Сказки равви Гелеба. Тайна Гелеба

                ТАЙНА  ГЕЛЕБА.
               

   Мы жили на окраине одной непутёвой империи накануне XIX века. Странным и загадочным всем нам, еврейским детям Горобца, казался этот равви  Гелеб. Никто даже не знал, почему его стали называть равви, ведь в синагоге он был один раз, и наш местный раввин Пазель выгнал его вон, так как он заикнулся там о пророке Иешуа из Назарета. Пазель запретил ему приходить в синагогу и кому-либо из правоверных встречаться с ним. Он назвал его отступником и выкрестом.
   Гелеб пришёл в городок всего пару лет тому назад и жил в заброшенном доме с окнами без стёкол и рам, на краю еврейской части Горобца. В этом доме у него не было ни кровати, ни печи, ни стола. Но казалось, что он не нуждается ни в пище, ни во сне, ни в тепле. Никто никогда не видел, как он ест или спит. Никто не видел, чтобы он зяб холодной зимой. У него не было даже свечей и спичек (уж мы-то, пацаны, это точно знали), но он видел в темноте как кошка (а может даже лучше), и в доме его по ночам издали нередко видели свет, но он всегда гас, если кто-то начинал приближаться к дому явно или даже тайно.
   Гелеб выглядел как высокий прямой и суховатый старик, хотя слово «старик» к нему даже как-то не подходило, несмотря на то, что он казался несомненно очень и очень древним, но когда кто-либо заглядывал ему в глаза, то в них встречал огонь, который свойственен бывает только молодому задорному взгляду. И голос его был временами глухим, надтреснутым, как у самых глубоких старцев, но когда он начинал свои рассказы, то голос становился густым, насыщенным, завораживающе красивым. К Гелебу тайно ходили взрослые, говорили, что он предсказывает судьбу, помогает найти пропавшие или украденные вещи, а так же лечит порой неизлечимые болезни. Пазель пугал всех тем, что Гелеб спутался с сатаной, что занимается богопротивными вещами, но всё же к нему продолжали тайно ходить, особенно мы, дети. Гелеб рассказывал нам о разных местах и странах,  истории иногда из глубокой древности так, как будто сам был их участником.
   Я хочу пересказать здесь одну историю, которая, по видимому, раскрывает тайну равви Гелеба. Он, как мне показалось, сам решился намекнуть на это. Однажды мы спросили его, был ли он в Иерусалиме? Каждый пацан мечтал когда-нибудь побывать на земле обетованной, особенно в Иерусалиме у Стены Плача. Раввин Пазель говорил, что стоит только подойти на четыре шага к Стене Плача, как все грехи человека исчезнут сами собой, он очистится и будет достоин вечной жизни после прихода Мессии и страшного суда.
   Мы, как обычно, сидели в полумраке его дома без стёкол в окнах, в продуваемой ветром комнате, прислонившись прямо к стенам, так как никакой мебели в доме не было. Гелеб тоже сидел у одной из стен на единственной маленькой лавочке и медленно вёл свои длинные и завораживающие рассказы. Обычно мы дети просили его рассказать о чём-нибудь или задавали какие-то вопросы. Он начинал отвечать, и ответ превращался в красивую древнюю историю или притчу. Удивительно, но он наизусть знал Тору, пророков больших и малых и многое-многое другое, хотя книг или свитков у него тоже никто не видел.
    И вот однажды мы спросили его, был ли он в Иерусалиме. Сначала он необычно долго молчал, так что нам показалось, что он уснул или не услышал наш вопрос. Оська снова повторил погромче:
- Рав Гелеб, Вы были когда-нибудь в Иерусалиме?
- Был? Да, был. И не только был, но долго жил там, до того самого ДНЯ.
Он снова сделал длинную паузу. Чувствовалось, что вспоминать ему об этом нелегко. Что-то тягостное в этом было, что-то случилось в тот самый День? Он снова помолчал, но уже никто не решился прервать эту паузу. При этом молчании он сначала сидел, опустив голову вниз, как глубоко кающийся грешник. Затем он поднял лицо, глаза его были устремлены вдаль. Причём всегда казалось, что он видит всё, о чём рассказывает, наяву. Во время своих рассказов он иногда даже показывал куда-то рукой, или делал движения телом. Так, как будто всё происходило сейчас. И перед нашим воспалённым детским воображением вставало всё, о чём он рассказывал так подробно и живописно, вставало так реально, что комната пустого дома наполнялась фигурами людей, животных, иногда даже ангелов и демонов. Стены его часто раскрывались перед нашим мысленным взором, и мы оказывались где-то на рыночной площади далёкого восточного города или среди величественной пустыни, возле пирамид или стен крепости. Порой мы плыли с равви Гелебом на корабле по океану, попадая в жуткие штормы и передряги, в самую середину страшной сечи или под шквальный пушечный огонь неприятеля. Он обладал потрясающим даром рассказчика. Никто из детей, даже самых вредных, озорных и подвижных, как ртуть, не шелохнулся во время его рассказов. Мы были как загипнотизированные. Уже значительно позже, когда  я попадал в кино и театры на лучшие спектакли лучших мировых трупп, на гениальные фильмы выдающихся режиссёров, то всё равно ничто не могло сравниться с тем завораживающим эффектом присутствия и участия, который подарил нам в глубоком детстве в этом маленьком полуразвалившемся пустом домике рав Гелеб.
  Но вернусь к его тогдашнему рассказу.
- Мой отец был торговцем, - продолжил рав Гелеб, - в Иерусалиме. Он держал посудную лавку, которая находилась на улице, ведущей от дворца Ирода к воротам, выходившим на лобное место, место казней, Голгофу. Мимо нашей лавки часто проводили осуждённых. Нередко любопытным мальчишкой я сам следовал за толпой, чтобы посмотреть на расправу, на казнь. Потом, подросши, сам участвовал в побитии людей камнями...
Он снова замолчал. Видно, что этот рассказ был очень неприятным для него воспоминанием.
- Я был глуп. Мне казалось, что участие в такой всенародной казни является моим гражданским долгом. Расправляться с вероотступниками, как велел нам Закон, было даже немного весело. Жалкий осужденный обычно стоял посреди невидимого круга и не пытался никуда бежать (хотя изредка бывало и по-иному). Чаще всего они даже и не молили о пощаде. А мы брали камни и старались попасть как можно точнее. В душе и теле поднималось какое-то злое и весёлое возбуждение, как бывает у охотников за затравленной дичью. Каждое удачное попадание сопровождалось восторженным криком толпы, а это возбуждало ещё сильнее. Мы швыряли камни прицельно и сильно. Человек закрывался руками, качаясь под первыми ударами, затем падал на колени, пытаясь куда-то ползти. Но всюду его встречали камни и возбуждённые крики толпы. Кровь текла по его голове. Вид крови сначала пугал меня, но потом я привык к нему, и это даже как-то подогревало мой энтузиазм. Мне почему-то представлялось это жертвоприношением Богу, чем больше крови, тем лучше совершена жертва.
Дыхание Гелеба при этих словах было тяжёлым и прерывистым, чего обычно не бывало раньше никогда. Нам передался его трепет и ощущение мерзости за те давние дела, о которых он рассказывал. Каждому казалось, что и он причастен к этому швырянию камней в полуживых окровавленных людей, жалких, бессмысленно ползающих среди обступившей их толпы.
 Стало даже казаться, что руки наши в крови и земле, в жуткой грязи из этой страшной смеси. Кто-то рядом стал потихоньку тереть ладошки и я поймал себя на мысли, что хочу сделать тоже самое.
- Потом обычно человек падал совсем навзничь и через некоторое время переставал шевелиться. Тогда специально назначенные люди подходили и проверяли, жив он или уже мёртв. Если был жив, то добивали его камнями по голове. Труп часто оставляли непогребённым, на съедение псам, но иногда уносили, иногда позже его тайно забирали родственники, хоть это было не положено, но на это нередко закрывали глаза. А мы, расходясь, обсуждали, кто первым попал в него, у кого бросания были точнее, сколько раз он получил от нас по заслугам. В сердце чувствовалось злобное торжество и особое ощущение единения народа через эту кровь и общую казнь.
 Закон был исполнен, мы были чисты перед Богом, как считали тогда, и это даже порождало ощущение прибавления в нас святости. Были некоторые люди, тайно пытавшиеся уклониться от участия в таких казнях, но тогда раввин вынужден был ставить их впереди всех рядов и давать им в руку увесистый камень. Все следили, чтобы он кинул и попал, иначе ему самому было бы несдобровать. Такие обычаи царили в нашем народе в ту древнюю эпоху. Но такие обычаи, отличавшиеся только способами мучения и умерщвления людей, царили тогда у всех народов. Это было время ожесточённых нравов и сердец. Вам повезло дети, что вы живёте совсем в другую эпоху.
 Он остановился и оглядел нас с какой-то особой отеческой надеждой, как будто говоря, но вы-то не будете так жестоки? Было ощущение в это короткое мгновение, что мы сначала смутились, но потом мы приободрились и как будто дали перед ним священную молчаливую клятву, что никогда не будем соучаствовать в подобном, не только убийстве, но даже и публичном жестоком осуждении других людей.
 
- Я родился в Иерусалиме и прожил в нём около сорока пяти лет до того ДНЯ, – он снова остановился, – сорок четыре Пасхи встретил я в Иерусалиме. Отец передал мне во владение лавку, так как сам был уже стар и отошёл от дел. Приближалась сорок пятая Пасха. Как обычно множество народа накануне пришли в город из всей Иудеи и других отдалённых уголков. Торговля перед праздником всегда была бойкой. Мы продавали не только большие и малые глиняные кувшины, но и торговали водой. В ту сильную жару спрос на неё бывает повышенный. Но эта сорок пятая Пасха была особенной. К тому времени уже много лет Иудея была покорена римлянами. В городе стоял небольшой римский гарнизон. Во дворце Ирода поселился римский прокуратор, а наместником Рима в Иерусалиме был один их четырёх сыновей Ирода.
- Народ, как всегда, был возбуждён перед праздником. В то время даже поговаривали, что пришёл долгожданный Мессия, что он воскрешает людей (что-то рассказывали про умершего Лазаря из Вифании). Ждали, что Мессия станет царём нашего народа вместо ненавистного ставленника Рима из рода Иродов. Ждали, что Он освободит наш народ от жуткого и жестокого римского ига.
 И раньше нередко такие слухи ходили среди народа, но в этот раз всё было похоже на какое-то поголовное сумасшествие. Ходили возбуждённые толпы, в которых говорили полунамёками, что вот уже пришло время, что на этот раз всё исполнится. Тихо пели псалмы. Очень смелые намекали, что всё готово к восстанию, что Пасха (освобождение, исход из плена) будет в этот раз не символической, а самой настоящей. Я, как честный торговец, был лоялен к правящей власти, я не хотел участвовать ни в каких заговорах, хотя тайный налог на оружие пришлось платить и мне. Не подчинись я, несдобровать было бы мне от зелотов.
 Я знал, что в этот раз готовят действительно что-то особенное, так как тайный налог повысили накануне в несколько раз. Но я, как и большинство, хотел восстания, хоть и боялся его. Мне было что терять. Торговля моя шла хорошо и накопилось немалое богатство. Да, в случае поражения восстания речь бы шла не о лишении богатства, а о лишении головы или родины, ведь тогда господствовал обычай переселять восставшие народы (точнее, оставшуюся после их истребления часть) в другие далёкие и чужие им земли, чтобы лишить их корней и силы. Но ненависть к римлянам была сильнее страха. А когда народа собиралось много, то казалось, что мы можем и горы свернуть, а не только шеи этим наглым и гордым римлянам.
 В воздухе витало напряжённое ожидание не обычного праздника, а чего-то сверхъестественного, что перевернёт историю не только нашего народа, но всего мира. В те ночи не хотелось спать. Люди в темноте тихо переходили от дома к дому, похлопывали друг друга по плечам, ничего даже и не говоря, лишь тихо улыбаясь и молча оглядываясь, как бы кто не заметил этой их тайной улыбки. Конечно, шпионы римлян были повсюду, но они так и не могли толком ничего понять. Видимо они донесли общее настроение народа Пилату, и гарнизон римлян был усилен одной когортой, но усиление гарнизона накануне праздника было делом обычным. Вроде бы Рим не чувствовал ничего слишком уж особенного. Да и Пилат был хитрым политиком, придерживающимся тактики непровоцирования. Он старался без лишних поводов не тревожить и без того строптивых иудеев.
 И всё же накануне каким-то чудом римлянам удалось арестовать прибывшего в Иерусалим главу заговора Варраву. Говорят, у него нашли под одеждой оружие, что было запрещено под страхом смертной казни всем прибывающим на Пасху иудеям. Как он «прокололся»? Никто не мог сказать. Это привело к некоторому замешательству среди толп. Настроение изменилось к худшему. Тогда мало кто знал (кроме самой верхушки зелотов), кто такой Варрава на самом деле, но как-то настроение верхушки заговорщиков быстро передалось толпе, наполнявшей город. Обезглавить заговор накануне выступления! Это практически обрекало всю затею на крах. Без сильного и авторитетного вождя, каким все зелоты беспрекословно признавали Варраву, чёткого и единого руководства, которое было необходимо для победы, восстание просто не состоялось бы.
 Но вдруг, в последнюю субботу пред Пасхой, возник и разнёсся с быстротою молнии слух, что грядёт Мессия, что Он и возглавит иудейскую армию восставших. Снова поднялось возбуждение. Снова не хотелось спать, не давало напряжённое и радостное предвкушение чего-то великого и жуткого. Народ был похож на огромную массу заговорщиков, говорящих полунамеками, понимающих полужесты и полуслова.
  Сам я там  не был, но слышал какой-то неясный гул у Восточных ворот в тот четверг. Потом прибежал сосед-скорняк и, захлебываясь, тихим шепотом стал рассказывать, что сейчас через Восточные ворота въехал Мессия, что народ приветствовал Его как своего царя, что ждали реакции Пилата, но тот почему-то никак не среагировал на явное неповиновение толпы, объявившей против потомка Ирода, против ставленника Рима, своего царя. Скорняк сказал, что сейчас народ собрался вокруг Мессии на площади и слушает Его речь. Не хочешь ли ты послушать? Но я уклончиво ответил, что, мол, торговля идёт как никогда, и мне не хочется терять время и прибыль. Тогда он ушёл один и через пару часов вернулся, но вернулся каким-то совсем не таким. Его радостное возбуждение пропало. Я почти кинулся к нему узнать, что там произошло. Он сначала махнул рукой и погрузился в долгое молчание. Я не мог вытянуть из него ни слова. После я увидел и других, вернувшихся оттуда, с площади. Это были совсем иные люди. Понурые, озлобленные, усталые. От вчерашнего возбуждения как бы и не осталось следа. Наконец, к вечеру скорняк разговорился.
 Он сказал, что видно это вовсе не Мессия. Все ожидали от Него воинственной речи, призывающей сбросить позорное и жестокое римское владычество. Вместо этого Он стал говорить, что худое и гибельное дело задумали иудеи, что только страдания и смерть принесёт оно народу. Что и город может быть разрушен, и храм. Кто-то крикнул: «Он римский шпион! Провокатор!». Чуть было не закидали Его камнями тут же, но ворота  гарнизона распахнулись, видимо как запоздалая реакция римлян, и оттуда выехал конный отряд  с криками: «Разойтись!». Народ стал разбегаться. Кое-кому перепало бичами. И «мессия» куда-то тоже пропал. После этого все поняли, что он и верно римский шпион. 
  Потянулись напряжённые дни перед праздником. Что-то тягостное висело над всем городом. Что-то нехорошее готовилось и подступало. Народ всё прибывал. Уже вокруг города установили много палаток. Римляне снова усилили гарнизон ещё одной манипулой.  Всё шло как-то не так. Была и озлобленность, совершенно чуждая этому предпраздничному настроению, и разочарование, и какой-то разброд. Заговорщические поползновения поутихли, но не прекратились совсем. И всё же стало ясным, что в этот раз ничего не удастся, придётся ждать другого удобного случая. Варрава по-прежнему был под арестом. Его скоро могли казнить. Однако накануне праздника обычно римляне миловали одного из преступников. Была надежда на это. Слава Богу, римляне так и не заподозрили, кто он такой, а то расправа была бы немедленной и жестокой. Он прикинулся обычным грабителем, который приготовил оружие для разбоя. За такое хотя тоже полагалась смерть, но в этом римляне не видели ничего угрожающего для них.
   С раннего утра в пятницу от палатки к палатке переходили вестники и передавали одно: лжемессия арестован этой ночью Каиафой и передан римскому прокуратору. Отдавали наказ:  на площади требовать освобождение Варравы, а этого лжемессию на крест!
Я не ходил днём на площадь, когда Пилат там творил свой суд. Но новости разносились по городу быстрее ветра. Пилат, говорили, захотел отпустить лжемессию, но народ настоял на Варраве, а этого скоро поведут на казнь.
 
   Я встал у лавки и на всякий случай убрал товар с широкого прилавка, приделанного в тени к стене дома. Я знал, что преступника на казнь поведут по нашей улице, и тогда мой хрупкий товар может пострадать. Примерно к четвёртой страже стали слышны трубы и отдалённые крики. Перед процессией всегда шло несколько трубачей, дающих знать о её приближении всему городу. Они трубили, а затем кричали: «Дорогу!». Наконец  я увидел, как из-за поворота показалась небольшая толпа, они быстро прижались к стенам, после вышли трубачи, за ними шёл вооруженный копьями ряд римских солдат. Впереди на белом коне двигался сотник.  Статный, мощный он казался воплощением самой карающей руки правосудия.
 После сотника вели осуждённого. Двое солдат с бичами по сторонам подгоняли его изредка ударами. На спине у него был огромный деревянный крест. Беднягу уже качало от изнеможения, голова его была склонена вниз, волосы, мокрые от пота, завешивали лицо. Когда, наконец, он поравнялся с моим прилавком, то тихо, не поднимая головы, попросил остановиться и присесть. У меня ни на минуту не возникло жалости к нему. Сердце моё было исполнено презрением и даже злобой, как к тем, кого мы нередко побивали камнями. Когда он хотел было присесть на мой прилавок, я толкнул его и, резко взмахнув руками, прокричал: «Тут место для товара, пшёл прочь!». Но и этого мне показалось мало, чёрт дёрнул меня добавить для смеха несколько слов: «Приходи в другой раз, я с удовольствием приму тебя!». Эти слова я прокричал громко, так как рассчитывал на реакцию толпы. И она не замедлила проявиться: толпа громко заржала, так как они ДУМАЛИ, ЧТО ОН НИКОГДА УЖЕ СЮДА НЕ ВЕРНЕТСЯ! И тут свершилось то, что перевернуло всю мою жизнь. Он поднял лицо и медленно посмотрел на меня.
      В первое мгновение я увидел только лицо и глаза человека, обречённого на смертную муку, но Он посмотрел мне прямо в глаза долгим взглядом. На самом деле это длилось секунд 5-6, а мне показалось... Его взгляд начал проникать в меня глубже и глубже. Быстро, стремительно этот взгляд высматривал во мне что-то очень сокровенное, очень глубинное. Он приникал в такие недра моей сущности, куда, как кажется, не могут заглянуть даже самые могущественные существа вселенной, ни ангелы, ни демоны, а только Сам Господь Бог. И душа моя сначала бежала от него, кидалась внутри из стороны в сторону, искала уголок, чтобы скрыться от этого «страшного» взгляда, металась как затравленный зверёк и не находила убежища. Наконец, взгляд этот настиг мою душу. Она «встала», обмерла и, вся дрожа, поняла свои глаза на Него. И, о чудо! Взгляд этот вовсе не был страшен. Он протянул ей что-то тёплое, во что она завернулась от обнимавшего её страха и холода. Ей стало сначала просто тепло. Всё внутри меня наполнилось светом и огнём... музыкой, восторгом, счастьем и упоением... ОНА, ДУША МОЯ, КАКИМ-ТО НАИТИЕМ, КАКИМ-ТО ЧУДОМ УЗНАЛА ЕГО! Грудь моя остановилась на вздохе и не могла двигаться дальше. Я смотрел на Него восторженными глазами.
  А Он посмотрел на меня взглядом, из которого просто изливалось вселенское спокойствие. В первое мгновение я, с широко раскрытыми зрачками даже отпрянул от неожиданности, так не вязалась моя озлобленность и высокомерие с этим взглядом. Меня слегка затрясло, но вспышка тряски прошла почти мгновенно под этим взглядом. В меня начало переливаться Его тёплое спокойствие, наполняя какой-то странной мягкостью и светом всё внутри. Даже ноги у меня стали предательски подгибаться. Казалось, что этот взгляд длится вечность.
  Медленно тихим голосом Он спросил: «Ты и вправду хочешь, чтобы Я снова вернулся?». У меня отнялся язык, и я только смог кивнуть в ответ. «И будешь ждать?» - я с трудом выдавил из себя: «Конечно.» (мне уже сейчас хотелось крикнуть: «Не уходи!»). «Что ж, ты сам выбрал свою судьбу. Ты дождёшься здесь, в этом мире, Моего второго пришествия, Агасфер». Я вздрогнул, ибо Он точно назвал моё имя. 
   Пока мы разговаривали, солдаты выхватили из толпы крепкого мужчину, взвалили на него крест, и процессия двинулась дальше. Он уходил, распрямившись, спокойно и царственно, а я не мог оторвать взгляда от удаляющейся фигуры.
 С тех пор я жду Его...

   Он окончил рассказ. А мы не двигались с места и даже не могли задать вопрос. Казалось, мы все смотрели вслед удаляющейся фигуре ИДУЩЕГО НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ.
   На улице была уже страшная темень. Он отправил нас по домам, благословив на дорогу: «Да сбережёт вас Бог и казнённый!».
   На следующий день он исчез из нашего города. Больше его не видел никто. Мы ещё изредка собирались с ребятами в доме, но не бегали и не кричали там, а только рассказывали друг другу таинственные, иногда страшные истории. Через короткое время заброшенный дом сгорел. Говорили, что его поджег рав Пазель. Очень может быть, что ВСЁ ТАК И БЫЛО...