Амонашвили. Часть 8

ЧАсть 8 .
Элегия. Ходит по миру мудрец. Педагогика божественная

Люди опять обратились к Мудрецу:
– Нам не нужна педагогика джунглей. Расскажи нам о другой педагогике. Сказал
Мудрец:
– Послушайте тогда другую притчу.
Объявил Царь царей конкурс на божественную Педагогику. Пришли к нему мудрейшие
мужи из разных стран и эпох. Сказал им Царь царей:
– Достопочтенные мужи, скажите мне о трёх вещах своей педагогики: об
основополагающей идее, о главной цели и о главных методах воспитания. Сказал Марк

Фабий Квинтилиан:
– О Царь царей! Вот моя главная идея воспитания: «Отец, как только родится у тебя
сын, возложи на него самые большие надежды». Цель же – развитие души, ибо она у нас
небесного происхождения. Методами я провозглашаю: заботу, естественность, игру.
Удивился Царь царей мудрости Квинтилиана:
– Истинно, это есть Божественная Педагогика!
Предстал перед ним Ян Амос Коменский.
– О Царь царей! Основополагающую идею моей педагогики я извлекаю из сердца:
«Ребёнок, пойми, что ты микрокосмос, способный объять макрокосмос».
Цель воспитания Ребёнка – воспитание в нём разума. Методы же –
природосообразность и мудрость.
Восхитился Царь царей:
– Истинно, тоже Божественная Педагогика!
Преклонил свою голову перед Царём царей Иоганн Генрих Песталоцци:
– Послушай, о Царь, главную идею моей педагогики: «Глаз хочет смотреть, ухо –
слышать, ноги – ходить, а руки – хватать. Но также и сердце хочет верить и любить. Ум
хочет мыслить». Цель же в том, чтобы развить в Ребёнке ум, сердце и руки в их единстве.
Методами я предлагаю: природосообразность, доверие, сострадание.
Царь царей зааплодировал:
– Поистине, ты тоже даришь нам Божественную Педагогику!
Поклонился Царю царей Константин Дмитриевич Ушинский и произнёс:
– В основе моей педагогики заложена мысль: «Воспитание должно просветить
сознание человека, чтоб перед глазами его лежала ясная дорога добра». Целью я ставлю
воспитание духовно и нравственно возвышенного человека. Методы мои – народность,
общественное воспитание, жизнь и устремленность.
Царь царей торжественно произнёс:
– Признаю твою Педагогику Божественной!
Перед Царём царей преклонил свою голову Януш Корчак и грустно произнёс:
– Вот вам моя вера: «Нет детей – есть люди, но с иным масштабом понятий, иными
источниками опыта, иными стремлениями, иной игрой чувств». Цель моя – воспитание
радостного человека. Методы мои идут от сердца моего: романтика воспитания,
непосредственность, преданность и самопожертвование.
Царь царей преклонился перед Янушем Корчаком:
– Свою Божественную Педагогику ты защитил своей жизнью!
Перед Царём царей предстал Василий Александрович Сухомлинский. Он приложил
руку к сердцу и произнёс:
– Основание моей педагогики есть моя вера: «Имея доступ в сказочный дворец, имя
которому – Детство , я всегда считал необходимым стать в какой-то мере Ребёнком. Только
при этом условии дети не будут смотреть на вас как на человека, случайно проникшего за
ворота их сказочного мира». Цель, к которой я стремлюсь – это воспитание гражданина,
духовно и нравственно чистого. Методами воспитания я признаю: любовь, воспитание
сердцем, творчество и радость.
Царь царей пожал руку Сухомлинскому. Он провозгласил:
– Каждая Педагогика, преподнесённая нам, Божественная. Дадим их народам наших
царств, пусть люди сами выберут, по какой Божественной Педагогике хотят воспитывать
своих детей!
Мудрец умолк.
Молчание людей затянулось.
Смотрел Мудрец на них и с грустью думал: «О человек, ты не осилишь проблему
воспитания до тех пор, пока не осилишь самого себя, ибо она в тебе, а не в Ребёнке. Пока ты
полагаешь, что сам уже воспитан, Ребёнок твой много раз пострадает от твоих

воспитательных оплошностей».

Вариация. Цель воспитания

Цель подсказывает путь воспитания.
Она и поможет нам указывать такие потоки содержательных образов для воспитания
Ребёнка, которые соответствуют ей.
И, вообще, воспитание без цели – шаткое воспитание.
Воспитание и так процесс незащищённый, а без определённой цели оно изнутри само
себе будет противоречить. Цель же придаст ему силы противостоять внешним нападкам.
Нам нужна цель, достойная воспитания.
Оно – необратимый процесс, второй раз нашего Ребёнка не воспитаем, не будет у нас
возможности исправить ошибку в выборе цели.
Цель должна быть высокой, даже такой, что превосходит наши возможности.
Великий римский педагог Марк Фабий Квинтилиан призывал родителей: «Отец, как
только родится у тебя сын, возложи на него самые большие надежды».
Почему самые большие надежды?
Потому что большие надежды помогут нам искать и находить «большую педагогику»,
а малые надежды заставят ограничиться «малой педагогикой».
И в какой педагогике Ребёнок полнее проявит себя?
Конечно, в педагогике больших надежд.
Цель – это не свет в конце туннеля. Она должна растворяться в нашей каждодневной
жизни, ею мы должны пропитывать каждое наше соприкосновение с Ребёнком, через неё нам
надо будет осмысливать наши способы и методы воспитания, всё его содержание. Цель
должна направлять всё наше воспитательное поведение.
Ясно, что мы не будем воспитывать нашего Ребёнка верным строителем капитализма,
или преданным слугой какой-либо политической партии, или верным солдатом какого-либо
вождя. Из-за таких целей мы дорого поплатились.
Нам нужна цель, которая содержит в себе вечное начало и поведёт Ребёнка, а может
быть, нас тоже, к поиску в себе своего высшего Образа, который и является благом для
человечества.
Такая цель воспитания существует, педагогическая классика давно бережёт её для нас.
Это есть: Воспитание Благородного Человека .
Цель эта вбирает в себя всё самое лучшее и возвышенное, что только может украсить
человека. Благородный – это:
великодушный,
духовный,
любящий,
добрый,
честный,
бескорыстный,
справедливый,
без чувства собственности,
без чувства мщения,
щедрый душой,
терпеливый,
самостоятельный,
прекрасномыслящий,
трудолюбивый...
Благородство направит человека на его дальнейшее совершенствование.
Благородство поощрит устремления человека к общему благу.

Благородство поведёт человека ко всем успехам, достойным его способностей.
Мир беден благородными людьми и из-за этого страдает. А Ребёнок для того и родился,
чтобы стать благородным, стать благодетелем мира.
Но таким он станет только через наши воспитательные усилия.
Кто-то скажет: «Это слишком высокая цель, не достигнем!»
Но попытаемся стать героями духа для наших детей, попытаемся свершить чудо. До
какого бы уровня в воспитании благородства в Ребёнке мы ни поднялись, всё равно, это
будет достижением нашим.
Кто-то скажет: «Нам самим не хватает благородства, как же воспитаем его в Ребёнке?»
Действительно, педагогическая аксиома гласит: Благородство воспитывается
благородством.
А если нам самим его не хватает, то наберёмся мужества для совершенствования самих
себя. Аксиома также гласит: Устремлённость воспитывается устремлённостью. Устремление
к благородству уже есть благородство. Если мы устремимся сделаться благородными, то
сможем к тому же устремить Ребёнка.
Воспитывая, будем воспитываться сами.
Это же прекрасно!

Гимн. О гуманной педагогике

Если мы решились устремиться к такой возвышенной цели – воспитывать в Ребёнке
Благородного Человека, то наш воспитательный процесс должен быть тоже благородным.
Такое воспитание называется гуманно-личностным подходом, в более широком смысле
– гуманной Педагогикой.
Слово «гуманный», как нам представляется, имеет следующий смысл: смертный
человек, ищущий в себе своё бессмертное начало, ищущий связь с Творцом.
Есть противоположное слово «дура» (санскрит). Оно означает: человек, порвавший
связь с Высшим.
Классик педагогики Константин Дмитриевич Ушинский писал, что весь смысл
Гуманного воспитания есть воспитание духа.
Будем считать, что воспитанный дух и есть благородство человека.
Наш воспитательный процесс будет гуманным, если мы:
– погрузим Ребёнка в творимые нами образы доброты, любви, красоты, искренности,
преданности, мужества, справедливости, уважения, сострадания...
– направим его взор на свой внутренний, духовный мир и поможем найти и постичь
там свой Путь, свою Миссию, своё Предназначение, своё богатство духа, которые нужно
будет проявить;
– пробудим в нём чувства, через которые проявляются и утверждаются благородные
переживания и поступки;
– разовьём добромыслие и прекрасномыслие, доброречие, ответственность за свои
мысли и за своё слово;
– научим жить духовной жизнью в своём внутреннем мире: размышлять, желать,
воображать себя героем и свершать достойные поступки, мечтать, созидать, молиться,
общаться;
– разовьём волю, смелость, самостоятельность, будем утверждать в нём искренность,
желание говорить правду, быть внимательным к мыслям других;
– поможем вникнуть в смысл понятия «совесть» и жить по совести;
– возбудим и разовьём познавательную страсть, любовь к трудностям в познании,
интерес к знаниям, любознательность...
Это есть намётки той содержательной воспитательной деятельности, которую мы
могли бы продумать для нашего Ребёнка. Всё это содержание может уместиться в двух

понятиях: сердце и разум .
Воспитание благородства есть проблема облагораживания сердца и разума Ребёнка.
Мысль Льва Николаевича Толстого поможет нам ещё больше углубиться в
содержательную суть гуманного воспитания. Он пишет: «...Я полагаю, что первое и главное
знание, которое свойственно прежде всего передавать детям и учащимся взрослым, – это
ответ на вечные и неизбежные вопросы, возникающие в душе каждого приходящего к
сознанию человека. Первый:
Что я такое и каково моё отношение к бесконечному миру?
И второй, вытекающий из первого:
Как мне жить, что считать всегда, при всех возможных условиях, хорошим и что,
всегда и при всех возможных условиях, дурным? »
Мы, по всей вероятности, попытаемся зародить эти вопросы в сознании нашего
Ребёнка. Но и нам тоже, может быть, было бы хорошо искать ответы на них для себя. А где
их искать, об этом Лев Николаевич говорит: «Ответы на эти вопросы всегда были и есть в
душе каждого человека». Разъяснения же ответов на эти вопросы, говорит Лев Николаевич,
находятся в учениях религии и нравственности, которые высказаны всеми лучшими
мыслителями мира от Моисея, Сократа, Кришны, Будды, Конфуция, Христа, Магомета до
Руссо, Канта, персидского Баба, индийского Вивекананды, Эмерсона, Сковороды и других.
Наш воспитательный процесс станет гуманным и личностным, если мы:
– будем строить отношения с Ребёнком сообразно его природе, его естеству;
– примем его таким, какой он есть;
– будем искать пути дружбы и сотрудничества, пути духовной общности с ним;
– будем восполнены пониманием и творящим терпением;
– в случаях нарушения Ребёнком норм поведения и оговорённой условности научимся
создавать такие духовно-нравственные ситуации, которые породят в нём переживания и
чувства раскаяния, исповеди, извинения, сожаления, самонаказания.
Скажем на всякий случай: крики, раздражение, гнев, унижения, насмешки,
издевательства, насилие, принуждение и тому подобные действия разрушают гуманный
педагогический процесс, они недостойны для нас и потому мы сжигаем их, а пепел отдаём
земле.
Наш воспитательный процесс станет гуманным, если мы поймём, что:
– смысл нашей любви к Ребёнку не только в том, что мы не можем иначе, но и в том,
чтобы он отозвался заботливой любовью к нам и проявил её к другим;
– смысл заботы о Ребёнке не только в том, чтобы уберечь его от разрушительного
влияния среды, но и в том, чтобы наша забота обернулась в его душе заботой о нас, об
окружающих;
– смысл нашей доброты к Ребёнку не только в том, что нам для него ничего не жалко,
но и в том, чтобы в душе его родилась ответная доброта к нам и ко всем;
– смысл всех наших деяний не только в том, что мы живём и совершенствуемся, но и в
том, чтобы Ребёнок принял их как норму для своих жизненных деяний.
Слепая родительская любовь не ведёт Ребёнка к благородству.
Родительская забота до самозабвения тоже не в пользу гуманного воспитания.
Родительская доброта до собственного унижения противоестественна гуманному
воспитанию.
Такая неразумная услужливость порождает грустную действительность, когда
родители с болью в сердце обнаруживают, каким неблагодарным стал повзрослевший уже
Ребёнок, а сколько чего мы лишали самих себя, чтобы ему было хорошо.
В гуманном воспитательном процессе, цель которого – воспитание Благородного
Человека, мы должны держать себя благородно.
Наша любовь, наша доброта, наша забота, наша преданность и всё остальное, что мы
дарим Ребёнку от всего сердца, должны быть, прежде всего, воспитательными, а не

услужливыми. Мало, чтобы Ребёнок за всё это каждый раз говорил нам спасибо. Разве для
«спасибо» мы трудимся?
Надо нести Ребёнку все наши дары духа так педагогически красиво и с таким чувством
надежды, чтобы он воспринимал не их, эти дары, а нас с ними вместе, и чтобы он
восхищался не столько ими, сколько нами.
Нельзя в процессе воспитания так просто разбрасывать любовь, заботу, доброту,
самопожертвование; а делать это надо так, как заботливое поливание плодового деревца.
Наконец, наш воспитательный процесс будет гуманным и обращённым на личность
Ребёнка, если мы сами тоже устремлены к духовному гуманизму, ибо мы есть вдохновители
и творцы этого процесса. Он будет таким, какие мы сами есть.
Пусть мысль Льва Николаевича Толстого, приведённая ниже, не касается нас, но
приведём её на всякий случай. Он пишет: «Дети нравственно гораздо проницательнее
взрослых, и они, часто не выказывая и не осознавая этого, видят не только недостатки
родителей, но худший из всех недостатков – лицемерие родителей, и теряют к ним уважение
и интерес ко всем их поучениям... Дети чутки и замечают его сейчас же, и отвращаются, и
развращаются».

Прелюдия. О духовном мире

Нет человека без духовной жизни.
Нет человека без своего собственного, скрытого от всех других внутреннего мира, в
которой он живёт духовной жизнью.
У кого этот мир светлый и богатый.
У кого – скудный, бедный.
У кого же – злой, ненавистный.
И каждый живёт в своём мире по-своему.
Человек живёт в своём духовном мире постоянно, ни на минуту не покидая его.
Но одни любят свой духовный мир, он у них как храм, живут там сознательно,
творчески, растут и развиваются.
Другие живут там полусознательно, лениво, без особой охоты, не зная, что там делать.
Человек живёт в духовном мире параллельно с жизнью во внешнем мире. Духовная
жизнь и жизнь материальная неотделимы друг от друга, хотя они совершенно разного плана
бытия: духовная жизнь есть высший план бытия, и от неё рождается внешняя жизнь.
Обе жизни – и внутренняя, и внешняя – реальны, действительны. Но первая – это жизнь
нематериальная и скрытая. Внешняя же жизнь – открытая и материальная.
Тот образ жизни, который существует в духовном мире, каким бы скудным он ни был,
гораздо шире и многограннее, чем жизнь во внешнем мире. Это потому, что во внутреннем
мире нет условностей и ограничений, жизнь там вольная. Внешний же мир полон
условностей, и жизнь в нём протекает в рамках множества ограничений.
Духовная жизнь есть матерь внешней жизни, внешняя жизнь – тень духовной жизни.
Первый человек – Адам – был наделён способностью мыслить, т. е. способностью
творить духовный мир и жить в нём духовной жизнью. В свой первобытный духовный мир
он погрузил весь внешний мир. Там, во внутреннем мире, представил он внешний мир в
преображённом виде, а потом попробовал изменить его. Что-то получилось, но многое не
поддалось изменениям.
Так происходит и сегодня: мы постоянно погружаем внешний мир в свой внутренний,
там воображаемо изменяем его, а потом стараемся перестроить внешний мир так, как
вообразили его в себе. И видим, что получается далеко не всё. Есть силы объективные и
субъективные, которые не допускают нашу вольность во внешнем мире так же, как это
может происходить во внутреннем мире.
Жизнь людей на Земле вообще можно представить как внешний диалог их внутренних

миров. То и дело (и очень часто) происходит столкновение этих миров, а во внешнем мире в
это время возникают конфликты, противостояния, агрессии, войны, перевороты, революции.
Вся жизнь во внешнем мире, какой бы прекрасной или безобразной она ни была, есть
утверждённая воля духовного мира прошлых и современных поколений людей. От нас, от
нашей сознательной, то есть, духовной воли зависит: сменить обстоятельства и образ
внешней жизни так, чтобы ускорилось наше эволюционное продвижение.
Ясно, что если в духовном мире царствуют светлые образы и мысли, облагороженные
чувства и устремления, если в нём торжествует культура и если жизнь в нём героическая, то
с таким духовным миром мы будем утверждать во внешней жизни возвышенные,
одухотворённые ценности.
Если же этот мир наполнен тьмой, злобой, завистью и ненавистью, если в нём правят
всем чувства собственности, гордыни и самости, и жизнь в нём подчинена этим
устремлениям, то с таким внутренним миром мы будет нести беды и разрушения многим, и
не только в настоящем, но и в будущем.

Рапсодия. «Дедушка, бабушка и я»

Вопрос Синтии:
– Расскажите, пожалуйста, о вашем духовном мире детства.
Духовный мир не имеет возраста: он может быть богатым или бедным, но не молодым
или старым, детским или взрослым. Образы, которыми в детстве наполняется духовный мир,
вовсе не детские. Они, как семена, которые со временем растут и раскрываются, принося
благородные плоды. А так как семена бывают разные, то их можно сеять и в раннюю весну,
и в позднюю осень. Возраст не ограничивает принятия человеком новых образов.
Все мы, взрослые, имеющие дело с воспитанием Ребёнка, сеятели, а не жнецы. Мы
сеем тщательно отобранные и очищенные семена – это наши образы любви и доброты,
творчества и созидания, забот и переживаний, мудрости и доброречия... Дальше семена
начинают жить в духовном мире, принося человеку мудрость и опыт, облагораживая в нём
чувства. Говоря иначе, образы, приобретённые в детстве и в последующие периоды жизни,
могут воспитывать – питать духовную опору человека – в любом возрасте, включая старость.
Таким образом, могу рассказать не о духовном мире моего детства, а о тех образах,
которые наполняли меня в отрочестве и юности, и которые и тогда, и в дальнейшем
составляли опору и содержательный смысл моей духовной жизни.
В разные периоды детства во мне сеяли образы любящие меня и заботящиеся обо мне
люди – мама, дедушка, бабушка. Отец тоже успел оставить во мне прекрасные образы.
Потом он погиб в Великой Отечественной Войне. Мне было тогда 12 лет.
В моём духовном мире до сих пор живут и раскрываются образы, которые поселились
во мне тогда.
Это образ моего дедушки, крестьянина, виноградаря, мастера строительства каменных
домов и выжигания извести. Я любил бывать с ним, помогать ему, задавать вопросы.
Мне было шесть лет. Он закреплял ровные длинные палки возле саженцев винограда и
привязывал к ним лозу. Я спросил:
– Дедушка, зачем ты так делаешь?
Он мне сказал:
– Самой лозе хочется, чтобы я привязывал её к ровной палке.
– Почему?
– Без поддержки она распластается по земле и не будет развиваться, значит, и детей не
народит хороших.
– Каких детей, дедушка?
– Как каких? Виноградные гроздья!
– А если к палочке прикрепишь?

– Тогда она будет расти стройной и ровной, и урожай даст богатый.
И после паузы добавил:
– Я для тебя тоже вроде палочки, а ты – как саженец.
– Но мы не привязаны друг к другу!
– Как же нет? Я люблю тебя, а ты любишь меня. Что ещё нужно, чтобы мы были
привязаны друг к другу?
Этот образ теплился во мне и часто напоминал о себе, о дедушке. Прошли десятилетия.
Однажды я увидел педагогическую книгу, на обложке которой был рисунок: стоит на одном
колене старик у ростка виноградной лозы и привязывает её к ровной палочке, что закреплена
рядом. Вновь всплыл во мне образ дедушки, и я подумал: росток лозы – это я, ровная
палочка – это мой дедушка. Но кто же есть этот старик, который привязывает нас друг к
другу? Может, Бог? Может, Природа? И я начал развивать в педагогике идею о законе
привязанности.
А теперь об образе бабушки.
Всё лето я проводил в деревне у дедушки и бабушки. Перед сном бабушка усаживалась
у моего изголовья и начинала шептать молитву.
Я смеялся и говорил:
– Где твой Бог, бабушка? Бога нет!
Она тут же прикрывала мой рот ладонью.
– Не говори так, сынок, Бог есть, Он тебя любит! – и продолжала нашёптывать
молитву.
Она читала молитву ласково, с такой верой и упоением, таким нежным шёпотом, что
душа моя начинала таять от блаженства, и я уходил в сладкий сон.
Шло время. Образ бабушкиных молитв всё чаще всплывал в моём сознании и куда-то
тянул. Родились у меня дети и, как бабушка моя, я тоже перед сном начал читать им ту же
самую молитву. А спустя десятилетия, когда я увлёкся педагогической классикой, с
удивлением для себя обнаружил, что вся классика, которая создала вершины
педагогического сознания, опирается не на так называемые научные основы, а на
Христианское Учение. И я принял постулат, что в начале всех начал стоит Творец. Это
помогло мне увидеть образовательный мир иным – духовным зрением.
Вернусь к дедушке.
Было знойное лето.
Он работал в винограднике, а в полдень я принёс ему еду от бабушки. Мы
расположились в шалаше. Дедушка стёр ладонью со лба обильный пот и глотнул воды из
кувшина.
– Жарко! – сказал он.
– Да, дедушка, сегодня очень жарко! – согласился я.
– Сынок, я работал в эту жару и всё время думал, надо ли нам возмущаться, что Солнце
так сильно печёт? А если оно вовсе погаснет, что тогда будет? Ведь этот небесный огонь, в
конце концов, должен погаснуть? Что будет тогда? Ты учёный. Объясни мне, что говорит об
этом наука?
Я был тогда в седьмом классе. О такой проблеме ещё не думал.
– Не знаю, дедушка, нас такому не учили...
– Ладно, не нужна нам наука, ты сам наука. Мне трудно представить, что может
произойти с нами, если Солнце начнёт гаснуть. Я умею только известь выжигать, за
виноградниками ухаживать. А ты учёный, подумай и расскажи мне.
Я был озадачен. Начал думать, воображать. Солнце и вся Вселенная вошли в меня как
часть моего духа.
Солнце может погаснуть, – так сказал дедушка. Я сел за стол и начал писать трактат:
«Начало конца света». Это была моя попытка космического мышления. В то время я был не
я, а вселенская сущность, которая созерцает жизнь Земли и землян в эпоху угасания Солнца.

Я волновался, переживал, пугался тем событиям на Земле, которые созерцал, и искал выход.
Трактат получился длинный. Я прочёл его дедушке. Он внимательно слушал, потом
долго молчал. А через несколько дней сказал мне:
– Тебе надо найти выход, чтобы Земля была спасена... Солнце может гаснуть, но чтобы
жизнь не погасла...
Эти вопросы дедушки направили моё сознание к поиску разгадки проблем образования
через способы духовного и космического миросозерцания.
Хочу оговориться: развитие и раскрытие в моём духовном мире этих и многих других
образов не происходило прямолинейно. Жизнь образов в духовном мире более сложное
явление, чем я описал. Я попытался только показать, что образы – это как живые существа в
духовном мире, и они тоже растут и раскрываются вместе с нами.
Рапсодия. «Скажи Творцу »

Вопрос Нинцы:
– Как быть с религиозной ориентацией Ребёнка?
Преднамеренно, в силу требований и угроз делать из Ребёнка верующего нельзя.
Вообще чувство веры изначально присутствует в нём, но оно свободно от религии. При её
развитии, – вера в родных, в людей, в свои возможности, вера в любовь, вера в дружбу и
т. д., – Ребёнок приближается к свободному и сознательному принятию религии. Этому
способствует ещё и то, что Ребёнок обращает внимание на свой духовный мир и на мир
красоты в природе. Надо помочь Ребёнку пофилософствовать о жизни, о мироздании, о
беспредельности, о душе, о бессмертии. Наряду со всем этим пусть он и видит нас –
верующих родителей, пусть наблюдает, как мы почитаем свою веру, как живём по законам
веры. Пусть сопровождает нас в дом молитвы , может тоже
помолиться. Можно посоветовать помолиться Богу перед сном, поговорить с Ним наедине, в
душе, рассказать Ему о прожитом дне.
Но всё это мы должны делать без хитрости приманить Ребёнка, а искренне.
Принуждать молиться, принуждать сидеть и слушать наши религиозные беседы и проповеди
нельзя. Любое принуждение, даже с благими намерениями, вызывает в Ребёнке отторжение.
Вот что пишет по этому поводу Константин Дмитриевич Ушинский: «Религиозное
развитие Ребёнка должно быть плодом его самостоятельного, самобытного творчества, в
результате которого ему должна быть дана возможность придти к своей собственной
религии, выросшей свободно и естественно изнутри, а не навязанной путём прямого или
косвенного насилия извне. Задача истинного воспитателя в данном случае ограничивается
только доставлением детям возможность более широкого материала для их свободного
религиозного творчества».
А вот что говорят нам старцы Эпифаний и Порфирий. Старец Эпифаний:
«Больше говорите Богу о ваших детях, чем детям о Боге.
Душа юного жаждет свободы.
Поэтому он с трудом принимает разнообразные советы. Вместо того чтобы постоянно
давать ему советы и порицать за любую мелочь, возложи это на Творца  и проси Его образумить его».
Старец Порфирий:
«Не дави на своих детей.
То, что ты хочешь им сказать, говори с молитвой.
Дети не слышат ушами.
Только когда приходит божественная благодать и просвещение их, они слышат, что мы
хотим им сказать.
Когда хочешь что-нибудь сказать своим детям, скажи это Творцу , и Он всё
устроит».

Рапсодия. «Папа, мама и я»

Вопрос Нинцы:
– Вы сказали об образах дедушки и бабушки. Может быть, расскажете об образах отца
и матери?
Образ отца до сих пор влияет на мою жизнь.
Он погиб на фронте в Крыму, когда ему было 36 лет.
Он был рабочим типографии, делал набор книг, издавал газеты.
Имел сложное детство и сбежал от отца деспота из деревни. Стал членом партии и
искренне верил в новую жизнь. До начала войны повредил себе правую руку под прессом и
не мог сгибать пальцы. Но в первые же дни войны пошёл добровольцем, умудрившись
скрыть от медкомиссии свою инвалидность. В 1942 году его направили на фронт в Крым, где
и погиб.
Я любил отца. После школы шёл прямо к нему на работу, мы вместе обедали в рабочей
столовой, там я готовил уроки, а его сослуживцы дружили со мной и баловали меня.
Однажды, – было мне тогда пять или шесть лет, – я скрутил бумагу как папироску,
прикурил спичкой и начал выпускать дым изо рта.
– Пап, смотри, как я курю! – сказал я отцу и продемонстрировал ему своё умение.
Отец сам не курил.
Он посмотрел на меня очень строго и приказным тоном произнёс:
– Брось сейчас же!
Я понял, что сделал что-то плохое. Прошло четыре года. Как обычно, после школы я
прибежал к отцу на работу. Я застал его в своём кабинете. В тот день с одним рабочим
произошла какая-то беда, и он был встревожен.
– Пап, пойдём обедать! – сказал я.
– Да, пойдём, но сначала закрой дверь на ключ, чтоб никто нам не помешал. Я хочу
поговорить с тобой!
Таким серьёзным тоном отец раньше не говорил со мной. Я закрыл дверь.
– Сядь рядом со мной!
Я сел. Он молчал.
– Пап, что ты хотел мне сказать?
Я чувствовал важность этого разговора, хотя такое было впервые.
– Тебе уже девять лет, ты у меня взрослый и, надеюсь, выполнишь мою просьбу.
– Какую? – спросил я.
– Вот какую: никогда, никогда в своей долгой жизни не занимайся курением табака!
– Я не курю!
– Да, сейчас не куришь... Но не делай этого никогда, никогда в жизни. Вот о чём я тебя
прошу. Ну как?
– Я выполню твою просьбу! – ответил я с жаром.
– Смотри мне в глаза, сынок... Я больше об этом говорить тебе не буду. Ты же
мужчина и даёшь мне слово!
– Хорошо, пап!
– Нет, скажи, какое мне даёшь слово не как маленький, а как мужчина!
– Никогда не курить табак!
– Никогда... Не говори о нашем разговоре никому. Пусть это будет нашей тайной!
– Хорошо!
И отец свершил то, что мгновенно сделал меня человеком слова.
– Дай мне пожать тебе руку, как моему другу, который умеет держать слово! Это было
рукопожатие двух взрослых мужчин.
Шли годы.

Отец погиб. Я стал старшеклассником.
В школьных туалетах многие мои одноклассники становились курящими.
– Давай тоже... – предлагали они мне папиросу. Я сдержал данное отцу слово.
Стал студентом. Видел, что почти все студенты-первокурсники курят. Соблазн был
большой, чуть было тоже не взялся на это дело.
Образ отца спас меня.
Я влюбился. Опять попытался курить, чтобы девушке показать свою мужскую волю.
Ей нравились мои сигареты. Но образ отца заставил меня образумиться, и я бросил эту
затею.
Так я помог своему сыну бросить курить.
Так я помогаю многим другим отказаться от курения.
Образ отца – его преданность партии и его искренняя вера в новую коммунистическую
жизнь – помог мне принять весьма сложное и важное для себя решение. Это было в 1990
году, когда я был членом Верховного Совета СССР. На заседании Совета был поставлен
вопрос об упразднении шестого пункта Конституции, который закреплял верховную власть
партии. Решалась судьба страны: идти путём диктатуры или путём свободы. Мои коллеги,
сидящие рядом, уговаривали меня проголосовать за сохранение этого пункта Конституции.
Они даже шантажировали меня, что партия наберёт ещё силы и это будет опасно для меня.
Но я закрыл глаза и призвал образ отца. «Как мне быть, отец? – спрашивал я у него, – Твои
ожидания не оправдались, партия не даёт людям свободно мыслить. Мою Гуманную
Педагогику называют буржуазной. Новую жизнь, которую ты хотел утвердить для меня и
для народа, эта партия не построит никогда. Как мне быть, отец, за что голосовать (нажать
палец): за то, чтобы сохранить конституционную власть партии, или за то, чтобы лишить её
этой власти? Скажи мне, отец!» Это были духовные муки. И я почувствовал ответ отца. Он
был примерно таким: «Я действовал по вере и был прав. Действуй по своей вере и тоже
будешь прав». Я проголосовал за упразднение пресловутого шестого пункта Конституции
авторитарного государства.
Так я живу с образом отца по сегодняшний день.
Об образе матери.

Было мне тогда 15–16 лет. Однажды вечером я разгулялся с друзьями и возвратился
домой после полуночи. У меня были ключи от квартиры. Зная, что мама и сестрёнка должны
уже спать, я осторожно открыл дверь и вошёл в прихожую.
Вижу: сидит мама на табуретке в коридоре и при тусклом свете керосиновой лампы
штопает носки. Я обеспокоился.
– Мама, почему ты не спишь?
– Тебя ждала! – сказала она усталым голосом, без раздражения.
– Почему ждала, мама, я же не пропаду?
И то, что она ответила, осталось во мне как образ, из которого черпаю я мудрость до
сих пор. Она сказала мне таким же спокойным и усталым голосом:
– Пока у тебя не будет своих детей, ты этого не поймёшь! Мама улыбнулась мне
грустно и пошла спать.
Тогда я действительно не понял смысла маминых слов.
Шло время.
Я уже не раз возвращался домой поздно, а то и к утру.
Мама так же сидела на табуретке в прихожей и ждала меня. Иногда это меня
раздражало: среди веселья с друзьями я вдруг вспоминал, что сейчас мама сидит в прихожей
и ждёт. Это меня мучило.
– Не жди меня, мама... Я уже не маленький! – возмущался я. А она грустно улыбалась
и отвечала:

– Я должна ждать тебя!
– Почему?
– Что мне тебе сейчас объяснять. Придёт время, сам поймёшь.
Шли годы, и этот образ всё раскрывался и совершенствовался в моём духовном мире.
Что же он свершил во мне?
Вначале изменилось моё отношение к матери: я стал более заботливым к ней, более
ласковым.
Дальше мои мысли не раз возвращались к образу матери: то вспоминал голос, лицо,
глаза матери и уже теперь разгадывал, сколько в них было любви к сыну. Вспоминал, что она
держала в руках, встречая меня: иголку с ниткой и мои носки, она их штопала. Любовь к
матери становилась во мне более нежной.
Ещё больше времени прошло. Подросли мои дети.
И вот сын вернулся домой поздно.
Ожидая его, мы с супругой места себе не находили, возмущались – как он посмел, да
ещё не предупредил, с кем и где сейчас находится.
Наконец мы услышали, как он осторожно открывает дверь, чтобы не разбудить нас. Но
мы с женой, раздражённые, сразу набросились на него: «Где ты был... Как ты посмел...»
А на другой день в моём воображении предстала мама и сказала: «Ты сейчас лучше
поймёшь, что есть дети... Береги их и жди». «Боже мой, – подумал я, – действительно:
я только сейчас могу понять, почему мама тридцать лет тому назад ждала меня». Я постиг
мамину мудрость: «Пока у тебя не будет своих детей, ты не поймёшь, почему я жду тебя».
О чём же она думала, часами ожидая меня, проводя бессонные ночи и штопая носки? И
образ раскрылся во мне ещё глубже: о чем же она могла думать? Обо мне, о том, каким она
хочет меня воспитать, от чего надо меня уберечь; о том, чтобы в ночных парках и на улицах
ничего плохого со мной не случилось. Может быть, она молилась Богу уберечь меня.
А мы устроили конфликт сыну, который впервые поздно вернулся домой. Мне стало
стыдно перед образом матери: она же никогда не ругала меня, не расспрашивала, а только
грустно улыбалась и уходила спать.
До сих пор я всё глубже и глубже познаю этот образ, и он дарит мне новые открытия.
Он помог мне уяснить для себя психологию отношений между взрослеющим Ребёнком и
родителями, помог утвердить в педагогике принцип творящего терпения.
А самое главное: моя мама не имела какого-либо официального «образования», она
окончила четыре класса начальной школы. Она не читала педагогических пособий о
воспитании детей без отца. Откуда же тогда пришла к ней мудрость воспитания: «Я должна
тебя ждать!» И я понял, – но не тогда, когда образ начал входить в меня, а спустя
десятилетия, когда он начал раскрываться, – что сердце матери, материнское чувство знает
мудрость о том, как воспитывать не любого Ребёнка, а именно своего.