Третье состояние

  Мне сорок четыре. Я тренер по боксу. Но для своих пацанов я прежде всего воспитатель. Сегодня я начал тренировку словами:

- Боксёр обязан быть джентльменом больше, чем какой-нибудь британский сэр. Потому, что он в отличие от остальных вооружён. Всегда. А какое главное оружие боксёра? Правильно, - интеллект. Бокс — это своего рода шахматы. Такие шахматы, в которых на обдумывание каждого хода у тебя только сотые доли секунды. Наша главная мышца — наш мозг. В том смысле, что он требует непрерывной тренировки.

Фразы словно сложены из булыжников. Но так лучше до мальчишек доходит. Так изо дня в день и за годом год из этих камешков должна вырасти гора. Ведь хороший спортсмен — это прежде всего яркая масштабная  личность. К чему это я? К тому, что сам-то тренер, то есть я, каким белым и пушистым должен быть? А каков я есть на самом деле?

Вот так живёшь себе довольный тем, что делаешь. Любуешься перед зеркалом тем, что видишь. И вдруг прилетает от Судьбы затрещина. А ты, такой, - ой! А почему мне? Что я сделал не так? А тебе Степан Степанович говорит: - Думай! Где-то ты, брат, круто согрешил. Или просто не той дорогой пошёл…


 Два месяца назад я проходил медкомиссию со своими ребятами. Для меня это была простая формальность. Я даже попросил врача-терапевта - своего близкого приятеля просто написать мне справку и не тратить время на глупые формальности. Он засмеялся в ответ и сказал: - «Ладно. Но дай я хоть послушаю тебя. Для проформы». Он послушал простым фонендоскопом лёгкие спереди. Потом как водится со спины. Стал слушать сердце. Поднял брови. Опустил. Снова поднял. Сказал: - «Дай-ка я тебе кардиограмму сделаю». После этого ему ещё и УЗИ понадобилось. Сел за стол, стал думать, нервно постукивая колпачком перевёрнутой авторучки о стол. Сидел нахмуренный. Мне это сразу не понравилось. "Что-то не так?" - спросил я. "Если бы что-то было не так, - это было бы очень-очень хорошо" - проворчал он. Мне показалось, что он в задумчивости несёт чепуху. Он позвонил кардиологу и вполне осмысленно добавил: - «Это было бы очень хорошо. А ну, пойдём со мной».

  Было детальное обследование. А потом череда ещё более детальных. И все они подтвердили то, во что поверить было невозможно. Одна стенка моей сердечной мышцы стала тонкой. Как папиросная бумага. В таком состоянии сердце не должно работать. Оно не может выдержать даже обычных нагрузок. А я регулярно бегаю, делаю множество упражнений. Но как же такое могло произойти? Я вспомнил, что несколько лет получал справки формально и не проходил настоящего обследования. Когда, в какой момент и по какой причине начался этот процесс? Удастся ли это выяснить? А ведь у меня всегда было отменное здоровье. Выносливость и тренированное сердце помогали мне обрести второе дыхание к заключительным раундам, когда противник подсаживается.

Друзья помогли мне записаться на приём к настоящему светилу - академику.
 Прочитав мою историю, посмотрев результаты исследований он сказал:

- Случай редкий. Нужна пересадка сердца. Но на это уйдёт несколько лет. Ваша задача как-то это время продержаться.

- Но ведь я не чувствую даже дискомфорта! Я вообще пока не узнал об этом, ощущал себя абсолютно здоровым...

- Это странно. Но это и нормально одновременно. Но теперь знайте, что вы можете умереть в любую секунду. Впрочем, риск можно снизить. И очень существенно. Во-первых, - не курить и не принимать алкоголь совершенно. Даже в микроскопических дозах. Даже квас и безалкогольное пиво. Это понятно?

- С куревом понятно. Я никогда не курил. А вот с алкоголем... Я ведь охотник. А на охоте без этого нельзя. Бывает холодно в мороз часами стоять на точке. Да и традиции свои есть. На первой крови выпить - это же святое!

-Про охоту забудьте. В принципе. Надолго. А пожалуй - навсегда. Вам не об этом теперь думать нужно. Впрочем, это самое лёгкое.

- А что ещё?

- Работать вам больше не придётся. Пока, во всяком случае. К этому будет сложно привыкнуть. Ну, и естественно - никакого секса.

  Я молчал, опешив. Но всё во мне кричало: - «Это кому нельзя секса? Мне? Да у меня жена любимая, подруга девятнадцатилетняя и тестостерон в два раза выше нормы!» А он всё продолжал свой длинный список ограничений: режим, диета, исключение стрессов. А я уже не разбирал его фраз и ничего не помнил из только что услышанного. Мне казалось, что жить больше незачем. Просто взять и нажраться прямо сегодня. Чтобы побыстрее всё закончилось. Я никогда не думал, что такое возможно. Вчера ты был полный сил и планов совершенно здоровый человек, а сегодня ты вроде бы уже почти не существуешь, хотя ты не попал в аварию и тебя ничего не беспокоит даже. Перебив его где-то на полуслове, я спросил:

- Но ведь должно же этому быть хоть какое-то объяснение?

- Должно, голубчик. Но наука пока на этот вопрос ответа не имеет. Могу сделать одно предположение. Но оно моё личное, а не как врача. Во всех необъяснимых случаях причина кроется как правило в голове у больного. Я имею в виду, что болезнь - есть следствие каких-то ваших внутренних противоречий или поведенческих проблем. У вас теперь будет много времени. Попробуйте разобраться - что вы в жизни сделали не так. Говоря упрощённо - где вы нагрешили так, что получили за это столь серьёзное наказание. Ведь если вы поймёте причину, вам легче будет этот грех искупить.

 
        Когда ты здоров, ты будто бы просто живёшь на земле. Словно на нулевой отметке. Тебя не радует то, что есть здесь и сейчас. Хочется бежать вперёд и карабкаться вверх. Будущее представляется лучшим, чем настоящее. Если ты потерял здоровье в результате травмы, несчастного случая или чёрт знает чего ещё, то ты переходишь в другое состояние. Начинаешь больше думать о прошлом. О том, как всё было прекрасно и на каком недосягаемо высоком уровне для тебя теперешнего ты существовал. Но я и представить не мог, что существует и третье состояние, - когда ты вроде бы здоров, но оказывается нет. Ты нездоров, просто не чувствуешь этого. И одновременно — наоборот. Ты смертельно болен, хотя чувствуешь себя абсолютно нормально.

        Находясь в этом третьем состоянии как в невесомости, не чувствуя под ногами опоры и утратив смысл смотреть в будущее, я блуждал мысленно как от забора до забора внутри прожитых своих сорока четырёх лет - от раннего детства с момента как стал себя помнить до дня сегодняшнего и обратно. Пытался отыскать грехи, за которые я мог быть так наказан. Найти те перепутья, точки бифуркации в судьбе, чтобы понять, почему я должен быть сейчас где-то в другом месте, а не здесь.

        Я стал привыкать к мысли, что могу перестать существовать в любой момент. Особенно странное ощущение испытываешь когда засыпаешь. Проваливаешься в сон и чувствуешь, что ещё секунда — и ты спишь. А проснёшься или нет? Какова вероятность, что проснёшься? Есть у тебя хотя бы пятьдесят процентов? Ведь болезнь прогрессирует, а это значит, что все твои предыдущие беспроблемные пробуждения тебе ничего не гарантируют. Тоска пробирает до мурашек. И ты остро как никогда ранее понимаешь: как же тебе дороги твоя жена и твои мальчишки. Как не хочется потерять навсегда любимую работу и много ещё кого и чего.


        В детстве у меня был друг Федя. Наши мамы рожали нас одновременно в одном роддоме и в одной родилке. Лежали в одной палате. Советовались друг с другом так как обе были неопытными мамочками. Не удивительно, что они подружились. А потом подружились и отцы. Только мы с Федькой были друзьями поневоле. Слишком уж мы были разные. Даже непонятно как такое возможно с точки зрения астрологии. Я — левша. Соответственно правополушарный. Гуманитарий. Любил рисовать. Он — правша. Технарь и математик. Я — холерик и экстраверт. Он — флегматик и интраверт. Я тощий и лопоухий. Он плотный, крепко сбитый с ушками как у борца.

        Я болтал без умолку, кричал высоким тонким голосом. Но не ябедничал никогда. Федя обладал низким басом и не разбазаривал его по пустякам. Зато любил нажаловаться при каждом удобном случае и обязательно шёпотом.

        Первый мой грех был весьма простительным — я воровал карандаши из детского сада. Я так любил рисовать и так много этим занимался, что они у меня быстро заканчивались. Мама не успевала мне их покупать, вот и приходилось пополнять запасы таким низким способом. Когда я пошёл в школу я однажды украл у отца деньги, чтобы купить краски. Это уже более серьёзный проступок, но не настолько, чтобы за это распять. А меня распяли, но по счастью, только морально.

  Все праздники наши семьи проводили за одним столом. И что за дурацкая привычка была у наших отцов? - Нас во время застолий заставляли бороться друг с другом. И не просто бороться. На нас делали ставки. Все прочие гости по-разному, а отцы всегда ставили "на своего". Кто проиграл, тот должен был выпить стакан водки без закуски. Каким-то странным образом выигрывал почти всегда мой отец. Я был тощий, но очень сухой и жилистый. Как только Федька не обхватывал меня, - а мне всегда удавалось выскользнуть. После чего я сжимал его шею своей левой рукой как тонким стальным тросом и сам превращался в тугую пружину, скручивая его и роняя на пол. Только взрослые могли разжать мой "мёртвый захват", чтобы растащить нас. Его батя, разочарованный в очередной раз, выпивая полный стакан водки, вместо закуски морщась кряхтел:

- Нет, Федька должен заниматься боксом. Пора подыскивать ему секцию. Вот он, - будущий чемпион мира, перед вами.

  И обращаясь к моему отцу добавлял:

- Ты знаешь, сколько зарабатывает Мейвезер? - и не дожидаясь ответа продолжал: - О то ж...

        Когда мы пошли в школу, Федька сразу стал лучшим в классе. Он с первого класса учился только на "отлично" уже тогда зная, кем он хочет стать в жизни. Он мечтал стать ученым и отдавался учёбе полностью. Мои родители тихо завидовали этому его качеству и почему-то решили, что я тоже должен стать таким. Но я не любил учиться. Я не хотел быть учёным. А кем я хочу быть я совершенно не знал и, похоже, даже знать не хотел.

Вскоре Федю отдали в секцию бокса. Его папа бредил мечтой о чемпионстве сына. И не напрасно - у него были незаурядные данные. Тренировался он больше всех своих ровесников. Через несколько лет он стал уже подающей большие надежды юной звездочкой бокса.

  Однажды в детском летнем лагере я познакомился на танцах с красивой девочкой. Мне было уже пятнадцать. Но за право ухаживать за ней мне пришлось драться. Такие встречи было принято назначать за полосой препятствий возле леса. Мой соперник пришёл туда с тремя секундантами. А я только с Федей. Я еле уговорил его. Хотя он нужен мне был только для моральной поддержки. Странно, но он вёл себя в тот момент так, что непонятно было на чей он стороне. Мне здорово досталось тогда и я проиграл "за явным преимуществом". Но девочка досталась мне. Потому, что она сама выбрала меня. А от поединка я не отказался, - стало быть заслужил своё право несмотря на проигрыш. Даже согласие на участие в драке вызывало уважение у пацанов.
 
Девочка моя по возрасту была ещё ребёнок — ей только что исполнилось двенадцать. Но внешностью и формами она была уже очаровательной девушкой. А внутренним своим развитием даже опережала меня. У неё была сестра-близняшка как две капли воды похожая на неё. Даже собственные родители иногда их путали. Я же их различал всегда. По мимике, по интонациям, по жестам. И лишь одна из сестёр меня влекла. Я втюрился в неё на полную катушку. Сёстры учились в художественном училище и мечтали поступить в Академию художеств. Тогда я вторично влюбился в искусство и живопись.

В сентябре после детского лагеря я пришёл в секцию бокса к Феде. Не для того, чтобы  стать боксёром, хотелось просто научиться постоять за себя. Мои родители совершенно не поддерживали моего увлечения рисованием. Даже кисти, краски и бумагу мне приходилось покупать украдкой. Но на занятия спортом они смотрели сквозь пальцы. В школе я учился нехотя и плохо - к большому неудовольствию отца и матери. Зато ринг стал для меня отдушиной, - местом, где можно не думать об учёбе на законных основаниях. Прошло совсем немного времени и у меня стало получаться не хуже, чем у Фёдора. А ещё через год на всех турнирах где он занимал второе место я стабильно был первым.

Мы с Федей плыли как две спички в ручейке. Хоть были противопоказаны друг другу. Я понимаю, какую досаду он испытывал, проигрывая мне турниры. Ведь для него бокс был судьбой, а для меня всего лишь увлечением. Но деться друг от друга нам пока что было некуда. Он стал ухаживать за сестрой моей подруги и влюбился в неё по уши. Хотя меня настораживало, что он не всегда различает сестёр.

Мы стали уже взрослыми. И скоро наши девушки смогут выйти за нас замуж и мы станем не просто друзьями, а родственниками. И так же как и раньше все праздники будем встречать за одним столом. Но произошло непредвиденное. Федина девушка, всегда отвечавшая ему взаимностью, вдруг приняла предложение своего одноклассника и вышла за него замуж. Фёдор горевал сильно, но недолго. Он стал ухаживать за моей почти уже невестой с такой страстью, что она не устояла и бросила меня. С ними обоими я порвал все отношения и вычеркнул их из своей жизни.

Я не мог заниматься больше рисунком и живописью, хотя отчётливо понимал, что это моё настоящее призвание. Я полностью посвятил себя боксу. А Федька, будь он неладен, этот брутальный альфа-самец стал мужем-подкаблучником и выпивохой-художником, забросившим, предавшим как и меня все свои мечты о большой научной карьере.

Пятнадцать лет назад мне было двадцать девять. Я был боксёром-средневесом и был на пике формы. Только что выиграл Санкт-Петербург. На радостях белой ночью мы пошли с друзьями поснимать девчонок у Дворцового моста и сразу же наткнулись на трёх школьниц из области. Нас тоже трое. Как кстати! На правах старшего я выбрал себе самую хорошенькую. Не прошло и пары часов как мои приятели уже получили то, что хотели. А со мной случился конфуз. Ничего нет более унизительного для парня, чем нарваться на "динамо". Завтра все будут надо мной подшучивать. Мне бы плюнуть сейчас и уйти, сохранив свою репутацию хоть отчасти. Но я болтаюсь с ней от бара к бару, веду зачем-то умные беседы. А ведь у меня уже свои фанатки есть. Любая даст мне - только подмигни. Ну, сколько раз я говорил себе: не выбирай красивых, - они все с закидонами.

        Ту ночь мы прогуляли до утра. Я даже отвёз её на такси в родное захолустье, проклиная свой характер и дав себе слово больше о ней не вспоминать. Не тут-то было! Через подруг она нашла мой номер. Позвонила. Не то, чтобы репьём пристала, нет. Но терпеливо выжидала свой момент. Приехала сама на тренировку. Потом на соревнования. Она была совсем не в тягость мне. Ладно, - думал я, - пусть будет. Ведь у меня с женскими особами-особями нет проблем и недостатка в них нет. Как я не заметил, что стал ухаживать за ней? Да и не совсем ухаживать. А просто отвозить домой в её Синепупинск. Не отправлять же ночной электричкой это хрупкое семнадцатилетнее существо одну. Вот и нагрузка - за рулём туда, потом обратно. А ради чего?

        Через полгода мытарства она первый раз осталась у меня ночевать. Тогда я подумал что всё, возможно, было не зря. Ведь она нравилась мне больше остальных. А вскоре и вообще мне остальные стали не нужны. И не потому, что были некрасивые или глупые. Но все они были схожи в одном — в самовлюблённости. Им — все должны всё. А они — никому ничего. Может это особенность возраста у девушек: тебя должны любить просто потому, что ты есть. А кроме того, - одной нужно срочно замуж и непременно за тебя. Другой - очень хочется ребёнка. Желательно прямо сейчас. А третьей нужны шмотки. Много-много шмоток. И только ей одной не надо было ничего. Оказывается так бывает! Мы проводили вместе много времени. Она всё чаще стала оставаться у меня. Прошло полгода нашей совместной по выходным жизни. Ей исполнилось восемнадцать.

        В моей однокомнатной квартирке была крошечная комнатка-гардероб. Я за ненадобностью сделал из него кладовку. Хранил там зимнюю резину летом, инструменты, запасной спортинвентарь. Однажды субботним утром я встал раньше неё. Мне надо было на ноутбуке посмотреть расписание соревнований. Девайс разряжен. Зарядного устройства нет. Стал искать. Может я положил его на полочку в кладовке? Зашёл. Хотел встать на табуретку. Табуретку обнаружил спрятанной в уголке. А на ней аккуратной стопочкой сложена вся её одежда. Вся! Меня словно током ударило. У меня огромный шкаф. Все полки и все вешалки заняты моими вещами. А она даже свою кофточку и джинсы не повесила на стул, не бросила на кресло. За целых полгода она не намекнула на необходимость получить в пользование хотя бы квадратный сантиметр территории. Тогда я впервые подумал: как же она не похожа на остальных. На тех, у которых и плюсов-то нет никаких кроме одного (впрочем всем известного и общего для всех). Зато того, что отталкивает - хоть отбавляй. А у неё нет ничего, что вызывает неприятие. Так я постепенно стал привыкать к мысли, что именно такой должна быть жена.

  В тридцать лет я перешёл на тренерскую работу. Но сам тренироваться не перестал. Здоровье у меня всегда было не просто отличное, а чемпионское. Это показывали все медкомиссии, которые я проходил вместе со своими ребятами. Для своих пацанов я старался быть не просто наставником в спорте, но настоящим воспитателем. Каким был для меня мой тренер в юности. Я отдавал им сполна все свои знания, опыт и спортивный дух.
 
Жена подарила мне двух мальчишек, двух славных хлопцев и я мечтал вырастить из них спортсменов, настоящих чемпионов. Но оба они к моему разочарованию оказались совершенно равнодушны к спорту. Один хочет стать художником. Второго интересуют только роботы и компьютеры. Тоже вроде не наказуемо. Может тут я что-то не так сделал? Вроде бы нет. Напротив. Если бы я их не "отпустил", то это был бы эгоизм с моей стороны, что скорее достойно порицания.

Все последние годы я был нормальный семьянин. Пока три года назад в меня не влюбилась девочка-гимнастка. Юная, неопытная и открытая. Обычно девушкам нужен период ухаживаний в отношениях. Но у нас не было отношений. Я не ухаживал за ней, скорее избегал. Ждал, что у неё это пройдёт. Или, по крайней мере, ей исполнится восемнадцать. И она безропотно и терпеливо ждала своего часа. Так что когда он настал, мне ничего не оставалось как пойти на сделку с совестью. Как же она оказалась хороша в постели! Оказывается, гимнастки такие темпераментные и такие отдатливые. Мы стали близки по-настоящему. Я к ней привык и прикипел. Мне не хотелось её терять. Но разве это грех? Нет, это конечно же грех. Но так грешит большинство мужчин и никого из них Судьба так строго не карает. Значит что-то другое?


Мы не виделись с Федей почти двадцать лет. Если бы мы оба пользовались общественным транспортом, то неминуемо бы пересеклись, так как жили не только в одном городе, но и в одном районе. Но я давно забыл как выглядит метро и трамвай изнутри. Я передвигался исключительно за рулем своей неизменной серебристой Октавии.

  Просматривая сайты в интернете, я случайно наткнулся на объявление, что на следующий день в Манеже открывается выставка картин Фёдора. Я с радостью не видел бы его ещё лет двадцать, если бы они у меня были. Но сейчас мне захотелось пойти и посмотреть его работы. На полотнах преобладают мрачные тона - много серого и тёмной охры. Широкие до небрежности мазки, словно он пишет в основном не кистью, а шпателем. Тогда как я всю жизнь любил чистые насыщенные цвета и обязательно много света.

  Нельзя сказать, что его работы показались мне слабыми... И собственный стиль и авторская манера - налицо. Но для себя я оценил увиденное коротко: не цепляет. В дальнем углу зала я увидел его сидящим в задумчивости на банкетке, опершись бородой на кулаки. Подошёл, поздоровался. Он отрешённо кивнул в ответ, словно и не удивился встрече.

  Я предложил ему пойти выпить по чашечке кофе. Он согласился. В кафе за столиком я рассказал ему свою неправдоподобно странную историю. Надеясь на его нестандартное мышление и странный для меня подчас угол зрения на вещи.

- Есть у меня один человек. Если кто-то и сможет тебе помочь, так только он.

- А кто он?

- Это очень необычный врач. Но мне иногда кажется, что он в этом деле понимает больше, чем все остальные доктора в мире вместе взятые. Он закончил Первый мед, затем медфак Пекинского университета, а потом пять лет жил в глухой деревушке высоко в горах где-то в китайской глубинке у древней старухи-знахарки. Они передают свои знания только прямым потомкам. Но у неё не было детей. Вот она и согласилась взять ученика со стороны. Своих пациентов она лечила иглами из рыбных костей,  которые дезинфицировала просто облизывая их своим беззубым ртом.

- Откуда ты его знаешь?

- Представь. Несколько лет назад меня мучили мигрени. Да-да! Типичная женская болезнь. Никто ничего не мог поделать. Скручивало так, что никакие обезболивающие не помогали. На счастье, удалось мне отыскать Степана Степановича Василька...

- Василька?

- Да, фамилия у него такая - Василёк. Каких только обследований я не делал. Даже профессора говорили: наука, мол, бессильна. А он только посмотрел на мой высунутый язык и сразу же сказал, что ему всё понятно. Он знает что со мной и как меня лечить. И вылечил. Правда, иглами протыкал не так как обычно - всаживая их на пару миллиметров. Он протыкал меня насквозь. Можешь представить? А ещё я пил отвар из сушёных скорпионов и толчёного панциря ископаемых морских черепах, найденных высоко в горах. Догоняешь? Морских черепах и высоко в горах! Представляешь, сколько им должно быть миллионов лет?

Я молча кивнул в ответ.

- Ну, что, пойдёшь? - спросил он.

  Я снова молча кивнул.

- Обычно ему требуется несколько дней, чтобы высчитать про человека всё, что ему необходимо. Для этого ему нужно знать дату, время и место рождения. Но у нас с тобой они одинаковые. А значит мои расчёты для тебя сгодятся. Ну что, попробовать договориться?

- Да. Но... Я бы хотел, чтобы первый раз ты со мной сходил.

  Через несколько дней мы были у Степана Степановича на Петроградке в специально снятой для приёма больных квартире, где кухня была приспособлена под процедурную. Василёк оказался мужчиной выше среднего роста, плотным и подтянутым как доктор Мясников. Одет он был в элегантный клубный пиджак и светлые брюки.

Доктор сердечно поздоровался с Федей, а мне протянул визитку. Это была необычная визитная карточка. Сверху было всего два слова: "Степан Степанович". По центру нарисован василёк. Под цветком надпись: "Лечу".
 
- Оригинально. Но двусмысленно - заметил я - То ли "лечу" от глагола "лечить", то ли от слова "лететь".

- Да, - усмехнулся довольный Степан Степанович - Всё правильно. Оба варианта верны. Ну, рассказывайте. Только не спеша, подробно и с самого рождения.

 Он выслушивал меня несколько часов. Иногда задавал наводящие вопросы. Часто, переспрашивая, уточнял детали. Рассмотрел язык. Расспросил про цвет и консистенцию кала. Потом подвёл итоги:

- Ваш случай не такой уж и сложный. Сексом можете заниматься. Но без фанатизма. Работать тоже продолжайте. Но физические нагрузки свести к минимуму. Даже на охоту разрешаю сходить. Только лося на себе не таскать. Раз в неделю обязательно показываться мне. И главное - вам надо немедленно снова заняться рисунком и живописью. Ведь это вам совершенно не противопоказано. Даже совсем наоборот — это, пожалуй, ключевое в нашем лечении. Пока вы соблюдаете всё, что я вам сказал сейчас, будьте спокойны. С вами нечего не случится. А с вами, Фёдор Иванович, как раз наоборот. У нас будет очень серьёзный разговор. Сейчас мы отпустим вашего друга. А вы задержитесь.

        Мне предстояли долгие месяцы и даже годы общения с Васильком. Я выпил сотни литров вонючих экзотических отваров. Он загонял мне иглы под ногти и даже в носовую перегородку снизу куда-то очень глубоко. Но с течением времени проявилась положительная, хоть и не быстрая динамика. А у Феди Степан Степанович предположил опухоль мозга, и она подтвердилась.

Федор «сгорел» за считанные месяцы. Даже Степаныч ничего уже не смог сделать. Как-то весной я поехал на пленэр с мольбертом и красками. Место не выбирал. Шкода сама везла меня туда, где в крайний раз мы с ней охотились на глухаря. Ранним апрельским утром, минут через сорок неплотного движения по Московской трассе, я оставил свою  машину на автозаправке и отправился пешком по убитой лесовозами дороге. Ни один внедорожник бы здесь не проехал. Только подскользнись  и - в колее окажешься по шею. Уже рассвело когда я очутился на заветной опушке.

В какой-то момент я услышал токование глухарей. Это было похоже на чудо. Ведь если бы ружьё было сейчас со мной, то эти черти почуяли бы меня за несколько километров по хрусту случайной ветки под ногой. А сейчас, когда я шёл не соблюдая особой осторожности, они раскричались так, будто меня и вовсе не существует. Браво! Вот бы мне отобразить это волшебство на холсте! Но как? Шишкин попросил друга нарисовать семейку мишек на его картине. А я что, глухаря не нарисую? Нет, не то. Какой зритель при этом услышит тот немузыкальный звук, что знает только бывалый охотник? А с Саврасовым мне всё равно не тягаться. Нарисую гусей, прилетающих с юга. Но потом, в мастерской. Так, чтобы каждый услышал их знакомое гоготанье.

Краски сами ложились чистые, сочные. Изумрудная хвоя сосен. Жёлтый кадмий солнечных бликов. Голубой аквамарин неба — откликом в лужах. Вроде получилось, но словно чего-то не хватает. Ах, да… Вот здесь, где снег подтаял, добавлю мазок серого — будто в память о Федьке.