Алёшкино Солнышко

                Была середина октября, и стояли последние тёплые деньки «бабьего» лета. Солнце уже не палило летним жаром, а лишь пригревало остатками тепла, ласково касаясь своими лучами людей, деревьев, домов, лугов. Воздух был чист и прозрачен, дышалось легко и в удовольствие. Большинство листьев пожелтели и тихо падали, кружась в осеннем танце, укрывая землю жёлто-багряным ковром.
Деревенская баба, выйдя на крыльцо избы, подставит лицо ласковому солнцу и молвит восхищённо, - «Господи! Благодать-то какая!». И перекрестится, повернув голову на курлыканье улетающих журавлей. А клин высоко-высоко летит в синем небе, временами скрываясь за белоснежными облаками. Пёс, почувствовав блаженное настроение хозяйки, подбежит, виляя хвостом, и заискивающе посмотрит ей в глаза, просительно повизгивая.
- Подожди, Шарик, сначала курей покормлю, потом тебе дам. Иди на место. Даа… красивый денёк. Цыпа, цыпа, цыпа…

                Грунтовая дорога шла вдоль леса, а с другой стороны было поле с видневшимся вдалеке озером, в котором даже с дороги была видна отражённая синева неба с белыми облаками, словно они плавали в озере. Пения птиц из леса не было слышно, а может его заглушали звуки шаркающих ног, скрип телег и тележек. По дороге, растянувшись почти на полкилометра, шли беженцы: и взрослые, и старики, и дети. Бежали от войны, приговорённые Сатаной к смерти или бесчеловечным страданиям, унижениям, скитаниям в поисках защиты. С рюкзаками, чемоданами, узлами, малыми детьми на руках. Шли молча, спотыкаясь и падая от усталости, но спешили, обгоняя ослабевших и больных. С завистью поглядывали на телеги с нагруженным скарбом. Их не радовал погожий, солнечный день, они его не замечали, им хотелось быстрее убежать от смертельной опасности войны, чтобы просто жить.
Была осень 41-го года.

                Как появились два фашистских самолёта, заметили не сразу. Они словно «вынырнули» из-за леса и начали бомбить колонну с её начала. Рёв самолётов, вой бомб, грохот взрывов, крики людей, ржание лошадей, плач смешались в единый ор, от ужаса которого люди побежали по дороге вперёд, не бросая вещи, ещё надеясь, что там, впереди, спасение. Быстрее, быстрее! Телеги наезжали друг на друга, опрокидывались. Взбесившаяся от ранения лошадь, без оторванной телеги, с одними оглоблями тащила за собой по дороге своего хозяина, запутавшегося рукой в вожжах, сшибая всех на своём пути. Какой-то однорукий мужик в военной гимнастёрке забрался на опрокинутую телегу и, махая оставшейся рукой, истошно кричал.
- В лес! Все в лес, мать вашу!
Но его никто не слушал и не слышал. Люди, обезумив от страха, пытались хотя бы убежать от этого ада. А мужик орал и орал пока не упал сражённый осколком бомбы. Самолёты, разворачиваясь, вновь и вновь, пролетая низко над дорогой, уже из пулемётов расстреливали бегущих людей, словно наслаждаясь кровавым танцем смерти.

Двенадцатилетний Алёшка с матерью и пятимесячной сестрёнкой тоже бежали по дороге, бросив тяжёлый чемодан. Мать, прижав к груди одной рукой дочку, другой крепко держала Алёшку за руку. А на дороге валялись брошенные вещи, тележки, убитые с оторванными частями тела, раненые, кричащие и молящие о помощи.
Маленькая девочка в бежевой кофточке, стоя на коленях, теребила лежащую мать, - «мама, мама, вставай». Алёшка, пробегая мимо, оглянулся на неё.
- Мам, у неё мама мёртвая?
- Мёртвая.
- А как же девочка?
- Ей уже не помочь. Видишь, что творится? У меня Верочка на руках… я не смогу… не смогу… мне бы вас спасти.
- Так она же умрёт одна! Умрёт!
Мать промолчала. Алёшка вырвал руку.
- Вы бегите, я сейчас, я вас догоню.
- Алёша, стой! Вернись!
- Мама, спасай Веру. Я вас обязательно догоню!

                Перепрыгивая через убитых и лавируя среди бегущих навстречу людей, Алёшка подбежал к девочке, подхватил её на руки и бросился обратно. Девочка заплакала, - «мама, мама, мама».
Вдруг сзади застрочил пулемёт. Алёшка оглянулся. По дороге ехало несколько мотоциклистов и расстреливали бегущих людей. Алёшка свернул с дороги и побежал к лесу. Лишь добежав до леса и спрятавшись за большое дерево, Алёшка сумел отдышаться. Сердце колотилось в груди, спина вспотела.
- Ну, и тяжёлая ты.
- Я к маме хочу, к маме.
- Я тоже может к маме хочу, да не хнычу.
- К маме, к маме…
- Тихо ты. Услышать могут. Тебя как зовут?
- Моё солнышко.
- Нет такого имени. Мама тебя как звала?
- Моё солнышко. Я к маме хочу.
- Нельзя нам туда, немцы могут убить.
- Они плохие?
- Хуже не бывает. Что же нам делать?
- Я кушать хочу.
- Как стемнеет, сходим к дороге, может найдём что-нибудь. А пока пойдём в лес, ягоды поищем.

                Осенний лес встретил детей не приветливо. Густой, тёмный, сюда почти не проникали солнечные лучи, и от этого он был похож на угрюмого старика, недовольного, что его потревожили. В лесу было непривычно тихо, словно он был не жилой и только дятел выстукивал бесконечную дробь, да удод, пролетевший рядом, испугал Алёшку. Опавшая листва была сырой и только на открытых участках, куда проникал солнечный свет, было сухо и встречалась черника. Наклоняться за ягодой с девочкой было неудобно, да и устал уже Алёшка носить её на руках и Алёшка опустил девочку на землю. На ней был только один ботинок.
- О! А где твой ботинок?
- Я не знаю.
- Как же мы с тобой пойдём? На руках мне тебя не донести. Может на спине?
- На спине у тебя что-то висит.
- А! Я и забыл! Это же мой рюкзак. Там и вода есть, и бутерброды с маслом, и свитер, и фонарик с ножиком.
Алёшка радостно скинул рюкзак, посадил девочку на поваленное дерево и достал еду.
- Только понемногу будем есть, а то неизвестно, сколько мы в лесу пробудем.
Дал половину бутерброда девочке, сам съел четвертинку. Потом достал свитер, одел его на девочку. Свитер был ей до пяток. Тогда Алёшка закатил у свитера рукава.
- Это ничего, что он тебе большой, зато в нём тепло.
Затем ножичком прорезал отверстия в углах рюкзака.
- Понесу тебя в рюкзаке. Давай, залезай в него. Ноги в дырки высунешь. Так-то полегче нести, чем на руках.
Аккуратно надев рюкзак с девочкой за спину, Алёшка пошёл обратно к дороге.
- Мы к маме идём?
- К маме.
Но он ошибся. Пока искали ягоду, зашли слишком далеко в лес и …заблудились. А со стороны дороги шум не доносился, верно, самолёты, разбомбив колонну, улетели. Плутали по лесу до темноты, но к дороге так и не вышли. Девочка часто плакала, просилась к маме.

                Алёшка уже выбился из сил и ему было страшно, хотелось плакать и он с трудом сдерживал себя. Тёмный лес пугал его, он всю жизнь прожил в городе и до этого в лесу никогда не был. Ему всюду мерещились волки и медведи, а от уханья совы он сильно вздрогнул и внутри всё похолодело. Девочке тоже было страшно и она, прижавшись к спине Алёшки, сильно обнимала руками его за шею, мешая идти.
Ночевать Алёшка решил сидя, прислонившись спиной к большой ели, чтобы никто не мог напасть на него сзади. Сломав несколько еловых веток, положил их под дерево, а сверху постелил рюкзак и уселся на него, положив рядом с собой палку и ножичек. Девочку взял на колени и, обняв её, прижал к себе. Похолодало и задул ветер. Сломанные ветром ветки, листва и шишки падали вниз и каждый раз Алёшка вздрагивал и, озираясь по сторонам, светил туда фонариком. Девочка, пригревшись, затихла и незаметно уснула. Алёшка вспомнил мать, её крик «Вернись!», свой ответ «Я обязательно вас догоню!». Не вернулся, не догнал. Жива ли мама с Верочкой? Мамочка, как я тебя люблю. Где ты? По щекам потекли слёзы, Алёшка вытирал их рукавом, а они текли и текли. Наконец усталость страшного дня пересилила его, и он с полночи уснул сидя, уронив фонарик.

                Ближе к утру заморосил дождь. Деревья, кусты, мох намокли, и только под густой елью было ещё сухо. Проснулся Алёшка от холода и чьего-то покашливания. Открыл глаза и …испугано вздрогнул. Перед ним стоял старик с длинной седой бородой, в брезентовом плаще с капюшоном и ружьём. Рядом стояла огромная бело-коричневая собака с открытой пастью и довольно виляла хвостом. Алёшка растерялся.
- Очнулся, паря?
- Вы кто?
- Не боись, свои. Лесник я, дед Кузьма. А вы кто такие?
- Мы… мы… заблудились.
Проснулась девочка и с интересом посмотрела на деда.
- А тебя как кличут, солнышко?
- Моё солнышко.
- Вера её зовут, …сестра она моя.
- Я мамина.
- Понятно. А тебя не Ляксеем кличут?
- А вы откуда знаете, - удивился Алёшка.
- Мать твоя просила отыскать тебя.
- Мама!? Мама!? Она жива!?
- Жива голубушка. У меня она, на заимке. Я, как услышал бомбёжку, тудой сразу двинулся. Даа… страшное дело. Опосля нашёл в лесу семерых беженцев. Ну, знамо дело, отвёл к себе. Ко мне не сунутся, лес не пустит. Места у нас гиблые. Тока кто лес любит, может выжить здеся, а так нет, заберёт к себе и следа не оставит. А ты молодец!
- Как же вы нас нашли в темноте?
- Это он, Полкан привёл меня к вам. А мне темнота не темнота, всё едино. Я здеся кажный бугорок, кажное деревце знаю.
Старик почесал собаку за ухом. Пёс радостно взвизгнул, чихнул и стал стряхивать с себя капли дождя.
- Ну-ну, ты чево, чево? Забрызгал всех, вона в сторонке стряхивайся. Вставайте, пойдём на заимку, тама войну и переждёте. Мамка твоя заждалась, все глаза проплакала.
- И моя мама?
- И твоя. Давай, Солнышко, иди ко мне на ручки.
- Моё Солнышко.
- Моё Солнышко. Ух, какая ты лёгонькая. Спешить надоть, мне ишо пошукать в лесу страдальцев надоть, а то пропадут. И к дороге сходить, можа раненые тама остались и вещичек вам набрать каких. Ты, Ляксей, таперя мне помощником будешь. Мне мамка сказывала про девочку. Не кажный взрослый на такое способный. А ты герой!

Алексей Балуев (02.09.2022)