Пора тополиного пуха-3

                "Размышления"

На следующее утро стояла душная и липкая погода, без единого дуновения ветерка. Возможно, это даже было хорошо: без ветра по улицам не носились бы пух и пыль, превращая пространство в серый хаос, где всё мешалось — дома, люди, машины.

Люди, находящиеся в бесконечном движении, с трудом представляли, что лето уже началось и его не остановить. Скоро первые жёлтые листочки обозначат приближение осени. А много ли вы успели сделать за это время? И нужно ли было это?

Этот вопрос часто волновал Бахарева: нужно ли то, что он делает, кому-нибудь? Людям или хотя бы ему самому? Он взвешивал свои достижения на одной ладони, а на другую клал всё то, что они принесли его душе. И понимал, что эти два груза далеко не равны: достижений много, а в душе пусто. Как говорится, нечем душу согреть…

Бахарев вспоминал свою молодость и те порывы счастья, которые охватывали его на первых выставках. Тогда ему казалось, что выставком — это «суд инквизиции», и если твою работу возьмут на выставку, то можно прыгать до потолка от радости!

Всё было романтизировано в его подсознании. И вот приговор: «Ну что, Бахарев, вот эти две работки, что слева, пожалуй, пройдут на второй тур, а остальное творчество пока „жидковато“ совсем. Больше работать надо, дорогой мой, а то отпустил бороду и думает, что сразу художником стал. Нет, братец, для истинного искусства этого недостаточно…»

Радости нет конца! Второй тур означает, что твоё имя уже в каталоге, а будут ли работы висеть на стенах в Доме художника на Кузнецком — это уже вторично. Ведь ты участник, и этого вполне достаточно! Ура! Тем более что это было необходимо для подпитки творческого горения. Внутренний запал заставлял постоянно работать и двигаться вперёд, чтобы потом гордиться этим.

Но жизнь движется по синусоиде. Сегодня ты наверху волны, а завтра — вниз пошёл. Не преуспел в этот раз, тебя прокатили. Смотришь, и руки опускаются, ничего делать не хочется, но нет времени для отчаянья. Ты не сдаёшься, продолжаешь работать, совершенно не думая: а кому это всё надо? Надо, да ещё как надо, и прежде всего тебе, потому что ты молод и целеустремлён, да и времени впереди предостаточно, чтобы что-то сделать, успеть. Ты обязательно станешь известным художником, и хорошо это знаешь!

Бахарев очнулся от своих раздумий на эскалаторе «Арбатской». Он и не заметил, как на автомате добрался до нужной ему станции. Выйдя из вестибюля метро, он повернул налево и зашагал в сторону Арбата. Как всё знакомо и привычно: каждый поворот известен, каждая ступенька просчитана. Он знал здесь каждую выбоинку на асфальте, каждый бугорок. Шёл уверенно, не глядя по сторонам, не обращая внимания на постоянно спешащих куда-то людей.

Вот и кинотеатр «Художественный»… Скорее, бывший, что находится в нём сейчас, сейчас трудно сказать. Работа Шехтеля пребывала в полном запустении, как и многое другое в этом безвременье, когда всё покупается и продаётся. Вчера это могло иметь одно название и предназначение, а сегодня уже и хозяин сменился, а в кинотеатре автомобили продают…

А ведь было детство, и Бахарев хорошо помнил, как выстаивал здесь очереди на зарубежные киноленты, в особенности на «Фантомаса», «Трёх мушкетёров» и многие другие фильмы, разве всё упомнишь сейчас?

Сейчас кино у каждого в кармане: нажал на кнопочку гаджета, нацепил на нос очки — и ты в бесплатном кинотеатре, смотри — не хочу. Удобно, ничего не скажешь, но что-то ушло, и ушло безвозвратно.

Пожалуй, волнующая суета у касс, выспрашивание лишнего билетика и, конечно, предвкушение самого незабываемого действия! Наконец, получив билет, спешишь как можно быстрей открыть заветные двери. Злишься на бабулек-билетёров, которые долго рассматривают его ради одного движения — оторвать полоску с надписью «контроль», а потом торжественно вручить тебе, как что-то драгоценное, что нельзя потерять. Отсюда: предлагается хранить его у сердца.

Проходишь через приятный тёплый запах калориферов, и ты в фойе, а там мороженое с лимонадом, коржики, пирожное с глазурью и картины на стенах… Люди все особенные: на лицах ожидание торжества, ни разу ещё невиданного. Зал наполнен под завязку – яблоку негде упасть. Садишься только на своё место. Всё спокойно и чинно…

Блаженна минута, когда свет в зале начинает постепенно гаснуть, занавес открывается и на экран под торжественную музыку, ведущую только вперёд, к новым свершениям, выплёскивается заставка киножурнала «Новости дня». А там: новый полёт в космос, что-то выполнено и перевыполнено — в общем, всё хорошо! Значит, и у тебя всё в норме! Остаётся только гордиться страной, в которой ты родился и живёшь! Родину так же, как и мать, не выбирают — она свыше даётся! Так о чём тебе беспокоиться? Живи, учись и становись человеком, будь достойным носить это гордое имя!

Отношение к самому Арбату, к улице непосредственно, у Бахарева сложилось своё и достаточно давно: ещё когда только асфальт снимать начали и первые камни для укладки стали завозить, он уже насторожился. Это было тогда, а сейчас Арбат Илья Сергеевич мог сравнить со старой любовью, ну как с девушкой, которую ты любил когда-то: чистой, доброй, умной, вкрадчивой. А тут вдруг, проезжая по Тверской, заметил её всю расфуфыренную у «Националя» в стайке ей подобных, готовых предлагать свою «красоту» каждому встречному, лишь бы взял и заплатил подороже, а она отработает, за ней не заржавеет. Доброхоты постарались: накрасили, как матрёшку, подшпаклевали, лаком побрызгали — блестит, аж глаза режет, а духа прежнего не осталось, бутафория одна для приезжих. Интересно, что бы Окуджава сказал, взирая на весь этот балаган?

Ничего не изменилось за эти годы «новой жизни»: те же художники с теми же картинами, что и двадцать лет назад. Как им не надоест гнать одни и те же дворики, улочки, прудики, мостики и всякую другую чепуху, на которую у Бахарева за это время стойкая аллергия выработалась. Сначала его тошнило от всего, но потом смирился, привык, решив, что каждый имеет право зарабатывать себе на хлеб, а если это не воровство, не взятки и не разбой, то чего на людей-то зуб точить. Каждый вправе свою семью кормить, как может. Единственное, на что продолжал сетовать Илья Сергеевич, так это на не меняющиеся вкусы обывателя. Они как были, так и остались за все прошедшие годы… на уровне «гусей в яблоках».

Куда больше бесило его, что из каждой открытой двери неслась разномастная музыка, зазывая прохожих на чашечку кофе или чего покрепче. Он никак не мог понять, каким образом музыкой, а правильнее сказать, сомнительной какофонией звуков, исходящей из всех щелей, можно прельстить клиентов. Ведь у каждого человека свои вкусы, свои пристрастия… Один отдаёт предпочтение блюзу, другой — року, а кому-то приятно отдохнуть под ненавязчивые звуки джаза, а третий и вовсе в тишине хотел бы посидеть, поговорить с приятной девушкой, а тут тебе по мозгам этот шквал звуков… И вместо тихих ненавязчивых слов, располагающих к доброму знакомству, приходится ей кричать на ухо, что всё очень хорошо, но только шумно и вечер можно было бы продолжить на квартире, где и кофе не хуже, да и музыку по своему вкусу можно поставить…

Но самое неприятное здесь — это не художники, не музыка и не вычурно оформленные витрины, а люди. Все они кажутся чужими друг другу и всем остальным. Они даже сами себе не принадлежат. Кажется, они не знают, зачем они здесь.

Многие приезжают в Москву всего на пару дней, но им нужно успеть посетить как можно больше мест, чтобы отчитаться в социальных сетях. И Арбат занимает чуть ли не первую строчку в этом списке.

Они пробегают от Арбатской до Смоленской, удивляясь, почему здесь так много туристов. Теперь в каждом городе есть свой Арбат с фонариками и аккуратно выложенной мостовой, где можно было бы заработать на туристах.

Наконец, Бахарев свернул налево, в переулок, ставший ему таким знакомым в последнее время. Вот и серый семиэтажный дом, построенный в прошлом как доходный: с эркерами и старыми гулкими подъездами, где сохранилось ощущение старины и причастности к чему-то таинственному, кажется, витающему здесь и по сей день.

Он поднялся на антресольный этаж и оказался в своей мастерской. Почему он каждое утро приходит сюда? Бахарев не смог бы сразу ответить на этот вопрос. Но он точно знал, что здесь, в тишине, наедине со своими мыслями, когда никто не мешает, можно сосредоточиться и принять правильное решение. Для него мастерская была как стартовая площадка для ракеты.

Здесь он отдыхал от городской суеты, погружаясь с головой в творческий процесс. Главное — не отвлекаться и сразу приступать к работе. Трудиться в таком ритме хотя бы до обеда, а для этого нужно не так уж много: подобрать соответствующий музыкальный фон, взять в руки кисть и сделать первый замес на палитре — вот и всё?

Затем следует первый мазок… И пусть он не совсем туда и не того тона. Всё это поправимо. Главное, чтобы рука начала своё, отдельное от сознания, действо, а потом стараться не мешать, а только наблюдать за её работой. Она знает, что делать, и подсказки могут только навредить этому процессу.

И пусть его работы продавались со скрипом, и этих людей, понимающих настоящее искусство, становилось всё меньше и меньше. Бахареву было на это наплевать. Он писал, и это вдохновляло его, давало стимул к продолжению, пускай однообразной, но за счёт его увлечения живописью такой интересной жизни.

Илья Сергеевич хорошо понимал: остановись он хоть на неделю, впади в хандру и бессмысленную философию — тут же потянет пить, ругать всех и вся, проклиная треклятую никчемную жизнь, в которой он так, по существу, особо ничего и не успел сделать. Вот именно поэтому он каждое утро вставал и, как на службу в офисе, спешил в мастерскую.

Работал до обеда, а потом уезжал или в «Союз», или к заказчикам… Но чаще задерживался здесь на целый световой день. Достаточно большие окна выходили на север, от этого пространство мастерской постоянно было наполнено рассеянным светом, что давало возможность работать постоянно и не бегать по углам, прячась от прямых лучей солнца…

Людмила спала, когда Бахарев выходил из дома. «Сова» по натуре, она могла бдеть до трёх утра, но зато просыпалась, когда многие начинали обедать. Что она будет делать сегодня, его мало волновало, тем более что он и так хорошо знал, достаточно изучив повадки своей жены за годы совместной жизни.

Проснувшись, полуобнажённая побродит по квартире, потом душ, долгое рассматривание себя в зеркале. Убедившись, что ещё ничего, с махровым полотенцем на голове, побредет на кухню, а там кофе, сигарета и долгий «умный» взгляд в окно. Интересно, о чём может думать женщина с таким взглядом? Да ни о чём. Это поза и не более того. Через час в просторном льняном сарафане, куда там — северная красавица, подбрасывая на руке ключи от машины, спустится в подъезд и тю-тю на дачу… А там?

Вдруг резкий звонок разорвал тишину мастерской. Бахарев чертыхнулся, чуть помедлив, вытирая руки о тряпку, пошёл открывать дверь… На пороге стояла женщина лет тридцати пяти, не больше. Брюнетка, каре и большие карие глаза. В полумраке лестничной площадки они казались пылающими огоньками. Элегантная дамская сумочка… Топик, закрывающий собой не более трети женского верха, и юбка… О которой и вовсе говорить не приходится…

                (продолжение следует)

                Сентябрь 2022г.*)