Играем короля

Мелочь...  знаете ли; не заметка даже, а так, приметка, или, как нынче жаргонят - "походу"...
---------------------
... Вот как обычно бывает, пишем мы о чем-нибудь важном и там же, разумеется, вспоминаем и о себе. А как, мол, я смотрюсь на фоне всего этого важного? Обычно это важное выглядит  не просто неоднозначным, но даже и весьма достойным обличения и порицания, если не прямого, то с помощью  набора тонких милых намеков, как бы вскользь брошенных экивоков. И, да: непременно слов или интонаций сожаления, опять же как бы невзначай подчеркивающих доброту, снисходительность и милующее сердце  пишущего. Не всем ведь охота вызывать огонь на себя и писать прямые, понятные, узнаваемые вещи, описывать и называть болезнь, вникать в ее анамнез, и т. д. и т. п. Собственное здоровье и душевный покой, конечно, дороже,  Да и не в этом дело совсем, а в том, что тут же, словно само собой и невзначай рисуется автором и свой собственный портрет. И фон, как свита в театре, начинает "играть короля".
Ну, и каким же выходит на картине наш "самодержец" ?

Что бы вы думали, - да хорошо он, самодержец-автор, выглядит на  этом обшем фоне - славно, симпатично, мило, не без большого обаяния, и непременно в хитро подштрихованном выгодном свете - в противовес всему тому, нехорошему, что видит художник вокруг. Тут автор и туману нагонит, и вуалями все прикроет, мол, я, ни-ни! никого и ничего не осуждаю, я так, просто так, тоже "походу"...

Отзывчивый и неискушенный читатель чаще всего умиляется, читая подобные заметки-самопортреты. И в голову его светлую, насквозь просвечивающую, даже на секунду не залетает мысль-воспоминание о том фарисее, что сам себя нахваливал. Правда, тот фарисей не был тонко организованной натурой. Да, он любил себя, но хвалил он себя прямолинейно, эдак стоеросово, грубо. Не то что нынешние автопортретисты. Они умеют подать немного проблемки, и себя в выгодном свете на ее фоне прихвалить, спрятав все хвалебные концы в воду, - то за шутку, то за добрую улыбку-насмешку над собой, то за вскользь брошенное слово о пережитых трудностях (это всегда располагает к себе читающих), то за милые какие-то подробности. О себе всегда с теплом. С внутренним теплом сердца. А о том, внешнем - ниже нуля.

В общем, дело мастера боится или ловкость рук и никакого мошенства. Но образ изящного современного фарисея остается в нашей памяти  именно таким: милым, свободным, остроумным, немного играющим словами и абсолютно не замазанным от этого обывательского мира.

Однако даже и при такой ловкости рук здесь, как впрочем и в других местах, эти тонкие  штрихи-вуали на автопортрете в какой-то момент начинают рваться, прокалываться,  нет-нет, да и обнажая наружу личность "самодержца" - автора в ее подлинном состоянии, - то, что "художник" вовсе не собирался являть миру.
Впрочем, возможно, он все это делал бессознательно, инстинктивно прячась от мира в некоем сне забвения.

... Он доволен собой, даже когда чем-то не суть важным недоволен.  И он всегда любит себя. Даже моментами, чувствуется, что влюблен. И потому опять же вскользь и не напрямую, и вероятно, невольно, он и засуживает мир. Нет, не сильно, не прямо, не остро, не жестко, а ровно столько, чтобы (невольно, невольно!) высветить себя и свое обаяние в этом мире. А глупый этот "детский" мир готов верить, что перед ним человек, который не таков как он, как другие некиЯ, как весь этот бедный горький ужасный, погрязший во грехе мир.

... Мягко и нежно волнуются на ветру жизни вуали, переливаются, играют радужно, запутывая концы. Как мило! Забавно, утешительно.