    Тюрьма состояла из трех этажей и одного коридора в самом нижнем этаже; второй же и третий этажи устроены были в виде хоров. Посредине коридора находилось возвышение и на нем стоял алтарь. Тут в праздничные и воскресные дни, ксендз совершал богослужение. Алтарь и ксендз были видны всеми арестованными, которые, однако же, не могли видеть друг друга: такое устройство тюрьмы, во время мятежа, было весьма удобно в том отношении, что арестованные не имели никакой возможности сговариваться между собою, и к тому же не требовалось многочисленной стражи в такое время, когда каждый солдат был на счету. Мне, кроме секретного наблюдения над арестованными, поручено было смотреть за их бельем.

    Обязанность моя состояла в следующем: 1) при поступлении арестованного в тюрьму, осмотреть его, и если на нем оказывалось грязное или ветхое белье, то такое переменить; 2) принимать вещи, платье и белье от попечительницы комитета и раздавать их арестантам, и 3) принимать платье, белье и съестные припасы для арестантов от родственников их и раздавать их по принадлежности. Что же касается до снабжения их пищею, то это было поручено начальнику караула.

    При самом начале мятежа в городе, с дозволения нашего начальства, был устроен жителями комитет для вспомоществования нуждающимся арестантам. Польза и необходимость такого комитета были очевидны.

    Мятежники, большею частью, попадали в тюрьму прямо из лесу, будучи захватываемы, или в самом сражении, или во время бегства, после разбития банды. При этом, с рассеянием банды, терялись и запасы белья и проч., находившиеся при бандах; мятежники, по нескольку месяцев, бродили в лесах, не переменяя белья, и потому часто случалось видеть приводимых в тюрьму арестантов без белья, в лохмотьях; вместо сапог, они обтягивали ноги древесною корою, одним словом, им было и голодно, и холодно.

    Жалко было смотреть на них, и притом они попадались ежедневно, особенно в начале мятежа, в таком множестве, что весьма часто не доставало места в тюрьме и приходилось отводить для помещения арестантов другие здания. Платье и белье для содержащихся в тюрьмах полагаются в столь ограниченном количестве, что едва лишь восьмая часть арестантов могла ими пользоваться. Что же могло бы быть с остальными, если б не было заботящихся о них, комитетов?

    Тюремное начальство положительно не имело возможности иметь в запасе нужного количества белья, как по неимению денежных средств, так и по недостатку времени; иногда в одни сутки поступало в тюрьмы полтораста и более мятежников. Учреждение комитетов было необходимо. Не одна тысяча поляков должна быть благодарна, как начальству за дозволение учредить комитеты, так и учредителям их.

    ЧтО кажется проще, естественнее, как учреждение комитета для вспомоществования своим несчастным братьям? Что может быть спасительнее, нравственнее, человеколюбивее, как исполнение одной из заповедей Христа: одеть нагого, посетить болящего и находящегося в темнице.

    Но и тут воспитанники иезуитов, в учреждении комитета, прежде всего, видели одно из средств для достижения своей цели — как можно более вредить правительству. Тут главная цель комитета состояла не в том, чтоб исполнить христианский долг, помочь своим братьям; он только старался мешать правительству в разоблачении козней заговора, возбуждать в заключенных ненависть к правительству, обманывать их мнимою близостью падения русского владычества в Царстве Польском и своего торжества; он доставлял им в тюрьму вымышленные сведенья об успехах мятежа, заставляя арестантов скрывать известные им действия и намерения мятежников, не показывать верных сведений о местах, где находились: порох, оружие, одежда, типографические станки и другие орудия мятежа, и о лицах, руководивших восстанием, а, напротив того, доставлять комитету сведенья о тех местах, где были скрыты эти припасы, по случаю разбития или рассеяния какой-либо банды; для этого комитетом употреблялась всякого рода переписка: зашивались записочки и маленькие карандаши в швы белья и в одежду, так искусно, что нужно было иметь весьма опытный глаз, чтоб открыть их; прокалывались на тонком белье мелкие буквы, которые видеть можно было только сквозь свет; запекались записки в хлебное тесто, либо искусно вкладывались в куски свечей, мыла; кроме того, было много и других способов. Но не всегда удавались им такие хитрости, и далее иногда подобная замысловатая передача сведений обращалась во вред злоумышленникам, давая начальству возможность узнавать сокровеннейшие их тайны.

    Весьма естественно, что выбор членов комитета должен был со стороны поляков производиться с большою осторожностью, с большим тактом.

    Нужно было, чтоб члены были: 1) самые закоренелые мятежники, отличающиеся особою ненавистью к России и к русскому правительству; 2) опытнейшие из опытнейших, иезуиты из иезуитов; 3) чтоб они не были прежде замечены правительством в сочувствии к мятежу, и 4) чтоб они были люди с весом в польском обществе. И, действительно, лица, состоявшие в комитете, были таковы, что и правительство не считало их для себя вредными, и поляки были уверены в их преданности: так ловко они умели вести свое дело. Будучи иногда в числе первых организаторов мятежа, они считались правительством самыми благонамеренными людьми.

    В состав комитета, кроме членов, входили особые попечители и попечительницы. Они были в качестве посредников между комитетом и тюрьмою. Белье, платье и все прочее из комитета в тюрьму шло чрез их руки. Они собирали сведенья о нуждающихся в тюрьме и потом докладывали о них комитету, который, согласно такому докладу, распоряжался, выдачею требуемых вещей, и потому попечители и попечительницы были хорошо знакомы тюремному начальству.

    Вообще же из состава их можно было заключить, что выбор в попечители и попечительницы производился еще с большею осмотрительностью, чем выбор членов: кроме качеств, необходимых для члена комитета, они должны были еще обладать особою ловкостью и уменьем пользоваться обстоятельствами, знать качества и характер тюремных начальников и подчиненных им унтер-офицеров и служителей, как имеющих особый надзор за арестованными, и вследствие того искусно разыгрывать различные роли для достижения вышеизложенных целей комитета.

    На их обязанности лежало, приводить в действие секретные пружины комитета, и, действительно, некоторые из них очень ловко вели свои дела, особенно же попечительницы, так что нехотя иногда вспоминалась пословица: «баба и черта проведет».

    У нас в тюрьме попечительницею была госпожа Бу....ская, одна из ярых поборниц мятежа, женщина очень ловкая, умная, умевшая пользоваться всеми возможными обстоятельствами, и при всем этом весьма хороша собою. Такой искусной актрисы я в жизнь свою не видал; с каждым она говорила и вела себя иначе, видела насквозь каждого, а потому с одним была серьезна, с другим шутлива; с одним говорила о священных обязанностях солдата, осуждала действия поляков, говорила о евангельской любви к ближнему и т.п.; другому рассказывала какие-нибудь веселые анекдотики: и в том и в другом случае, она имела целью расположить к себе всякого, чтобы лучше достигнуть возложенной на себя обязанности — приводить в движение тайные пружины комитета, что в иных случаях ей и удавалось. Опутает человека, да и ведет его куда хочет.

    Сначала ей позволяли иметь свидания с заключенными: много, я думаю, она тогда наделала вреда правительству и много пользы своему комитету. Впоследствии, по подозрению ее в неуместных переговорах и в тайной передаче писем, ей запрещены были свидания, так что она не имела доступа дальше комендантской канцелярии. Там она выказала весь свой талант и, вполне оправдав доверие мятежнического польского общества, показала, что ксендзы недаром трудились над воспитанием полек.

    Каждый день она посещала тюрьму, приносила белье и платье и справлялась о нуждах арестантов. На другой день по вступлении в должность надзирателя за бельем, я встретил Бу...скую в тюремном коридоре, и она, узнав о моей должности, остановила меня и стала расспрашивать о белье для заключенных: довольно ли его? И сколько его еще нужно доставить? И кто особенно нуждается? Потом стала расспрашивать о моей службе: как давно я в Царстве Польском, где служил прежде, давно ли в Плоцке, откуда родом, женат ли? Далее — стала говорить о несчастиях поляков, проклинать тех, кто начал этот мятеж. «И чего, кажется, им нужно было, говорила она, ели, пили хорошо; нет! Мало им всего этого; просто с жиру бесятся; да хоть бы сами пошли в леса, а то заманили с собою молодежь, совратили ее с истинного пути и заставляют теперь бедняжек терпеть понапрасну. Ведь многие из них, о Иезус, Иезус, без белья скитаются по лесам, и холодные, и голодные, без крова и без пищи, и за что? А за то, что послушались этих негодяев. А ведь какая славная эта молодежь; народ честный, правдивый! Как они всегда хорошо отзывались о русских, особенно о военных. Да ведь мы с военными всегда жили дружно и очень приятно проводили время. Какие все они милые, простые, незлобивые!» и проч. и проч.

    - А кто харкал, плевал при встрече на улице, толкал их, а иногда и наносил им побои, давал кошачьи концерты, бил окна их квартир, и т.п. — возражал я на слова польской барыни.

    - «О! это все делал простой класс, мы все были против этого и всегда осуждали этих негодяев».

    — «О! нет, не простой класс, а паны и паньи; я сам был тому свидетелем», — возражал я.

    - «Ну это все люди малообразованные и притом подстрекаемые негодяями. Порядочный человек никогда этого не делал, я всегда осуждала подобные действия, всегда говорила: перестаньте глупить, а то будет худо; будете после каяться, да поздно; нет — не послушались, вот теперь и плачут. Это сам Бог наказывает их. Вот дожили до какой беды. Но, впрочем, Бог не без милости: Он карает, Он и милует. Поляки опомнятся, и Царь сжалится над ними. И чего они хотят? Ведь не глуп ли народ? Не рассудят того, что он только и может благоденствовать под ведением русского правительства, особенно под властью такого Царя, как Александр Николаевич».

    Много она говорила мне на этот лад, наконец, свернула на другое, стала говорить о том, как русские не злопамятны, какой они добрый народ; сказала, «что, несмотря на все то, что сделали поляки, русские обращаются с заключенными человеколюбиво, и потом, заплакав, добавила: «Бог заплатит вам за это. А мы всегда вам будем благодарны».

    Далее, обращаясь собственно ко мне, стала говорить, что она уже слышала о мне много хорошего, что я человек честный, добрый и ласково обращающийся с арестантами, потом прибавила: «Делайте так, и Бог вас не оставит, и комитет также будет вам благодарен. Вот он мне за ваши труды велел передать вам», и при этом вынув из кармана какую-то ассигнацию, хотела отдать мне.

    Но я отклонил это предложение, говоря: «много благодарен комитету, но денег не возьму, потому что нужды ни в чем не имею, и все, что мне нужно, имею от Царя, и все делаю, как присягал, согласно воле начальства, а потому будьте благодарны не мне, а начальству».

    — «Да это, конечно, так, но ведь вы много трудитесь, а жалованье получаете небольшое».

    — «Не понимаю, каким образом вы можете заключать о моем труде, тогда как я здесь еще и суток не пробыл».

    — «Ну да ведь человека можно узнать по наружности».

    Ну, думаю, с этою бабой не скоро сладишь; верно, ей нужно, что-нибудь от меня, что она так разговорилась, да и деньги еще предлагает. Это недаром. Прикинусь дурачком, простеньким; посмотрю, что будет дальше, а хорошо бы поймать ее на удочку; верно — пришла с каким-нибудь поручением от комитета. Во всяком случае, нужно узнать, что ей нужно от меня.

    — «Мне известно — сказал я польской барыне, что на вашей обязанности лежит помочь бедным арестованным своим падшим братьям, что вы, по доброте своей, хлопочете о них, а потому я всегда рад разделить труд ваш, сколько могу».

    — «Вот сейчас и видно, что вы добрый человек, спасибо вам» — при этом она взяла меня за руку и со слезами на глазах, сильно пожала ее.

    Ну, думаю, бес баба; ты расчувствовалась недаром, а тебе хочется поймать меня на удочку. Посмотрим, кто кого проведет. Ты не глупа, да ведь и мы видывали виды. Я тоже тертый калач. Не первый раз говорил с польками. Слава Богу, десять лет между поляками живем.

    — «Бог вас за это не оставит, продолжала пани Бу....ская, Он велел помогать несчастным. Как приятно говорить с человеком, который понимает, сочувствует всему доброму. Я всегда была хорошего мнения о русских. Ведь и в них, тоже, как и в нас, течет одна кровь славянская, да еще освященная христианством» и много еще говорила барыня, и все со слезами на глазах; наконец, подав мне руку, она сказала: «я вполне надеюсь на вас; вы будете мне помогать в оказании помощи нашим несчастным братьям».

    Эк, думаю, куда хватила, постой, что будет дальше?

    - «Вот видите ли, продолжала она, родные таких-то, вчера арестованных, прислали им чрез меня несколько платья и белья, так мне нужно передать им поскорее, тем более, что я слышала, что они почти совсем без белья были схвачены в лесу, где они бедные бродили несколько месяцев, без крова и без пищи, и холодные, и голодные; так я буду вас покорнейше просить доставить им это платье и белье. Вы придите завтра часов в десять в канцелярию, там и я в это время буду, и отдам вам эти вещи, а вы потрудитесь сейчас передать их кому нужно».

    — А от кого же вы знаете, полюбопытствовал я спросить ее, что они приведены сюда без белья в тюрьму, и теперь там находятся».

    — «Да я вчера сама видела, как их привели, и как я еще ничего им не доставляла, то и думаю, что они и теперь без белья».

    — «Нет, говорю я, они вчера же получили белье».

    — «Но я все-таки, во всяком случае, вас прошу завтра придти в десять часов в канцелярию; я знаю, что вы, по свойственной вам доброте, исполните мою просьбу».

    — «Да, вы можете в канцелярии оставить вещи, а я приду за ними».

    — «О, нет! Я лучше сдам вам их с рук на руки, а то, скажу вам по секрету; в канцелярии они могут пропасть. Придите, пожалуйста; надеюсь, что вы исполните мою христианскую просьбу».

    — Ну, думаю, тут что-нибудь да есть, а то зачем ей так просить меня, когда белье и платье и без меня можно оставить в канцелярии. Пропажа из канцелярии едва ли возможна; тут — что-нибудь другое.

    - «Хорошо, говорю, завтра в десять часов буду в канцелярии».

    — «Вот и прекрасно, а я вам за это по гроб буду благодарна. Прощайте!»

    Затем еще раз пожав руку, ушла.

    Чтоб не попасть как-нибудь впросак, я, по уходе ее, тотчас отправился к коменданту тюрьмы и передал ему весь разговор с Бу….скою и предложение мне, от имени комитета, благодарности деньгами. Это я сделал из предосторожности, потому что поляки, не успев поймать на удочку нужного человека, старались вредить ему, чтобы сделать его не опасным для себя, заподозрить его в глазах начальства, и т.п.

На фото: Кафедральный собор и замок в Плоцке