Не королевское. Глава третья

НЕ КОРОЛЕВСКОЕ ЭТО ДЕЛО – ОТ ЛЮБИМЫХ ОТКАЗЫВАТЬСЯ.

Глава 3. АББА ДЛЯ КОРОЛЯ.

Более двух лет прошло, как «бодались» полковник Якоб Делагарди и лорд-наместник Магнус Браге в королевском замке Тре Крунур, но Кристина часто вспоминала о том событии с улыбкой. Королева и сейчас улыбалась, спускаясь по широкой лестнице во внутренний двор. Рядом с ней проворно скакал по ступенькам младший сын, Карл Филипп. Он заметно подрос за прошедшее время и никак не хотел, чтобы Кристина держала его за руку.

- Я уже не маленький, мама, - бурчал он вполголоса, краснел и поминутно оглядывался.

А позади них шла королевская свита, особо многолюдная в последнее время. Потому как закончилась война с датчанами, и многие молодые дворяне вернулись в Стокгольм. Они щеголяли в офицерских полевых мундирах, выкрашенных в цвет своих полков: у кого-то короткая куртка-тройя из черного атласа с декорированными некогда белоснежными разрезами и лиловые буксуры (штаны), короткие, широченные в бедрах и узкие присборенные под коленом, и шелковые чулки в цвет куртки; у кого-то вся верхняя одежда была желтого цвета, и только декор в разрезах тройи, да перевязь для клинка добавляли многоцветья. Оловянные пуговицы у многих были спороты с мундиров, и вместо них блестели датские далеры. Эдакая бравада шведских офицеров: датчан бесило, что шведы бьют пробойником серебряные монеты с профилем победоносного Кристиана IV и проволокой крепят их на свои полевые куртки, а иные и на кожаные башмаки вместо застежек приспосабливают; на таких смельчаков в бою датчане бросались с особой яростью.

От воинствующих щеголей жутко пахло порохом и рыбой, и давно немытыми телами, но придворные незамужние дамы этого словно и не замечали, строили боевым героям глазки и напропалую флиртовали. А герои вели себя как настоящие герои: усы торчком, по моде, грудь колесом, глаза горят! Ну хоть скульптуры с них ваяй!

Все дамы побросали в дальних комнатах дворца теплые накидки и теперь демонстрировали героям свои лучшие наряды: отложные воротнички верхнего платья открывали их лебединые шеи и мягко переходили в декольте, но неглубокие, к мужскому сожалению, зато обшитые волнующими воланами; не приталенные с широким рукавом платья уходили трапецией в пол, с запахом спереди, из-под которого временами выглядывали нижние кружевные юбки и маленькие башмачки-туфельки; и всюду по узорчатой кайме покрытые большим числом камушков и золотых погремушек. Вот и все, пожалуй, время Версальской моды еще не наступило: еще не вошли в моду батистовые платочки, с ароматом роз, которые следовало нечаянно ронять под ноги в присутствии интересных мужчин; не было и париков с буклями, обсыпанных пудрой как заснеженные стога сена в полях; перчатки из тонкого черного гипюра только-только зарождались призрачными узорами в головах французских дизайнеров моды; а комаров и мушек на щеках били звонкими пощечинами.

(Если и отставали красотки шведского двора от своих западноевропейских соперниц в разглядывании журналов мод, то только чуть. В Москве дела обстояли и того хуже. А всему виной Катерина Ягеллонка. Ну, которая Ивану Грозному не дала. В смысле не дала согласия, когда Иван Грозный к ней сватался. Полячка Катерина вышла замуж за шведского короля и родила ему сына Сигизмунда III. Вот мода в патриархальную Швецию с ней и пришла, потому как Катерина была жуткая модница, вся в мамочку – миланскую принцессу Бону Сфорцу Арагонскую. «Сфорцу» со временем переврали в «Фарцу» и придумали забавное слово «Фарцевать». А отвергнутый Иван Грозный женился на Марии Темрюковне и строго-настрого запретил ей фасонить).

Придворные дамы постарше вели себя, конечно же, сдержаннее, чем молодежь, те ловили момент! Не было еще в Швеции ни балов, ни веселых игр с завязанными глазами, ни тенистых аллей с укрывистыми лабиринтами плотных зарослей, но уже ползли слухи, что нетерпеливый король опять собирается на войну. Может, только слухи, но чего тогда он с риксродом в Круглой башне заперся и третий час заседают? В такой ситуации побоку все уроки этикета, некогда жеманно вздыхать, пожимать плечиками и уходить вдаль от мужских взоров, плавно покачивая бедрами, как каравелла на волнах. Потому как другие пиратские галеры дремать не станут. 

Королева Кристина наблюдала за придворными с легкой улыбкой. Ах, молодость-молодость, никакой грусти! И никому нет дела, что войну проиграли, и теперь придется выплачивать датчанам контрибуцию. Канцлер Аксель Оксеншерна писал вдовствующей королеве, что он долго и нудно торговался с датчанами, но они уперлись в «мильён далеров» и в землю вросли. (Не стану писать «миллион риксдалеров», потому как не было в те годы в королевстве Шведском такой валюты. И в датском «риксов» еще не чеканили. Посчитал тут на досуге: двадцать пять с половиной тонн высокопробного серебра следовало поставлять равными частями в течение шести лет).  А в королевстве между тем: «Ливония (Эстляндия) опустошена, Финляндия обескровлена и во многих местах обезлюдела, Смоланд, Эланд и Вестергётланд частично выжжены врагом». И все же королева Кристина была довольна, что заключили Кнередский мир, и потеряли малую толику шведских земель; она почему-то была уверена, что потери в войне будут в разы больше; теперь, если Магнус Браге вкупе с другими толстосумами извернется и в срок выплатит датчанам их «кальмарские издержки», то можно считать, что у молодого шведского короля Густава II Адольфа первый блин и не совсем комом вышел, и нет повода стыдиться своих боевых действий…

А флирт продолжался, дамочки порхали как яркие весенние бабочки вокруг молодых дворян, легко подхватывали их под правые руки и нежно касались своими тоненькими пальчиками левых офицерских запястий, вынуждая мужчин забываться и выпускать гарды. И тогда шпаги бряцали оковкой ножен по деревянным ступеням, и придворные дамы тонко взвизгивали и пытались падать в обморок. На руки офицерам. Но, поскольку офицеры были слегка неуклюжи, то дамочки, прежде чем сделать попытку потерять равновесие, крепко хватались за мужские буксуры.

Особо дружный хоровод наблюдался вокруг высоченного королевского драбанта. Молодой телохранитель короля попал в свиту королевы-матери совершенно случайно: он только-только сменился с почетного караула и шел по переходам от Круглой башни, чтобы отдохнуть в казарме, как на него налетели придворные дамы и потащили за собой. Драбант был потомственным дворянином, получил прекрасное образование в Европе и легко и непринужденно говорил на нескольких языках, как и подобает королевскому драбанту, вот только суровая служба на годы отдалила его от прекрасного женского общества, и теперь он лишь неловко мекал, отвечая на заигрывания соблазнительных созданий.

А придворные молодые дамы, запрокинув свои чудесные головки, не сводили глаз с драбанта, оглаживали его, слегка пощипывали и любовались мужской статью.

- А приходилось ли вам защищать короля в бою? – вдруг спросила с придыханием белокурая Агнета, а может Маргарета.

- И не единожды! – воскликнул драбант и с размаху грохнул себя кулачищем в грудь, так что на весь Тре Крунур загудело, а с сине-желтого мундира отскочил крючок.

- Ах! – воскликнули разом брюнетки Анни-Фрид и Анни-Фрея. – И как вы это делали? Покажите же нам скорее!

Огромного телохранителя дважды упрашивать не пришлось. И раз! Он выхватил из ножен палаш, длиннющий под его руку обоюдоострый клинок сверкнул на солнце. Дамочки взвизгнули и бросились врассыпную. И два! Драбант сделал выпад. (Основное отличие палаша от валлонского меча – остро заточенный конец, позволяющий не только рубить, но и колоть подобно шпаге).

А в это время по самой кромочке широченной лестницы тихонечко спускался старый-старый граф, едва ли не ровесник короля Густава I из рода Ваза. Облачен он был в модный полвека назад бархатный дублет чернильного цвета и такие же буксуры-дутыши, поверх дублета надет был кожаный приталенный колет-безрукавка, когда-то крашенный в бардо, но теперь затертый до светлого кармина. Как и всех мужчин древнего возраста его мучили многочисленные болячки, о которых в молодые годы даже не догадываешься. Еще вчера граф пытался присесть на горячий медный кувшин с дырчатой деревянной крышкой; служанка насыпала туда резанного чеснока, как советовали ветхие персидские трактаты, да по небрежности сдвинула оголовок набок, а граф не проверил; и теперь, хотя ожог быстро смазали гусиным жиром, высокородный зад тлел круговой болью, создавая фон для треклятого геморроя.

Старому-старому графу можно было бы и не присутствовать на торжественном весеннем выходе королевы в сад, никто бы и не заметил, но граф не мог отказать себе в удовольствии потоптаться среди хорошеньких придворных дам, полюбоваться на их нежные лица, услышать их чарующий грудной смех. Рядом с их молодостью он и сам молодел и телом, и душой. И старое изношенное сердце начинало стучать с юношеской силой, и легкие наполнялись дурманящим воздухом весны! Ах, молодость, как же ты прекрасна!

И вдруг новая пронзающая боль впилась в зад графа, и граф громко заорал высоким голосом.  В небо взвились стаи перепуганных птиц, королевские собаки во дворе разом залаяли, а очумелый драбант рывком выдернул клинок. Привычно выдернул, как учили, чуть задирая лезвие вверх. Лезвие прошлось по тощему заду старого графа, разрезая по пути дублет, колет и кожаный шнурок, которым крепились к дублету штаны. Граф снова заорал. Чей-то истошный женский голос зашелся в визге: «Даны!» Началась всеобщая паника. Офицеры повыдергивали шпаги и стали в круг, насколько позволяли ступени, зорко высматривая врагов, а от ближней сторожевой башни уже бежали стражники.

- Агнета и Маргарета, прекратить панику! – громко приказала королева. – Нет здесь никаких датчан! А кто станет и дальше кричать, затыкайте им рты подолами!

Крики враз прекратились. К счастью, воинская выучка дворян была на высоте, в смысле они держали клинки острием вверх, а потому других пострадавших не обнаружилось. Стражники под руки увели всхлипывающего графа к врачевателю, с двух сторон придерживая сползающие буксуры. Оконфузившегося драбанта вновь облепили блондинки и брюнетки, они ахали и восхищались стремительностью выпада.

- Какой удар! – Агнета припала щекой к богатырской груди драбанта где-то в районе его солнечного сплетения. – Я с удовольствием понаблюдаю еще раз! Не сейчас, лучше вечером в садовой беседке!

- Я тоже хочу увидеть ваш клинок! – призналась Маргарета.

- Приходите вечером ко мне, - дернула королевского телохранителя за рукав Анни-Фрид, - и я сделаю вам стрижку каре.

- А я пришью все недостающие крючки на вашем мундире, - заявила Анни-Фрея и дернула за второй рукав, срывая еще одну гнутую зацепку обшлага.

Похоже, драбант был надежно ангажирован до королевского войскового выступления.

Все понемногу успокоились, и королева с восторженным младшим сыном Карлом Филиппом двинулись дальше. За ними следовали придворные. Они пересекли внутреннюю площадь замка, выровненную каменной плиткой, и вышли через боковой проход в сад. (Допускаю, что сад в то время мог располагаться и вовсе за каменной стеной крепости. Дело в том, что незамысловатый деревянный Тре Крунур сгорел в конце XVII столетия, а кирпичное великолепие замка наших дней со всеми пристроями появилось в более поздний период).

В саду хозяйничал голландский садовник Бастиан, приглашенный в Стокгольм еще Анной Австрийской. Нет, не общеизвестной французской королевой, а первой супругой Сигизмунда III. Сигизмундова Анна Австрийская была в Стокгольме только раз, когда ее короновали как шведскую королеву. И Швеция ей жутко не понравилась. Она предпочитала жить в Варшаве. Туда же и Бастиана приглашала, но голландец заупрямился. А после ранней смерти Анны и ее младшей сестре Констанции отказал, когда она стала второй супругой Сигизмунда III и каких только пряников не сулила голландцу, пытаясь переманить в Польшу. Но нет, Бастиан был тверд в своих решениях, остался при королеве Кристине, и она очень высоко ценила его верность.

Сад Бастиан разбивал сам. За два десятка лет проживания на острове Стадсхольмен садовник прекрасно изучил здешний климат, вел дневниковые записи, и умудрялся получать дивные урожаи с таких плодовых деревьев, которые у иных шведских вельмож в их имениях даже не зацветали. Королева Кристина искренне недоумевала, как Бастиан в одиночку справляется с таким большим садом, и не раз предлагала ему помощников и помощниц, но голландец всякий раз отказывался.

 А цветы! Ну разве может голландский садовник не выращивать цветов? С раннего лета и до поздней осени его клумбы пестрели яркими красками. Бальзамины и лизиантусы ковром, в обрамлении пестрых флоксов и циний, нежнейшие пирамидки эшшольций и чудные подвесные коллеусы на высоких ножках дихондр, что прикрывали беседку от любопытных глаз, а добрый десяток видов бархатцев указывал изгибы песчаных дорожек, которые вели к стойким дельфиниумам. Вдоль дорожек располагались небольшие скамьи с высокими спинками, на отлетах с которых на цепочках свисали медные чаши с петуниями. Вся эта красота еще дремала в весенней прохладе, еще ждала своего часа. Но на центральной клумбе уже зацвели тюльпаны. 

 Голландские купцы всякий год привозили Бастиану новые сорта луковиц. И королева порой гадала, какое же оформление придумает садовник центральной клумбе в новом сезоне. Но опять не угадала. Весь выпуклый круг сегодня зацвел ярко красным, точь-в-точь как боевой плащ короля Густава II Адольфа, и в этом пламени нежно проросли синие тюльпаны в контуре корон. Тре Крунур. Это были первые синие тюльпаны на памяти королевы.

- Как красиво, мама, - прошептал Карл Филипп ей на ухо. – У тюльпанов цвет твоих синих глаз.

- И твоих, мой милый, - сказала королева и обняла младшего сына.

- Мама, придворные же смотрят, - Карл Филипп стал осторожно высвобождаться из материнских объятий.

- И пусть смотрят, мой милый.

Королева Кристина впервые не хотела соблюдать правила этикета. Она прощалась. Прощалась с любимым младшим сыном, которого риксрод все ж таки вырвал из ее объятий. Теперь, когда закончилась Кальмарская война с датчанами, и все взоры королевской знати устремились на Москву, у королевы-матери просто не осталось веских аргументов, чтобы удерживать Карла Филиппа подле себя. В королевском кабинете перед ней выложили бравурные послания от Делагарди, что Ноугород с нетерпением ждет королевича; дали подлинник письма с переводом от какого-то князя Пожарского, что его войско изгнало поляков из Москвы, и пусть теперь Владислав крутит кривую ручку стартера авто у себя в Варшаве, а вся Русия готова посадить на Московский престол Карла Филиппа, потому как нет в их государстве иных особ монаршей крови. (О! Люди русские! Как и ранее: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет; да и пойдите княжить и володеть нами».)

Все эти доводы королеву Кристину никак не воодушевили. Не желала она бросать в этот кипящий котел любимого сына. Тогда, два года назад, после «петушиных наскоков» Делагарди на лорда-наместника, она еще раз вызвала рыжеволосого полковника к себе и сумела его разговорить. Напомнила, что они с Якобом родственники, и в его жилах течет кровь рода Ваза, и даже волосы у дядюшек и племянника одного цвета. (Матушка Делагарди приходилась родной сестрой Сигизмундищу и двоюродной сестрой королю Густаву II Адольфу и королевичу Карлу Филиппу. Пусть незаконнорожденной сестрой, но кровное родство не спрячешь). Королева Кристина умела слушать, в нужные моменты задавала правильные вопросы, и Якоб Делагарди несколько часов подряд изливал ей душу. Это была захватывающая сага о победах и поражениях в русских землях; о польском плене, из которого Якоб себя выкупил у «любимого дядюшки» Сигизмунда III, заложив все семейные ценности; о боязни гнева Карла IX и попытке сбежать во Францию; о командовании наемными войсками, которые разбегались при отсутствии денег в карманах полковника Делагарди (полковник здесь, как полководец), и как их приходилось удерживать путем повешения зачинщиков, и как его самого эти обозленные наемники пытались пару раз разорвать на части; о дружбе с русскими полковниками  и их предательстве; и его, Якоба, предательстве; о подкупах и заговорах бояр северных городов. В конце своей исповеди Якоб признался королеве, что порой предугадать действия русских невозможно, и он давно уже мечтает покинуть их земли.

И вот теперь в эти земли должен отправиться ее любимый младший сын? И что там риксрод говорит о каких-то гарантиях? Пустая болтовня! Да никакая мать не отдаст в жуткую неизвестность своего ребенка. Но королева-мать была вынуждена подчиниться решению короля и риксрода…

К ним подошел садовник Бастиан, поклонился:

- День добрый, ваше величество, наша королева. Вы, как всегда, прекрасны! Мое почтение, ваше высочество королевич.

Садовник никогда не говорил «моя королева», потому как не был шведским подданным и всегда сохранял должную дистанцию.

- Какой же вы льстец, Бастиан, - улыбнулась Кристина. - Спасибо за комплимент и спасибо за тюльпаны. Порадовали. Боже, какая прелесть! Да еще и три короны!

- Я рад, что они вам понравились, - садовник опять поклонился. – Признаться, волновался несколько, высаживая луковицы по осени. Все-таки новый сорт, как приживутся? Но все получилось.

- Вы истинный кудесник, Бастиан, и мне так нравится гулять в вашем саду.

- Это ваш сад, наша королева, - поправил ее Бастиан. – А я лишь садовник при нем.

- Скромность украшает настоящих мужчин…

Что-то изменилось вокруг. Ага, замолчали придворные дамы. И в наступившей тишине послышался легкий шорох. Знакомый шорок. Звук расправляющихся складок на мужских гульфиках. Королева вроде бы и не смотрела на сопровождающий ее многолюдный королевский двор, но все видела. Вот и бездельничающие до поры фетровые шляпы в руках у молодых дворян как по команде переместились, закрывая низ живота. А там и старшие повторили их движение.

«Даже так? – удивилась про себя королева. – Ну ладно, молодежь, а старых-то фазанов кто так раззадорил? Того и гляди из штанов выскочат!» И королева неторопливо повернулась в направлении взглядов придворных. По боковой дорожке к ним приближалась Эбба Браге. Признаться, королева не сразу и признала в этой красотке свою юную придворную даму. Высокая прическа сделала ее старше, приталенный лиф с глубоким декольте и корсетом из китового уса открывали для мужских глаз волнующие формы женского тела, а короткий рукав только чуть прикрывал изящные руки, которые дворяне уже мысленно прижимали к своей груди. Впрочем, не только руки…

Мода имеет свойство повторяться. Такие наряды носили придворные дамы в южной части европейских королевских дворов добрую сотню лет назад. Те же корсеты были хороши для молодых и стройных, но для замужних дам и любительниц сладкого были сущим мучением: обморочные голодания, нервные анорексии, жуткие кахексии обрушивались на женский пол в погоне за модой. За стремлением понравиться разборчивым мужчинам. Потом «истязающая» мода куда-то ушла, и вот опять!

- Ваше величество, моя королева! – Эбба Браге сделала реверанс и еще один реверанс королевичу: - Ваше высочество!

Придворные дворяне дружно вытянули шеи и пооткрывали было рты, но ревнивые спутницы резким движением рук возвращали их нижние челюсти на место. До подбородка высоченного драбанта никто не смог дотянуться, и он так и застыл изваянием в маске Софокла, пока раздосадованная блондинка Агнета, а может Маргарета не пнула со всей силы его под коленную чашечку. Драбант тихо охнул и ожил.

- Прекрасно выглядишь, Эбба! - сказала королева. – Вижу, граф Браге не жалеет денег на твои наряды. Да и есть что показать всему двору, правда?  Ах, какая же ты красотка!

Эбба чуть покраснела, подняла на королеву свои огромные зеленые глазищи, которые так и светились счастьем.

- Ваше величество…

- Ну все, ступай к подругам, пусть они тебя хорошенько рассмотрят и растормошат, - сказала королева громко и добавила, чуть тише: - А «минку» теплую все ж таки накинь. И тебя не продует, и моих придворных мужчин спасешь от переизбытка…  чувств.

Королева задумчиво смотрела вослед удаляющейся придворной даме.

«Какие же огромные у Эббы Браге глаза. И сколько юной радости в них. Вся так и светится. И платье впервые надела взрослое и открытое, совсем не по сезону. Да ведь она влюблена! – догадалась вдруг королева. – Конечно же влюблена! Интересно даже, кто тот счастливчик, что вскружил ей голову?»

- Мама, а Абба и вправду самая красивая девушка в нашем королевстве? – шепотом спросил Карл Филипп.

- Ее зовут Эбба, мой милый, - поправила сына королева.

- Да я знаю, - королевич досадливо дернул плечом. – Только брат король зовет ее Абба.

- Король Густав? – удивилась Кристина. – Это когда же он ее так называл?

- Они вчера при мне разговаривали, и брат называл ее Аббой. И она смеялась! А еще он сказал, что она самая красивая девушка во всем шведском королевстве, - кажется, Карл Филипп невольно выдал тайну короля.

Кристина тихонечко присвистнула и встретилась глазами с садовником, который без ее разрешения никогда не уходил. Бастиан понимающе качнул головой и сказал:

- Вот так! Растут детки! А тут еще весна и тюльпаны…

Впрочем, король не долго держал свои отношения с Эббой Браге в секрете. Вечером третьего дня он ворвался в покои королевы-матери и чуть ли не с порога закричал:

- Я люблю ее, мама!

- Зачем же так кричать? – осуждающе сказала Кристина. – И прошу обращаться ко мне по этикету «королева-мать».

- Какой этикет, мама, когда я люблю ее!

- И кому же так крупно повезло? – спросила Кристина и улыбнулась.

- Я люблю Эббу Браге и хочу на ней жениться!

«Такой же порывистый и нетерпеливый, как его отец, - вздохнула про себя королева-мать. – Уже все решил и пришел ко мне совсем не за советом».

- Первая любовь – это прекрасное время, - сказала Кристина. – И Эбба прекрасная девушка…

- Она самая красивая, мама! – перебил ее старший сын. – И я женюсь на ней!

- Милый мой Густав, - королева-мать деланно вздохнула. – Я не против. Будь вы простым графом, и я была бы счастлива и всячески содействовала вашему браку. Но вы король, ваше величество, и вам полагается равнородный брак.

- Мне не нужны принцессы, мама, неужели ты этого не понимаешь? Я хочу жениться на любимой!

- Но риксрод не одобрит твой выбор…

- Я король, мама! И не им решать!

- Увы, мой милый Густав, но пока что ты не коронованный король.

- Будет по моему! – твердо сказал король. – Я и письмо графу Браге написал, где прошу руки его дочери.

- И что же лорд-наместник тебе ответил?

- Графа Браге нет в Стокгольме, ты же знаешь, и когда вернется из поездки – неизвестно. Я оставил письмо у Эббы. Сам сейчас иду с войском на Псков.

- Говорят, полковнику Эверту Горну не удалось взять эту крепость?

- Горн не взял, а я возьму, - король Густав демонстративно сжал руку в кулак. – Потом братцу помогу на Московский престол взойти. А когда вернусь в Тре Крунур – будет свадьба!

Король ушел. Ушел в поход на несговорчивых псковичей. Едва вдали затихли трубы последнего полка, королева-мать вызвала к себе Эббу Браге и попросила принести письмо Густава.

- Вижу, что король сам его писал, - Кристина пробежалась глазами по кривым строчкам. - И очень старался. Всего лишь пять ошибок в трех предложениях.

Королева-мать подошла к горящему камину и бросила в него письмо.

- Как же так, моя королева? – Эбба Браге чуть побледнела. – Ведь это письмо его величество король велел передать моему отцу…

- А так, моя девочка, - королева-мать взяла холодные руки возлюбленной сына в свои. – Это письмо граф Браге не должен был прочесть.

- Но его величество король Густав сказал, что любит меня и мы поженимся.

- И у вас родятся дети. Королевские бастарды.

- Почему бастарды?

- Риксрод не одобрит ваш брак, а рикстаг запретит коронацию Густава, пока он не женится на равнородной. Увы, моя дорогая Эбба, но ты – не принцесса. Мне горько говорить такое, и я даже готова поплакать вместе с тобою над законной несправедливостью, но не нами заведены эти правила и обязанности. Да и принцессам часто не дано выбирать себе мужей.

Эбба высвободила руки и чуть отступила, ее губы задрожали, а из огромных зеленых глазищ побежали крупные слезинки.

- Поплачь, моя девочка, поплачь. Я-то знаю, как это горько осознавать, что любимый достанется другой. Но ты – сильная! А его величество Густав II Адольф должен быть коронован.

Конечно, королева Кристина много лет прожила в Швеции, но ее германский педантизм требовал доведения дела до конца. Вечером в сопровождении двух служанок королева вышла в сад и направилась к домику садовника. Голландец Бастиан, завидев в окно королеву, выбежал навстречу, но Кристина увлекла его обратно в домик и плотно прикрыла дверь. Служанки остались снаружи, и о чем говорила королева со своим садовником, так и осталось для них тайной.