Пьеса про Женю

Случилось мне в октябре 201… года впервые стать крестным отцом дочери моих тульских друзей. Этого, столь волнительного события, я ждал очень давно, еще с тех пор, как мы впервые с ними заговорили об этом, сразу после рождения Дины. И вот второе воскресение октября… Он выдался вполне теплым и солнечным днем, хотя ноябрь уже холодно дышал в сторону Москвы, а последние теплые дни осени, сопротивляясь, срывали желтые листья московских деревьев, и я в полусонном состоянии ехал в Тулу на первом маршрутном такси с улицы академика Янгеля. В Туле, на машине, меня встретили Рома с Машей, и, познакомившись с крестной мамой Дины, Валей, я уселся поудобнее на первое сидение машины возле Ромы, и мы поехали в Белёв, город Тульской области, находившийся в ста пяти километрах от нас, к их духовнику, отцу Роману, который и должен был совершить столь священный обряд – обряд крещения Дины, по-церковному Евдокии. Дина спала сзади на руках Маши, а Валя, крестная мама, что-то рассказывала Маше о своем бизнесе – печения пирогов в Рязани. Мы с Ромой говорили о чем-то пустом и отвлечённом, но всё это время нас восхищали невероятные красоты природы, которые уносили нашу машину вместе с нашей болтовней в неведомую осеннюю даль лесов, полей, неба, по которому, как корабли Айвазовского, медленно уходили облака в непостижимую тайну тишины и спокойствия. Мелькали за окном маленькие города, оставались слегка замеченными озёра, сквозь редкие капли дождя на стекле можно было увидеть сидящих на табуретках у обочины пожилых продавцов яблок и прочих даров земли Тульской. Бросались в глаза разрушенные и заброшенные церквушки, спрятанные за оранжевыми и красными деревьями лесов, и думалось мне о чём-то светлом и прекрасном, о чём-то дальнем и совсем не земном, и где-то в глубине моих фантазий, а может и в глубине всех этих полей и лесов, тихо плакала гитара. Смотря в эту даль и как бы участвуя в этом живописном полотне Бога, я понимал своё маленькое предназначение в этом этюде жизни. Через сто лет ведь ничего не изменится; и тоже кто-то также будет ехать на крестины в маленький городок Тульской области, и те же мысли будут посещать кого-то, которые посещают меня сейчас. Ничего не меняется, и быть причастным к этому полотну и есть наивысший смысл существования на планете. Все эти мысли, конечно, проносились сквозь полудрём, а между тем захотелось кофе, и мы стали искать придорожные кафе по сторонам. Проехав табличку «Белёв – два километра» и увидев город с его монастырями и церквями и покосившимися домами, я ощутил на себе чеховские мотивы. Классический уездный город N. Всё как по Чехову.
– Интересно, – спросил я у Ромы, а бывал ли тут Чехов?
– Наверняка бывал, – ответил Рома и указал на магазин, где продавался кофе.
Возле него на привале отдыхала группа туристов, молодых людей лет двадцати-двадцати пяти, их было человек пятнадцать, все были с рюкзаками и прочим походным инвентарём. Затухал утренний костер, и в редком дыме витал запах детства – запах горевших листьев. Видно было, что в железных кружках у них ароматный кофе, его запах возвращал меня в юные годы, когда мы могли также остановиться в любом удобном для нас месте для завтрака или обеда и, достав гитару, сыграть что-нибудь на дорожку. Я узнал песню, которую играл рыжеволосый паренёк с сигареткой в зубах. Когда-то в походах играл её и я.

Тихо дремлет сад заброшенный,
Хмурый стелется туман,
Шепчет ветер – гость непрошенный.
Нет любви – один обман.
Равнодушно усмехнулся ты.
Отвернувшись от меня.
Тихо кружат жёлтые листы,
В голубом сиянье дня,
Ветер шепчет твоё имя мне,
Предо мною образ твой,
Я как будто в сладком-сладком сне,
Грежу милый мой тобой,
Помню, как встречались мы с тобой,
Первый раз поцеловал,
А теперь тебя со мною нет
И тот сад унылым стал,
Помню, как встречались мы с тобой,
Первый раз поцеловал,
А теперь тебя со мною нет
И тот сад унылым стал…

Это стихи потрясающего поэта-песенника Александра Дулова. Выпив ароматный кофе, мы медленно поехали по городу в поисках церкви Троицы Живоначальной. По сторонам всюду мелькали двухэтажные дома, почты, магазины, заброшенные церкви, и я успел заметить бюст Пушкина. Оживленно – по усыпанному жёлтыми и красными листьями тротуару – спешили куда-то или просто прогуливались местные жители.

– Здесь Пушкин был? – спросил Рома.
– Почему здесь? – отозвался я.
– Бюст Пушкина видел?
– Ну, бюст Пушкина есть в каждом городе!
– Но всё же, – продолжил Рома, – у меня полное ощущение, что он здесь был.
– Чехов был, Пушкин вряд ли.
– Пушкин!
– Чехов!
– Спорим?
– Спорим!
– Не спорьте мальчики, – перебила диалог Маша, – их тут не было! Белёв – родина Зинаиды Гиппиус, декадентской Мадонны. Мы с Ромой переглянулись и, улыбнувшись, что-то запели. Сами не знаем зачем и с чего вдруг. Через минуту мы уже стояли у храма, который находился на территории древнего кладбища, и нас встречал отец Роман – в светлой рясе и с сумочкой в руках. На вид ему было лет сорок, и от него исходила какая-то невероятная аура спокойствия и умиротворения, и улыбался он нам так радостно и искренно, как будто мы встретились как близкие родственники после долгой разлуки. Поприветствовав всех и поцеловав Дину, он пригласил нас в храм. В храме было темно и никого кроме нас не было. Сквозь треск свечей можно было услышать, что где-то лилась вода, пахло ладаном и хозяйственным мылом.
– Женя, ты приготовила купель, – спросил отец Роман в темноту?

И вдруг из этой самой темноты, неведомо откуда, будто из ниоткуда, из несуществующего пространства прекрасного далёка, вышла девушка не очень высокого роста, в длинной юбке, и её каштановые волосы, сопротивляясь платку, то и дело выглядывали из-под него. Её карие, нежные и увлажнённые глаза были то печальны, то радостны, я так и не смог определить в ту минуту, что она сейчас чувствует. На вид ей было семнадцать – восемнадцать лет, и, когда наши взгляды сомкнулись искоркой небесного огня, я забыл обо всём том, что предстояло мне совершить в этом храме и о цели поездки – обо всём том, что составляло логику этого престранного дня. Она сказала отцу Роману, что всё готово, и в её совсем ещё детском голосе было заложено что-то очень глубокое и печальное. Во всяком случае, мне так показалось. Она ещё раз обожгла меня своим загадочным взглядом и, словно скрывая какую-то невероятную тайну, исчезла за одной из дверей, ведущих неведомо куда. Затем отец Роман пригласил нас в отдельную комнату, где Женя приготовила купель и зажгла свечи.

Рома держал Дину на руках, Маша что-то искала в сумке, а мы с Валей волнительно переглядывались, ожидая начала обряда. Отец Роман, который был так спокоен и умиротворен, что-то искал в старом и потрёпанном молитвослове и, когда нашёл нужную страницу, посмотрел на нас своими голубыми глазами, полных очарования неба и спокойствия синего моря.
– Согласно старому обычаю ребенка всегда крестили на восьмой или сороковой день рождения. Дело в том, – продолжал он также спокойно и непринуждённо, – на восьмой день осуществлялось наречение младенца, а сорок – число особенное для православных. Применительно к обряду крещения оно означало то, что именно в этот день матери разрешалось входить в храм с новорождённым, поскольку именно в течение этого времени происходило полное естественное очищение женщины. При рождении девочки, – продолжал отец, – этот срок удваивался и составлял восемьдесят дней.
– То есть мы не по правилам всё делаем сейчас, – спросил Рома?
– Сейчас, конечно, таких строгих канонов нет – имя выбирают зачастую ещё до рождения ребенка, а называют сразу после появления на свет. Крестить ребенка можно в любой период, – даже в пост.
– А как же потом обряд угощения, – спросила Маша, раздевая Дину?
– Праздничное меню должно быть составлено с учетом требования поста.

Пока отец Роман рассказывал все тонкости и тайны священного обряда крещения, я думал об этой девочке по имени Женя. Мне захотелось ещё раз её увидеть, и от этих мыслей мне становилось ещё волнительнее, и я, находясь в каком-то очарованном сне, был околдован всем тем, что окружало меня вокруг: и успокаивающий голос отца Романа, и какое-то радостное гуление Дины, запах ладана, и, конечно, милый образ Жени. И так, начался сам обряд крещения. Отец Роман читал молитвы, а мы, держа свечи, крестились и делали всё то, о чём он просил. И прозвучали слова: «Крещается раба Божия Евдокия, во имя Отца, и Сына и Святаго Духа, Аминь.» Дина совсем не плакала, а наоборот, как-то радостно и с удивлением воспринимала всё вокруг, и в эти минуты я вспоминал юные годы. Меня крестили в шесть лет, и я так отчётливо помню сам этот обряд, что в памяти иногда возникает эта таинственная картина, как священник меня заводит в золотую комнату и говорит: «Запомни, мальчик: здесь живёт Бог!» Это был Алтарь. И с тех самых пор, если мне где-то и с кем-то вдруг становится невероятно хорошо и я чувствую незримый мост между прекрасным воспоминанием – Днём крещения и сиюминутным ощущением полного счастья – я всегда говорю эту фразу: «Здесь живёт Бог!» Когда обряд был завершен, отец Роман всех пригласил приложиться к мощам и отобедать в честь крещения Евдокии в столовой при храме Троицы Живоначальной. Выйдя на улицу и глотнув свежего осеннего воздуха перед трапезой, я снова увидел её, Женю. Она стояла возле входа в храм и из большой кастрюли разливала по многочисленным кружкам компот. Она снова посмотрела на меня увлажнёнными глазами и слегка улыбнулась. Я знал, как её зовут и, всё же спросил…

А л е к с е й: Как зовут вас?
Ж е н я: Женя.
А л е к с е й: Я Леша.
Ж е н я: Очень приятно.
А л е к с е й: И мне приятно.
Ж е н я: У вас такая смешная дочка.
В этот момент она разлила компот мимо кружки. Сконфузившись, она быстро вытерла лужицу маленькой тряпочкой.
А л е к с е й: Это не моя дочка, я – крёстный отец.
Ж е н я: А я думала, папа – вы.
А л е к с е й: Почему?
Ж е н я: А она похожа на вас.
А л е к с е й: Мне приятно это слышать.
Надеюсь, моя дочь будет похожа на меня.
Ж е н я: Непременно.

Сказала она это как-то непосредственно и снова разлила компот. Я улыбнулся.
– Я сегодня такая растяпа.
А л е к с е й: А вы тут служите? Живёте?
Ж е н я: Я на послушании. На осенних каникулах.
А л е к с е й: Не понял.
Ж е н я: Я живу в Москве, а на школьные каникулы приезжаю сюда.
А л е к с е й: То есть вы не из Белёва, а из Москвы?
Ж е н я: Угу. А вы?
А л е к с е й: И я. А почему именно сюда приезжаете, в Белёв? Есть же много храмов и монастырей в Москве, или вам не нравится Москва?
Ж е н я: Вовсе нет. Москва мне нравится, просто в Москве всё по-другому: там я веду более светский образ жизни - соблазну много, а тут его нет.

Меня позвали за праздничный стол, и, ещё раз обменявшись взглядами с Женей, я пошел в столовую. Пока все угощались красным вином и прочими яствами, согласно церковной кухни (а были парные котлеты, пюре, вкусные салаты из помидоров и огурцов и, конечно, только что сваренный суп), я думал о ней, о Жене, о её такой странной жизни. То есть там, в Москве, она совсем другая: не та Женя, что стоит здесь и разливает компот возле храма. А какая? Какая она там? О каких соблазнах она говорит? Я пытался поддержать разговор, но все мои мысли и желания были возле этой небольшой, но такой загадочной и прекрасной девочке с карими и слегка увлажнёнными глазами. «Яблоки у вас в Белёве невероятно вкусные, пойду парочку принесу», – сказал я и ушёл к Жене. Она стояла там же и продавала только что сваренный компот.

Ж е н я: Здравствуйте, как поживаете?
А л е к с е й: За то время пока мы не виделись, ничего глобального в мире, я думаю, не случилось.
Ж е н я: Как знать, как знать.
А л е к с е й: А вы продаёте компот?
Ж е н я: Угу.
А л е к с е й: Сколько стоит?
Ж е н я: Один рубль.
А л е к с е й: Как один рубль?
Ж е н я: Вот так. Один рубль. Но вам как крёстному отцу полагается бесплатно.
Она протянула мне компот. Я взял и, не отрывая от неё глаз, сделал несколько глотков.
А л е к с е й: Очень вкусно. Яблочный.
Ж е н я: Я люблю варить компот, люблю разливать его по стаканчикам. В этом есть что-то такое, что делает всё вокруг прекраснее. Занимаясь в храме этим делом, я чувствую себя счастливой.
А л е к с е й: А в Москве чем занимаетесь?
Ж е н я: Учусь в одиннадцатом классе, помогаю родителям с их бизнесом. У нас свой бизнес по продаже итальянского белья.
А л е к с е й: А когда обратно в Москву?
Ж е н я: Через две недели.
А л е к с е й: У меня ещё два часа есть. Покажете мне город?
Ж е н я: Нужно у отца Романа разрешения спрашивать. Не знаю, удобно ли это?
А л е к с е й: Тогда расскажите о городе. Я здесь впервые.
Ж е н я: Да я о нём толком ничего не знаю. Приезжаю и сразу в храм, потом обратно в Москву.

Из храма вышел отец Роман.
О т е ц Р о м а н: Как Вам наш компот?
А л е к с е й: Вкусный.
О т е ц Р о м а н: Из наших Белёвских яблочек. А пастилу нашу ели? Она на весь мир известна.
А л е к с е й: Так это пастила отсюда? Белёвская пастила?
О т е ц Р о м а н: Да, а наши яблоки ещё Пушкин любил кушать.
А л е к с е й: Как Пушкин? Здесь всё-таки был Пушкин?
О т е ц Р о м а н: Был. Во время путешествия на Кавказ проезжал.
А л е к с е й: Значит, Рома был прав, а я думал, что Чехов, уж очень напоминает чеховский уездный город.

О т е ц Р о м а н: В Белёве, кстати, возвращаясь из Таганрога, скончалась императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра Первого.
Вскоре появились Рома с Диной на руках, Маша и Валя и предложили проехаться по городу. Я не хотел уходить от Жени, но надо было ехать. И, садясь в машину, я думал о том, как сейчас не упустить нужного момента, как взять её номер телефона или ещё какой-либо контакт. Ведь в сущности своей изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год жду я счастливой и долгожданной встречи, и вдруг вот она и произошла – здесь. Я был счастлив. Сказав ребятам, что я хочу выпить компот, я вышел из машины, подошёл к Жене и поинтересовался её контактами и возможной встречей в Москве. Она сказала, что здесь телефонами не пользуется, и лишь дала свой почтовый адрес в Москве и адрес этого храма, Троицы Живоначальной. Улыбнулась как-то по-детски, засверкала своими печальными глазами и помахала нам рукой. Уходя от неё, я сказал ей: «Здесь живёт Бог!»

Пока мы ехали до Тулы я задремал на первом сидении. Подъезжая к городу, Рома сказал, что я улыбался во сне, а значит, снилось мне что-то возвышенное и земное, соединение которого и есть высшее благо двух влюблённых. В маршрутке до Москвы я тоже дремал. Когда просыпался, то, конечно, думал о сегодняшнем таком длинном и странном дне. Приехав в Москву, я окунулся снова в столичную жизнь, которая была полна каких-то ненужных встреч и ненужных работ, которые не приносили мне ничего, кроме суеты и мыслей ни о чем. Все это время я думал о Жене, и вечером следующего дня я решился написать ей письмо. Я долго ходил по комнате и не знал, с чего начать – смял порядком пяти или шести листков. И всё же начал:

«Здравствуй, дорогая Женя…»
Не то. Смял. Выбросил. Это же может сразу отпугнуть. Ещё совсем не знаю её, а она уже дорогая. Но она,правда, дорогая. Эх!
«Здравствуй, Женя. Пишет Вам Алексей из Москвы, который на Ваших глазах в прошлое воскресение стал крёстным папой.

На губах моих до сих пор приятное послевкусие сваренного Вами компота и подаренного мне в честь Крещения. Считаю своим долгом выслать Вам один рубль за второй компот, который, пользуясь Вашим прекрасным расположением ко мне, я выпил абсолютно бесплатно. А также свои пожелания доброго и лучезарного утра, вкусного, как приготовленный Вами напиток, дня и, конечно, доброй ночи с самыми яркими и незабываемыми персонажами из Ваших любимых сказок. Ваш Алексей»
Вложил в конверт бумажный советский рубль и выслал по белёвскому адресу. Все эти дни в ожидании ответа я казался окружавшим меня людям каким-то загадочным. Странно улыбался и таинственно молчал, если разговор с друзьями заходил о женщинах. В Москве всё изменилось с тех пор, как я встретил Женю. Простые вещи стали совсем другие, нежели были. Даже светофоры теперь не просто моргали встречным автомобилям, а как-то игриво подавали зелёный и как-то философски красный, а желтый цвет просто улыбался и приглашал меня в солнечные дали, куда я пускался по ступенькам своей мечты вперед, и уносил меня в бескрайние просторы любви. Я влюбился. Я влюбился в Женю. На Садовой я поймал жёлтый лист прямо с неба. Лист действительно упал с неба, ведь тут не было поблизости деревьев, и я понял, что это знак. Пришло письмо от Жени. Я помчался домой и, достав конверт из почтового ящика, не торопился его открывать. Я наслаждался его запахом. Я ощущал тепло её рук и представлял, как её волосы лежали на этом конверте, когда она его запечатывала.

«Здравствуйте, Алексей. Как поживаете? Спасибо за Ваше письмо, Сударь. Вы подарили мне возможность встретиться с теми персонажами любимых сказок, которых Вы мне пожелали. Я желаю Вам прекрасного и чудесного дня, а также пусть этой ночью Ваши сны наполнятся морским бризом и той желаемой тишиной, которой Вам так иногда не хватает. Ваша Женя.
P.S. Жду сказок»

Из глаз моих полились слезы. Я не поверил счастью своему. «Я люблю тебя, Женя!» –эти слова я произносил вслух и по много раз. Итак, я стал каждый день писать ей сказки. В одном письме я высылал по три, четыре сказки и просил читать по одной сказке в день. Сюжеты были самыми разными. Я сочинял на ходу и пытался быстрее записывать, потому что мысль обгоняла руку.

СКАЗКА

«Жил-был тот, кому только во сне приходили разные образы и персонажи и просили его о помощи. Был он бородатым и спал в своей шляпе, ибо шляпа его была живой и черной кошкой, с которой он никогда не расставался; она грела его плечи и голову, её хвост свисал на спину нашему герою, и никто не сомневался из приходящих к нему во сне, что эта чёрная шляпа, и только глаза выдавали в ней кошку. И вот однажды, серой зимней ночью, постучался в дверь к нему король и попросил уделить несколько мгновений, моля его о помощи тому миру, которым правит он. Сам король был болен и простужен, кашлял громко и глотал таблетки от температуры.
– И чем же я могу помочь тебе, король?
– Мой идеальный и прекрасный мир, где нету войн и всякой скверны, где есть только одна счастливая любовь и созидание, сейчас терпит бедствие.
– Но чем я могу помочь вам?
– Мой мир находится у вас между указательным и средним пальцем руки, не чешите больше в этом месте.
И король исчез в свой мир, а бородач с тех пор там не чесал»

Далее я рисовал картинку, соответствующую сюжету.

СКАЗКА
«Опускаясь каждый день в метро, герой наш, светловолосый блондин с родинкой на щеке, искал ту, которая станет его судьбой, искал встречи с её глазами в отражении окон вагона. И если наш принц находил взгляд, то, придумав эту игру, загадывал станцию, на которой выйдет она, возможная принцесса; и если вдруг это совпадало, то он шел за ней и загадывал станцию, до которой она поедет дальше, и если и это абсолютно совпадало, то он знакомился с ней и загадывал вместе с ней последнее испытание судьбой: весь день ездить по разным веткам столичной подземки и искать друг друга – в вагонах, на станциях, эскалаторах, и если эта встреча произойдет, то значит, сама судьба предназначает их друг для друга. Но встреча не случалась, и тосковал принц без своей принцессы, и она, не найдя его, плакала. Не испытывайте судьбу, берегите то, что она вам дает, берегите…»
И снова я рисовал картинку к каждой маленькой сказке-притче и тем самым дополнял сюжет.

СКАЗКА

Лежа у жаркого камина, возле пустого кресла-качалки, старая рыжая, повидавшая многое на своем веку собака смотрела на Рождественские подарки, оставленные приходившими из северных городов гостей к этим удивительным людям, которые являлись хозяевами этого дома и собственно самой собаки.
Но вот непонятно: начал повествование именно я, как сказочник, или собака, имя которой было Элизабет, в честь великой актрисы Элизабет Тейлор, игравшей принцесс в старых фильмах.

«А, может, не жаль мне вовсе от того, что я не умею говорить, – думала собака Элизабет и смотрела на языки пламени, от которых шло тепло и воспоминание былой юности, когда за ней ухаживали совсем юные рыцари, которых уже давно нет. – Если бы я умела говорить, я бы попросила своего хозяина и хозяйку, чтобы на Рождество мне подарили… А впрочем, у меня всё есть. Действительно, всё есть. Прожила долгую и красивую жизнь у моря. В любви и согласии. Люблю я любить своих хозяев, как и они любят меня. И всё таки, если бы я умела говорить… Нет, говорить неинтересно... Язык дан человеку, чтобы врать, а собаке даны глаза, которые умеют говорить, но не умеют врать. А значит, я скажу сегодня вот что: «Подарите мне на Рождество... Подарите мне мою юность…» Но как они поймут, чего я хочу? А хочу я увидеть того самого пса по имени Лорд, что ухаживал за мной… тому... эх... лет десять назад… Как давно это было… Какие мне песни пел, какие кости мне носил в постель… Обещались мы быть вместе всю жизнь... И вот, когда он мне принёс мне цветы и мы пошли гулять в долину моря, признался он мне в любви – и был он такой пятнистый, храбрый и красивый. Но его хозяева переехали в какой-то другой город, в страну не нашу – Бог знает куда. И жизнь его там, видно, не сложилась, а может, и сложилась – кто знает? Но письма он писал мне каждый день, не так как люди, а глазами, прямо мне в сердце. Я знала это и тихо-тихо была счастлива. Но жизнь промчалась как один миг... И вот лежу я у камина и прошу на Рождество Христово, увидеть бы мне Лорда и любить его, как я любила эти годы.
В камине тихо догорал костёр, дрова трещали, Эля засыпала. И снился ей сон, где они вместе с Лордом куда-то едут, потом куда-то вместе идут; проносятся вокзалы, самолеты, поезда, подъезды, крыши домов… И во сне он тихо-тихо ей сказал: «Могу тебе я только сниться, Эль! Я так люблю тебя! Прости, что мы не вместе, и всё же вместе был с тобой я много лет…»

Вдруг дверь в комнату тихонько скрипнула. Эля крепко спала на ковре, хозяева зашли с подарками, держа в руке какую-то собачонку.
– Ещё немного и мы бы его сбили…
– Как под колеса он попал, откуда шёл, куда бежал?
– Наверно, километров пятьсот мы везли его до дому…

Увидев Элю, старый пес заплакал и тихо-тихо, подойдя, поцеловал её и лег спать рядом, не проронив ни звука. Он так мечтал проснуться вместе с ней на Рождество... И как писал молодой Асадов: «Как много тех, с кем можно лечь в постель, как мало тех, с кем хочется проснуться…»
– Люблю тебя, Элизабет, – шептал наш Лорд своей принцессе, – и наше утро будет чудом! С Рождеством, любимая моя!
К каждой маленькой сказке я высылал иллюстрации.
Она присылала мне письма со своими художественными произведениями. Она очень красиво рисовала и делала это профессионально. Называла меня не иначе как сказочником, а я, в свою очередь, очень ждал новой встречи. Оставалось совсем немного до её приезда в Москву, и я решил не дожидаться и приехать к ней сам. Прибыв в ближайший свой выходной на несколько часов в Белёв (ехал я с пересадкой в Туле), я поспешил к храму Троицы Живоначальной. Женя ничего не знала о моём приезде - я хотел ей сделать сюрприз. Какого же было её удивление, когда она увидела меня у подножия храма. Она была в том же платке и так же продавала компот. Было уже достаточно прохладно, и осенний ветер был в тот день не такой уж и ласковый. Всё говорило о скором приходе зимы. Увидев меня, она снова разлила на стол компот.

Ж е н я: Здравствуйте, очень неожиданно. Ах! Компот!
А л е к с е й: Здравствуйте! Давай уже на «ты».
Ж е н я: Давай.
А л е к с е й: Рад тебя видеть.
Ж е н я: И я.
А л е к с е й: Как поживаешь?
Ж е н я: Хорошо, а ты?
А л е к с е й: Я привёз тебе новую сказку. Не стал высылать конвертом: он бы не успел дойти. Ты же уезжаешь на днях в Москву?
Ж е н я: Да.
А л е к с е й: Держи. В этом письме новая сказка.
Ж е н я: Раз ты здесь, может сам и расскажешь?
А л е к с е й: Здесь?
Ж е н я: Пойдем погуляем. Я свою работу на сегодня выполнила. И кстати, спасибо за рубль – он великолепен.
А л е к с е й: Возьми ещё один, уж очень пить хочется.

Она засмеялась, и её увлажнённые глаза наполнились каким-то невероятным счастьем. Попросив меня немного подождать у храма, она стала убирать оставшийся компот в столовую, а я тем временем снял с себя осеннюю вязаную шапку с бубончиком и, дождавшись Женю, предложил согреть её голову. Сверкнув своим карим волшебством, она приняла от меня шапочку, и мы пошли гулять по удивительному, осеннему, пушкинскому и такому мистическому городу. Белёв был действительно очень тихим и скучным городом. Но его красоты не оставляли меня и на миг равнодушным: ведь в этом осеннем карнавале я чувствовал себя невероятно счастливым и нужным. Такое странное состояние любви у меня было впервые. Я чувствовал, что нужен этим покосившимся домикам и падающим листьям, лежащим

на обочинах яблокам и даже прохожим. Я был почему-то нужным всему тому, что происходило вокруг, и от этого обретался некий смысл жизни в этом странном, тоскливом и в то же время прекрасном городе. Столицу пастилы окутывала некая тайна осени, которая вот-вот станет явью, но за несколько мгновений до этого, затаилась где-то в бескрайних просторах полей и лесов, рек и озёр и все казалось каким-то загадочным и непостижимым. Как будто молния прошла по всему моему телу, когда я решился взять Женю за руку, и она так утвердительно и крепко сжала мою руку, что в эти минуты не надо было больше ничего. Все было в наивысшем полете любви, и теперь увлажнились мои глаза – от счастья. Сославшись на какую-то ерунду (по-моему, на некую аллергию) я надел солнечные очки.

А л е к с е й: Как тебя по отчеству?
Ж е н я: Евгения Олеговна.
А л е к с е й: Новая сказка родилась.
Ж е н я: Рассказывай!
А л е к с е й: В стихах.
Ж е н я: Я вся во внимании.
А л е к с е й:

Смеркалось; на столе, блистая
Шипел вечерний самовар.
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился лёгкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам тёмную струею,
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном стояла.
На стёкла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.

Ж е н я: Сам сочинил?
А л е к с е й: Конечно, а разве ты сомневаешься? Ведь заветный вензель О да Е, это ты – Евгения Олеговна.

Она звонко засмеялась, так звонко, что было полное ощущение, что этот смех разливается по бескрайним просторам моей души и навсегда остаётся там, превращаясь в прекрасное воспоминание моей жизни. Рядом пробежала собака, и, посмотрев на нас, гавкнула и побежала дальше. Женя так точно спародировала её и ответила тем же: «Вафф!» Потом, как кошка: «Маау!» Собака отреагировала на Женино «Маау» и исчезла в кривом переулке. В эту минуту мне захотелось крепко обнять её и целовать так нежно и ласково её шею, уши, щеки, увлажнённые глаза, губы. Я мысленно это представил и утонул в каком-то невероятном океане наслаждения и тихого счастья на необитаемом острове для двоих. Мы шли, держась за руки, и я впервые в жизни почувствовал истинное ощущение любви. И казалось, что так должно быть и будет всегда. Постоянство – вот тщетная мечта любви. Я шёл и любил Женю так искренно и нежно, что, казалось, сейчас мои мечты и идеи, всякие цели в жизни соединились в клубок этого глубокого и прекрасного чувства. Горе тому, кто в начальный период любви не верит, что любовь эта будет вечной! Женя сжимала мою руку сильнее и сильнее, и я понял, что и слов уже не надо и ничего не надо, а просто быть всегда рядом и быть всегда только вместе.

Ж е н я: Ты обещал рассказать сказку.
А л е к с е й: Я тут в письме тебе их много написал. Когда будешь засыпать, вскрывай по одной и читай.
Ж е н я: А ты всегда писал сказки?
А л е к с е й: Нет. Не всегда. После знакомства с тобой. Ведь в сказках порой нуждаются больше, чем в лекарствах от бессонницы и прочего психического или физического расстройства.
Ж е н я: Что ты имеешь в виду?
А л е к с е й: Я хочу хоть чем-либо быть полезным в этой жизни. Ведь такой профессии, как таковой, нет. А было бы здорово, если бы в трудовой книжке было написано – Сказочник. Ведь тысячи людей нуждаются в этом. Вот смотри, есть у меня одна идея. Поддержишь её?
Ж е н я: Поддержу. Какая?

А л е к с е й: Дать объявление в газету, в интернете разместить на сайте, да где угодно, как-то так: «Профессиональный сказочник представляет свои услуги. И телефон…» Ведь тысячи детей сейчас, в эту минуту, лежат в больницах, в онкологических центрах и помимо игрушек, поддержки родителей и лекарств, большинство нуждаются в сказках. Это, как деда Мороза родители заказывают на дом, и ребёнок верит, что он именно к нему шёл и именно его мечты и чувства ему интересны более всего. Ведь важно дать понять ребенку, что он в чём-то особенный и таких, как он, нет, не было и больше не будет. И вот ночью стук в палату – и прихожу я. На мне какой-нибудь необычный костюм, и я показываю пальцем на губах: «Тсс…» Сажусь на кровать и начинаю спрашивать о мечтах ребёнка, о его жизни и отталкиваясь от этого, рассказываю ему сказку так, чтобы он уснул в этой мечте и во сне его жизнь обрела бы ещё больший смысл, и утром, после пробуждения, в его жизнь ворвались бы новые цели, планы и мечты.

Ж е н я: Тяжёлая была бы работа. Представляешь, ездить по разным адресам и рассказывать сказки, брать на себя каждый раз энергетику человека с его проблемами и болезнями. А только дети?
А л е к с е й: Нет, не только дети. Сколько одиноких стариков доживают свои дни в пустых и печальных домах. А тут приходит к ним сказочник и уводит их в мир детства и юности, в мир первого поцелуя и первого прикосновения к волосам любимого человека, в мир, где счастье и покой поселились навсегда.
Ж е н я: А ты бы возвращался к одним и тем же слушателям?
А л е к с е й: Конечно! Они были бы моими постоянными клиентами, и их жизнь стала бы счастливее и прекраснее. И когда ты понимаешь, что ты причастен к чужому счастью, что именно ты его творишь и делаешь, всё обретает свой смысл. Понимаешь, Жень, это как работа психолога, только ещё с актерскими качествами и, конечно человеческими.
Ж е н я: А если девушка, одинокая девушка обратилась к тебе за сеансом сказок и потом полюбила бы тебя, а для тебя – это просто работа, что тогда? Как тогда быть? А если таких девушек много, что тогда?

А л е к с е й: Тогда, я не знаю, что тогда… Наверное, эта грань между работой и любовью очень прозрачная, это ведь, как в театре.
Ж е н я: Не совсем, как в театре. Всё-таки театр – это в какой-то степени обман, а тут ты даришь человеку уверенность, что он нужен тебе и что именно к нему ты идёшь с особым чувством и волнением.
А л е к с е й: Понимаешь, Жень, мы можем избавиться от болезни с помощью лекарств, но единственное лекарство от одиночества, отчаяния и безнадежности – это любовь. В мире много людей, которые умирают от голода, но ещё больше тех, кто умирает от того, что им не хватает любви.
Ж е н я: Я согласна, но как быть с теми, кто полюбил тебя как мужчину, как сына или как брата после твоих сказок? Что делать с этими людьми, с их чувствами? Ты же не сможешь всем ответить такой же сильной любовью…
А л е к с е й: Мне кажется, что любят в жизни только один раз. Всего один раз. Всё остальное – это что угодно: увлечение, дружба, страсть, привязанность, – но не любовь.
Ж е н я: Ты не ответил на мой вопрос. Вот представь, я обратилась в твоё агентство и заказала на дом себе сказочника, и вот приезжаешь ты, и после двух-трёх сказок я не хочу, чтобы ты куда-либо уезжал ещё, к другим, таким же, как и я. Что тогда?

А л е к с е й: Тогда я останусь с тобой.
Ж е н я: А те, другие? Которые тоже хотят чтобы ты остался с ними?
А л е к с е й: Я не знаю, Жень. Я хочу всех любить искренно и давать то, что даёт мне Бог.
Ж е н я: Весьма опасная профессия. Ведь ты можешь сделать человека ещё несчастнее.
А л е к с е й: А ничего не делая, я могу убить его.
Ж е н я: Ты только представь, как бы твой организм был истощен. В день по несколько заказов, и в финале – что? Ты их всех любишь по-разному, по-особенному, и они тебя; нуждаются в тебе, ждут тебя и ты в итоге вечером дома один. Их подарки тебе напоминают об их желаниях и страданиях, об их юности и скором конце. Выдержишь ли ты?
А л е к с е й: Вопрос надо ставить не так: «Выдержу или не выдержу?» Если из этих сотен людей два-три человека станут счастливыми, любовь в их сердцах убьёт любую болезнь, и они встретят своё счастье благодаря тому огню, который разожгли эти самые сказки. И значит, не зря всё это было в моей жизни, а значит, мож35
но уезжать куда-нибудь туда, где можно написать об этом книгу и тихо умереть.
Ж е н я: И знаешь, что больше всего тебе захочется перед смертью?
А л е к с е й: Что?
Ж е н я: Чтобы пришел такой сказочник, как и ты, и рассказал тебе сказку, после которой ты бы обрёл хоть и недолгое, но счастье, и самое удивительное, знаешь что?
Алексей: Что?
Ж е н я: То, что ты захочешь, чтобы это была я.

Мы шли молча по центральной белёвской улице и думали каждый о своём. Я почему-то именно сейчас всё так и представил. Ведь исчезнет Женя совсем скоро, исчезнет без предупреждения, ничего мне не сказав и не объяснив, и я больше никогда не увижу её, а я буду зарабатывать тем, что стану ездить по домам, квартирам и больницам, рассказывая свои сказки. И пройдёт много лет, я состарюсь и потеряю всякий смысл существования на земле и тогда вспомню всё: эту осень, эти минуты, эти письма, это знакомство с Женей – и захочу её увидеть, такой же, как и сейчас: странной, загадочной и такой любимой. Но никогда этого не случится. Никогда. Страшное слово. Никогда. Я сжимаю крепко руку Жени, и в эту минуту произошло настоящее чудо: прямо на наших глазах начал падать снег. Первый снег. Резко, крупными хлопьями. Это было так неожиданно, грустно и красиво. Женя побежала навстречу снегу и обратно ко мне. Она отличалась от всех многим, но самое необычное в ней было то, что она могла идти-идти, а потом вдруг резко побежать и вернуться обратно. Её порывы были такими необычными.

Ж е н я: Вот и наш первый снег.
А л е к с е й:

Господи, не охнуть не вздохнуть,
Дни летят в метельной круговерти.
Жизнь – тропинка от
рожденья к смерти,
Смутный, скрытый одинокий путь.
Господи, не охнуть, не вздохнуть!
Снег. И мы беседуем вдвоём,
Как нам одолеть большую зиму,
Одолеть её необходимо,
Чтобы вновь весной услышать гром.
Господи, спасибо, что живём!
Мы выходим вместе в снегопад
И четыре оттиска за нами,
Отпечатанные башмаками
Неотвязно следуя, следят…
Господи, как я метели рад!
Где же мои первые следы?
Занесло начальную дорогу,
Заметёт остаток понемногу,
Милостью отзывчивой судьбы.
Господи, спасибо за подмогу!

Ж е н я: Красивые стихи.
А л е к с е й: Стихи Эльдара Рязанова.

Гуляли мы по Белёву ещё долго, и все это время я что-то рассказывал, какие-то истории из жизни, о своём детстве, о юности, сочинял на ходу сказки, и мы купались в каком-то мимолётном ощущении грустного счастья, подкрашенного жёлтыми листьями, яблоками и идущим первым снегом. Я снял с себя шарф и прикрыл ей шею, и в эту минуту я стал её целовать – волосы, лицо; она отдавалась моим поцелуям здесь, под первым снегом, полностью и до конца. Мои глаза увлажнялись несколько раз – сам не знаю почему. Видимо, от такой странной, быстротечной, нелепой и такой прекрасной жизни. Я не мог больше жить без Жени. Вечером я уехал в Москву. Женя не провожала меня, было поздно, темно, и я переживал, как она одна дойдёт до храма.

В Москве я снова зажил привычной и скучной жизнью, но, конечно, все мысли мои и чувства, все сны и мечты были у меня связаны с Женечкой. На днях она должна была приехать в Москву, и я ждал этого дня так, как будто всю свою жизнь ждал именно этот день - день её приезда.

Дни, часы, минуты казались вечностью, и я понял одно, что лучше действительно ждать по десять, двадцать, тридцать лет, чем три, четыре дня. Все эти дни в ожидании Жени я чувствовал себя пожаром. Вообще влюбленный мужчина лет сорока, представляет из себя жалкое зрелище. Во всяком случае мне так казалось. Я придумывал все новые и новые сказки для неё, и их у меня накопилось уже десятки. Самые разные сказки. Вечером следующего дня мне пришло сообщение в мобильный телефон: «Здравствуй. Как поживаешь? Я приехала. Женя.» И я тут же выслал ей новую сказку.

СКАЗКА

«Сейчас представил, как ты, маленькая, совсем маленькая принцесса идёшь домой по хрустящему снегу, и вечерний снег из хлопьев расстилает тебе дорогу до дома. Симфония вьюги и метели близится к кульминации, и маленькую принцессу относит то вправо, то влево, и следы её рисуют невероятный рисунок на белом полотне сказочного и такого таинственного декабря. Слезинки принцессы, появляющиеся на её лице из-за разгулявшейся пурги, превращаются в маленькие звенящие льдинки-колокольчики. И видно, как искоркой сверкают карие и такие детские глаза в ожидании Рождественского чуда. Ведёт нашу маленькую девочку огромный чёрный кот, шерсть которого вся «поседела» от погоды, и его кошачьи усы тоже в инее и маленьких волшебных колокольчиках, которые, кажется, все громче и громче звенят при усиливающейся метели. Ведёт девочку кот на маленьком волшебном поводочке, и абсолютно понятно, что не девочка ведёт кота, а кот девочку, так как он идёт он сквозь вьюгу и ветер, не шатаясь, и вызывает всю эту погоду на дуэль, самую настоящую кошачью дуэль.

...Сначала лапки и только после них следы от сапожек приближали наших героев к дому, в который они спешили после того, как купили у местного дьячка Рождественские свечи и надеялись принести их к празднику домой. Но вот беда - замёл Снежный король и его снеговая падчерица все пути-дорожки к дому, приходилось идти почти наугад. Но вот метель начала стихать, а вечерние сумерки стали сгущаться. Становилось всё холоднее и холоднее. Наша принцесса сильно замёрзла. Тогда под загадочный взгляд чёрного кота достала она озябшими руками из кармана спички и Рождественскую свечку. Зажгла её. И вдруг чудо-расчудесное, чудо новогоднее случилось в этот миг. Как только принцесса чиркнула спичкой о коробок и зажгла свечу, выскочила искорка из спички и заговорила человеческим голосом: «Девочка, - сказала она, - давай я помогу тебе добраться до дома!». Осветила Искорка всё вокруг себя и указала светом дорогу. Пошли по этой светлой дорожке герои нашей сказки. И всё кругом говорило о чудесах, о Рождестве Христовом, Новом годе, и запели Ангелы кругом. А дома их встретили мама с папой. Приготовили чай из самовара, достали угощение. Все сели за стол. Поставили на стол Рождественскую свечку, на которой плясала и весело кружилась Искорка. И всю Рождественскую ночь отец с матерью рассказывали сказки да предания говорили. Кот уютно устроился на коленях у девочки и благодарно урчал, слушая эти дивные истории. А когда свеча стала уже совсем маленькой, Искорка тихонько сказала принцессе: «Не гаси меня - и я тебе за это всю жизнь светить буду, и будет тебе всегда сказочно тепло и светло со мной!» Устроила девочка Искорку в небольшую чашу и немного маслица подлила, чтобы ей гореть было легче.
И зажили они долго и счастливо…

И снова на снегу мы видим след сапожек нашей маленькой принцессы, что Женею зовут, и Свет, что дарит Искорка, которая когда-то, в дальнем детстве, осветила девочке путь».

На эту сказку Женя ответила большим письмом, в котором была иллюстрация к этой истории, и всё было сделано в форме старой открытки. Она умела любому содержанию придать форму. В этот раз всё было нарисовано на фоне моря, снежных гор и красивой набережной, а в углу подпись «ЯЛТА». Я ей ответил: «Ты считаешь, что принцесса жила в Ялте?» «Как знать…» – как всегда загадочно, ответила она. И в конце письма написала: «Возможно, ЯЛТА – это просто аббревиатура, и последняя буква может значить Алексей.» Я не сразу понял, что имелось в виду. Но вдруг, как гром среди ясного неба: Я.Л.Т.Алексей! Глаза мои увлажнились, и я написал ей: «ЯЛТЕ. И думаю, что последняя буква может означать Евгения!» Так мы и признались друг другу в самом главном. Я стал каждый день писать ей письма, сначала на бумаге, потом в электронном виде, но всё-таки в бумажном варианте было лучше всего. Я люблю писать. Люблю писать сказки, мысли, описывать свои ощущения, люблю писать на листках помеченных линиями или клетками, – ведь тогда я снова возвращаюсь в школу и каждой буквой вывожу любовное послание на соседнюю парту. Когда я пишу Жене, то чувствую себя настоящим любовником. Я пишу, пишу, пишу. И это лучше, чем просто написать смс-сообщение, которое можно тут же удалить, или телефонный звонок, который моментально исчезает в никуда после его окончания. В этом почерке весь я, со своим настроением, ощущением, со своей температурой тела и со своей чистой мыслью, – и я всё это отдаю белой бумаге, ничего не оставляя про запас. Я отдаю себя Жене через это письмо, и она может делать со мной, что хочет. Может сделать из меня самолетик, и я буду летать с её балкона по бескрайним просторам её двора, может порвать и сделать из меня множество кусочков, и тогда меня станет еще больше, а может сохранить на всю жизнь и я буду жить долго-долго, пока кто-то, лет через сто, не завернёт в меня селедку или не снимет фильм по мотивам этого письма. Кто-то пишет целые книги о любви, и потому, видно, не имеет успеха у женщин, а я пишу всё это, чтобы просто не застрелиться.

СКАЗКА

«Довелось мне в бытность мою, годов этак десять назад, работать старьевщиком в одном магазине. И был у нас при магазине ломбард, где служил я с утра и до вечера оценщиком, что позволяло мне сводить концы с концами и кое-как жить. Большую часть выручки забирал хозяин магазина и ломбарда, а всё, что оставалось, я тратил на хлеб и на то, в чём сильно нуждался. Люди разные приходили ко мне в ломбард. Эх! Сколько судеб! Сколько вещей, помнящих свадьбы и торжества, марши Мендельсона и звуки рыданий униженных и оскорблённых. О! Как часто начинали говорить со мной вы все, эти принесённые самыми разными людьми, предметы. Случалось это в зимние вечера, когда темнело рано и сквозь пар, идущий от чая, я видел их в свете горящей свечи, и, казалось оживают они и говорят, говорят, говорят. Вон тот самовар, привезённый бедняком из Тулы, говорил, а даже не говорил, а почти плакал и умоляюще просил вернуть его домой. А вон то кольцо отражало в своём золоте несчастный брак двоих, когда обоих насильно женили, чтобы родственникам досталось приданое. А вон тот браслет говорил о бедности и несчастии жены одного генерала, который все деньги спускал в азартные игры, и пришлось несчастной заложить любимый браслет в ломбард. О, сколько судеб и разговоров слышал я в сумраке вечера, о, сколько проносилось жизней в этих предметах, и казалось, что сейчас действительно из старой лампы вылетит джин и раскроет все тайны сказки, которая в скором времени придёт и к вам в дом, о нетерпеливый читатель мой, дорогая Женя! И вдруг услышал я стук в дверь и, приоткрыв оконце, увидел я маленькую девочку лет семи-восьми, которая была одета по-бедному, и глаза её грустно вопрошали о чём-то, еще неведомом мне.
– Что тебе девочка? – спросил я и слегка опустился на колени.
– Я принесла вам старый шарфик, который я сама связала и...
– ... Сама связала? Этот шарфик?
Я увидел действительно старый меховой и какой-то сказочной расцветки шарф.
– Да, сама. Слышала я, что у вас тут золото принимают и за это денежки дают.
– Да, это так, – произнёс я.
– Так вот, этот шарфик ценнее золота, и поэтому я принесла его Вам…
– А зачем тебе денежки, девочка?
– Я хочу на Новый год и на Рождество маме с папой, бабушке и дедушке сделать подарок.
– Какой подарок?
– Купить много ниток и связать ещё больший новогодний шарф, чтобы он был длиннее города нашего, и тогда я счастливо встречу праздники.
– А зачем тебе такой длинный шарф?
– Я хочу всех самых близких людей укутать одним длинным-длинным шарфом, чтобы были они всегда со мной и рядом, и чтобы было им тепло, – сказала девочка и вопросительно на меня посмотрела…

Прошло очень много и много лет, а я всё никак не могу забыть эту девочку и этот волшебный шарф, который она, наверняка, связала для своих самых близких людей, чтобы окутать всех этим чудом и обнять всех своих любимых. Но вот однажды, в канун Рождества, оказался на моём крылечке тот длинный-длинный шарф волшебной расцветки и, действительно, невероятной теплоты. И с тех пор я стал искать того, кого можно окутать им, чтобы быть всегда вместе и наслаждаться этим невероятным волшебством и красотой. Я стал ждать ту, которая навсегда согреется со мной волшебным шарфом и окутает меня сквозь расстояния, сквозь дым, сквозь времена… Я сижу подолгу на крылечке счастливый и жду её, чтобы шарфик нас связал. Чудо случилось под этот Новый год. Я нашёл тебя, мой заветный вензель О, да Е.»

Каждый день я писал на ночь ей сказку, а она желала доброго утра и обязательно, что-то рисовала на листке. Я очень хотел с ней встретиться в Москве, о чём писал ей в каждом письме. Но она каждый раз писала о том, что у неё слишком большая загруженность в школе и дома, где приходится брать на себя многие домашние дела по хозяйству. Шли дни, и я перестал фактически спать и жить обычной жизнью. Я не мог без Жени думать и дышать, я не мог без неё больше смеяться и молчать. Я больше не мог без неё. Она все меньше и меньше мне писала и реже отвечала на мои сказки, и начались мои сумасшедшие дни. Я долго мог пропадать по злачным кабакам, спиваясь и всячески опускаясь на самое дно. В пьяном угаре я мог ей написать всякую чушь, относительно того, что не любит она меня вовсе и не нужен я ей совсем, и что она лишь видит во мне одного сказочника и никак не мужчину, который любит и хочет только одну её. Вскоре она исчезла совсем. Я стал потихоньку сходить с ума. Ходил по дворам и подворотням и, закрывая рукой рот, кричал, как подстреленный волк на охоте. Старался искать места, где нет людей, и кричал. Боль от её исчезновения меня выворачивала наизнанку. Почти никто не замечал на работе, что со мной происходит. Но бессонные ночи и истощение организма давали о себе знать. Любовь – одно из тех страданий, которые невозможно скрывать, одного слова, одного неосторожного взгляда и даже молчания достаточно, чтобы выдать его. Она исчезла, ничего не объяснив и ничего не сказав. Всё было без предупреждения и от этого было ещё больнее. Не могла она так равнодушно поступить, а значит, думал я, кто-то что-то наговорил, кто-то что-то сделал. Но что? Мои мысли путались между собой – и от этого разрывалась голова, и только крик в вечерней серости Москвы освобождал меня на некоторые мгновения и возвращал в реальность. Кто не знал в любви никогда отчаяния – тот никогда и любви-то не знал. Прошло несколько месяцев, и я стал потихоньку оправляться от этого. Боль переросла в пустоту, всё было равнодушно и безнадежно, и улыбаться по-прежнему было больно, но всё же жизнь диктовала свои законы, и было необходимо подчиняться им. Жизнь постепенно возвращалась в свое нормальное русло, и я уже делал реальные успехи на работе, ставил ставки на ипподроме и скакал по субботам на лошадях.

А однажды весной, двадцатого марта, когда в школе должны были начаться каникулы, я поехал в Белёв. В храм Троицы Живоначальной. Я надеялся, что увижу у входа Женю, продающую компот. Был милый весенний день, где-то в светлом белёвском небе плыли облака, и все кругом говорило о начале новой и прекрасной жизни. Я шёл пешком от автостанции к храму, и проносились самые разные мысли об её исчезновении, о наших сказках, о наших встречах, и было ощущение, что она здесь, рядом, продаёт компот и что, сейчас увидев меня, она загадочно улыбнётся и звонко, как какой-нибудь хрустальный колокольчик, прозвенит: «Здравствуй, как поживаешь?». Со времени крещения Дины и той нашей осени здесь ничего не изменилось. Всё было по-прежнему, и казалось, что те же самые люди, что проходили мимо нас тогда, проходят и сейчас; и набухают почки на деревьях, и поют птицы о чём-то новом и важном, вот только Жени нет рядом; всё есть: прохожие, дома, птицы, деревья, – а Жени нет. Возле храма никого не было, и я зашёл внутрь. Была служба, и видно было, как знакомый мне отец Роман её вёл. Я перекрестился и стал думать о Жене, о её таком милом образе и о её жизни, обо всём том, что было в моей жизни теперь связано с ней, и мне казалось, что где-то, среди прочих прихожан, стоит и она – в платочке, и её увлажненные и такие красивые глаза устремлены на отца Романа, и что она думает обо мне сейчас, как и я о ней. В храме её не было, и, дождавшись окончания службы, я подошёл к отцу Роману.

А л е к с е й: Здравствуйте! Мир вашему дому. Вы, наверное, меня и не помните. Осенью прошлого года мне посчастливилось стать крестным отцом дочери моих друзей, и вы совершили тогда этот обряд.
О т е ц Р о м а н: Да, да.
А л е к с е й: У вас тогда была на послушании девушка Женя, компот варила и продавала. Она из Москвы. Мы познакомились, и потом она пропала без вести, и я никак не могу её найти. Вы не скажете, куда она делась?
О т е ц Р о м а н: Юная и прелестная Женя. Неспроста Чехов писал, что любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грёз, – на земле только она одна может дать счастье. Она мне рассказывала про Вас, Алексей. Я знаю, что Вы её любили.
А л е к с е й: Отец Роман, скажите, где она?
О т е ц Р о м а н: Названия города я не запомнил, но уехали они семьей на постоянное место жительства в Италию, где у её родителей свой бизнес, связанный с колготками и нижним бельём.
А л е к с е й: Но как же так? Почему она мне ничего не сказала?
О т е ц Р о м а н: Алексей, единственное чудо на этом свете – знакомство мужчины и женщины, ведь даже рождение ребёнка наименьшее чудо просто потому, что это следствие подобного знакомства. У Вас оно произошло – и в этом уже есть чудо! Вы стали писать ей сказки, и значит, сделали её и себя счастливее, чище, добрее. Не в этом ли радость жития нашего на земле?
А л е к с е й: Всё так, но почему она ничего не сказала? Ведь после этого запросто можно застрелиться.
О т е ц Р о м а н: Думать о самоубийстве из-за несчастной любви – значит считать, что ты уже перезнакомился со всеми женщинами мира.
А л е к с е й: Я понимаю. Просто хочу понять, почему она исчезла?
О т е ц Р о м а н: Алексей, не забывайте сколько ей лет. Она могла просто испугаться. Ей важно было знать, что она любима. И всё.
А л е к с е й: В таком случае лучше любить, чем быть любимым, это надежнее.
О т е ц Р о м а н: Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нём.

Мы ещё долго о чём-то говорили с отцом Романом, но я уже был не здесь, не возле храма, а представлял сейчас Женю стоящей на берегу Средиземного моря, в своём платье и смотрящую куда-то вдаль, и волосы её каштановые разлетались на ветру, и в слегка увлажненных двух карих глазах отражались стихия моря и неба, солнца и горизонта – всё то, что являлось Богом. Моя итальянская красавица слегка улыбнулась, увидев меня в своем воображении, и протянула свои руки ко мне…

К вечеру я был уже в Москве. Весна боролась с зимой, снега, превращаясь в лужи, утекали в небытие, а солнце на закате уже становилось более улыбчивым и по-настоящему весенним. Всё вокруг говорило о жизни вечной, доброй, и моей – конченой. Как писал Солоухин, любовь, несомненно – болезнь, изученная меньше всех болезней, и даже, может быть, совсем не изученная. Как и в результате почти каждой болезни, у человека возникает невосприимчивость, иммунитет. Тяжёлой формой любви человек болеет один-два раза, в остальном дело обходится более лёгкими формами. Боюсь, эта была у меня тяжёлая форма. Я шёл по Москве, и вокруг не было Москвы, а была какая-то пустота, и самые разные мысли запутывались в моей больной голове. Я шёл и представлял, как я действительно устроился работать сказочником и посвятил этому жизнь, ведь в какой-то степени понятия уйти из жизни, или уйти в монастырь, или стать сказочником, – понятия родственные. Вот только быть сказочником – это быть полезным и нужным людям. В этих фантазиях я встречался с десятками нуждающихся в моих сказках слушателями. Были это и дома престарелых, и одинокие квартиры молодых людей, и богатейшие замки под Москвой, где также кто-то обязательно нуждался в моей сказке, основанной на моих мыслях и ощущениях этой странной, но такой удивительной жизни, и всё всегда заканчивалось хорошо. Как сказано у Пауло Коэльо, что всё всегда заканчивается хорошо, а если закончилось плохо, то это ещё не конец. И однажды я получил бы заказ по незнакомому мне адресу и, приехав туда, увидел бы женщину средних лет, с каштановыми волосами и слегка увлажненными глазами. Это была бы сказка длиною в жизнь...

Как-то раз возвращаясь со своей подругой из Ленкома, где мы смотрели премьерный спектакль, у храма Богородицы в Путинках я увидел девушку с каштановыми волосами, продающей компот. «Женя!» – закричал я. Девушка подняла голову и странно посмотрела на меня. Это была не она.

Прошло несколько лет с тех пор, и вот однажды на книжной ярмарке ВДНХ я делал презентацию своей новой книги, в которой был издан мой роман «Вы первый миг конца» про истории взаимоотношений великих писателей и артистов. Как все предыдущие книги, так и эту я выпускал под псевдонимом. Огромные очереди стояли для приобретения самых разных книг, многие брали автографы авторов. Несколько книг подписал и я своим давним почитателям. И вдруг ко мне подошёл мужчина средних лет и, купив мою книгу, попросил расписаться. Я заметил в его руке несколько только что купленных книг, и сверху у него была книга под названием «Сказки для Жени».

«Простите, простите меня, пожалуйста, – волнительно произнёс я, и мурашки пробежали по всему моему телу. – Позвольте посмотреть эту книгу. Он дал мне её. Автором книги был указан я – на обложке стояли мои настоящие имя и фамилия. Мои руки невольно задрожали. Я тяжело задышал и вытер пот со лба.
– С вами всё в порядке? – спросил покупатель.
– Да, да... всё в порядке.

Я открыл книгу с середины, и первое, что я увидел, было: «…Осветила Искорка всё вокруг себя и указала светом дорогу...» Стал листать дальше: «…Опускаясь каждый день в метро, он искал ту, которая станет его судьбой…», «Я принесла Вам старый шарфик, который я сама связала…». Я листал книгу и видел свои сказки, которые были оформлены в дорогом издательстве и на каждой страничке были иллюстрации к ним. Её иллюстрации. Фирменная подпись –
«Е. Тихомирова». И мои сказки...

Я лихорадочно стал просматривать выходные данные книги. Там были указаны адрес и контактная информация одного Московского издательства.
Я медленно, как во сне, отдал книгу мужчине, что-то пробормотав в ответ. Я уже ничего не видел и не слышал вокруг. В голове была только одна мысль: «Женя, где ты?»

КОНЕЦ

28 сентября 2015