Войны войны

-- Закрыли ущелье. Отдельный штурмовой батальон. Двести пятьдесят человек. Чтоб не прошли «духи»…
Начал так он было сходу.
И помолчал – ещё, вернее всего, не понимая, чего от него на этот раз ждут.
Или – как бы одной этой фразой и насытив, и насытившись…
Фамилию же свою не говорит, мол, «невыездной».
(Строит, что ли, немного из себя?..)
Но дату, опять же, -- памятливо и прямо: такого-то числа в таком-то году.
…Бой там начался в девять утра. Потом оттуда – запросили «вертушки». Но послали группу разведки -- его, сержанта. Пошли, ничего не зная. Только по пути от них и от тех – по три зелёные ракеты, чтоб друг друга не перестреляли. Там, от батальона, -- прежде всего в разведку. Подымались сначала по склонам -- «снять огневые точки». Вступали и в рукопашную. Двое погибли. Тащить их обратно к своим – долг…
-- Плохая разведка, если вступает в бой.
Нужен, дескать, кураж: сначала у часового шнурок на ботинке развязать, а уж потом – убить…


Слушаю ответственно.
Встретился с ним, с искомым, совершенно случайно.
Тем более, как раз накануне -- пришлось чуть ли не махнуть рукой: официальный, так сказать, представитель «афганцев» -- по телефонному разговору судя -- для того, кажется, и существует, чтоб от них, от «афганцев», всех посторонних отваживать.
Впрочем, и недаром!
И походка, и лицо, и глаза у него, у собеседника моего вожделенного… даже и не грустные, а – неопределённые, замершие, так сказать – что-то несущие, влачащие…
И голос и говор – негромкие, затаённые.
К тому же, едва сели друг против друга, – сразу будто лишь тут вспомнилось: всё и всем об этом -- давно и хорошо известно: из теле, из фильмов, из газет.
Так что, если честно, вопрос лишь один меня искренне забеспокоил: было ли… что называется… страшно?
В смысле – тем особенным, который выпал по такой судьбе и случаю, страхом.


…«Духов» было две с половиной тысячи.
Бой длился двенадцать часов…
-- Магазины набиваем – затишье.
В горах рация почти не работает…
Помощь будет через четыре часа…
Офицеры все убиты…
Одноразовый обезболивающий…
-- Принимаю командование на себя!
По цепочке перекличка вправо и влево…
За водой на реку двадцать фляг…
-- Забрать патроны у раненых и убитых и приготовиться к последней атаке.


…Слушаю, а сам думаю: что я напишу про это, про войну? -- Что нового?..
Вспоминаю, что и как говорили об этом мой отец, который всю Войну прошёл, и мой дядька, который всю Войну прошёл.
Говорили всегда – коротко. Отнюдь – не рассказывали…


-- Если б не помощь, не выстоять.
Вот уж товарищ, в одной тельняшке, – в полный рост и «косит» из автомата…
Вдруг слышится -- наконец: «Ура!»…
-- Сам встаю, вижу: «дух» целится в меня из гранатомёта.
Ранение было в спину, в рёбра, в ноги…
А у того, что в тельняшке, ни царапины…
Пришёл в сознание – слёзы капают на лицо…
-- Меня не трогайте.
И его, раз позвоночник сломан, -- вплавь по реке по холодной полтора километра…


…Вопрос тот мой, о страхе, становился мне скучным.
Да и стыдно сделалось так спрашивать.
Потому что – мужчины?..
Потому что сам там не был?..
Что же, послали бы -- и не спросили.
И сам бы не спросил, почему меня не спрашивают…


И теперь между прочим -- его о детстве.
С детства был хулиган…
А мать – мать… мастер спорта. Уже круто!
Но главное, мастер спорта -- по фехтованию!
Почему-то знаменательно: по фехтованию…
После школы поступил в техникум, но через год отчислили за драку.
В комсомол приняли в армии; раньше нигде не принимали.
Зато отобрали-взяли – в «гэрэу»; это, дескать, – «главное разведовательное управление».
И – каждое утро с полной выкладкой бегом по двенадцать километров… Инструктор -- бил в кровь… Ротный – над головой стреляет, когда под проволокой ползёшь… А вечерами в казарме – под гитару: «Там, где клён шумит…» За это от «стариков» -- масло и сахар… «Кликуху» те дали – Гитара.
(Какая несуразная – грубая -- «кликуха»…)
…Отец? -- Отец с матерью давно были в разводе.
Он… он -- «вор в законе»…


…И тут я себе -- нечто неслыханное:
-- Войны, войны! войны войны!..
Выговаривается так, само выговаривается...
Как всегда, в случаях озарения, -- и картаво, и навязчиво.
Вокруг, в самом деле, -- всё войны, войны, войны… самые разные и самые различные…


По госпиталям -- больше года.
А гробы, как известно, это -- «чёрные тюльпаны».
…И -- посмотрел внимательно в глаза в мои.
Сначала, мол, как «вошли», войны, по сути, и не было, пока – покуда не стали кишлаки стирать с лица земли «градом».
И ещё -- там ведь всё по-другому.
-- На женскую половину зайти значит обесчестить.
А у хозяина у каждого -- автомат.
В кишлаке не убьёт, а за кишлак выйдешь – убьёт.


Тут я понял: мне, да, стыдно-то стыдно…
Но -- за всё целиком человечество!
…Опять же – про Войну. – Про ту, о которой обычно говорят не уточняя: «до войны», «после войны»… Так что и все буквы в слове конкретно о ней надо бы – заглавными.
Тогда -- что за явление вообще такое она была? – Что за явление Природы или даже Космоса.
И если совершенно откровенно…
То есть по-новому-то подлинно…
Та Война была прежде всего не такая-то и такая-то…
Это была Война – людей. Война -- людей как таковых. Человека -- с самим собой. Была -- Человек-Война.
(Ведь как же так? – Два великих народа... И плакат тех лет «Папа, убей немца!» звучит для меня: «Немец, убей папу…»)


…Однако -- что сейчас, сию минуту?
(Уточню, если надо: «сейчас» для таких нет, есть «теперь»…)
С женой, это со второй, не в разводе, но живёт не с нею.
А от первого брака – две дочки, дочери.
Одна дочь – сидит…
Другая дочь… за границей! и там… продавцом в магазине!..


…Тут я опять себе эти странные – или не странное? – слова.
-- Войны войны!
Всюду и всегда и во всём – самые разные войны какой-то одной и той же войны.
…Слушаю – и словно бы впервые узнаю: ведь я, например, и сам служил в армии и держал в руках боевое оружие, ведь я и сам работал следователем и сажал в тюрьму.


-- Тогда выжило трое.
(Это из его группы?..)
А от всего батальона осталось – двадцать восемь.
(Как ему это известно?..)
Но -- уже не хочется и не можется переспрашивать-уточнять…
Ни, тем более, говорить о каких-то страхах… о каких-то любых чувствах…


Впрочем -- у собеседника моего есть… уверенность!
Не менее того.
Или уж лучше сказать – вера?
Так он вдруг вольно-невольно – твёрдо и именно в самом конце.
Уверенность -- одна-единственная, но постоянная и прочная.
Ею-то теперь он явно и жив.
– Надо заботиться о матери, а те мои друзья всегда позаботятся обо мне.

Ярославль. 28 июля 2013

(С) Кузнецов Евгений Владимирович