Каверна. Часть вторая. Глава 9

В середине июня, гуляя по территории института, я заметил, что у большой лужи сидят селезень и кряква. Около месяца я наблюдал за ними и все удивлялся, почему они не летят в парк, на пруд, ведь это совсем близко? Там много их сородичей. Но, может быть, этого они и не хотят. Там надо выживать, выдерживать жесткую конкуренцию. А тут живут парой по соседству с голубями и воронами, и счастливы.
Наслаждаются тишиной, спокойствием в обществе друг друга, сидят рядышком, ходят гуськом, поласкают клювики в луже. А может быть, один из них болен и решил уединиться, пережить хворь, а второй, как верный друг или подруга, поддерживает в трудную минуту и разделяет отречение от благ пруда. Или они инакомыслящие, изгои, и нашли свой островок существования.   

Мои размышления прервал звонок мобильника. Я ответил и услышал голос Иры, сразу не поверил и смысл слов доходил с опозданием. Но Ира говорила со мной так же реально, как пропадала все это время.

- Ты можешь обижаться и злиться на меня. Это твое право, - уверено, без малейшего смущения проговорила она. - Я не хочу оправдываться. Приеду и все объясню. Я взяла билет на поезд. Двадцатого буду в Москве. Устроюсь на квартире и сразу к тебе. Ты на какой станции находишься?
- На Новослободской, - машинально произнес я.
- На Новослободской, - повторила она. – Хорошо… Поезд приходит утром на Казанский вокзал, на Комсомольской площади… это в нескольких остановках метро, совсем рядом.
- Или на Менделеевской, - добавил я, как во сне.
- Что тебе привезти?.. Ладно, сама посмотрю что-нибудь. До встречи, сифошка, я тебя люблю и очень соскучилась. Пока.

Я был контужен её внезапным, бесцеремонным появлением, как разорвавшимся рядом противопехотным снарядом. Не стал ничего выговаривать, просто сложил руки, ноги и покорно поплыл по течению. Проявления обиды, говорило бы о привязанности, я не мог дать ей такой козырь. Послать её… порвать окончательно не смог бы по вопросам убеждений, я в принципе не отталкивал никогда людей, тем более женщин. К тому же, считал выезд в Москву полезным для неё. У себя в Тереке она ничем не занимается по причине тотальной безработицы, только грызет семечки, пьет пиво и участвует в распространении слухов и интриг, одним словом, медленно, но верно деградирует. А в Москве, при желании, может реализоваться даже такая Патрикеевна, как она.

В субботу я затеял уборку палаты. Я всегда убирался на выходные, мыл полы, протирал пыль. Тяжелобольных у нас не было и мои сопалатники разъезжались по домам. Они лежали, как в гостях, дожидаясь пятницы. Я же находился здесь постоянно, невзирая на выходные и праздники, и не мог равнодушно смотреть на бардак – следствие проживание шести человек.

Под конец недели клубы пыли собирались под креслами и кроватями, и стоило махнуть веником, как они оживали и уползали в самые дальние углы. Веник жил в соседнем тамбуре, в таком же, как у нас, только через женскую палату. В нашем тамбуре жила швабра и тряпка, и когда веник приходил в гости, они радовались и стояли рядышком, облокотившись о стену. Веник мог пройти по полу два рейда и за спиной обнаружить большой клок мусора, как партизан, неизвестно откуда свалившийся. Черные блямбы раздавленных жвачек, припечатанные к полу, как сургучовые печати, собиравшие на себя грязь, вообще не поддавались венику. Они не поддавались даже швабре и тряпке, и тогда на помощь приходил хозяйственный нож. Он ожесточенно и беспощадно отскабливал блямбы от пола, и то, что осталось, затирала тряпка.

Затем веник прощался с совком, который был, по-моему, иммигрантом из сестринского кабинета, махал полой швабре и тряпке, и возвращался в свой тамбур. Швабра и тряпка клались на прежнее место, под раковину, и засыпали до следующих выходных. Стулья и кресла расставлялись по местам, и палата благодарно улыбалась.

В хирургии в палатах полы мыли, там уборщица была положена по штату. Тут же убирали только коридор, а чистота в палатах была предоставлена самосознанию квартирантов, которые, как известно, в нём ограниченны и отлынивают от работы при любом удобном случае. Проще, да и нервы целее будут, самому, когда никого нет, навести порядок в доме. Мухаммед говорил: «Мой дом там, где пристал мой верблюд». По этому принципу, мой дом был там, где пристал я сам. Сейчас я пристал в шестиместной палате второй терапии института фтизиопульмонологии и здесь находился мой дом, в котором предстояло принимать гостей, а конкретно, гостью.          

Ира позвонила примерно в районе обеда, она была уже на Новослободской улице и спрашивала, как пройти к больнице. Я объяснил куда идти, как мог, сориентировал на местности.

Через полчаса она снова позвонила и сказала, что сидит на лавочке у главного входа в терапевтический корпус. Я спустился, прошел через турникет вахты и вышел во двор. Молодая июньская зелень перешептывалась с легким ветром, игравшим на огромной арфе солнечных лучей. Проезжающий трамвай позванивал… и от этой музыки становилось тепло и уютно, как на картине «Московский дворик».

Увидев меня, Ира встала и пошла навстречу. Состоялась встреча двух любящих и разлученных сердец, с поцелуями и объятиями, но как-то сдержано и суховато с моей стороны. Она целовала меня и целовала, при этом приговаривая: «Ух-ух-ух, уф-уф-уф!» Я взял её под руку, подвел к лавочке, мы присели.

Было как-то удивительно и смешно видеть Иру в Москве, что-то необычайно-комичное было в том, что она все-таки приехала. Я смотрел и не мог наглядеться, не мог поверить, что это она.

Ира была в салатной кофте и в легких летних брюках желтого цвета, на ногах желтые босоножки, на плече белая сумочка, которую она постоянно поправляла. Да, это была она, никто кроме неё не мог так безвкусно одеваться и нелепо выглядеть. Она смотрела на меня большими красивыми глазами довольно и немного насторожено, как нашкодившая девочка смотрит на строгого отца, не зная, попадет ей или нет.

- Где же ты пропадала? – не смог я удержаться. - Я подумал, ты замуж вышла.
- Да, замуж вышла… - усмехнулась Ира. - Я в больнице лежала.
- Почему? – удивился я.

Такого ответа я не ожидал, честно говоря. Ведь она больше года из больниц не вылизала. Сколько ж можно? 

- Отравление, острый приступ панкреатита, - показала она в район солнечного сплетения. - Мне живот промывали от желчи, капали, уколы делали.
- А чем ты отравилась? Знаешь же, что у тебя все брюхо резанное, должна понимать, быть аккуратней… что ты могла съесть?
- Я алкоголем отравилась, - сказала Ира потупившись.
- Ты что, опять бухала?.. Да? Что молчишь?
- Я отъезд отмечала, что еду к тебе. Потом мама билет порвала. И я в больницу попала, полтора месяца там пролежала.
- А позвонить не судьба? Что я только не передумал.
- Мне было стыдно, - виновато проговорила она. - Я не хотела позориться, тебе звонить.
- Ты лучше бы раньше об этом думала, перед тем как бухать.
- Я же не знала, что так получиться. Мне было так плохо без тебя. Я не знала, что с собой поделать? Ты уехал, и настала такая таска, такая пустота… Я чуть с ума не сошла. Не могла к тебе приехать. Не было возможности, денег, поэтому и пила с горя.
- Значит, на выпивку деньги находила?
- Да какие там деньги? Пила дешевую паленку по двадцать рублей.   
- Поэтому и отравилась, - ответил я за неё. - Ну нельзя же так. Надо быть сильной. Слезами горю не поможешь. Если б хотела приехать, искала бы варианты, возможности, а не бухала бы, как последняя алкоголичка. И потом, что горевать? Я же не навсегда уехал. Вообще, ты какая-то сумасшедшая, - заключил я, покрутив пальцем у виска. - Все это время передо мной стояли твои заплаканные глаза.
- Ты не знаешь, что я тогда пережила. Что я чувствовала… - Ира покачала головой своим воспоминаниям. - Я хотела побежать за поездом. Хотела кричать. Сердце разрывалось напополам. Никто б меня не понял в тот момент.    

Мы посидели немного, и я повел её в палату. Был день посещений, поэтому нас без лишних вопросов пропустили в отделение, в котором была гробовая тишина. Лишь какой-то парень сидел в дальнем углу на кушетке и тихо разговаривал по мобильнику. Я попросил Иру посидеть, пока закончу уборку.

Пока я наводил последние штрихи марафета, Ира обвела заинтересованным взглядом палату, полезла, взяла мою большую тетрадь с тумбочки, раскрыла и принялась читать. Я успел прибрать стол, заварить чай, когда она прервала чтение и с претензией спросила:
- А кто такая Анька?
При этом схватила мой мобильник и начала просматривать звонки и сообщения. Не найдя ничего подозрительного, откинула мобильник на покрывало рядом с собой. 

Я понял, что она прочитала черновик плебея, и спокойно ответил:
- Да, это одна тут…
- Где она? – встала Ира, чтобы прямо сейчас же отправиться посмотреть на эту Аньку.
- Ты что? – удивился я такой реакции. – Успокойся! Во-первых, эта Анька никто. Во-вторых, она лежит в хирургии, а это вообще в другом корпусе. И потом, что ты так реагируешь? Я просто написал рассказ.
- Да-а, рассказ… ты мне тут изменял, - обижено, чуть не плача проговорила она. – Испортил все настроение. Я к нему ехала, а он… 
- Не ной опять. Я не клялся тебе в верности. И лучше на себя посмотри, пропала на два месяца – ни слуха, ни духа. Что ты там все это время делала - откуда я знаю? Сейчас ты можешь, что угодно рассказывать – в больнице лежала и тому подобное.
- Дурак!
- И потом, кто-то обещал, что не будет ревновать. Говорил: «Пройду и не замечу». Ладно, хватит, - подошел я к ней, поцеловал и потянул за руки. – Садись пить чай.

Только в этот момент почувствовал, как от неё неприятно пахнет поездом.

- Ты прямо с вокзала сюда приехала?
- Нет, я поехала на квартиру, где буду жить. Это на Петровско-Разумовской. Положила вещи, поговорила с девочками, которые там живут, и сразу приехала к тебе. Кстати, удобно, четыре остановки по этой же ветке без пересадок.
- Да, очень удобно, - согласился я. - Могла хотя бы принять душ с дороги.
- Мне было не до этого, - её лицо скривила гримаса нетерпения.
- И как там, на квартире?
- Нормально. Трехкомнатная квартира, мебель, стиральная машина, микроволновка, все есть. Нас там шесть девчонок, по две на комнату. Все здесь работают. Это мне сестра помогла, перед отъездом телефон в Москве дала, одна из девочек её подруга. Пока поживу там, работу найду, потом видно будет.
- И сколько это удовольствие стоит?
- По пять тысяч с носа. Тридцать квартплата и две тысячи коммунальные.
- Для начала неплохо, - сказал я. – Только ты настройся, первое время будет тяжело. Не все сразу… Но если ты способна преодолеть трудности, то в Москве можно деньги заработать, реализовать себя. Плохо, - призадумался я, - что у тебя никакого образования нет. Кем будешь работать?
- Устроюсь в «Азбуку вкуса» продавцом, или… Какая разница? Я из-за тебя приехала, мне главное с тобой быть. Остальное неважно.

Мы провели время в палате до вечера, и я пошел провожать гостью до метро. Показал кратчайший путь до станции Менделеевская и долго не мог заставить спуститься в подземку.

- Позвони или напиши, когда доедешь, - сказал я, и проследил, как она спускалась по ступенькам, постоянно оборачиваясь, пока мельканье желтых брюк не поглотила толпа. 

Вспомнились наши расставания в Нальчике. Все повторялось - я, она… Только масштаб был другой: огромный мегаполис, величие зданий, лавина людей, поток машин, и среди всего этого её глаза, глядящие с надеждой, ищущие только меня, живущие для меня.

Я вернулся в растроганных чувствах. Прибрался после нас в палате и попытался удалить следы пребывания женщины.

Много позже я обнаружил в своей рабочей тетради, на последней странице надпись черным маркером.

«Тенгиз, я тебя очень сильно люблю и не могу без тебя жить. Я тебя убью, если ты мне изменишь или бросишь меня. Надеюсь, ты меня понял раз и навсегда. Я тебя никому не отдам, ты только мой. Я просто не смогу без тебя жить. Но ты мне делаешь иногда очень больно, потому что ругаешь меня, не ругай меня, пожалуйста, никогда.
                От Ирины. 15ч.57м. 20.06.2009г».

Через час она позвонила и сказала, что удачно добралась до квартиры, чтоб я не волновался. Что завтра с утра пойдет искать работу и потом позвонит. И еще, что забыла у меня на тумбочке сережки.

Уже поздним вечером она прислала сообщение:
«Честное слово я тебя больше не буду ревновать. Потому что тебе это не нравится. Даже если я буду ревновать – я этого никогда не покажу».   

На экране моего мобильника высветилась новая надпись: «сифошка».