Амебейный дискурс в лирической поэзии

Амебейный дискурс в поэзии А. Шенье и в русской поэзии 1820-х - 1830-х гг. Эффект зеркального отражения.

Введение.

Обнаружение «благородного следа» Андре Мари Шенье в лирике А.С. Пушкина и поэтов «пушкинской поры» произошло не сегодня. К этой проблеме обращались многие исследователи филологи. Однако вне поля зрения исследователей остались некоторые не акцентированные аспекты структурно-смыслового плана и связанная с ними проблема интертекстуальности, на которых мы попытаемся сосредоточиться. Чтение стихотворений Шенье и русских поэтов пушкинского круга приводит к размышлениям о «благородном следеа» и о параллельных историях, в том числе и по причине, на которую с очевидной ясностью указал Р. Якобсон, заметив, что «существо поэтической техники состоит в периодических возвратах, и это проявляется на каждом уровне языка» [Якобсон Р., с. 99]. В более ранних наших публикациях были затронуты некоторые аспекты античной лирики Шенье, представлен структурно-смысловой и когнитивный анализ языка лирических переводных текстов, в которых так или иначе проявилось воздействие и влияние «античных» стихотворений Шенье. В данной статье не рассматриваются подробно изученные в советскими пушкинистами проблемы мифогенности «русского Шенье» и аспекты его влияния как поэта-тираноборца на русскую поэзию, ярким примером которого служит пушкинская  элегия «Андрей Шенье»» [Л.И. Вольперт]. Нами выделены менее изученные вопросы, касающиеся русской переводной буколики, с античным трагедийным и пасторальным сюжетом и лирико-драматической структурой, характерной для греческой амебейной песни, нашедшей отражение в поэтических диалогах и монологах А. Шенье на античные сюжеты.
 
На особую структурно-смысловую и жанровую сущность лирики Шенье, на перекличку его буколических стихов с идиллией Феокрита, мотивами и образами из Горация и Вергилия, на их композиционную близость к античной песне мимоходом обращали внимание многие литературоведы, но до сих пор амебейный дискурс и амебейная строфика в лирике Шенье не становились предметом специального изучения. Однако уже на этом этапе недоисследованности и аллюзивности можно выделить несколько важных аспектов влияния на стихотворения Шенье античной амебейи по характерной  строфике и композиции, строгому чередованию реплик с антифоническим параллелизмом, по «эллинистическому» способу стихосложения, по самой структуре стихотворений с вопросо-ответной системой и параллельными ритмико-синтаксическими рядами с использованием анафор и эпифор. В таком буколическом диалоге, с повторяющимися мотивами, амебейность как лирико-драматическая категория и как жанровый прием часто проявляется в свернутом виде, но узнается по характерным для амебейи образам и сюжетам, аналогиям и сравнениям, смысловым параллелям и композиционной закольцованностью, связанной с представлением о циклическом развитии – природы, человека, внешнего и внутреннего мира, поэзии.

І
Следует заметить, что этот другой Шенье, весьма далекий от политических сюжетов, был автором изысканных буколик и идиллий, воспевал прелести деревенской жизни, естественные чувства нимф и пастухов. В амебейных стихотворениях Шенье с «феокритовой силой» оживала природа, возрождались образы «естественных» людей, певцов и поэтов, землепашцев, козопасов и пастухов, философствующих, спорящих на самые разные темы. Однако пастушки у Шенье своими действиями и словами напоминали светских дам или образованных греческих гетер, были наделены аристократическим достоинством и другими светскими добродетелями, ученостью, поэтичностью и здравым смыслом. В «греческих» стихах Шенье позиционировал себя как последователь философии Гермеса и почитатель «праздников у Гликерии», потому его героиня были обучены музыке, пению и танцам, плетению венков и составлению букетов из «цветов любви».  Под влиянием буколики Шенье в стихах А. С. Пушкина, Е.А. Баратынского, И.И. Козлова, Д.П. Ознобишина, В.Г. Бенедиктова  оживали образы античных богов и богинь, лесных и речных духов, нимф и дриад, появляются идиллические, пасторальные  темы. Отсюда сходные мотивы в русской и французской поэзии, мифопоэтические параллели человеческой жизни и природы, метафорическое сравнение человеческого бытия с увядающим цветком, летящим листом, многочисленные образы нимф и пастушек, влюбленных пастухов и одухотворенной природы. Этот аспект делает полнее и разностороннее представление не только о французском поэте, но и объясняет некоторые особенности в творчестве самого Пушкина, уточняя природу таких его женских образов, как Татьяна Ларина из «Евгения Онегина» и Маша Троекурова из повести «Дубровский».  Русскому читателю 20-х-40-х гг. ХІХ в., потрясенному судьбой казненного поэта, был не менее интересен этот «другой Шенье» – любитель античности, лирик и нимфоман, «любовник Камилы»:

Partout,  reine ou berg;re, elle est toujours Camille.
Et moi toujours l'amant trop prompt ; s'enflammer,
Qu'elle outrage, qui l'aime et veut toujours l'aimer (;L;GIE XI).

«Античные стихотворения» Шенье рождались в то время, когда жанр подражания был обычным явлением во французской литературе. В течение последних пятнадцати лет  жанр имитации стиха был в моде. Аббат Делиль выступил со своими «Георгиками» (1770), положил начало этому «опасному направлению». Переводы Шабанона (1772: Пиндар – 1775: Феокрит) имели огромный успех. В 1776 г. Французская академия впервые осмелилась предложить в качестве темы для своего поэтического конкурса «перевод» отрывка из Гомера. Грюэ, ученик Делиля, и Андре де Мюрвиль разделили премию, справившись с «Прощанием Андромахи и Гектора»; Дуаньи дю Понсо получил похвалу за «Молитву у ног Ахилла». «Эти чисто академические упражнения создадут конкуренцию, пагубную для подлинного творческого воображения, и в конечном итоге задушат его» [Guitton, с. С.331-332].

Многие стихотворения Шенье, не имевшие названия, получили  в поздних изданиях названия по имени главной героини: Euphrosine, M;d;e, N;ere, Pasipha;. Шенье усиливает лиризм итальянскими мотивами, аналогиями, следуя духу исторических исследований своего времени: подражать древним, ревностно дистанцируясь от них, подражая природе.

Природа всегда есть природа, источник и образец…
…Необъятная истина, сама природа…

Природа понималась не по Буало, но по Ньютону и Бюффону, даже по Дидро [Guitton, с. 334]. У Шенье обнаруживаем благоговейное поклонение грекам и римлянам не для перевода, а для равнения на них. Он хочет быть быть «новым Гомером», «новым Вергилием». Его задача - покорение и описание вселенной посредством поэзии. Эти идеи молодой поэт встречает во время чтения; в своей поэзии они соединяет заметки, воспоминания, уже написанные отрывки и происходит синтез [Guitton, с. 335].

В любовной лирике Шенье над всеми доминирует Камилла – возлюбленная поэта, к которой он постоянно обращается и прототип которой установлен. Одические интонации доминируют в буколиках Шенье, посвященных богам, они призваны подчеркнуть мистериальные смыслы и визионерский дух мимических сцен, в которых реконструируется чувствительная атмосфера мистериальности, звучат голоса последователей культа Диониса («Бахус») и богини-охотницы Дианы («Диана») или «царицы мертвых» Персефоны-Прозерпины. В самом начале одических стихотворений с мифологической проекцией следует перечисление имен божеств. Ипостаси бога землепашества и виноделия отражаются в именах, эпитетах (эпиклесах) и эвфемизмах: Bacchus, jeune Thyon;e, Dionyse, ;van, Iacchus, L;n;e. С одическим пафосом перечисляя имена и статусы многоликих божеств, рассказчик описывает праздничные шествия или сошествие под землю как воспоминание или наивысшее переживание в романтическом ореоле. Любопытный наблюдатель, он своеобразно воссоздает театр священнодействия с участием ликующих божеств земли и воды, разных природных сущностей, за которыми наблюдает тайком. Лирический герой Шенье – обычный человек, то ли мист, то ли охотник, то ли поэт, случайно оказавшийся вблизи праздничного шествия. В буколическом цикле о греческих богах именно повторяемость структурных элементов и перекличка некоторых деталей придают значительность этому персонажу в смысловом, структурном и функциональном контексте.   «Естественный человек» Шенье – здравомыслящий и бесстрашный, наделенный любознательностью, питаемой эстетическим чувством прекрасного, он – язычник, но не идолопоклонник. Для него боги –  живые, как люди, но всемогущие, и он всегда помнит о нависшей над ним опасности и о страхе наказания за свое соглядатайство и проникновение в тайны их жизни, знает об угрозах олимпийского порядка в соответствии с религиозными убеждениями античного времени.
 
В завершающей сцене «Бахуса», оставшейся за пределами основного сюжета, подробнее очерчивается сам образ рассказчика. Манера, в которой он воссоздан, не оставляет сомнения, что описанное празднество произошло если не во сне, то в воображении рассказчика, иначе говоря, в границах его поэтического мира и его чувственной реальности. Финальные сценки буколик о богах, в которых автор мягко иронизирует над повествователем, свидетельствуют о том, что поэт пересказал мечту, поэтический «сон», «видение  души» [Шевырев   С.,  с.  39], продемонстрировал игру воображения и передал ее в форме мифа, иносказания, видения буколического содержания. Собирательный образ  «естественного человека» нового типа, отличного от руссоистского,  есть новация Шенье, как автора буколики, столь высоко оцененная романтиками. Не менее интересным для романтиков был мифопоэтический метод Шенье, приемы детализации локусов, картин и сценок, полных чувств и безудержного веселья. Особую значительность Шенье придает описаниям праздничного леса, звенящей веселыми голосами рощи, равнины, над которой разливается песня, других мест, на которых совершаются празднества и вакханалии, подсмотренных и восстановленных по памяти неким праздным зрителем божественного бытия.
В стихотворениях Шенье преобладает два женских типажа: первый – женщины добродетельной, скромной, преданной, тонко чувствующей состояние природы и любимого человека; второй – «страшной женщины», коварной, мстительной, готовящейся совершить злодеяние. Шенье особо выделяет этот второй тип, воплощая его в образе язычницы, дикарки, обманутой возлюбленной, или в образе заколдованной смертной, униженной божественными силами и выступающей в их руках орудием отмщения и наказания. Таковы Медея и Пасифая – одновременно мученицы и фурии.
 
В «Медее» (M;d;e) Шенье разворачивает расиновские страсти, ведет рассказ от лица героини, обреченной на боль и страдания, создает ее психологический портрет. Медея рассказывает о своих преданных чувствах, поясняет причины, подтолкнувшие ее к жестокосердию и мести. Рассказ героини как бы призван вызвать сочувствие и сострадание. Для смягчения «жесткой» картины используется пасторальный прием – подчеркивается естественность состояния, природные чувства дикарки-язычницы. В том и заключается особенность психологической интриги этого стихотворения А. Шенье, в котором, казалось бы, все вело к оправданию жестокого поступка несчастной, оскорбленной предательством мужа. Но в финале происходит резкий поворот к здравому смыслу, к разуму, прямому морализаторскому осуждению злодейства Медеи, как того требовало добродетельное сердце критика и читателя XVIII в., в моральном кодексе которого не могло быть места для оправдания бесчеловечности и безумств.

В стихотворении «Пасифая» (Pasipha;), в основу которого положен миф о жене Миноса и мести Посейдона (по другой версии – Афродиты),  обрекшего Пасифаю на страстную любовь к жертвенному белому быку, Шенье подвергает древний миф моральной оценке, превращает его в своеобразное антропологическое исследование античного человека, соответствия его поведения просветительским идеям о добре и зле. Шенье возрождает в «Пасифае» фессалийские мотивы колдовства и мести, враждебного, непримиримого отношения к сопернице, но интерпретация мифологического сюжета в целом основана на представлениях о поступках людей, разделенных философами и писателями на добродетельных и злых.

Еще один женский тип: Хрисеида, Неэра – рано умершие девушки, не познавшие полноты любви и счастья материнства, жертвы рока, судьбы. На этих образах лежит печать сентиментализма.

В стихотворении «Arcas et Bacchylis» автор имитирует поэтический агон, мужское состязание, разговор о любви, в котором реализуются два противоположных взгляда и две модели мужского поведения. Тема жизни в любви философски решена на эллинском материале, вписана в рамку пантеистических представлений о круговращении в природе, о цветении юности и ее скоротечности, как и всей человеческой жизни, о неожиданном наступлении  зрелости и увядании красоты. Шенье соединил в небольшом цикле разные представления о любви, спроецировал альтернативное поведение и противоположные ситуации, воплотил в мифопоэтической форме и элегическом вкусе философию красоты – ее расцвета и увядания.
 
Типичным образцом композиционного приёма амебейи и драматического амебейного пения в творчестве Шенье является мимическая сценка «Мназил и Хлоя» (Mnazile et Chlo;), в стиле классической амебейи, с сохранением композиционного членения стиха на двустишия, на что указывал В.М. Жирмунский. «Композиционное движение при амебейном построении, – пишет В.М. Жирмунский, – как бы распространяется двумя последовательными  волнами, создает два анафорических ряда, почленно параллельных друг другу...» [Жирмунский В.М., с. 38]. В чередующихся репликах пастуха и пастушки в эллинистическом стиле стилизован амебейный буколический диалог, который воссоздает идиллическую картину с помощью обязательного декора – тенистого берега и тихо плещущихся волн, цветущей рощи и примятой зеленой травы.
В целом чередующиеся реплики-двустишия в форме амебейного пения и поэтического агона между пастухом и пастушкой в феокритовой традиции «любовной болтовни» представляют собой вечный спор влюбленных пар. Влияние Феокрита, Мосха и Биона, а также Горация и Вергилия на амебейный дискурс и амебейную композицию идиллии Шенье подтверждают формальные жанровые признаки – незавершенность диалога, отсутствие эпической рамки, логического финала, авторского комментария и эпилога.
Стихотворения Шенье в самом прямом  смысле намекают на измененное состояние сознания, видение или сон, особое душевное состояние – самоуглубления,  зачарованности, выхода мысли за пределы обычного бытия. В этом смысле Шенье отошел от принципа идеализации пасторальной жизни в традиции XVIII в. и отрешился от его атеизма, но в ряде стихотворений несомненно в целом сохранил просветительское представление о мифологии, о чем в частности свидетельствует  ономастикон, в котором переплелись греческие и римские мифы и имена, а также идея превосходства разума над аффектацией, вакхическим безумством и бесконтрольными страстями.

ІІ
Русские поэты подхватили дух, атмосферу и мотивы архаических идиллий и эллинистических элегий Шенье, успешно сочетая гротеск и иронию с лиризмом, «самым искренним чувством», воодушевление с пылкостью, романтическое воображение с чувством реальности, дух мистицизма с пейзажной метафорой, буколическую аллегорику античной мифологии с мелическим в его позднейшей трактовке и анакреоническим эротизмом. Отсюда распространенность вакхической тематики в русской анакреонтике романтического периода (см. стихотворение Шенье «Бахус» («Bacchus») в традиции мистериальной поэзии). Это, возможно, фрагменты из хора сатиров; монологи оскорбленных и жаждущих отмщения Медеи и Пасифаи; амебейные диалоги – Аркаса и Бакхилида, Мназила и Хлои; восторженные одические песни, обращенные к красавицам Хрисеиде и Амимоне; прощальная песнь ионийской нимфы Неэры и история похищения нимфы полей Европы. Характерно, что в русском пантеистическом описании отсутствуют характерные для архаических мифов и для буколики Шенье приемы и мотивы противоположения верха и низа, патриархального и матриархального, как мужского и женского, описания витального характера леса и эмоций мистериального происхождения – особого смешанного чувства радости и страха, свойственного идолопоклонникам. В амебейно-песенном контексте мужские и женские собирательные типы созидаются как идиллические образы. Зато русские поэты охотно подхватывают характерные анакреонтические мотивы, свойственные буколической лирике Шенье, – старости и молодости, расцвета и увядания, здоровья и немощи, счастья и несчастья, жизни и смерти, символизирующие не только противоположные начала человеческого бытия, но и идеи круговращения в природе и циклического движения времени. В стихах Шенье эти движущиеся картины приобрели символическое и одновременно живое звучание – природы («la voix des rochers r;p;tait leurs chansons») и музыки, произведенной тамбуром, цимбалами, гобоя, кроталов («le rauque tambour, les sonores cymbales, / Les hautbois tortueux, et les doubles crotales»).

Важная особенность такого мифа, видоизменяющая и обогащающая традиционный мифологический сюжет и интригу, – внимание к внутреннему миру персонажей, психологические вкрапления в традиции XVIII века. Одни сцены – картинны, описательны, экфрастичны, пластичны, другие – сценичны, но в совокупности они запечатлевают героев в динамике и развитии. Психологизм усиливает интригу, делает ее необычной, если смотреть на нее с точки зрения мифологии. В русской поэзии на задний план уходят сакральный топос и мотив мистической тайны, но сохраняется особый вольный дух, пришедший в анакреонтику из древних дионисий, в которых главными героями, наряду с божествами природы и естественными стихиями, выступали пахари, пастухи и виноделы, устроители и участники великолепных торжеств в честь божеств после уборки полей и виноградников. Вся элегическая поэзия Шенье – это своеобразный амебейный дискурс, с диалогическими параллелями, в котором пастухи или хлеборобы  прославляют праздник, поют гимн радости и природе.
Романтики, восторженно воспринявшие эти поэтические мотивы, усмотрели в стихах и стиле Шенье правдивые черты. Правдивость «античной» поэзии Шенье видели прежде всего в преобладании правды чувства и  воображения над аллегорией и «картинностью» изображения («Диана», «Бахус»).  В ряде стихотворений Шенье развивал мифологические сюжеты, в которых главной движущей силой становились мотивы жертвы, несчастья, мщения, любви и ее спутницы магии. Нимфомания – важная тема в элегическом творчестве французского поэта, повсюду в стихах, написанных от лица пастуха, певца и поэта. В таких стихотворениях Шенье часто использовал амебейный стих, состоящий из чередующихся реплик соревнующихся певцов или поэтов
(LE JEU DE PAUME, A LOUIS DAVID, PEINTRE).

Нимфа – символ и поэтическая персонификация природы, в которой воплощались идеалы женской красоты, поэзии, искусств, гармонии, совершенства:

Nymphe au corps ondoyant, n;e de lumi;re et d'air,
Qui mieux que l'onde agile ou le rapide ;clair,
Ou la glace inqui;te au soleil pr;sent;e,
S'allume en un instant,  purpurine, argent;e;
Ou s'enflamme de rose ou p;tille d'azur,
Un vol la pr;cipite,  in;gal et peu. s;r.
La d;esse jamais ne connut d'autre guide
( SUR LA FRIVOLIT;).

В стихотворениях разбросаны мифологизмы и имена нимф, встречающиеся в греческих мифах – nymphes des for;ts; nymphes des bois, des sources, des montagnes; древнегреческих и римских топосов – la nymphe d'Ar;thus; (ELEGIE  II. TIR;E D'UNE IDYLLE DE BION), nymphes d'Arno, nymphes de Cr;te, nymphes du Lyris, nymphes du Permesse, но также нимфы, относящиеся к конкретным локусам Франции, Германии – la nymphe de Seine, d'Arve aux flots impurs la nymphe injurieuse; Луары, Гаронны, Роны, Рейна.

Sa lyre fait entendre aux nymphes de la Seine
Les sons audacieux de la lyre Th;baine
(;PITRES. В классификации Латуша);

Des vallons de Zurich pure divinit;,
Qui du sage Gesner ; ses nymphes avides
Murmure les chansons sous leurs antres humides
(;PILOGUE).

Vous retiennent aux bords de Loire ou de Garonne;
Soit que parmi les choeurs de ces nymphes du Rh;ne…
(;L;GIE XIV).

Лесные нимфы м наяды, наделенные способностью слушать и исполнять песни и музыку, становятся аллегорико-символическим воплощением праздника, весны, цветения природы, легкости бытия:

La Nymphe et le Satyre ;coutant les chansons (;L;GIE PREMI;RE) [Шенье. Латуш];
«…trois f;tes brillantes
Font voler au printemps nos nymphes triomphantes…» (;L;GIE V);
Нимфа Сены (Nymphe de Seine) в девятой элегии (по классификации А. де Латуша):
«Teints de pourpre et d'azur, des tissus pr;cieux
Se forment sous les mains des na;ades sacr;es;
Et dans ses premiers voeux ces nymphes ador;es…» (ELEGIE IX);

O des fleuves fran;ais brillante souveraine,
Salut! ma longue course ; tes bords me ram;ne,
Moi que ta nymphe pure en son lit de roseaux
Fit errer tant de fois au doux bruit de ses eaux;
Moi qui la vis couler plus lente et plus facile,
Quand ma bouche animait la fl;te de Sicile…
(ELEGIE IX);

…cherchant dans le bois des nymphes ;gar;es,
Nous entendrons les ris, les chansons, les festins…
(ELEGIE X).

Таким образом в своих элегических стихотворениях Шенье часто использовал аллегорическую метафору в качестве основы для собственного мифа, в котором сам автор является актором персонифицированной природы и участником мифического действа, не лишенного черт автобиографизма:

L;s d;lices des arts ont nourri mon enfance
(;L;GIE XVI).

Его окружают мифические персонажи и все вместе они создают театр действия. Они  участвуют в формировании поэтического вкуса «сына любви и одиночества»:

Tant;t, quand d'un ruisseau, suivi d;s sa naissance,
La nymphe aux pieds d'argent a sous de longs berceaux
Fait serpenter ensemble et mes pas et ses eaux,
Ma main donne au papier, sans travail, sans ;tude,
Des vers fils de l'amour et de la solitude
 (;L;GIE XVI).

Нимфы – не просто аллегории, а непременные действующие лица в лирических драмах поэта:

Des Nymphes, dans mes vers, vous excitiez l'envie.
Que de fois sur vos traits, par ma muse polis,
Ils ont m;l; la rose au pur ;clat des lis!
(;L;GIE XXXVIII).

Амебейный дискурс в поэзии Шенье включает психологические параллелизмы, в которых душевные переживания людей изображены в сравнении с явлениями и движениями природы, персонифицированной в античном вкусе в образах нимф, нереид, дриад и других духов природы. В таком дискурсе преображается и само амебейное пение и видоизменяется амебейная композиция:

Aux chants du laboureur m;le son chant joyeux.
Ainsi, courant partout sous les nouveaux ombrages,
Je vais chantant Z;phir, les nymphes, les bocages;
Et les fleurs du printemps et leurs riches couleurs,
Et mes belles amours plus belles que les fleurs
(;L;GIE PREMI;RE)
[Шенье. Латуш].

Если в архаической поэзии доминировало хоровое исполнение, то в амебейном дискурсе Шенье лидирует лирическое «Я». Ведущим часто является запевала или сольный голос поэта, пастуха:

J'aime: je vais trouver des ardeurs mutuelles,
Une nymphe ador;e, et belle entre les belles
Comme parmi les feux que Diane conduit,
Brillent tes feux si purs, ornement de la nuit.
(;L;GIE XIII, TIR;E D'UNE IDYLLE. DE MOSCHUS).

Такое построение не требует авторских комментариев и экспликаций. Лирический голос, один из двух основных голосов в древнегреческой амебейе, в диалоге французского поэта с музой, нимфой, возлюбленной поэта, сводится к поэтической реплике, как в ;L;GIE XIV:

О Muses, accourez; solitaires divines,
Amantes des ruisseaux; des grottes, des collines.
Soit qu'en ses beaux vallons Nisme ;gare vos pas, 
Soit que de doux pensers, en de rians climats,
Vous retiennent aux bords de Loire ou de Garonne;
Soit que parmi les choeurs de ces nymphes du Rh;ne
La lune sur les pr;s o; son flambeau. vous luit,
Dansantes, vous admire au retour de la nuit.
Venez. J'ai fui la ville aux Muses si contraire,
Et l';cho fatigu; des clameurs du vulgaire.
Sur les pav;s poudreux d'un brulant carrefour
Les po;tiques fleurs n'ont jamais vu le jour.
Le tumulte et les cris font fuir avec la lyre
L'oisive r;verie au suave d;lire;
Et les rapides chars et leurs cercles d'airain
Effarouchent les vers qui se taisent soudain.
Venez. Que vos bont;s ne me soient point avares.
Mais, ; faisant de vous mes p;nates, mes lares,
Quand pourrai-je. habiter un champ qui soit ; moi!
Et villageois tranquille, ayant pour tout emploi
Dormir -et ne rien faire, inutile po;te,
Go;ter le doux oubli d'une vie inqui;te P
Vous savez si toujours d;s mes plus jeunes ans
Mes rustiques souhaits m'ont port; vers les champs;
Si mon coeur d;vorait vos champ;tres histoires;
Cet ;ge d'or si cher ; vos doctes m;moires;
Ces fleuves, ces vergers, ;den aim; des cieux,
Et du premier humain berceau d;licieux.

В репликах амебейных героев содержится вся необходимая идиллическая атрибутика, а пасторальные описания несут на себе эмоциональную нагрузку, хранят информацию о событии. Присутствие нимф в буколиках и элегиях Шенье становится важным условием амебейного дискурса, В основном присутствие нимфы обеспечивает атмосферу любви и лада, гармонии и красоты, покоя и равновесия, иногда с образом нимфы связаны мотивы томления и мечтаний, печали и тревоги:

Vous bosquets d'Anio, vous ombrages fleuris,
Dont l';paisseur fut ch;re aux nymphes du Lyris;
Toi surtout, ; Vaucluse, ; retraite charmante!
O! que j'aille y languir aux bras de mon amante;
De baisers, de rameaux, de guirlandes li;,
Oubliant tout le monde,et du monde oubli;.
Ah! que ceux qui, plaignant l'amoureuse souffrance,
N'ont connu qu'une oisive et morne indiff;rence,
En bonheur, en plaisir pensent m'avoir vaincu:
Ils n'ont fait qu'exister, l'amant seul a v;cu
(;L;GIE XXVI).

Не менее существенный и другой менее освещенный аспект амебейной поэзии в стиле Шенье – отчетливо звучащие дидактические интонации с сильной просветительской интенцией к нравоописанию, морализаторству, педентическим поучениям. Этому способствуют антифоннические реплики, система вопроса и ответа, но не по образцу сократической майевтики, а амебейного пения.
 
В результате проведенного сравнительного исследования можно сделать следующие выводы. Изучение влияния «нимфомании» Шенье на русскую литературу не разрушает, а дополняет элегический образ «возвышенного Галла», созданный Пушкиным в стихотворении «Андрей Шенье»», и имеет целью полнее осветить еще одну грань русской романтической поэзии, менее других освещенную, рассмотреть романтические тексты во взаимодействии с буколической и элегической антикой, увидеть феномены прецедентности и интертекстуальности не только в ракурсе романтических подражаний идиллическим и анакреонтическим образцам, но и в самой сущности реализма как художественного метода XIX в.

Литература

1. Жирмунский В. М. Композиция лирических стихотворений. Петербург: ОПОЯЗ, 1921. 109 с.
2. Маркович В. М. Сон Татьяны в поэтической структуре «Евгения Онегина» // Редакционная коллегия: акад. М. П. Алексеев, Н. А. Борисова, В. А. Грехнев, Г.И. Золотухин, Г. В. Краснов, Г. В. Москвичева, Н. М. Фортунатов. Болдинские   чтения. Горький: Волго-Вятское книжное изд.-во. 1980. С. 45–47.
3. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. С. 44–48; 316–317.
4. Шевырев С. О значении  Жуковского в русской жизни и поэзии. М., 1853.
5. Якобсон Р. Работа по поэтике: переводы; сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. М.: Прогресс, 1987.
6. Guitton, Edouard. Autour d'Andr; Ch;nier. Dix-huiti;me Si;cle. № 1, 1969. Р. 329-336.