Ссадина

ССАДИНА
.
      С благодарностью г-же М. Перье



Мадам Жюль скончалась тихо. Просто не проснулась жарким июльским утром ровно четыре года назад. Месье Жюль почти привык к одиночеству. Он давно убрал с комода две фотографии. Эти два мгновения из их жизни в деревянных рамках были  как корочка на сбитой и ещё не зажившей коленке в детстве. Помните? Все время хотелось расчесать и оторвать её. И каждый раз когда он начинал осторожно отковыривать с краешка, из- под запекшейся корочки появлялась капля крови... И боль и наслаждение... 

На первой, черно-белой фотографии - День свадьбы. Она - вся воздушная, прозрачная, за секунду до поцелуя. Он - гордый и нежный. И оба восторженно счастливые. На второй - они на палубе круизного корабля шампанским отмечают половину столетия совместной жизни... Оба счастливые тем самым черно-белым счастьем с первой фотографии.

Четыре года достаточный срок, чтобы перестать расковыривать рану. Но он так и не смог остановиться окончательно. Да, фотографии с комода исчезли в ящике стола. Но в гостинной оставалась лежать на кресле брошенная по возвращению из круиза дорогущая сумка Луи Виттон, которую он подарил ей на юбилей. Казалось сейчас она войдет, подхватит её в поисках помады и... И тут каждый раз появлялась капля крови на сбитой коленке. 


Июльская жара соблазняла  сиестой. Месье Жуль прошелся по дому, проверив, не осталось ли открытых ставень. Всё было в порядке. Солнцу и жаре вход в дом преграждали массивные деревянные створки. 

Он растянулся на кровати с томиком Флобера, но читать не стал. Воспоминания закрыли ему глаза, погружая в липкую дневную дремоту.
Цикады орали, как тысяча пожарных сигнализаций и никак не давали окончательно провалиться в сон. Лязг крючка и медленный скрип петель ставень в гостинной вернули месье Жюля в дом. 

"Воры. Полуденные воры" - Он был абсолютно в этом убеждён. С самого  начала мая в деревнях и поселках побережья то тут, то там обносили дома стариков именно во время сиесты. Но поймать наглеца или наглецов до сих пор не удавалось. Полиция даже и не думала стирать казённую обувь ради мелких воришек. 
А месье Жюль их ждал. Под кроватью лежала заряженная двустволка. Он тихонько встал, медленно вытащил ружьё, распрямился... Слабое сердце собрало остатки сил... 

Старик распахнул дверь. Неизвестно, кого он ожидал увидеть за дверью. Огромного верзилу или худощавого проныру в маске, но то что он увидел вызвало замешательство. Растерянно он смотрел, как две девчонки лет шестнадцати копались в раскрытых шкатулках, и  чуть подальше у окна стояла на стрёме ещё одна. Совсем пигалица. Лет двенадцати. С сумкой мадам Жюль в руках. Больше месье Жюль ничего не видел и не помнил. Он только услышал два выстрела и крики. 

На суде он продолжал настаивать, что не помнит, как стрелял. И то, что сам звонил в полицию и скорую, месье Жюль тоже вспомнить не смог. Он сидел на скамье подсудимых и продолжал повторять раз за разом: "Не помню, Ваша честь, не помню". Его не интересовал ни сам процесс, ни приговор. Он не видел ничего вокруг. Ни двух девиц на костылях, ни  сочувствующих соседей, ни журналистов. Месье Жуль, не отрываясь, смотрел на  сумку Луи Виттон в руках малолетней свидетельницы. 


________________
©Алан Пьер Мюллер.
Из сборника рассказов "Таксидермия"
Перевод А. Никаноров