Выхожу вон

– Заяц, белый,
Куда бегал?
– В лес зёленый.
– Что там делал?
– Лыко драл.
– Куда клал?
– Под колоду.
– Кто украл?
– Родион.
– Выйди вон!

– Аты-баты, кто выходит?
– Аты-баты, это я!

Эни-бэни-рики-таки-буль-буль-буль-караки-шмаки-
деус-деус-краснодеус-
деус-деус. Бац!

Из детских считалок


Мне нужен психотерапевт: сильный, настоящий. Самой уже не справиться. Многие ли могут похвастаться своими успехами в лечении собственного сумасшествия?

Мне стало сниться одно и то же – крах. В трёх вариантах. Первый. Часть дня я работаю на одной работе. Не доделав дела, бегу на другую. Работаю. Понимаю, что ничего не успеваю и здесь. Теряю сознание. Падаю. Засыпаю. Засыпая, думаю: как я устала…

Второй. Я работаю дома. Мету пол, вытираю пыль, залезая в тайные паучьи углы, мечусь по дому в поисках второго тапка, парного носка, пуговиц, которые я забыла пришить к куртке… И ещё я готовлю… Постоянно готовлю, как будто у нас дома на постое полк. Засыпаю. Думаю: как я устала…

Третий. Много часов считаю проценты по кредиту для покупки собственной однокомнатной квартиры, – мечты всей жизни. Многочасовой счёт не помогает: всех моих доходов хватает лишь на выплату ежегодных процентов. На погашение основного долга ничего не остаётся. Квартира растворяется в воздухе, я пытаюсь ухватить от неё хоть кусочек, хоть порожек. В руке – пустота. И снова засыпаю, думаю: как я устала…

Каждый раз засыпаю во сне от усталости. Говорят, это хорошо – охранительный, освежающий сон! Во сне, правда… Ритм снов – детские считалки. Доктор, вам нужны ещё какие-то проявления сумасшествия?

Конечно, есть и ещё. Бессонница. Разбивает физически, убивает внимание, но – что страшнее – подавляет душевно. Всю ночь чугунная голова, страх всего, чего только можно испугаться. Страх смерти близких. Страх болезни родных – и своей беспомощности. Страх потери средств существования – безработица, безденежье. Страх за будущее ребёнка. О последнем страхе – глубоком и вязком – сейчас, при дневном свете, даже и говорить не хочется. Страх ещё чёрт знает чего…

Когда накатывает страх – всегда стремительно, неожиданно – тогда играю по ночам в «люксор» – в цветные бегущие по экрану шарики. Потому что шарики – они шустрые, точно следующие своему предназначению, но ничего не способные изменить. Им ещё страшнее, чем мне. Я могу послать их на смерть, даже не сражаясь за их жизнь. Когда страх ближе к утру переходит в равнодушие, бессонница притупляет сознание, я добавляю поленья в огонь, наблюдая, как шарики идут в пожирающую их пасть чудовища. Меня втягивает вместе с ними. И уже не так одиноко – и не так страшно…

Когда на улице светло я, как шарик, сражаюсь неизвестно за что и неизвестно с кем, даже не зная, побеждаю или проигрываю. Но занятая делами голова – это великое дело.

О чём же я страдаю? – спрашиваете вы, доктор. Что даёт мне мучения, с которыми я не могу справиться? Если бы ошибки молодости! Их можно было бы вспомнить с удовольствием от того, что молодость была, а потом – раскаяться.
 
Но… Пропасть огромна – падение глубже: потерпело крах моё понимание миропорядка, где всё – за что-то и по какой-то причине. Я ноль без палочки. Постоянно работаю – постоянно по восемнадцать часов в сутки, с перерывами – на сон и обед. Но что я имею? Что создано мною, без чего нельзя было бы представить этот мир, нашу жизнь? Я не имею ничего: ни своего дома, ни сбережений на чёрный день. Положим, с этим уже смирилась. Я не имею возможности облегчить страдания своих близких – на их облегчение нужны деньги, которых у меня нет…

Но и это ещё не всё. Я не имею даже нематериального – удовлетворения от работы: тусклой, бесцельной, бесплодной. Но есть и главное: я не имею права учить свою дочь тому, что правильно, а что нет, потому что сама ничего не имею. Моя неспособность создать бытовую стабильность для семьи, психологический комфорт – какие ещё нужны доказательства несостоятельности?!

Боль – это навязчивая идея. Это мучительно – испытывать ту же боль, что и близкий человек, близкие люди. Мучительно испытывать постоянный страх потери – родного, бесценного существа, ставшего за долгие годы частью тебя, потому что дальше – собственное глухое одиночество…

Страх в сумасшедшей голове – это не что-то внешнее, его нельзя вытолкнуть оттуда, не повредив его вместилище. Нельзя не завидовать людям, способным оставить страх далеко-далеко: уехать от детей, родных, друзей – и спокойно жить, работать, ходить в кафе и рестораны, на кинопросмотры и в театры, наслаждаться живописью фламандцев XVII века.

Боль человека, удалённого на большое расстояние, даже и близкого, даже и очень дорогого – это чудодейственная смесь заботы, огорчения, беспокойства. Живущий на расстоянии чувствует себя нужным, даже необходимым, но с совершенно свободной головой и лёгким сердцем. Вечером звонит туда, где нуждаются в его внимании: ну, теперь тебе ничего? не страшно? нет? слава Богу! Скажете, не так?

А потом, доктор, есть ещё тошнота – просто до физического ощущения, но головная, – тошнота от всех и вся. Ах, прав был старик Сартр, не в желудке здесь дело. Вот, наконец, и интертекстуальность к рефлексии в нагрузку. Это тоже накатывает, особенно по ночам. Угрюмо бредущую, бьющуюся изнутри о черепную коробку мысль догоняет другая: а ведь кто-то так уже думал?! Начинается игра в догонялки: кто думал? может, это я уже так думала? а может, меня обвинят в плагиате, в воровстве значит? Нет, это уже слишком! Я никогда ничего такого себе не позволяла!! Дальнейшее накручивается на эту страшную догадку – ничего-то в моей голове своего нет, не было и не могло быть. Каждую мысль уже кто-то думал: моя пластинка-мозг лишь воспроизводит-прокручивает записанное…

И где он, этот кто-то, кто думал это до меня? В размышлении о его бренном существе, которое уже давно сгнило в земле, – а почему, собственно, о «его» – об их, так ведь думали миллионы, миллиарды уже истлевших голов, – проходит ещё часть ночи…

Иногда я всё же соображаю, особенно по утрам, что, вероятно, до полного расставания с разумом ещё далеко – я прекрасно существую во времени и почти никогда никуда не опаздываю. С пространством сложнее – не всегда удаётся прийти туда, куда шла. Но, как известно, если всё равно, куда идти, то иногда приходишь уж точно не туда, куда думаешь, что идёшь.

Уже утро. Когда вот так разложишь всё по полочкам, доктор, то действительность становится менее зыбкой. Но наступает утро...

Наверху застучал сосед – проснулся дятел в верхнем скворечнике. Нет, я не брежу, просто там не квартира, а скворечник – стук ежедневный, стук раздражающий, стук, насылающий апатию. Стук в мозг. За дятлом проснётся моя семья – станет легче. Сейчас выйду из своей коробки в пространство зимнего утра. До нового кошмара ещё остаётся немного времени, за которое я, как всегда, ничего не сумею изменить.

Вы мне ничего не скажете, доктор?


Фото автора