Завод

Завод.

"Забрезжила в проемах без стекла
Сухая пыль, и выступила мгла."
А. Тарковский, "Дом напротив".

Испыталка, конечно, воняет аэродромом, когда в ней выводят на форсаж новейший двигатель для истребителя, но в остальное время стоит эта испыталка смирно и своими закопчеными остовами подпирает берег канала.
Пойду-ка по берегу, по насыпи, погляжу сверху на завод.
Помню как мы разбили склянку с марганцовкой когда проезжали ворота кпп. (Предъяви пропуск! Шаг назад! Руки покажи!) Доставали из кузова и не удержали - раскокали. Ладони невладали - поморозили пока снег сгребали с крыши.
Рифлёный след грузовика на свежем снегу, а рядом малиновое пятно марганцовки. (Завораживающее зрелище - марганцовка ЕЛА снег). Тут подошли вохровцы и стали строго смотреть топая вокруг красного, своими форменными говнодавами. У одного из них был наган и три патрона. Вот сейчас возьмет и к стенке поставит за порчу имущества, но он только подозртельно косился в нашу сторону и жевал свою беломорину. Остаётся непрояснённым вопрос: зачем же нам нужно было столько марганцовки?
Но теперь, когда её уже нет, можно отпустить грузовик и идти обратно, внимать романтике кузнечного цеха. Ведь тут непрестанно что-то двигалось, с грохотом обрушивалось, раскалялось и облетало черными ошметками; текло, гудело и вибрировало. Здесь создавали ФОРМЫ из бесформенного. Мы застыли в немом восторге и даже камера наблюдения на стене, стала медленно поворачиваться в нашу сторону.
Выходили из своей брезентовой каморки важные кузнечные люди и грозно спрашивали: "Что у вас там, опять, ****ь, сломалось? "  А мы то, всего  и делов, раскокали склянку с марганцовкой.
А еще там, в фотолаборатории, где галстуки и костюмы, фотографируют передовиков. Усаживают на казенный стул и грозно им кричат, чтобы те повернулись туда где свет или  же, где тьма. Чтобы сделали лицо или уж вовсе его сняли. Фотограф в синем халате с карадашом в нагрудном кармане, оценивающе осматривает замершую фигуру, строго снимает бархатную крышку с объектива, а потом говорит куда можно уходить. Он всегда безошибочно угадывал стоит ли, этого конкретного человека, освещать лучами или лампы лучше погасить.
О эти лампы!
О это черные тубусы с  фотобумагой и залежи фиксажа, спрессованного в брикеты! А на рельсах стоит огромная фотокамера для технической съемки. Она занимает целую комнату и с её помощью, вместо важных  чертежей и графиков, всегда фотографировали всякую чепуху, какие то грамоты, гроссбухи, рукописные распоряжения, старые фотографии и прочее. Однако, по скрипу мехов этой камеры, было понятно, что она, на полном серьёзе звенела своими фотопластинами и ерзала по рельсам, не подозревая даже, что занята полнейшей ерундой.
Но мы скользим дальше в механические цеха, где гудит постоянное вращение и яркий свет. Синие халаты, защитные очки и береты. Смешно летят халатные фалды за щиколотками в мятых, коротких брюках из под которых видны полосатые носки и летние штиблеты. Всюду ящики с болтами. Ящики с обрезками. Ящики со стружкой.
В закутках, отделенных от гудящего цеха стеной из стекляных кирпичей идет общение и перекус. Желтые лампы в тяжелых от пыли абажюрах обреченно свисают с черного потолка. Здесь на всем - на столах, на стеклах, на плоскогубцах и даже на бутербродах, лежит слой, распылённого в воздухе машинного масла. Вот, резец медленно приближается к заготовке и от желания этого соприкосновения, бешено раскрученная болванка визжит и исходит потоками эмульсии.
За защитным стеклом взмывает мокрая стружка и вот опять, (в какой уж раз!) из бесформия выкристализована идеальная Форма. Она летит в ящик для ОТК и затаившись, отдыхает там.
А по коридорам, по отделам, хлопают двери, между кульманами ходят важные люди в белых халатах. Они курят на лестнице, в табачном  тумане блестят улыбки и вздергиваются в интеллигентном споре о проблемах взаимодействия сред и материалов, аккуратные, молодые бородки. Галстуки и серые пиджаки вращаются в конторской мешанине заводоуправления, вместе с юбками, чулками и насмерть выбеленными шевелюрами.
В столовой, в стакане с бульоном стоит сосиска, рядом на тарелке, рассечённое надвое яйцо под майонезом, густо пахнет черным хлебом, общепитовским борщем и картофельными биточками. Повсюду стулья с блестящими ножками, аллюминиевые вилки, отражения на полу и липкие подносы.
Мы ели пюрешку с тефтелями в предвкушении компота, гадая о том, что же подумает генеральный директор, проезжая на служебном форде мимо нашей разбитой марганцовки? Вызовет ли вохровца допустившего сиё и расстреляет ли его перед строем из свежесобранного истребителя? Или просто, устало поедет себе домой, утомлённый ответственными заботами дня?
Кто теперь может это  знать...
А ровно в 15.40, возле проходных уже толпится народ и если стоять снаружи, за стекляными дверями, внимательно вглядываясь в лица, то можно увидеть отражение будущего. Ведь уже буквально через секунды откроются турникеты и все эти люди устремятся на свободу, а у каждого свои планы на эту свободу. Так что пока они ещё ТАМ, интересно погадать по их глазам, упражняясь в ближайших прорицаниях.
Подумать о Форме, созидаемой вопреки всему, в хаосе устремлений, лени, сосредоточенности, страхе и желании поскорее уйти куда нибудь, скрипя и заедая открываются вот эти ворота, через которые выкатывают по направлению в испыталку, новый самолетный двигатель.
В столярном цехе строгали дуб, в горячем цехе собирали оболочку, в механическом - стыковали и подгоняли начинку, а в фотолаборатории - останавливали время.
Главный конструктор сейчас не пьет, у него есть зам. И один запасной.
В заводском дворце культуры, всё ещё чествуют передовиков, но странный ветер уже гудит в трубах заводской теплостанции.
Они опасно раскачиваются и троссы рвутся один за одним.
Из цехов выходят старые работники, все уже мертвые и холодные, и молча смотрят как безвучно падают родные кирпичные стены...

Теперь тут будут стоять дома и дома. Чья-то машина заедет на газон и все вокруг будут ругаться друг с другом, по этому и по множеству других поводов. Будут стрелять друг в друга и драться на лопатах.
А там, где мы разбили склянку с марганцовкой и где строго смотрел из черной  машины генеральный деректор, будет стоять высокотехнологичная  вентиляционная шахта подземного гаража. А вместо пылающего кузнечного цеха, построят уютную церковь с мигающими огоньками на куполах, с воцерковленными секьюрити, платным входом и вип обслуживанием. Построят тут и магазин, а возле него обязательно будет стоять краснолицый человек, застенчиво выпрашивающий мелочь на выпивку. Внутри магазина, негры будут мыть пол. Впрочем, возможно, что к этому времени они смогут сидеть уже и за кассой...

Одним словом - это была угасшая без возврата, железно-маслянная жизнь, апофеозом которой стала огромная техническая фотокамера на рельсах, умеющая снимать негативы размером 40 на 50, а занятая лишь, пересъёмкой  порнушных карточек для урок...

Там, где добывалась Форма, теперь её больше не будет.