Перчатка, упавшая с неба

«Если бы с Марса свалилась глыба и погребла под собой весь этот прекрасный женский пол, то это было бы актом величайшей справедливости» А.П.Чехов.

Я проснулся от женского стука в дверь. Стучала женщина. Я уже мог различать по звуку и по динамичности этого процесса, кто стоит за дверью, сколько ему примерно лет, и даже иногда могу нарисовать в своем воображении внешний вид стучащего. Я как бы играл сам с собой в такую игру. Кто-то стучит, и пока я иду открывать, то рисую портрет того, кто стоит за дверью, и цель визита гостя. Гости ко мне приходили довольно-таки часто. Будь то почтальон с бандеролью моих непроданных книг, стук которого был коротким и напоминал начало токатты и фуги ре-минора Баха. Молочник, который приносил молоко по четвергам, и я хорошо знал ритуал его вхождения в мой дом после стука в стиле ирландской музыки. Сосед, живущий в соседнем поселке, мог зайти на неделе раза три с вином, и если я не работал над какой-нибудь очередной статьей для местного альманаха, то мы до утра могли играть в покер, погружаясь в некий философский обряд с тайными смыслами бытия человеческого. Мой дом стоял на озере, как и полагается писателю, которому перевалило за пятьдесят и который, как кажется, нашел смысл своей жизни в этом тихом и скучном уголке земли близ поселка городского типа, в котором проживали исключительно пенсионеры и доживающие свою жизнь люди.  Было утро. Хотя утро для писателя начинается довольно поздно, и июльское солнце уже давно играло с водой, отражая в озере соитие двух стихий – воды и огня. Когда стучала женщина, я всегда мысленно возвращался к событиям давнишней и навсегда ушедшей юности и представлял, что за дверью будет стоять она. Лика. Нет ни времени, ни желания описывать мою немку, Лику фон Дидериц, но все же каждый раз в своих воспоминаниях я уделяю ей особое место. Точная копия Лики Мизиновой, той самой Лики, которую без ума любил Чехов и потому женился на Ольге Леонардовне. Также как и Лика без ума любила Чехова и вследствие этого уехала в Париж с Игнатием Потапенко. «Лика была девушкой необыкновенной красоты. Настоящая «Царевна-Лебедь» из русских сказок. Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под «соболиными бровями», необычайная женственность и мягкость и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломанья и почти суровой простотой – делали ее обаятельной, но она как будто не понимала, как она красива, стыдилась и обижалась, если при ней об этом кто-нибудь из компании Кувшинниковой с бесцеремонностью художников заводил речь. Однако она не могла помешать тому, что на нее оборачивались на улице и засматривались в театре». Вот как о ней отзывались современники, в частности Татьяна Львовна Щепкина-Куперник. Так же и я отзывался о своей Лике, хотя она того порой и не заслуживала, хотя иногда мне казалось, что это я не заслуживал того, чтобы хоть как-то о ней отзываться. Во всяком случае, как в одном письме писал Антон Павлович: «Перламутровая, очаровательная, златокудрая, блондиночка Ликиша, адская красавица, кукуруза души моей…» Все эти слова я и по сей день адресую своей юности, имя которой было Лика. Но если у Чехова она стала Ниной Заречной в «Чайке», то у меня она навсегда останется моей просто Ликой фон Дидериц, к которой лишь через годы я стал относиться не полушутя, как раньше. Видно, в каждом поколении писателей есть своя Лика.

Как я и предполагал, за дверью стояла женщина. Она была одета довольно легко. Легкий ветер позволял желтоватому сарафану облегать идеальную фигуру прекрасной незнакомки с маленькой сумочкой в руках. На вид ей было лет тридцать, и ее карие глаза с большими и красивыми ресницами выстрелили в меня, как стреляет охотник в беззащитного зайца, не оставляя шансов на спасение.
- Вы Алексей?
Далее она назвала мою фамилию.
- Да, - ответил я, – чем могу помочь?
- Вы писатель?
- Да, я писатель.
- Тогда я по адресу. Позвольте войти?
- Пожалуйста.

Я пригласил ее в свой холостяцкий дом, напоминавший взрыв в Нью-Йоркской публичной библиотеке, и притом все это гармонировало с мягко выбритой комнатой со стороны спального места и кухни. Она огляделась по сторонам и слегка улыбнулась, и тут я обратил внимание на ее необычные губы. Она как бы стеснялась своей улыбки и прикрывала рот рукой.
- Присаживайтесь, - сказал я, указывая на деревянный стул у стола, прикрытый пледом.
- Спасибо.
- Чай, кофе, виски со льдом? Есть кагор и холодное «Жигулевское».
- Пожалуй, виски со льдом.

Пока я делал виски со льдом, она все изучала меня, как бы скользила взглядом по моему телу, плечам, глазам. Я умел ловить взгляды, особенно женские, со спины, а впрочем, с любой стороны. Приготовив себе кофе, а ей виски со льдом, я сел напротив нее.
- Чем могу быть полезен?
- Видите ли, какое тут дело, - начала она, сделав глоток виски и поглаживая левой рукой правую. - Дело в том, что…
- Что?
- Я, как бы это правильно сказать, и чтобы вы меня правильно поняли… Я ваша муза.

Я улыбнулся.
- Очень приятно. Это приятный повод для знакомства.
- Вы не поняли. Я серьезно. Я пришла, чтобы вы написали рассказ или пьесу. Что-нибудь. Я вам подскажу сюжет. И о том, что я вам его подсказала, никто и не узнает. Я буду рядом с вами. Это очень важно.
- Кому?
- И вам, и мне. Впрочем, я, наверное, не так понята.
- Вы – чей-то розыгрыш? Вас кто-то попросил ко мне прийти? Вы не от Скумбриевича?
- Нет. Я не от Скумбриевича. Дело в том, что я прочла ваш сборник рассказов «Антропология любви»  и приехала к вам издалека, ибо только вы можете описать то, что я хочу вам рассказать.
- А вы? Почему вы не можете описать сами?
- У меня нет для этого таланта. У нас не так много времени. Мы могли бы начать. Это действительно важно. Я все потом объясню.

Я изучал ее, она меня, и было понятно, что начинается действительно странный и мистический сюжет, приправленный каким-то странным оттенком.
- Могу я узнать, как вас зовут?
-  Кристина. Я прошу вас, совсем недолго я задержу вас. Потом вы сами придумаете мне имя, а пока я просто ваша муза.
- Недолго? Вы хотите, чтобы я вот сейчас сел и написал?
- Да, - сказала она и еще раз сделала глоток виски.
- Но простите, я не могу так быстро писать, и потом, есть такие понятия как вдохновение.
- Вы не понимаете, я и есть ваше вдохновение. Очень прошу вас, давайте выйдем на причал, к лодкам, с планшетом или тетрадью и начнем.
- Хорошо. А какую роль вы будете играть? Да, я понял, вы муза, вдохновение, что там еще, но что вы будете делать в сам момент написания?
- Я буду говорить, что писать. Я буду диктовать черновик. А потом вы сможете создать рассказ. Уже без меня.
- Что ж, даже если это и розыгрыш от Скумбриевича, то он довольно-таки необычный и не лишенный фантазии. Договорились? Как вам виски?
- Приятный, спасибо.
- Вы не голодны?
- Сначала работа.
- Что ж. У меня есть креветки. Вы любите креветки?
Она промолчала, лишь слегка улыбнулась и прикрыла левой рукой губы.
- А как называться будет рассказ?
- А как бы вы хотели?
- Но вы же муза. Я всего лишь среднестатистический писатель. По-настоящему писал Толстой, дописывал Булгаков, а закончил Шолохов.
- Какие необычные события за последнее время вас преследовали в жизни? Была ли у вас цепочка каких-нибудь мистических совпадений?

Я стал думать и вспоминать, какие цепочки совпадений были в моей жизни за последнее время, и кроме стихийных снов с кораблекрушениями моих надежд и мечтаний ничего на ум не приходило.
- Даже не знаю. Если только то, что между моими снами существует некий подвесной мост, по которому персонажи их вместе со мной путешествуют по логически не связанным между собой сюжетам и все пытаются достучаться до истины.
- И все? Что-нибудь, может, еще?

Я стал бегать по ступенькам своей памяти и искать маленькие бугорочки, за которые можно было бы зацепиться или об которые можно было споткнуться. Мы вышли к лодкам на мой самостоятельный причал, откуда я иногда ловил рыбу и записывал в свой планшет наброски новых статей на тему науки и ресторанного бизнеса по заказу разных альманахов и газет. Был тихий июльский день. Мы расположились на деревянной лавочке, которую  когда-то я сотворил сам из умерших деревьев, жизнь которых перешла в вечное удобство для тех, кто ловит рыбу или пишет, пьет вино или виски со льдом, да просто смотрит на начинающийся закат или рассвет и, значит, не зря жили те деревья, чья жизнь продолжилась  и после смерти. Все эти писательские мысли в моей голове оборвались в тот момент, когда в старой моей лодке я увидел черную женскую перчатку, которой тут не было и быть не могло.
- Перчатка! Скажите честно, это вы подкинули мне ее? Только прошу вас, скажите, мне это необходимо знать!
- Я не спускалась к причалу одна и не настолько хорошо вас знаю, чтобы хозяйничать тут и еще подкидывать перчатки.
- Тогда вот она – цепочка! – почти прокричал я. – Вот, понимаете? То, что вы хотели!
- Не понимаю вас.
- Меня преследуют перчатки. Я уже, наверное, больше года встречаю одну женскую черную перчатку. Будь то магазин или улица, банк или отделение почты. Я встречаю брошенную одинокую черную перчатку. Это действительно странная и мистическая цепочка в моей жизни за последнее время. Что это может означать, как вы думаете?
- Может, это вызов?
- Кому?
- Вам.
- От кого?
- Я не могу на это ответить. Но я предлагаю так и назвать наш рассказ. Что-нибудь связанное с перчаткой. «Черная перчатка», например.
- Но эта перчатка действительно никак не могла тут появиться. Она как будто упала с неба.
- «Перчатка, упавшая с неба». Пишите!

Я поставил на причал горячий кофе, и, открыв планшет, записал название, которое мне продиктовала она, прелестная незнакомка с необычными губами, называющая себя музой.
- Вы похожи на главного героя этого рассказа, и это еще одна причина моего появления в вашем доме. Так что я предлагаю, чтобы вы писали от своего имени.

Я написал:
                «Перчатка, упавшая с неба»

Случилось мне лет так десять назад участвовать в днях русской литературы от Союза писателей России в красивом и очень музейном городе Ростове Великом Ярославской области. Я представлял на конкурсе драматургов Москву и курировал семинары молодых сценаристов и драматургов в местном дворце культуры, название которого я так и не вспомнил. Была осень, где-то середина октября. Остановился я в гостинице на берегу озера Неро с видом на ростовский Кремль и на само это озеро, что уже вдохновляло на написание какой-нибудь пьесы или рассказа, но ни времени, ни трудового настроения не было, и лишь хотелось подготовиться к семинару, погулять по Кремлю, выспаться и уехать обратно в Москву. И вот, минуя ненужные для этого рассказа подробности, описывающие уникальность провинциальной и тихой жизни города, я перейду, пожалуй, к странной и удивительной, даже мистической встрече, произошедшей со мной в ростовской гостинице после заселения. Зарегистрировавшись у администратора, я поднялся на второй этаж в довольно-таки уютный номер с небольшой кроватью, умывальником и столом с лампой. Был тихий вечер, из коридора доносился запах жареной картошки, перемешанный с сигаретным дымом. Я хотел приготовиться к завтрашнему семинару и прогуляться по городу, в котором еще не доводилось бывать. Когда я переодевался в домашнюю одежду, в мой номер постучали. Я через дверь сказал, что белье уже принесли, и продолжил заниматься собой, но стук повторился.
- Одну минуту, - сказал я и, как Андрей Миронов в роли Гешы Козодоева, превратил брюки в элегантные шорты за считанные секунды.

Я открыл дверь и увидел девушку лет двадцати в длинном платье и с косой на груди. Она была привлекательна именно тем, что такого чуда в Москве явно днем с огнем не сыщешь. Красивые карие глаза, нежная улыбка и волнующий вырез платья, через которое были видны небольшие упругие груди без бюстгальтера. От нее пахло рекой, чистой рекой – и тут же в моей голове лягушки на тысячу голосов неумолчно радовались чему -то прекрасному, и слышался плеск волны и шелест прибрежных камышей.  Вот такое ощущение исходило от этого нежного создания, и, находясь под гипнозом ее очарования, я не решался что либо сказать. Поэтому сказала она.
- Вы Алексей Ломов? Писатель?
- Да.
- Тогда все точно. Вы мой клиент.
- В смысле? - недоуменно произнес я.
- Я буду греть вашу постель перед сном.
Я не сразу понял услышанное и переспросил.
- Чьим сном?
- Вашим сном.
- Не понимаю.
- Услуга предоставляется в соответствии с правилами заселения клиента в гостиницу и входит в оплату номера. Конечно, только особо важным персонам, кем, как мне сказали, вы и являетесь.
- Простите меня, пожалуйста, но я не нуждаюсь в услугах женщины подобного поведения и…
- Вам никто не предлагает подобные услуги. Я просто буду греть вашу постель перед сном и уходить.
- А если я не хочу, чтобы мне кто-то грел постель перед сном?
- Пожалуйста, вы можете отказаться. Эта услуга носит не обязательный, а рекомендательный характер. Номера у нас холодные. Отопления сейчас нет. И администрация гостиницы придумала вот такую услугу.

Я стоял, как чем-то тяжелым, вроде мешка с помидорами, по голове ударенный, и не понимал, что происходит. О подобных услугах я никогда не слышал и не знал, что ответить на это предложение.
- Вы позволите мне войти?

Повинуясь ее очарованию и абсолютному спокойствию, я впустил ее в свой номер.
- Что дальше?
- Дальше вы отвернетесь, я разденусь и лягу под ваше одеяло, полежу полчасика, оденусь и уйду. Все.

Все было как в тумане. Как в замедленном кадре кино прозвучали ее слова. Стало окончательно не по себе.

Затем она, не дожидаясь, пока я отвернусь, стала медленно раздеваться. Я, находясь в замешательстве, отвернулся от нее, но прямо передо мной висело небольшое зеркало в красной оправе. И я не мог оторвать глаз от того, как изящно и спокойно снимала она с себя платье и как грациозно переходила на нижнее белье. Что-то зацепилось о ее белые трусики с кружевами, и она умело и быстро что-то поправила и сняла их с себя.  Пот выступил на моем лбу. Она была прекрасна. Ее тело было продолжением моих снов о тех райских уголках земли, где небо превращалось в море, море в облака, облака уходили во Вселенную, и все обретало некий гармоничный круг, вступив в который попадаешь в бескрайние просторы наслаждения и умиротворения. Она бережно сложила вещи на стул и легла в расправленную мной постель. Я уже не мог ни о чем и ни о ком думать, как о ней и о том, как я буду целовать ее упругие груди и нежную шею, ягодицы, живот, полностью погружаясь в сокровищницу наслаждений. Где-то во дворе залаяла собака, и я вернулся в реальность.
- Я через полчасика уйду. Не волнуйтесь. Зато вы будете спать в теплой и уютной постели.
- Спасибо. Скажите, а вы давно так работаете?
- Нет, недавно. С начала сентября.
- И часто вы греете постель вашим клиентам?
- По-разному. Бывает большой наплыв, тогда в день по три-четыре раза. Бывает неделю вообще никого.
- А как вы получаете зарплату?
- Так и получаю. В зависимости от количества клиентов.
- Как вас зовут?
- Даша.
- Я Алексей.
- Я знаю. Расскажите, что вы пишите? Есть книги, которые можно почитать?
- Конечно, если хотите, я вам подарю.
- Конечно, хочу. С подписью автора. Договорились?
- Конечно.
- А сейчас можете почитать что-нибудь?
- Конечно, могу.

Я судорожно стал искать мою сумку, в которой у меня всегда лежала одна из моих затасканных и потертых книг. Как визитная карточка. Она наблюдала за мной, слегка улыбаясь, и свет глаз ее прокладывал незримый мост между нами в эти мгновения, и сердце мое билось учащенно, и мысли мои путались, и думал я только о ней и об этом странном знакомстве в городе, стоящем на озере Неро и хранящем многие тайны бытия человеческого. Достав книгу, я присел на стул возле постели, на которой возлежала она, и стал судорожно искать рассказ, который наиболее бы подходил к этой декорации. Я что-то стал ей читать, она периодически улыбалась, потом приподнималась и смотрела в окно, потом снова ложилась и иногда могла смеяться, и видно было, что ей нравится то, что я ей читаю. Неважно что. Думается, если бы я ей читал Чехова или Бунина, Ремарка или Роберта Уоллера, она так же реагировала бы на все, потому как мне казалось, что нуждалась она так же в этом, как и я в теплой и прекрасной постели с запахом удивительной и такой красивой девушки. Не в этом ли и есть наивысшее понимание любви между мужчиной и женщиной? Она греет мне постель, а я читаю ей все то, что она захочет. Только бы этот вечер не заканчивался никогда. Я забыл про все на свете.
- Даша, а вы живете здесь, в Ростове?
- Да.
- С родителями?
- Да.
- А учитесь?
- Заочно. В Белгородском государственном университете.  Факультет романо-германской филологии. Так получилось.
- Я через три дня уезжаю уже. Может, погуляем после вашей работы? Ведь ваша работа – это я?
- Да. Хорошо. Можно прогуляться по берегу озера. Там иногда бывает слишком красиво.
- Ну, тогда можем пойти! Хотите, возьмем термос с чаем или вино? Вы любите вино?
- Да. Пойдем. Отвернитесь пожалуйста, - сказала она как-то так нежно и ласково, что в ее этом предложении было нечто большее чем просто фраза «отвернитесь пожалуйста».

Я снова повернулся к зеркалу, и мне казалось, она видела меня, что я за ней наблюдаю. Она повернулась лицом к окну и на мгновение замерла в одной позе, смотря куда-то вдаль. Ее белоснежная спина и ягодицы были лучшим, что я когда-либо видел, и напоминали то ли скрипку, то ли некий музыкальный инструмент, который еще доведется придумать человечеству и потом научиться играть на нем. Быстро одевшись, она сверкнула глазами в зеркало, где отражался я, и, уходя, кокетливо бросила: «Жду вас у входа в гостиницу через пять минут!»

Я быстро сунул голову в раковину и помыл ее. Ну что ж, я был счастлив. Одев свой костюм, который я заготовил для семинара, и накинув ветровку, я вышел из номера. Она стояла и смотрела куда-то вдаль, на ее лице было столько юности и прелести, и ласкали ее лучи осеннего солнца на закате, от которого она щурилась и улыбалась, слегка прикрывая рот левой рукой. И эта девушка, обычная ростовская провинциальная девушка, которая греет постель своим теплом заезжим гастролерам, эта девушка все больше и больше становилась для меня необходимой. Мы спустились к озеру. Я взял с собой термос с чаем и бутылку красного вина. Редкая молодежь прогуливалась по берегу. Мы сели с ней на старую деревянную перевернутую лодку у воды, и наши тела коснулись друг друга. Даже через ветровку я чувствовал ее тепло, и в эту минуту мне захотелось прижать ее к себе.
- Расскажи о себе, - произнес я, разливая вино по хрустальным бокалам, которые прихватил у администратора гостиницы.
- Да рассказывать, собственно, нечего. Дарю тепло людям. Фотографирую. Люблю фотографировать. Расскажи лучше ты о себе.

Она перешла сама на «ты», и мне это понравилось.
- Давай выпьем за нашу такую необычную встречу и за все то, что называется любовью в том пространстве тепла, которое ты дала мне после того, как согрела мою постель.
- Так работа же пошла насмарку.
- Почему?
- Я зря грела. Ты же не лег спать после этого и, значит, снова вернешься в холодную постель.
- Уж поверь мне, эта постель больше никогда не будет холодной. Уверяю тебя.

Так в разговорах и молчании прошел вечер. Она просила ее не провожать до дому из-за родителей, и на следующий день, после того как она, абсолютно обнаженная, согрела мою постель, мы снова пришли сюда, к озеру Неро. В тот день у меня был семинар, но я даже не запомнил тему его, и лица участников превратились в нечто безликое и совсем не интересное.
- А ты любил кого-нибудь? - спросила она тихо и так таинственно, как будто спрашивала о великом секрете всего человечества.
- Не только любил, но и люблю, – с дрожью в голосе ответил я, и судороги пробежали по обеим моим рукам. Я понял, что я люблю ее, Дашу, и что должен сейчас об этом ей сказать. Сам не знаю, почему здесь и сейчас.
- А я думаю, что никогда никого не любила. Ведь в слове «любить» нет никакого действия. Что значит любить? Это значит что-то делать? Любить, любить, любить. А толку-то?
- Зачем ты мне говоришь о любви? Тот, кто много говорит о любви, тот теряет ее.
- Потерять любовь невозможно. Ее можно только приобрести, а любовь остается на всю жизнь. Видишь, впереди мотыльки, белые мотыльки танцуют возле фонаря, - она показала в сторону одинокого фонаря, стоящего чуть поодаль от нас.
- Красивый танец. Сфотографируй его. Или нарисуй. Ты же умеешь.
- Я лучше сфотографирую или нарисую нас. Ведь мотыльки будут танцевать у фонарей вечно, а нас не будет.
- Вот снова ты философствуешь о любви. Я так боюсь этого, - произнес я и приобнял ее.
- Почему?
- Слишком много говорил о ней. Счастливым нужно быть тихо. Очень тихо. Так тихо, чтобы было слышно, как они танцуют. Мотыльки. Тогда можно ее услышать.
- Кого?
- Любовь.
- Ну вот, кто еще философствует о ней, о любви?
- Черт!
- Не черт, а ты.

На этих словах погас фонарь, и мы погрузились в абсолютную ночь, подсвеченную этим странным и таким теплым озером. Озером Неро.
- Свет погасил кто-то, - все, что смог произнести я дрожащими от наслаждения и волнения губами.
- И мотыльков нет.
- Остались только мы. Значит, не только они вечные, но и мы. Ведь свет погасили – и они исчезли. А мы остались. Здесь, вдвоем. А значит, тот, кто любит, живет вечно. Ведь все так просто.
- Иди ко мне, скоро рассвет, и все исчезнет навсегда.

Я прикоснулся к ее губам и больше ничего не помнил. Она целовалась не совсем умело, я бы даже сказал, робко, и отдавалась в мое подчинение, доверяя всю себя целиком мне. Было прохладно, и термос с чаем был очень кстати. Я гладил ее волосы, а она как жена положила свою голову мне на плечо и что-то тихо напевала, мелодию, которой я доселе и не слышал. Она пахла моим детством, в запахе которого сочетались и осенние костры вперемешку с речным воздухом, и душистое детское мыло с запахом нагретого фильмоскопа, свежим песком, привезенным в старую детскую песочницу, молоком и всем тем, что было мне очень близким и родным. Мы о чем-то говорили, говорили, я ей что-то рассказывал о себе, она – о своем детстве, и все это время мы были непрерывны и сопричастны друг к другу во всем. Ростов Великий окутывал нас своей неразгаданной тайной древнего и такого мистического города с этим загадочным озером, которое навсегда сохраняло в своей памяти две блуждающие души и два тела, которые, казалось, жили себе и жили по отдельности и не представляли, насколько одиноко и бессмысленно было им друг без друга.
- Пойдем ко мне, - тихо и как-то грустно прошептал я ей.
- Я не могу. Я там работаю. Я не имею права быть с клиентом больше, чем требуется. Иначе мало того, что меня уволят, – завтра весь город будет знать, что я была с тобой.
- Поехали со мной в Москву, прошу тебя! Поехали, - говорил я, целуя ее волосы и шею, переходя на ее плечи, прикрытые моей ветровкой.
- Как же я поеду с тобой, Леша? Лучше ты ко мне иногда приезжай, я же не смогу работу эту бросить, а кроме как греть постель и фотографировать, я и не умею ничего.
- А тебе и не надо больше ничего уметь. Ты только грей мне постель всю жизнь и все, а об остальном я позабочусь. Фотографируй, рисуй, но только будь со мной, а я буду беречь тебя и твой дар согревать мне постель перед сном и видеть мир через твои рисунки и фотографии.

Я еще крепче обнял ее, и мне показалось, что она заплакала. Во всяком случае, на мою кисть упала слеза.
- Как твой сегодняшний семинар для молодых сценаристов? - спросила она сквозь слезы и вдруг просто зарыдала.
- Да к черту все эти семинары вместе со всеми молодыми драматургами и со всей старой литературой, Даша, поехали со мной.
- Я люблю тебя, Леша, очень люблю, и ты мне очень дорог, но я не смогу поехать с тобой. Лучше приезжай иногда ты в нашу гостиницу, и я буду приходить к тебе, греть постель, и никто не будет знать, чем мы там еще занимаемся.
- Но почему? Почему ты не хочешь поехать со мной?
- А как же я брошу других таких, как ты? Других своих постояльцев, которые только и приезжают, чтобы я им постель согрела?

Со стороны озера подул холодный ветер, и небольшие волны зашумели в напряженной тишине. Я ушам своим не поверил и убрал свои руки с ее тела.
- Ты что? Я у тебя не один? Ты со всеми проводишь такие ночи, как со мной? Ты со всеми так близка после этой дурацкой услуги, как и со мной?
- Нет, ты совсем другой! Все же разные, и с каждым я говорю о разных вещах. В любви, которой меня научил ты, единственная победа – это бегство. Убегай от меня. Убегай и возвращайся ко мне снова, но я не смогу быть только с тобой. Я еще молодая и не знаю, чего сама хочу. Беги от меня, Леша. Беги.
- Даша, ну как же так, добрая, милая Дашенька! Скажи, что я один у тебя и что только мне ты будешь греть отныне постель, и все будет по-другому, обещаю тебе, - говорил я и сразу после этих слов налил полный стакан вина и залпом выпил его.
- Леша, я не грею постель абы кому, и, поверь  мне, я очень избирательна, и даже если это противоречит моей работе, я могу отказаться от того, чтобы греть ее тому, кто мне не по душе.
- Значит, я тебе просто по душе, как и сотни тех, кто останавливается в этой проклятой гостинице!
- Мне интересно твое творчество, мне интересны твои рассказы и повести, пьесы и сказки. Они странные и не похожи на другие. Я читала много чего и разбираюсь в литературе, и поверь, конечно, я не строю иллюзий относительно твоей гениальности. И даже более того, я бы никогда не перечитывала твои произведения, как, например, Куприна или Бунина, но этим они и прекрасны. Этим они отличаются от всех. Мгновением. Я ни у кого из писателей не ловила именно мгновения. Ты прекрасен в этом, в мгновении. И не в этом ли есть счастье человеческое на земле? Поймать миг, когда ты счастлив. Абсолютно счастлив. Ведь наша с тобой встреча, как и твои рассказы, она прекрасна в мгновении, а не в продолжении, пойми ты это! Ты же сам нас написал и сам сотворил из этого искорку, которая лучше останется воспоминанием, чем погаснет, ведь так?
- Скажи, зачем ты все это говоришь? Не надо во мне любить писателя. Как там у Чехова, помнишь? Никто не хочет любить в нас просто человека. Я не прошу меня любить как-то по-особенному и даже не прошу любить вообще. Просто прошу всю жизнь греть мне постель перед сном, а после этого никуда не уходить, а оставаться со мной и слушать на ночь мою сказку, в которой и продолжится все то чудесное, что было в уходящем дне. Понимаешь?

Я потянулся за вином и обнаружил, что его не осталось. Я привстал, а она осталась сидеть, обняв свои коленки, на лодке. Я подошел к воде и посмотрел вперед. Впереди слышался где-то очень далеко глухой лай собаки, и влажный холодный ветер приобнял меня и унес мыслями в то неведомое, что именовалось не прошлым, не будущим и даже не настоящим. То, где сплетались дороги разных лет моих в одном перекрестке и где были самые разные персонажи жизни моей. В ожидании чего-то или в раздумье перед новой дорогой и живые, и мертвые собрались здесь, и на какое-то мгновение мне показалось, что я уснул здесь, стоя у озера Неро, на фоне сидящей девушки на старой разваливающейся лодке, пришедшей ко мне оттуда, откуда приходят странные сны и мечты, которым никогда не суждено сбыться.
- Сохранить мгновение удается не всем, а у нас, возможно, это получится. Ведь пойми, все всегда у всех начинается стремительно, красиво, романтично, хорошо, а заканчивается… ну, все как у всех. А у нас никогда не закончится это мгновение, если оно останется именно мгновением, - говорила она ласкового и нежно и смотрела на меня, и слезы капали с ее глаз, и я все больше влюблялся и все больше ненавидел эту Дашу, которая была, как мне казалось, искренна во всем и сама не знала, как справляться с этими чувствами, которые наполняли ее. Неужели она всем своим клиентам говорила именно такие слова, которые сейчас говорила мне? От этого мне становилось не по себе, и странные чувства одолевали меня в отношении всей этой истории.
- Вот эти слова, которые ты только что сказала, ты говоришь всем? Вот про мгновения, про воспоминания мгновения? Всем говоришь? Скажи! - стал переходить на крик я.
- Нет, не всем. Ты пьян. Проводи меня, пожалуйста, пошли спать.
- Какой тут, к черту, сон? Что значит счастье в мгновении? Чушь все это!
- Ты сам об этом пишешь.
- Значит, я пишу чушь.  Ты пойми, нет ничего страшнее для человека, чем быть счастливым в прошлом. Это самая большая его трагедия и беда. А уже наступает то настоящее, где я был счастливым в прошлом.

Мы пошли по ночному, прохладному и величественному городу мимо белокаменного Кремля, и я уже жил не мгновением, а прошлым. Я понимал, что вот оно – чувство, когда я уже в будущем, и я там был счастлив в прошлом. Подобные странные и дурацкие ощущения были у меня впервые. Пока мы шли, молчали и думали каждый о своем. Она жила в частном доме рядом с Кремлем, и я даже не запомнил его, этот дом. Просто проводил до калитки, и все.
- Все? - бросил я.
- Люблю тебя, ты чудесный, - сказала она тихо и поцеловала меня в губы, затем прикрыла легкую улыбку и как бабочка упорхнула за калитку дома. «Скоро утро», - подумал я и побрел в гостиницу. Гостиница была в пяти минутах ходьбы, да здесь вообще все было рядом друг с другом, и только отовсюду был виден величественный Кремль, тот самый, который был построен в середине XVII века и в котором проходили съемки легендарного «Иван Васильевич меняет профессию». В своем номере я не спал. А лишь смотрел на постель, которую грела Даша и аромат которой еще оставался на постельном белье. Я сварил кофе и сел возле окна, и думал о том, что вот я и начал испытывать то ощущение, про которое говорил Даше: я стал чувствовать себя счастливым в прошлом. Перед глазами проносилась моя жизнь, в которой поистине было много побед и разочарований, много встреч и расставаний, предательств и возвращений, но такой странной, как эта, не было доныне, и от этого вся прошлая жизнь обретала наконец какой-то смысл, и все казалось теперь совсем другим и новым, и все теперь сплеталось в один единый клубок моей жизни, спицы для которого были у нее, у девушки по имени Дашенька. Утром я принял душ, сложил свои вещи и засобирался в Москву. Автобус уходил через час, и я вышел из номера. У администратора я оставил ключ и поинтересовался относительно Даши.
- Простите меня, пожалуйста, а Даша, девушка, которая греет у вас постель, она давно тут работает?
- Не понял вас, - изумился тот и поправил бейджик на своем костюме.
- Девушка, Дарья, фамилию я не знаю, греющая постель вашим клиентам… Предоставление услуги от вашей гостиницы. Она давно тут работает?
Он с еще большей странностью посмотрел на меня: - У нас никогда не было и нет подобной услуги.
- Подождите, а Даша?
- Какая Даша? Я не понимаю, о ком вы говорите.

Я оставил ключи и вышел на улицу. Был теплый, солнечный октябрьский день, и я не понимал, что произошло в номере 68 ростовской гостиницы и кто была эта девушка по имени Даша, с которой я провел эти вечера и ночи. Мысли путались в моей голове, и я все больше и больше ускорял шаг в сторону дома, куда ночью я провожал ее. Я ничего не понимал. Кто была эта девушка? Почему она приходила греть постель именно мне, тайно, и что она хотела этим сказать? Я говорил сам с собой и говорил вслух.
- Зачем я на тебя повышал голос? Ведь значит, я один у тебя? Один, единственный, и только мне ты грела постель? Но кто ты, Дашенька? Где ты?

Туристы наводнили город и стояли очередью возле ростовского Кремля. Я искал дом. У меня была хорошая зрительная память, и если я где-то хотя бы раз побывал, то обязательно находил это место и в другой раз. Но тут как будто все стерлось из памяти. Я не помнил ни цвета забора, ни калитки, ни самого дома, все было как в тумане. Я обошел все дома, что возле белокаменных стен, и так ничего и не нашел. Мне хотелось кричать на весь Ростов. Слезы полились из моих глаз, когда я просто шел и шептал одни и те же слова: «Дашенька, милая моя и добрая Дашенька, единственная, где же ты, я люблю тебя. Люблю тебя одну. Почему я даже не спросил фамилию твою и телефон?» Я ходил по городу и вглядывался в лица, искал, нет ли похожей на нее, и мне всюду виделась она, и ее образ был везде. На рекламных щитах какой-то дурацкой продукции, на майках туристов и ростовчан; она смотрела на меня с витрин сувенирных лавок и магазинов и скромно улыбалась мне, слегка прикрыв рот левой рукой. Весь день я ходил по городу и не понимал ничего. Сотни вопросов возникали в моей больной голове, и ни на один из них не было ответа, а лишь все было окутано какой-то непостижимой тайной и загадкой. Загадкой появления в моей жизни, в ростовской гостинице, девушки, которая зачем-то и для чего-то приходила ко мне в номер и, раздеваясь догола, грела мою постель. В полном отчуждении я уехал на автобусе в Москву. Пока я ехал, я непрерывно смотрел в одну точку в окне и видел не поля и озера, мелькавшие за окном, а видел Дашу, бегущую ко мне по полю в полном восторге от счастья сопричастности друг друга, и кружил я ее в волшебном вальсе, и все говорило о жизни прекрасной и счастливой, и даже начавшийся дождь в моем воображении не мешал, а помогал нашему безумному счастью. Я полюбил и проиграл. Ведь все-таки любить – это, прежде всего, умение проигрывать.

Дома в Москве все было как обычно, по-прежнему. Шли, дни, недели, месяцы, и с каждым днем я все больше и больше нуждался в ней, и боль от потери ее становилась все острее и острее. Несколько раз я звонил в ростовскую гостиницу и спрашивал, не приходила ли девушка по имени Даша, и, описывая ее, получал отрицательный ответ. Я даже узнал, что ни одной Даши ни на очном, ни на заочном отделении факультета романно-германской филологии Белгородского университета не было. Вечерами я садился у окна своей кухни и часами смотрел куда-то вдаль и говорил с ней, и мечтал с ней, и просил прийти ко мне и рассказать об истинном ее появлении в номере той самой гостиницы, в которой она никогда не работала и не имела никакого отношения к ней. Где-то через год, ночью, мне вдруг показалось, что она сейчас стоит у моего номера и не может достучаться. Я взял такси и поехал в Ростов. Была зимняя ночь. Часа через четыре мы были уже там, но никто меня не ждал, и никого похожего на Дашу в гостинице не было. Где-то года через три после этой истории сидел я у окна и думал о ней. Было начало сентября, и приятный осенний воздух наполнял мою комнату свежестью и запахом московской осени. Вдруг что-то острое кольнуло мое сердце, и как будто длиной спицей прокололи меня насквозь, и воздуха стало недоставать, и стал я его жадно хватать, и в глазах стало темнеть, и погрузился я в какой-то туман, где было много густого дыма и каких-то теней. Последнее, что я помню, это то, что Дашенька шла ко мне и, слегка улыбаясь, прикрывала свою улыбку левой рукой. Умер я от обширного инфаркта вечером в теплую сентябрьскую ночь, и только через четыре дня обнаружили мое тело и, сообщив в Союз писателей России и родственникам, предали земле на одном из московских кладбищ. Похороны были скромными, и людей было не так много. На панихиде у гроба лежали все изданные при жизни мои книги, и несколько друзей сказали трогательные речи, и никто не обратил внимания на стоящую чуть поодаль от всех, у стеночки колумбария, молодую девушку в солнечных очках и черном платье, которая прикрывала рот левой рукой, чтобы не разрыдаться.
 ***
Я оторвался от планшета, и мои увлаженные глаза внимательно посмотрели на нее, на женщину диктовавшую мне этот рассказ. Она замолчала и посмотрела куда-то вперед, замерев в одной позе. Потом достала сигарету и закурила.
- Это все? – спросил я.
- Да, почти, - ответила она и аккуратно кончиком пальцев левой руки стряхнула пепел.
- Так кто же все-таки была эта девушка, приходившая греть постель герою?
- Это была я, - сказала она, не смотря в мою сторону и все больше и больше затягиваясь сигаретой.
- А вы, вы кто?
- Я та девушка, которая грела ему постель те вечера, что была в Ростове. Десять лет назад.
- Зачем вы это делали? Вы знали его раньше?
- Нет, не знала. Но хотела знать. Это был мой отец.
- Ваш отец? – у меня перехватило дыхание, и я приподнялся с лодки.
- Да, мой отец. Он так и не узнал об этом, но мне так хотелось его увидеть, познакомиться с ним.
- Почему вы сразу ему это не сказали?

- Я боялась его реакции и боялась, что он просто пошлет меня к чертям собачьим. Я знала хорошо все его книги. С шестнадцати лет, как мама мне рассказала о нем, я стала его поклонницей, собирала все его статьи в журналах, покупала книги. Это был последний романтик на планете, и я его очень любила и люблю – и как отца, и как мужчину до сих пор. Мама была замужем, когда познакомилась с ним, и у них возник роман, но не роман в стандартном понимании это слова, а возникла связь, та невидимая связь, что называется любовью, а любовь, как писал папа, это мгновение, которое лучше сохранить в памяти навсегда, чем потерять его, будучи вместе. Эту связь им пришлось обрубить ради моего брата и отчима, который до сих пор не знает, что я не его дочь. Я придумала всю эту историю с постелью, чтобы хоть как-то подарить тепло самому любимому мной человеку. Я узнала из газет и интернета, что папа едет на семинар сценаристов в Ростов Великий, и поехала туда сама. Придумала себе имя, сняла комнату в частном доме у одной бабушки и вскоре нашла его. Папа умер из-за меня, из-за любви ко мне, и мне не хотелось бы, чтобы его жизнь и его книги канули в лету и оказались напрасными, случайными, навязчивыми, как и все в этом мире, поэтому я и обратилась к вам, чтобы вы как писатель, очень похожий на него, сохранили эту нашу историю любви навсегда в этом рассказе. Итак, черновик у вас есть, сюжет тоже. Работайте! Обещаю, что никаких претензий или добавлений, а уж тем более авторских отчислений, я требовать не буду. Да, кстати, если вам это действительно поможет, - возьмите эту перчатку себе. Он до самой смерти носил ее с собой.

Она взяла ту самую перчатку и протянула ее мне.
- Именно ее я забыла тогда в номере 68 ростовской гостиницы, уходя от него навсегда.

Уходя, она протянула мне визитную карточку со своим номером телефона и сказала, что если еще понадобится ее помощь в работе над повестью, то я могу позвонить ей в любое время дня и ночи. На визитной карточке была фамилия и имя –

Кристина.

Проводив ее, я еще долго сидел на лодке и смотрел на озеро, думая о чем-то дальнем. Проносилась вся моя жизнь перед глазами, насыщенная встречами и расставаниями, событиями и, конечно, желтым ковром осени, на котором встречались все те, которые ушли навсегда. Но вот сейчас, именно в эту минуту, когда июльское солнце было не таким жестоким и маленькие рыбки в пруду танцевали свой вальс, встретились они, все мои любимые и близкие, на этом осеннем безумии, и все говорило о жизни юной, радостной, счастливой и о жизни абсурдной, странной, изощренной, бессмысленной. Была среди них и та самая Лика фон Дидериц, о которой я уже как лет двадцать ничего не знал. Я держал в руках перчатку и улыбался чему-то или кому-то, сам не знаю, чему.

P.S. В   сентябре 2016 года в Москве,  в издательстве «Элеан», был опубликован рассказ «Перчатка, упавшая с неба» с маленькой ремаркой: «грустный эротический рассказ со странной развязкой и несчастливым концом». Известно и то, что автор отказался от всех причитавшихся ему авторских денег и не явился на презентацию своего произведения.

К О Н Е Ц
10.06.2016.