Шевырёв. Лекции о Русской литературе 1862. Л. 4

Степан Петрович ШЕВЫРЁВ (1805 - 1864)

ЛЕКЦИИ О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ,
ЧИТАННЫЕ В ПАРИЖЕ
в 1862 году С.П. ШЕВЫРЕВЫМ


ЛЕКЦИЯ 4.

Развитие элемента народного. - Слово о полку Игореве, как гражданский подвиг и поэтическое создание. - Пословицы - выражение разума. - Поговорки. - Сказка - выражение фантазии. - Песня - выражение чувства. - Песни общественные, семейные и личные.


Во второй беседе мы рассмотрели развитие элемента Божественного в древней Руси, в третьей;-;развитие элемента личного человеческого, который олицетворялся в государях и иноках. Теперь следует рассмотреть элемент народный.
На переходе от элемента личного к народному мы поставим произведение, заслужившее европейскую славу и переведенное почти на все европейские языки: Слово о полку Игореве, памятник словесности конца XII века, соответствующий современному событию, походу князя Новгород-Северского Игоря против Половцев. Произведение это есть вместе и гражданский подвиг, и поэтическое создание. В нем сливаются оба элемента;-;личный и народный: первый является в самом подвиге, но лицо скрыто в безличности всей древней нашей жизни, и имени автора мы не знаем; второй элемент, то есть, дух народный, веет из всего создания, отзываясь из глубины XII века в XIX. Относительно художественной формы, Слово о полку Игореве есть одновременно и повесть, и песнь, как назвал его сам автор: как повесть, оно передает содержание события согласно с летописью и дополняя ее в подробностях; как песнь, оно отзывается памятью родной жизни, передает живые краски неизменной природы и чувство горя, всегда присное глубине души Русского народа.
Взглянем сначала на Слово как на гражданский подвиг, а затем перейдем к поэтическому созданию.
«Встала обида, - говорит гражданин, - в силах Даж-Божа внука (под именем Даж-Богова внука подразумевается сам народ Русский), вступила Девою на землю Трояню; всплескала лебедиными крылы на Синем море у Дону плещучи». Что же это за обида, которая так прекрасно олицетворяется поэтом? Благородный князь Игорь, вместе с братом своим Всеволодом, затеял поход на врагов Руси, Половцев; но, не будучи подкреплен другими князьями, кончил поход несчастливо и был взят в плен. Описав это грустное событие, гражданин обращается ко всем князьям современным: к великому князю Всеволоду, Большому Гнезду земли Русской, к Рюрику и Давиду, к Ярославу Галицкому, славному в то время своею мудростию, и ко многим другим, и приглашает их вступиться «за обиду сего времяни, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Свят-славича».
Перейдем к поэзии создания. Здесь краски природы южной блещут во всей прелестной их свежести. Шумит высокая трава степей; гудит земля под копытами конскими; обозы скрипят по ночам, как лебеди распущенные; стада птиц покрывают и воздух, и воды. Картины мирной природы и сельского быта сливаются с картинами дикой и кровавой войны. Ночь стонет грозою и будит птиц. Волки стерегут грозу по оврагам; орлы клектом зверей зовут на кости; лисицы брешут на червленые щиты. Вот посев нивы, изображенный краской войны: «Черна земля под копыты, костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою (печалью) взыдоша по Русской земли». Вот картина молотьбы, перенесенная на поле битвы: «На немизе снопы стелют головами, молотят цепами харалужными, на поле живот кладут, веют душу от тела». Вот сравнение свадебного пира с пиром кровавой войны: «Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы. Ту кроваваго вина недоста; ту пир докончаша храбрии Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Русскую. Ничить (никнет) трава жалощами (жалостью), а древо с тугою к земле преклонилось».
Вся природа, как видим, сочувствует горю певца и земли Русской. Горе;-;господствующее чувство во всей песне. Слово «горе» встречается во всех своих древних синонимах. Иногда вырывается оно воплем отчаяния из груди певца, особенно когда он вспоминает первые времена князей. «О, стонати Русской земли, помянувши первую годину и первых князей!». Но мы еще не сказали о перле красоты и создания в Слове: это;-;Плач Ярославны. Когда все воззвания певца-гражданина остались бесплодны, когда никто не отозвался ни обиде, ни горю земли Русской, тогда внезапно раздался голос Ярославны, супруги пленного Игоря, плакавшей на стене города Путивля. Мы прочтем этот Плач, хотя в слабом, но самом близком стихотворном переложении:

Я кукушкою печальной
По Дунаю полечу,
Омочу рукав бобровый
Во Каяле во реке,
Рано утром я омою
На суровом теле князя
Раны свежие его.
*;;*;;*
Ярославна рано плачет
У Путивля на стене:
Ветер! ветер! о, зачем ты,
Господин, насильно веешь?
О, зачем на легких крыльях
Разметал ты стрелы Хански
В войско друга моего?
Али гор тебе не стало,
Веять там под облаками,
Аль не стало синя моря,
Где лелеять корабли?
О, зачем же, господин мой,
По ковылю ты развеял
Все веселие мое?
*;;*;;*
Ярославна рано плачет
У Путивля на стене:
Днепр! сын славы! ты пробил же
Горы каменны сквозь землю
Половецкую; лелеял
На себе ладьи Святславли
До Кобякова полку.
Принеси же, господин мой,
Мне ты друга моего,
Чтобы я к нему не слала
Слез на море с каждым утром.
*;;*;;*
Ярославна рано плачет
У Путивля на стене:
Солнце светлое! для всех ты
Теплотой красн; сияешь,
Но зачем лучи горячи
Ты простерло, господин мой,
Войску друга моего?
О, зачем в безводном поле
Скорбью тулы им заткало,
Жаждой им луки свело?

Чего не сделали ни вопли певца, ни толки князей, то совершилось чудом любви супружеской. Игорь был спасен из плена, и вся природа, на голос жены его, подвиглась и уготовила его избавление.
Кто так прекрасно страдал горем земли Русской, кому принадлежит это создание, справедливо заслужившее славу у всех просвещенных народов, того не сказала нам наша древняя жизнь, в которой лицо гражданина добровольно жертвовало собою счастию и славе земли своей и народа.
Переходим к словесности народной. Творцом ее являются не отдельные лица, а весь народ в его совокупности. Внешняя форма народных созданий есть слово изустное, живое, а не письменное,;-;слово, которое можно назвать избранным цветом народной речи.
В народной словесности выражаются три способности народа, принимая различные формы: его разум выражается в пословицах, фантазия;-;в сказках, чувство;-;в песнях. По этим трем формам мы познакомимся с народною словесностью.
Сам народ выразил мысль относительно трех форм своей словесности. О пословице он говорит: Глупая речь не пословица; Русская пословица ко всему приходится. О сказке и песне он так выражается: Сказка складка, а песня быль, то есть, сказка есть вымысел фантазии, а песня быль, потому что в ней отзывается чувство жизни, а потому, как замечает другая пословица: Из песни слова не выкинешь.
Пословицы Русского народа представляют богатые выводы разума из опытов жизни. Сама же пословица говорит, что Русский человек задним умом крепок. Этот задний ум есть именно yм вывода, или правильнее высший ум, то есть, разум. Пословица же говорит: Ум без разума беда.
Русская пословица, как мы заметили с ее же слов, обнимает все и приходится ко всему. Она вековечна, как памятник народного разума: Старая пословица не сломится: она, как высший приговор народа, суда над собой не признает: На пословицу суда нет; она, как непреложная истина, все себе подчиняет и над всеми сбывается: От пословицы не уйдешь; Над кем пословица не сбывается?
Прежде чем войти в разум русской пословицы, отличим ее от поговорки, с которою иногда ее смешивают. Поговорка служит заметкой какого-нибудь старинного обычая. Нередко она отзывается жестокостью и варварством древней жизни. Так, например, поговорка: Пускать пыль в глаза, произошла от полевых поединков, которыми судились и где часто слабосильный горстью пыли ослеплял глаза своему сильному противнику. Поговорка: Кричать во всю Ивановскую напоминает площадь Ивана Великого, на которой наши дьяки кричали во весь голос царские указы. Положить в долгий ящик напоминает тот ящик, куда народ при царе Алексее Михайловиче клал свои просьбы на имя царя и после долго дожидался ответа. Некоторые поговорки напоминают времена ужасных пыток и казней; так, например, узнать всю подноготную, напоминает способ пытки, как под ногти забивали иглы и гвозди. Сюда же относятся поговорки: Согнуть в три погибели; Тем же салом да по тем же ранам; На деле прав, а на дыбе виноват; Кнут не Архангел, души не вынет, и наконец поговорка: Стоит как вкопаный, или как вкопаная: последнее выражение напоминает страшный обычай, как зарывали живых людей, за какие-нибудь тяжкие преступления, по грудь в землю.
Но есть поговорки, которые обнаруживают светлую сторону патриархальных нравов древней Руси; такова поговорка о данном слове: A буде я не сдержу слово, да будет мне стыдно; такова же другая о нравственной узде, которая, заключаясь в страхе Божием и в общественном мнении, сдерживала достоинство древнего Русского человека: Перед Богом грешно, а перед людьми стыдно. Сюда же относятся выражения, теперь не имеющие у нас смысла, а в свое время обозначавшие христианский наш быт: спасибо (спаси Бог, - благодарность, выражаемая желанием спасения), простите, братец, и другие.
От поговорок перейдем к историческим пословицам, в которых хранится память древних событий отечества. Несторова летопись сохранила две самые древние: о погибели Аваров;-;Погибоша аки Обре, и о голоде осажденных в Родне;-;Беда аки в Родне. От удельных междоусобий, когда беспрерывно переходили от войны к миру и от мира к войне, осталась пословица в летописях: Мир стоит до рати, а рать до мира. Ко временам Новгорода, когда он был еще вольным вечевым городом, относятся пословицы: Кто против Бога и Великого Новгорода? Где Св. Софья, там и Новгород; Новгород судит один Бог. Воля Новгорода и его младшего брата Пскова засвидетельствована также пословицей: Новгородцы и Псковичи, якоже хотят, тако и творят. Ко времени Татар принадлежат: Где хан, там и орда; Хоть в орде да в добре; Старших и в орде уважают. Когда Москва в своем единодержавии поглощала власть и силы других городов, сочинилась пословица: Москва бьет с носка. Времена царей, особенно Грозного, обозначились следующими пословицами: Близь царя, близь смерти; Около царя, как около огня: ходя опалишься; Все Божье да Государево; Воля Божия, а суд Царев; Царь жалует, да псарь не жалует; Ведь дати воля Царю ино и псарю. (Последние две пословицы напоминают кромешников).
Пословица: Коли у поля стал, так бей наповал, напоминает обычай судебных поединков. Пословица: В те поры жди свободы, как сольют воды, напоминает времена, когда переход крестьян был свободен. Другая: Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!;-;указывает на введение крепостного состояния при Борисе Годунове. У семи нянек дитя без глазу, как думают, содержит намек на время семибоярщины. Пословица нередко казнила злоупотребления чиновников. О воеводах она говорит: Воевода хоть не ст;ит лыка, а ставь его за велико; о дьяках: Дьяк у места, чт; кошка у теста; Как дьяк у места, то и всем от него тесно; а как дьяк на площади, так Господи пощади!
Есть у нас пословицы, которые принадлежат лицам. От царя Алексея Михайловича осталась нам уже известная: Делу время, а потехе час. Петр I, насильственно срывая бороду с Русского народа, для медали, которая покупалась как право носить ее, сочинил сам пословицу: Борода лишняя тягота, но Русский народ тогда же верно и глубокомысленно отвечал царю своею пословицей: Борода делу не помеха.
Известный своим умом откупщик Злобин сочинил пословицу о двух братьях Сперанских, славном Михаиле и неславном Кузьме: Из одного дерева и икона и лопата. Даль, последний собиратель русских пословиц, в своей статье о новой обличительной литературе, выразился о ней также пословицей: Своей вины мы никому не прощаем.
Взглянем теперь на русские пословицы с той стороны, как отпечатлелся в них разум Русского народа со всеми его разнообразными свойствами, с его многосторонностью, которая не позволяет ему вдаваться ни в какую крайность, с глубоким и смиренным сознанием недостатков народных, с его почтением к уму, к науке, к добродетели, с отвращением к порокам, любовью к свободе, с заметами опыта, годными в любой кодекс жизни.
Какому Русскому неизвестно, как важно значение мiра и народа для Русского человека? Он говорит: «Мiра никто не судит, а судит один Бог; Мiрская слеза велика; Мiрская шея толста; Мiр дело велико! как всем мiром воздохнут, так и временщик скоро издохнет; Мiр зинет, камень лопнет; Где народ увидит, там и Бог услышит; С мiру по нитке, голому рубаха.
Так велико нравственное значение мiра и народа по смыслу русской пословицы. Но она признает в нем и слабую сторону, особенно в его непостоянстве, и потому говорит: Мiрская молва, что морская волна; Народ волна; Мiр волна. Такое понятие она выражает иногда очень резко: Мiр силен как вода, а глуп как свинья. В этой пословице свобода личности сказывается искренно против гнета мiрской общины, на ней лежащей.
Вот как пословица понимает отношение народа к царю: Народ тело, а царь голова; Коли народ согрешит, царь умолит; а коли царь согрешит, народ не умолит.
Много укоряли наш народ за его пристрастие к словам: авось, небось, как-нибудь, живет. Правда, Русский народ имеет к авосю некоторую слабость и говорит: Авось велико слово; Авось не Бог, а полбога есть; Русак на авосе и взрос. Но тот же самый народ сознает очень сильно свои недостатки в этом отношении и гораздо более изобилует пословицами против авося, чем в его пользу: От авося добра не жди; Авось да живет не к добру доведет; Авось и как-нибудь до добра не доведут; Авось небосю родной брат; Авось хоть брось; Кто делает все на авось, у того все хоть брось; Авось попадет, что заяц, в тенето. Замечательно, что авоська и небоська олицетворяются иногда в виде живых комических лиц, и вот как пословица забавляется над ними: Авоська веревку вьет, небоська петлю накидывает; Авоська уйдет, а небоську одного покинет; Тянули-тянули авоська с небоськой, да животы надорвали; Авосевы города не горожены, авоськины дети не рожены. Эти живые лица Авоська и Небоська так и просятся в народную русскую комедию, и удивительно, как ни один русский комик до сих пор не воспользуется ими.
Русская лень вошла также в пословицу, как порок народный, зависящий от климата и от многих других обстоятельств. Пословица сознает его и говорит: Русский час - десять часов; Русский час - тридцать с; днем. Но она же прибавляет против лени нашей такое слово: Лень мужа портит, а встань кормит. О пьянстве, другом пороке народном, русская пословица говорит: Кто празднику рад, тот до свету пьян; То не спасенье, что пьян в воскресенье; Пей за столом, а не пей за столбом. Фатализм, свойственный иногда Русскому народу, выражается у нас пословицами: На роду написано; Двух смертей не бывать, одной не миновать. Пренебрежение к жизни и к личности выражается другими: Жизнь копейка;-;алтын голова; День мой;-;век мой.
Строгий к своим недостаткам, Русский народ умеет остроумно замечать недостатки и в других народах, с которыми имел какое-нибудь соприкосновение. О Немце говорит он очень глубокомысленно: Немец научит шить, а не кроить. О Французе он так выражается: Француз сыт крупицей, пьян водицей, шилом бреет, дымом греет. Сравнивая оба народа, Французов и Немцев, Русский отдает преимущество Французу: Француз Немцу задаст перцу. Сравнивая себя с Немцем в отношении к физическим силам, Русский себе отдает преимущество: Чт; Русскому здорово, то Немцу смерть.
Истинное понятие о благочестии Русский человек выразил многими пословицами и внутреннюю веру предпочитает внешней, говоря: Не строй семь церквей, а вскорми семь сирот детей; Хороша вера у дела; Без толку молиться, без числа согрешить. Сильна его надежда на Бога: На Бога положишься, не обложишься, но такая вера не поблажка его лени: Боже помози, а ты не лежи. В понятии о Боге Русский человек не любит понятия силы, а скорее любви и правды: Бог не в силе, а в правде; Где любовь, тут и Бог. Прекрасны понятия Русского человека о кресте: Тот не Христов, кто без крестов; Бог по силе крест налагает.
Ничего так не боится Русский человек, как слезы; убогого и сироты: Убогого слеза жидка да едка; За сироту Бог; Не боюсь богатых гроз, а боюсь убогих слез. Особенно сильна для него молитва матери: Материнская молитва со дна моря вынимает. Нежно заметил он, что без матери младенца не утешишь.
Свою древнюю любовь к гостеприимству Русский народ выразил в пословицах: Гость в доме, Бог в доме; Кинь хлеб-соль на лес, пойдешь;-;найдешь; За голодного Бог заплатит. Но гостеприимство не налагает на гостя лицемерия: Хлеб-соль ешь, а правду режь.
Смирение свое народ выражает пословицей: Кто Богу не грешен, Царю не виноват? Грех да беда на кого не была? Но смирение он не доводит до уничижения, говоря: Грешны, да Божьи. Прекрасны две пословицы о смирении: Смиренье девичье ожерелье; Смиренье молодцу ожерелье. Свою незлопамятность народ выражает пословицами: Тому тяжело, кто помнит зло; Кто старое помянет, тому глаз вон. О простосердечии есть прекрасная пословица: Где просто, там Ангелов со ста, а где хитр;, там ни одного.
Не любит Русский народ порока гордости, и так говорит против него: У спесивого кол в шее; Гордым быть, глупым слыть.
Велико уважение Русского человека к уму и к разуму. Он возносит его над силою, говоря: Где сила, там уму могила. Разум он ставит выше ума: Ум без разума беда. Для ума нужен простор, по его мнению: Русский ум любит простор. Уважая ум, пословица не щадит дураков: Дурак родится, Богу печаль; Дурака учить, что мертвого лечить; Дураку и в алтаре не спускают; В дураке и царь не волен; Глупый бросит камень, а десять умных не вытащат.
Уважает Русский человек науку и ученье: Ученье свет, а неученье тьма; Ученье красота, неученье сухота. По его мнению, наука должна сопровождать всю жизнь: Век живи, век учись. Он знает, что без труда наука невозможна: Без муки нет науки. Есть пословица, которая как будто полагает предел науке: Будешь много знать, скоро состаришься; но за то есть другая, которая дополняет смысл этой: Бог всего человеку знать н; дал, да и не отнял.
Прекрасною пословицей выразил он любовь свою к воле: Цвет в поле, человек в воле.
Безнадежное отчаяние выражает он, говоря о правде, особенно в судах: Правда ходит по мiру; Правда на небо улетела; Где суд, там и неправда; Бойся не суда, а бойся судьи; Бог любит праведника, а судья ябедника; Все люди неправдой живут и нам не треснуть стать.
Весьма верны понятия Русского человека об изящном, и в нем о мере, как главном условии красоты: Без меры и лаптя не свяжешь; Выше меры и конь не скачет; Всякое дело мера красит. Точное понятие об едином целом выразил он сравнением: Без хвоста птица ком. Свою любовь к красному цвету, по которому он назвал и красоту, объявил он пословицей: Ал цвет мил во весь свет. Свою любовь к смешному и настоящее понятие о смешном, он выразил многими пословицами: Всякий смех у ворот стоит; до туда не отойдет, пока не отсмеет; Всякий смех о себя ударил; В чем живет смех, в том и грех.
Заключим нашу беседу о русских пословицах теми яркими заметами опыта, которые каждый из нас может более или менее поверить опытом собственной своей жизни:
Не вспоя, не вскормя, не видать ворога.
Берут руками, а отдают ногами.
В долг давать;-;дружбу терять.
Дать ссуда навек остуда, а не дать только на час.
Глубокомысленны пословицы, которые касаются времени и жизни: Время времени работает; Сила во времени; Живой живое и думает.
Каждый человек может извлечь из кодекса наших пословиц золотые для себя правила, согласные с образом его действия. Так и я, действуя публичным словом, приведу пословицы, которые и мне пригодиться могут: Слово не стрела, а пуще стрелы;; Сказанное слово медное, а не сказанное золотое ; Бойся вышнего и не говори лишнего.
Перейдем к сказке. Сказка;-;складка, говорит пословица, т.е. сказка есть вымысел, в котором действует фантазия народа.
Счастливы те из нас, которых детство проходило в фантастическом круге народных вымыслов, так сильно действующих на детское воображение! Счастливы те, которые, как наш славный Пушкин, засыпали под говор русской сказки из уст своих няней. Детство нашего поколения баюкала еще та первоначальная русская сказка, которая сложилась в устах самого народа. Мы помним Жар-птицу, Сивку-бурку с его прибаутком; мы помним жалобную песню сестры и брата, Аленушки и Иванушки, которая трогала сердце до слез; мы помним Девушку-Чернавушку, народное подражание западной Сандрильоне. Но наши дети вырастали уже на художественных сказках Жуковского, Пушкина, Языкова, Ершова и других поэтов русских, на сказках, заимствованных из народных преданий.
Отличительное свойство русской сказки состоит в том, что хотя она по-видимому и переносит нас в мiр фантастический, или, говоря ее словами, в «тридесятое царство», но если вглядимся пристальнее, то увидим, что сказка остается совершенно верна действительной жизни, нас окружающей, даже и тогда, когда она заимствует свои вымыслы из чужестранных сказок. Ее ковер-самолет и сапоги-самоходы, переносящие путников на самые дальние расстояния, указывают на огромное пространство той земли, где деется сказка. Ее скатерть-самобранка не есть ли живой образ русского гостеприимства, исполняющего на деле пословицу: Все чт; в печи, то на стол мечи? Ее драчун-дубинка, так пластически олицетворенная Жуковским, есть живое подобие нашей силы материальной, которая нередко употреблялась с благотворною целью, когда уничтожала восточное варварство. Ее гусли-самогуды выражают врожденную любовь Русского народа к музыке.
Известно, что русская сказка берет всегда сторону меньшего сына против старших. Не есть ли это свидетельство древности ее происхождения? Не идет ли она от тех времен, когда меньш;й сын бывал всегда жертвою родового начала? Не вступалась ли сказка за него, как везде, у всех народов и во все времена поэзии вступается за слабейших, притесненных сильнейшими?
A нелепые приказы, которые отдает царь Берендей в известной сказке, переложенной в стихе Жуковским: з; ночь построить дворец; из тридцати совершенно схожих лицом царских дочерей узнать Марью-царевну; пока горит соломинка, сшить пару сапог с оторочкой! Или подобные же приказы, какие отдает царь Соломон в сказке о царе Соломоне и сыне его Соломке: чтобы все быки его стада отелились, или, чтоб из выкрашенных сандалом яиц наседки высидели цыплят! Глубокомысленною ирониею преследует народная сказка все злоупотребления произвола власти, облеченной силою.
А сколько горькой сатиры заключается в сказке, напечатанной в Сборнике Афанасьева: о правде и кривде, где решается вопрос о том, как лучше жить на белом свете, правдой али кривдой? Барский мужичек говорит: «Нет, братцы! правдой век прожить не сможешь, кривдой жить вольготнее». Купец прибавляет: «Нас обманывают, и мы, слышь, обманываем». Прикащик: «Какая нонче правда? За правду, слышь, в Сибирь угодишь, скажут: кляузник»… Несмотря однако на все эти мнения, содержание сказки таково, что правдивый становится царским сыном, а криводушного растерзали черти.
Весьма замечательна смелым смыслом народной правды сказка о горшечнике. Царь загадывает загадку своим боярам: кто на свете лютей и злоедливей всех? Как ни думали бояре, отгадать не могли. Загадка разошлась по народу;-;и отгадал ее один горшечник, но отгадку свою хотел сказать сам царю: «Ваше царское величество! - сказал он. - Лютей и злоедливей всего на свете казна. Она оченно всем завидлива: из-за нее пуще всего все, слышь, бранятся, дерутся, убивают до смерти друг дружку: хоть с голоду околевай;-;у нищего суму отымут… Да что и говорить, ваше царское величество! из-за нее и вам, слышь, лихости вволю достается»… Царь признал отгадку и, желая наградить горшечника, спросил его: какой он желает награды? Забавно, что горшечник потребовал монополии на горшки.
От внутреннего, глубокого житейского смысла наших сказок перейдем к поэтическим их красотам. При художественной их оценке лучшими руководителями могут быть для нас русские поэты-художники, которые пользовались ими для своих созданий. Жуковский извлек из них много чудных пластических образов. Приведем хотя один из них, прелестью своею много напоминающий Овидиевы Метаморфозы.

Уточки плавают, плещутся в струйках, играют, ныряют…
Вот наконец, поиграв, поныряв, поплескавшись, подплыли
К берегу; двадцать девять из них, побежав с перевалкой
К белым сорочкам, ;земь ударились, все обратились
В красных девиц, нарядились, порхнули и разом исчезли.
Только тридцатая уточка, на берег выдти не смея,
Взад и вперед одна одинешенька с жалобным криком
Около берега бьется; с робостью вытянув шейку,
Смотрит туда и сюда, то вспорхнет, то снова присядет…

От сказки Пушкина веет совершенно русским духом: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!», и вся прелесть и роскошь художественной фантазии блещет в его сказке о царе Салтане и сыне его, богатыре-князе Гвидоне. Прочтем из нее несколько отрывков:

A дитя волну торопит:
Ты волна моя, волна,
Ты гульлива и вольна!
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь.
Топишь берег ты земли,
Поднимаешь корабли.
          
          *

Что ж? под елочкой высокой,
Видит, белочка при всех
Золотой грызет орех.
Изумрудец вынимает,
A скорлупку собирает,
Кучки ровные кладет
И с присвисточкой поет
При честном при всем народе:
Во саду ли в огороде.

          *

Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Разольется в шумном беге
И очутятся на бреге
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря.
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны как на подбор,
С ними дядька Черномор.

          *

Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днем свет Божий затмевает,
Ночью землю освещает -
Месяц под косой блестит,
A во лбу звезда горит.
A сама-то величава,
Выступает будто пава;
Сладку речь-то говорит,
Будто реченка журчит.

          *

В заключение о сказках приведу Ангела из народных легенд, изданных Афанасьевым. Родила баба двойни. Бог посылает на землю Ангела вынуть из нее душу. Сжалился Ангел над младенцами и не исполнил Божия приказания. Бог ударил жезлом по камню и рассек его надвое. «Видишь, - сказал он Ангелу, показав на расселину камня, - этих двух червяков? Тот, кто питает их, воскормил бы и сирот младенцев». В наказание Он сослал Ангела на землю. Ангел нанялся в батраки у попа. Скоро он стал удивлять всех прихожан своими странными поступками. Пойдет мимо церкви, на церковь каменья швыряет; пройдет мимо кабака, на кабак молится; встретит нищего, ругает его попрошайкой. Прихожане стали жаловаться попу на такой соблазн. Поп передал их жалобы батраку, который так ему оправдался в своем поведении: «Не на церковь я швырял каменья, не на кабак Богу молился. Иду мимо церкви, вижу нечистая сила за грехи наши так и лепится у ней над крестом, я и давай швырять в нее каменья. A идучи мимо кабака, я молился о душах тех, которые в нем пьют да гуляют, чтобы Бог не допустил их до смертной погибели. A попрошайкой я назвал не нищего, а богатого, который ходит по мiру, да у прямых нищих милостыню отнимает». Выжил батрак у попа три года. Кончился срок его наказанию. Поп дает ему деньги, но он не берет их, а просит проводить его. Пошли они в поле, шли долго. Бог возвратил крылья Ангелу, и когда он, распустив их, полетел на небо, тогда только священник узнал, кто служил у него в батраках три года».
В русских песнях, сказал я, выражается чувство народа. Песня;-;быль, говорит пословица. Что прожито чувством народа, то истинно печатлеется неизгладимо в его песне. Чувством объемлет он все;-;и природу свою, и историю, и все значительные мгновения жизни.

Высота ли высота поднебесная,
Глубота ли глубота океан-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омуты Днепровские.

Так в этой прелюдии к своим историческим песням Русский народ обнимает небо, море, землю и останавливается на Днепре, как духовной колыбели своего возрождения, откуда пошла его жизнь и стала его земля.
Творец русских песен;-;сам народ Русский. Личности творцов таятся в нем невидимо. Когда, услыхав какую-нибудь новую песню, которая гуляет по всей России, вы спрашиваете у народа: кто сложил ее? вам отвечают всегда: «Друг дружке сказали». Неизвестно откуда, но конечно из глубины народного духа, вылетает русская песня с своим музыкальным мотивом и проносится по всем концам Русской земли. То же можно сказать относительно времени, что и относительно пространства России. Историческая песня, как самая древняя у нас, обнимает чувством все важнейшие эпохи исторической жизни Русского народа, от Владимира до Петра.
Было время, когда русская песня шла об руку с жизнию самого народа и служила отголоском его сердца на каждое важное событие его жизни. Есть и теперь одно славянское племя, в котором такое явление беспрерывно повторяется, и песня звучит ответно его боевой жизни: это;-;Сербы. В наших древних летописях сохранились очевидные следы этого непрерывного союза между русскою жизнию и русскою песнею. Но открытие, сделанное нашим академиком Гамелем в Оксфорде, возвело это предположение на степень несомненной истины. В 1619 году приезжал в Россию вместе с английским посольством ученый священник Ричард Джемс и записал современные исторические песни, которые пелись тогда в нашем народе. Оне имели прямое отношение к событиям того времени: ко въезду патриарха Филарета в Москву и к свиданию его с царем Михаилом Феодоровичем, к скоропостижной смерти князя Михаила Скопина-Шуйского и к несчастной участи царевны Ксении Борисовны Годуновой. Так было в древние времена, когда еще не последовало сильного разрыва между народом и государственною жизнию в России. Так объясняется для нас, почему в исторических песнях, до нас дошедших, слышны отголоски всех важнейших исторических эпох нашей жизни. Таковы эпохи Владимира красного солнышка, татарского владычества, Иоанна Грозного, покорителя трех царств, самозванцев, наконец эпохи Петра. Мы не будем описывать отдельно всякую, но для примера скажем о первых двух. До сих пор благодарный Русский народ с чувством любви воспоминает о светлых пирах ласкового князя Владимира, представляя его в светлом образе:

В стольном городе во Киеве,
У славного князя Владимира
Было пированье, почестный пир,
Было столованье, почестный стол
На многи князи, бояра,
И на русские могучие богатыри
И гости богатые.
Будет день, в половину дня,
Будет пир во полу пире,
Владимир князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Черны кудри расчесывает.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Повары были догадливы,
Носили яства сахарные
И питья медвяные.;-
A и тут пили, ели, прохлаждалися…

Картины этого гостеприимства Владимира отзываются рассказу летописи о тех же самых пирах и передают с точностью то, чт; сохранила она в своих верных преданиях.
Не таков отголосок народа временам татарского владычества. Мрачно и тяжело то чувство, которым он на них отзывается:

Зачем мать сыра земля не погнется?
Зачем не расступится?
A от пару было от конного
A и месяц, солнце померкнуло,
Не видит луча света белого,
A от духу татарского
Не можно крещеным нам живым быть.

В исторических песнях являются наши славные витязи. Они вышли из всех сословий народа и слетелись со всех концов земли Русской. В них песня олицетворила те народные силы, которыми мы сражались против варварских орд, напиравших на нас с Востока, и всего более против Taтар. С особенною любовью и подробнее, чем другие витязи, обозначен в исторических песнях Илья Муромец, вышедший из крестьянского сословия. Замечательно в песнях сказание о том, отчего перевелись витязи на Святой Руси.
Дело происходит на Сафат-реке, служащей границею Русского мiра с ордами азиатскими. Семь удалых витязей, и в их числе Добрыня Никитич, Алеша Попович и Илья Муромец, одолевают и истребляют в конец Татарскую силу. Совершив этот подвиг, витязи загордились и сказали: «Подавай нам силу небесную, мы и с тою силою справимся!». Слетело с неба два небесных воителя и предлагают витязям с ними бой держать, хоть их двое, а витязей семеро. Налетел первый Алеша Попович на небесных воителей, и разрубил их пополам со всего плеча. Стало четверо;-;и живы все! Налетел на них Добрыня, разрубил их пополам со всего плеча;-;стало восьмеро, и живы все! Налетел на них Илья Муромец, разрубил их пополам со всего плеча;-;стало вдвое более, и живы все. Бросились на силу все витязи, стали ее колоть-рубить; а сила все растет да растет, все на витязей с боем идет. Не столько витязи рубят, сколько добрые кони их топчут, а сила все растет да растет, все на витязей с боем идет. Билися витязи три дня, три часа, три минуточки; намахалися их плечи могутные, уходилися кони их добрые, иступились мечи их булатные; а сила все растет да растет, все на витязей с боем идет. Испугались могучие витязи, побежали в каменные горы, в темные пещеры, и окаменели. Так, по мысли народной, перевелись витязи на Святой Руси.
Это поэтическое видение не ясно ли представляет мысль Русского народа, что духовная сила должна победить силу телесную? Это совершилось отчасти в прошедшем, и должно совершиться еще в будущем.
За историческими песнями следуют бытовые песни. Русский человек имеет в обычае сопровождать всякое занятие свое песнею. Это напоминает нам обычай древних Греков, которых обычай, весь во всех своих мгновениях, также обнимала песня. Бытовые песни делятся на общественные, семейные и личные.
Прежде чем говорить о каждом виде песен отдельно, укажем на общую черту их всех;-;на чувство природы со всеми ее красотами. Приведем несколько картин, в которых оживает для нас наша природа. Вот картина реки:

Ах, под лесом, лесом, под зеленой дубравой,
Сама протекала матка быстрая река,
Урываючи круты, красны бережки,
Осыпаючи желты пески, сыпучи…

Вот еще другая картина, в таком же роде:

Протекала, пролегала мать Камышенка река,
Как с собой она вела круты красны берега,
Круты красны берега;-;и зеленые луга.

Вот картинка одной из тех быстрых речек, которых так много течет по Русской земле:

Из-за бору, бору,
Из-за зеленого,
Протекала свет
Быстрая речка,
Стучала, гремела
По кремням острым,
Обрастала быстра речка
Калиной, малиной.

Как живо напоминает нам следующая песня красоту березы, этого дерева северной природы:

Промежду двумя высокими горами
Вырастала тонка белая береза,
Что тонка береза, кудревата,
Где не греет ее солнышко, ни месяц,
И не частые звезды усыпают,
Только крупными дождями уливают,
Еще буйными ветрами подувают.

От растительной природы перейдем к животной. Вот как рисуется бег коня:

Из-за лесу, лесу,
Лесика темного,
Из-за лесу конь бежит,
Под конем земля дрожит,
На коне узда гремит,
За конем стрела летит,
За стрелой молодец бежит.

Чт; может быть милее этого образа голубки, в котором тут же олицетворяется красная девица?

На калиновом листочке
Сидела голубка,
Ноженьки мыла,
Перемывала,
Свое сизо перышко
Перебирала,
Свою буйну голову
Чесала,
Перебравши сизо перье,
Перечесавши буйну голову,
Сама взворковала.

От природы перейдем к красоте человека. Вот как величаются кудри на голове русского красавца:

Как у месяца золотые рога,
Как у солнышка лучи ясные,
     Ай люли, люли,
     Лучи ясные!
Лучи ясные, распрекрасные,
Как на молодце кудри русые,
Кудри русые, самородные,
     Ай люли, люли,
     Самородные!
Самородные, не наемные,
По плечам лежат,
Словно жар горят,
Жениться велят!

A вот как красавица сознает свою красоту девичью:

Красота ль моя, красота девичья,
Ты кому-то красота достанешься?
Как досталась красота моя мужу старому!
Я могу ли красота тебя убавити,
Да что красного золота увесити,
Да что крупного жемчугу рассыпати? –

Природа сама отдает справедливость красоте женской, как видно из следующей песни:

Не в лесу ли заблудилась?
Не в траве ли заплелась?
     Вею, вею, вею, вею,
     Не в траве ли заплелась?
Как бы в лесе заблудилась,
То бы лесы приклонились;
Во траве бы заплелась,
Трава б шелком повилась.

Один из любимых поэтических образов, беспрерывно употребляемый русскою песнью, есть параллелизм природы и жизни. Оне ставятся друг перед другом, и прекрасный образ, взятый из природы, соответствует значительному образу из действительной жизни. Много таких образов. Мы приведем один из них.

Ты дуброва моя, дубровушка,
Ты дуброва моя, зеленая!
Ты к чему рано зашумела,
Приклонила свои веточки?
Из тебя ли, из дубровушки,
Мелки пташечки вон вылетали,
Одна пташечка оставалася,
Горемычная кукушечка.
Что кукует она день и ночь,
Ни на малый час перемолку нет,
Жалобу творит кукушечка
На залетного ясна сокола:
Разорил он ее тепло гнездышко,
Разогнал ее малых детушек,
Малых детушек, кукунятушек,
Что по ельничку, по березничку,
По часту леску, по орешничку.

*;;*;;*

Что во тереме сидит девица,
Что в высоком сидит красная,
Под косящатым под окошечком;
Она плачет, как река льется,
Возрыдает, что ключи кипят,
Жалобу творит красна девица
На заезжего добра молодца:
Что сманил он красну девицу,
Что от батюшки и от матушки,
И завез он красну девицу
На чужу дальню сторону,
На чужу дальню, незнакомую,
Что завезши, хочет покинути!

К общественным песням принадлежат хороводные. Хоровод есть общественное увеселение Русского народа. Он весьма древнего происхождения, как и его песни, и указывает на наше родство с древним греческим племенем. Слово хор есть и у Греков. Содержание хороводных песен чрезвычайно разнообразно. Я приведу одну из них, весьма древнюю, известную по красоте образов и музыкального мотива:

Ах, и по морю! Ах, и по морю!
Ах, и морю, морю синему!
Плыла лебедь, плыла лебедь.
Лебедь белая, со лебедушками,
Со малыми, со дитятами,
Ни тряхнется, ни ворохнется;
Плывши лебедь, встрепенулася,
Под ней вода всколыхнулася.
Плывши лебедь, вышла на берег.
Где ни взялся, где ни взялся,
Где ни взялся млад ясен сокол;
Убил, ушиб, убил, ушиб,
Убил, ушиб лебедь белую;
Он кровь пустил по синю морю;
Он пух пустил, он пух пустил,
Он пух пустил по поднебесью;
Сорил перья, сорил перья,
Сорил перья по чисту полю.
Где ни взялась, где ни взялась
Красна девица душа;
Брала перья, брала перья,
Брала перья лебединые,
Клала в шапку, клала в шапку,
Клала в шапку соболиную,
Милу дружку, милу дружку,
Милу дружку на подушечку,
Родну батюшке, родну батюшке,
Родну батюшке на перинушку.

Вся роскошь русской фантазии и вся прелесть нежного, сердечного чувства соединяются в образах этой песни. Сначала расстилается перед вами синее море; на нем плывет белая лебедь с своими лебедятами; волна морская чуть колышется под всю. Кровожадный сокол с неба напоминает древние соколиные охоты наших удельных князей. Грустная картина лебеди, им убитой, смягчается другою прелестною картиною девицы, которая собирает пух ее для своего отца или для друга.
Нельзя не пожалеть, что наш хоровод остается исключительным увеселением простого народа. Под опасением прослыть за оригинала и подвергнуться публичному осуждению, я осмелился бы предложить это увеселение нашему избранному обществу. Но я уверен, что когда мы возвратимся к сознанию наших народных сил, то мое желание исполнится, потому что в хороводе покоится зародыш изящных, художественных произведений, связанных с общественною жизнию. Через хоровод все искусства могли бы на нее благотворно подействовать и дать благородный смысл ее увеселениям. Здесь поприще для поэта, музыканта и хореографа. Здесь члены общества обоих полов могли бы развивать свои художественные дарования, и наша общественная жизнь получила бы от них жизнь и значение и перестала бы отзываться тою пустотою, которая мертвит ее.
От общественных песен перейдем к семейным. Главное событие в семейной жизни русского народа есть свадьба, в которой семейство зарождается. Нет радости выше этой для русского семьянина, как поют об этом две песни:

Уж как на небе две радуги,
Слава!
A у богатого мужика две радости,
Слава!
Что первая-то радость;-;сына женит,
Слава!
Что другая-то радость;-;дочь замуж отдает,
Слава!
Уж как за сыном корабли бегут,
Слава!
A за дочерью сундуки везут,
Слава!

*

Рождество было Богородицы:
Трижды в колколы ударили
У (имрек) отца и матери
Трижды сердце взрадовалося;
В первой сердце взрадовалось
Что сыночка мать породила,
В другорядь сердце взрадовалося
Что сыночка мать повырастила,
В третий сердце взрадовалось,
Что сыночка мать женить стала.

Таинство брака сроднилось с жизнию человека и запечатлело ее крепким единством семьи. Чувство этого единства нигде так сильно не выражается, как в следующей прекрасной песне:

Как на дубчику два голубчика
Целовалися, миловалися,
Сизы крыльями обнималися.
Отколь ни взялся млад ясен сокол,
Он ушиб, убил сизого голубя,
Сизого голубя, мохноногахо;
Он кровь пустил по сыру дубу,
Он кидал перья по чисту полю,
Он и пух пустил по поднебесью.
Как растужится, разворкуется
Сизая голубушка по голубе,
О голубчике мохноногоньком;
Как возговорит млад ясен сокол:
«Ты не плачь, не плачь, сиза голубушка,
Сиза голубушка по своем голубчике!
Полечу ли я на сине море,
Пригоню ли тебе голубей стадо,
Выбирай себе сизого голубя,
Сизого голубя, мохноногого».
Как возговорит сиза голубушка:
«Не лети, сокол, на сине море,
Не гони ко мне голубей стадо:
Ведь то мне будет уж другой венец,
Малым голубятушкам не родной отец»…

Все мгновения брака, начиная от сговора до последнего свадебного пира, сопровождаются прекрасными песнями, которых главная героиня;-;невеста. На ней, как на жертве перехода из одной семьи в другую, сосредоточиваются все внимание и все чувство песни. Все, чт; есть прекрасного и милого в природе животной и растительной, в небесах и на земле: заря, радуга, лебедь, голубь, ласточка;-;все дает предметы для сравнения с невестою. Нередко в селе только и видим золото, что на кресте сельской церкви да на иконах; но песня свадебная всевозможными драгоценными камнями убирает прекрасный образ невесты, величая всегда ее княгинею, а жениха князем . Прилагаем три разные изображения невесты.

Уж на моей ли княгине,
Уж на моей ли молодой
Красен венчик сияет,
Сарафан на ней камчатный,
Убрусец весь жемчужный,
Алы бархатны башмачки,
Два яхонта в серьгах,
Два алмаза во глазах,
Со походкой лебединой
Со поступью орлиной.

*

У нас ныне рано на заре
Щекотала ласточка на дворе,
Плавала лебедушка по воде,
Сидела свет Машенька на камне,
Сидела Ивановна на белом,
На белом на камушке сидючи,
Своя белые ручки схватючи,
На крутой на бережок глядючи,
По бережку цветики расцвели.
По цветикам батюшка гуляет.

*

Ты, заря ль моя зорюшка,
Ты, душа ль моя Прасковьюшка,
Ты, душа ль моя Андреевна.
Городом прошла зарею,
Ко двору пришла тучею,
Вдарила в ворота бурею,
Пустила по двору сильный дождь,
Сама поплыла уткою,
На крыльцо взошла павою,
Во новы сени лебедем,
Во высок терем соколом,
Садилась за стол с молодцем,
Махнула платком во терем.
Вы раздайтеся, бояре.
Расступитеся, дворяне!

Мы сказали, что все главное действие брака сосредоточивается в переходе невесты из одной семьи в другую. В этом;-;драма свадьбы. Здесь приносится жертва невестою для зачатия новой семьи, и вот почему она главная героиня всех песен, предмет горестных дум, чувств и забот. Приведем несколько песен, в которых воспевается этот тяжелый переход, по большей части представляемый в мрачном виде, с полным участием и состраданием к невесте.

Как из гнездышка пташечка,
Из гнездышка теплого,
Из веточки яблонной
Выпорхала, вылетала
На чисто поле, на зеленое,
Что на те луга муравистые,
Рвала травушку с корешка,
Бросала травушку на сторонушку;
Рвала, вырывала пташечка,
Вырывала маков цвет,
Вырвавши им любовалася.

В этой песне выход невесты из семьи представляется в светлом образе. Но вот другая песня, где тени гораздо мрачнее; здесь представлена разлука дочери с матерью:

Разлилась, разлелеялась
По лугам вода вешняя:
Унесло, улелеяло
Чадо милое, дочь от матери.
Оставалася матушка
На крутом, красном бережку;
Закричит она громким голосом:
«Воротись, мое дитятко,
Воротись, мое милое!
Позабыла трои ключи,
Трои ключи золоты,
Со кольцом со серебряным,
A внутри вызолоченым;
Как первый-то ключик
От зеленого садика,
A другой-то ключик
От высокого терема,
A третий-то ключик
От кована ларчика!».
«Государыня матушка!
Позабыла я не трои ключи,
Не трои ключи золоты;
Позабыла я, матушка,
Волю батюшкину,
Негу матушкину.
Приятство сестрицыно»…

Вот наконец еще третья песня, в которой тени становятся мрачнее и грустнее:

Залетала пташечка
Во соловью клеточку,
За серебряную сеточку,
За золоченую решеточку,
За жемчужну переплеточку;
A сама-то востоскуется,
A сама-то возгорюется:
«Ох-ти мне, ох, тошнехонько!
Ох-ти мне, ох, грустнехонько!
У соловья во клеточке,
За серебряной сеточкой,
За золоченой решеточкой,
За жемчужной переплеточкой,
Без травы-то зеленыя,
Без воды-то ключевыя!
Как чужие-то отец с матерью
Безжалостивы уродилися.
Без огня у них сердце разгорается,
Без смолы у них гнев распаляется;
Насижусь-то я у них, бедная,
По конец стола дубового,
Нагляжусь-то я, наплачуся».

Жених занимает второе место в свадебной песне. Она величает его ум-разум и особенно красоту его кудрей. Вот для примера:

Черна ягода смородина
Прилегла к круту бережку;
Прилегали кудри русые
К лицу белому, румяному;
Приглядывали красны девицы
За румяным молодцем,
Русы кудри по плечам лежат
На Ивану, да Ивановичу;
Брови черны, что у соболя,
Очи ясны, что у сокола.

Во всем окружающем жениха всего более занимает песню отношение к нему его матери. Вот что поет она, завивая ему кудри к свадьбе. Это один из прелестнейших образов нашей свадебной песни.

Либо завьются кудри,
Либо не завьются черные;
Коли будет совет да любовь,
Кудри сами станут завиваться;
Коли будет кось да перекось,
Не развивши, станут развиваться.
Уж завьются ли кудри,
Уж завьются ли черные
Не от белых рук суженых,
Не от румяных рук ряженых,
Не от частого гребешка,
Не от частого костяного;
Завьются ли кудри,
Завьются ли черные
От веселья, от радости;
Развиваются ли кудри,
Развиваются ли черные
От печали, от горести,
От тоски, от кручинушки.

Свадебная песня доказывает, как высоко стоит семейство в нравственных понятиях русского человека. Отсюда же объясняется то сердечное участие, которое песня питает к сироте, лишенной этого блага. Вот отрывок из тех причетов, которые невеста, лишенная матери, приговаривает на ее могиле:

Подымитесь вы, буйны ветры,
Со всех четырех сторонушек;
Разнесите пески, буйны ветры, к матушке Божьей церкви,
Расколите на матушке гробову доску,
Распахните на матушке бел тонкий саван,
Разожмите сударыне матушке белы рученьки:
Не восстанет ли наша матушка?
Не соберет ли меня горькую во чужи люди?
Не благословит ли меня горькую к матушке Божьей церкви?

Трудно найти образ прелестнее того, в каком следующая песня представляет сиротство девицы. Он так и просится под кисть художника.

Как у ключика у гремучего,
У колодезя студеного,
Добрый молодец сам коня поил,
Красна девица воду черпала,
Почерпнув воды, поставила,
Как поставивши, призадумалась,
A задумавшись, заплакала,
A заплакавши, слово молвила:
«Хорошо тому жить на сем свете,
У кого есть отец и мать,
Отец и мать, и брат и сестра,
Ах, и брат и сестра, что и род племя».

Средину между общественными и семейными песнями занимают у нас те, которые поются на народных игрищах. Сюда принадлежат песни праздника Купалы, или Иванова дня, Семика, Троицына дня, когда завиваются березки, и особенно святочные, или подблюдные. О значении и происхождении их может дать полное понятие известное сочинение И.М. Снегирева: О народных русских праздниках.
За семейными песнями следуют личные. Личность, по особенным свойствам славянского племени вообще, у нас не сильно развивалась, уступая место идее общины, тяготевшей над лицом отдельного человека. Лицо отрывалось у нас от семьи своей и от общины или в силу государственной необходимости, как солдат, или в силу общественной потребности, как извощик, или по личному произволу, как разбойник. Поэтому к личным песням относятся рекрутские или солдатские, извощичьи и ямщичьи, и наконец удалые или разбойничьи. Последнее явление очень понятно при столь сильном развитии общины. Удалец, отрывавший себя от нее, протестовал тем против ее насилия. Удалые песни отличаются у нас необыкновенною поэзиею, которой крепко сочувствовал Пушкин. Из удалых песен мы приведем две красоты привлекательной.

1.
Ах, ты поле мое, поле чистое!
Ты раздолье мое, широкое!
Ах, ты всем поле изукрашено:
Ты травушкой и муравушкой,
Ты цветочками, василечками;
Ты одним поле обесчещено,
Что посреди тебя, поля чистого,
Вырастал тут част ракитов куст,
Что на кусточке, на ракитовом,
Как сидит тут млад сиз орел,
В когтях держит черна ворона;
Он точит кровь на сыру землю.
Под кустиком, под ракитовым,
Что лежит, убит добрый молодец,
Избит, изранен, исколот весь.
Что не ласточки, не касаточки
Круг тепла гнезда увиваются,
Увивается тут родная матушка,
Она плачет;-;как река льется,
A родна сестра плачет;-;как ручей течет,
Молода жена плачет, как роса падет,
Красно солнышко взойдет, росу высушит.

2.

Не шуми, мати зеленая дубровушка,
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати,
Как заутра мне, доброму молодцу, во допрос идти,
Перед грозного судью, самого царя.
Еще станет меня царь-государь спрашивати:
«Ты скажи, скажи, детинушка, крестьянский сын,
Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал?
Еще много ли с тобой было товарищей?».
«Я скажу тебе, надежа православный царь,
Всю правду я скажу тебе, всю истину:
Что товарищей у меня было четверо:
Уж как первой мой товарищ;-;темная ночь,
A второй мой товарищ;-;булатный нож,
A как третий товарищ мой;-;добрый конь,
A четвертый мой товарищ;-;тугой лук,
Что рассыльщики мои;-;калены стрелы».
Что возговорит надежа-православный царь:
«Что умел ты воровать, умел ответ держать;
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиною».

Заключим изучение русских песен вопросом: если песня есть выражение народного чувства, то какое чувство преобладает в наших песнях над всеми другими чувствами? Никто не усумнится отвечать, что это чувство;-;горе, которому отвечает и минорный тон музыки, их характеризующий.
Сама песня сознает это, и в разных образах олицетворяет одну и ту же мысль о горе. Одна из них объясняет так происхождение гуслей, сопровождающих песню:

Ах, молодость, молодость,
Чем-то вспомянуть тебя?
     Ай, лешеньки, лешеньки!
     Чем-то вспомянуть тебя?
Вспомяну я молодость
Тоскою, кручиною,
Печалью великою:
Не пила, не ела я,
Все милого ждала,
Пойду млада по воду
С ушатами, ведрами,
Пущу ведры под гору,
Сама взойду на гору,
Сама сяду на траву,
Прикинуся яблонью,
Яблонью кудрявою,
Грушею зеленою;
Мимо той ли яблони
Протекала реченька,
Как по той по реченьке
Съезжалися господа.
     Ай, лешеньки, лешеньки!
     Съезжалися господа.
Съезжалися господа
С семидесяти городов.
Срубили они яблоньку
Под самый под корешок,
Раскололи яблоньку
На доски на тонкие;
На доски на тонкие,
Делать гусли звончаты.
Кому поиграть в гусли?
Кому поплясать будет?
Играть в гусли молодцу,
Плясать красной девице.
     Ай, лешеньки, лешеньки!
     Плясать красной девице.

Мы видим, что гусли, сопровождающие песню, слажены из досок яблони, которою прикинулась женщина, вспоминающая про свою молодость

Тоскою, кручиною,
Печалью великою.

Вот другая песня, где горе представлено травою-полынью, сеянною по полю жизни:

Ах, ты сердце мое, сердце
Ретивое, молодецкое!
К чему ноешь, завываешь,
Ничего мне не скажешь,
Что ни радости, ни печали,
И ни одной беды и напасти?
Привязалось ко мне горе,
К молодому молодцу,
Я не знаю, как и быти,
Свому горю пособити,
Не могу горя избыти,
Ни заесть, и ни запити;
Я пойду ли лучше в поле
И рассею мое горе,
По всему по чисту полю.
Уродися мое горе,
Ты травою полыньею;
Какова трава полынь горька,
Таково то горе сладко!

Эта песня тем замечательна, что не объясняет никакой причины горю: ни беда, ни напасть не произвели его, оно;-;плод самого сердца. В третьей песне о горе оно олицетворяется в самом горьком виде: подпоясано лыком, ноги мочалами запутаны, и нет средства никуда убежать от него. Но пусть лучше говорит сама песня:

Не бывать плешатому кудрявому,
Не бывать гулящему богатому,
Не отрастить дерева суховерхого,
Не откормить коня сухопарого,
Не утешити дитя без матери,
Не скроить атласу без мастера.
A горе, горе, гореваньице!
A и лыком горе подпоясалось,
Мочалами ноги изопутаны!
A я от горя в темны леса -
A горе прежде век зашел;
A я от горя в почестный пир -
A горе зашел, впереди сидит;
A я от горя на царев кабак -
A горе встречает, уж пиво тащит.
Как я наг-то стал, насмеялся он.

Эта песня, находящаяся в сборнике, известном под именем Кирши Данилова, должна быть отрывком из одной весьма старинной Старческой песни о горе-злосчастии, которая была открыта в Погодинских рукописях. Здесь горе-злосчастие олицетворено в виде судьбы, которая всячески преследует молодца и доводит его до монастыря, куда в древности укрывалась всякая личность, отторгавшая себя от законов и обычаев семейной и общинной жизни.
Какая причина такому явлению, что горе составляет главное, господствующее чувство в наших народных песнях? Карамзин полагал ее в татарском иге, которое два века с половиною тяготело на нашем народе. Но, после освобождения от него, сколько веков радостной славы прожила Россия, а чувство горя в народных песнях наших, несмотря на то, нисколько не изменилось. Не вернее ли поискать этой причины в психической стороне русского человека? Горе имеет свой зародыш в тоске души по бесконечном, в ее стремлении к своей небесной родине. Вот почему горе гораздо глубже, чем веселье, излишняя наклонность к которому обнаруживает только поверхностную душу. Народ, способный чувствовать великое горе, способен и заслужить великую радость.


ОТДЕЛЕНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА И СЛОВЕСНОСТИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК.
Том XXXIII, № 5.
ЛЕКЦИИ О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ,ЧИТАННЫЕ В ПАРИЖЕ в 1862 году
С.П. ШЕВЫРЕВЫМ. (СПб.: Типография Императорской Академии Наук. 1884).


Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой