Поэт без страха и упрёка - Илья Кормильцев

Илья Кормильцев без всяких скидок тот самый краеугольный камень, на котором покоится здание русского рока… Именно аллегоричная конкретика стихов текстовика группы Nautilus Pompilius обеспечила этому зданию основательность и устойчивость. Да, оно высилось и возвышалось за счёт невероятных по своей былиной русской силе песен Александра Башлачёва, эстетской вычурности поэзии Бориса Гребенщикова, питающейся соками «Серебряного века», пронзительной гражданственности текстов Егора Летова, философичной лирики Макаревича-Романова-Никольского. Но никогда бы это здание не стало бы столь непоколебимым, если бы ни космологическое проникновение в человеческую душу практически каждой строчки стихов Ильи Кормильцева.

При всей разносторонности личности Ильи, о чём было уже много раз сказано – он и химик, он и лингвист-переводчик-полиглот, он и издатель самой одиозной литературы, он и критик-эссеист со своим совершенно особым и нелицеприятным взглядом на всё происходящее. Но всё же изначально – он Поэт! Это его жизненно образующая ипостась. Он на мир смотрел глазами Поэта. И все его порой необъяснимые и даже шокирующие поступки – от опасных химических экспериментов в школе и отчаянных споров с коллегами-музыкантами до провокационных высказываний – всё это было проявлением его поэтического чутья. Чутья, наверное, даже слишком обострённого. Отчего и поэзия его потрясала своей откровенностью и бескомпромиссностью. В этом он был схож с животными, у которых обоняние в десятки раз сильнее, чем у человека, и которые – опять же в отличие от человека – всегда остаются самими собой, поскольку не способны лгать.

Его контркультурные высказывания (особенно в адрес русского рока) – это проявления его Гамлетовского стремления расшевелить человечество, пробудить от летаргического сна душевной лени и нелюбопытства. За каждой фразой Кормильцева читается шекспировское «Неладно что-то в датском королевстве».

Илья при всех его способностях и дарованиях не смог научиться одной очень востребованной в социуме науке – науке лгать, притворяться и приспосабливаться.  Собственно, это и было его характерной чертой, воспринимавшейся многими как агрессивность и неуживчивость. Но он не мог быть другим. И его стихи не могли быть другими. «Каждый пишет, как он дышит…»

И всё-таки даже при всей его безапелляционности (как говорил дедушка уральского рока Александр Пантыкин: «Он считал свои тексты гениальными, а себя — последней инстанцией»), Илья, конечно же,  был способен проникнуться чувствами близких ему людей. Особенно тех, с кем его связывало совместное творчество. Хотя… только до определённого момента.

Его работу с группой «Урфин Джюс» можно рассматривать как пробу пера. Тогда он пытался наполнить музыку теми образами и идеями, которые, как казалось ему, близки Пантыкину. Не всегда это получалось. Но всё же альбом «Пятнадцать» стал вершиной их союза – довольно мучительного, нужно признать. Альбом «Жизнь в стиле Heavy Metal» создавался уже как бы на излёте сотрудничества, оттого получился вымученным. Сам Кормильцев говорил, что этот альбом не стоили вообще записывать. И понятно почему: его тексты отчасти теряли остроту его мысли после корректировок коллегами по группе.

Вторым этапом для Ильи Кормильцева как рок-поэта стала работа с группой «Наутилус Помпилиус». Вот это уже был брак, заключённый на небесах. Отличные запоминающиеся мелодии Славы Бутусова и невероятные по мощности идей и фактурности образов тексты Ильи Кормильцева. В тот период Илья уже мог позволить себе всё – всё, что у него накипело на душе и накопилось в памяти.
То, что группа Nautilus Pompilius стала сенсацией для всего Советского Союза – в этом огромная, едва ли не решающая заслуга Кормильцева. Нау стал не просто сверх-популярной группой страны, но явлением в рок-музыке вообще, пусть даже только в русскоязычном варианте.

То, что от полуабстрактных и квази-философских текстов «Урфин Джюса» Кормильцев перешёл к формам совершенно новым для него и для русского рока вообще в какой-то мере виновато «ленинградское вторжение» в город Свердловск. Точнее в умы юных рокеров столицы Урала. Илья говорил так: «При всей моей симпатии к Саше Пантыкину мне никогда не нравилась “пантыкинская школа”. Я всегда предпочитал музыку Майка Науменко, которая делается просто, и где нет технократизма и исхищренной нотной структуры». Питерцы Цой, Науменко, Гребенщиков плюс уфимец Шевчук – именно их музыкальное мышление проецировалось на поэтическое вдохновение Кормильцева, которое рождало нечто неожиданно новаторское при соприкосновении с музыкой Бутусова.

Возможно, Кормильцев не столько опередил время, сколько отстал от него. Но не в плане поэтического искусства, а в отношении именно творческого взаимопроникновения.  Как ни странно, но по настроению к его стихам ближе всего песни Александра Градского, которые тот писал в 70-х. Прежде всего, это альбомы «Размышления шута» с группой «Скоморохи» и «Русские песни», а также практически все его невероятные сюиты на стихи таких поэтов, как Саша Чёрный, Поль Элюар, Николай Рубцов. Эти песни полны той экспрессии, которой Илье Кормильцеву было не занимать. Естественно, это другая поэзия, но ощущения те же – невыразимая неизгладимая боль существования и при этом всё же невыносимая лёгкость бытия.  Жаль, что судьба не свела Градского и Кормильцева – их творческий союз мог стать абсолютной вершиной русского рока! Своего рода апогеем, в котором бы слилось всё – и совершенство музыкальное, и поэтический нерв.