Над головой облака Петербурга... - ФЛ, 2-32-2022

Памяти поэта Бориса Рыжего

   Предлагаю вниманию читателя очерк «К нам приехал Боря Рыжий», написанный более двадцати лет назад. Это был один из первых (если не самый первый) материалов, опубликованных о Борисе. Я написал его в декабре 2000 года, отложил и на какое-то время о нем забыл. Не помню даже, говорил ли о нем Борису по телефону, когда он время от времени звонил из Екатеринбурга.
   В мае следующего года я позвонил издателю альманаха «URBI», уже дававшему большую подборку стихов Рыжего, Володе Садовскому, и предложил этот текст для публикации. Володя как-то запнулся, замолк, потом сказал: «Постой-постой, ты действительно ничего не знаешь?..» И рассказал, что буквально на днях (чуть ли не вчера-позавчера) пришло известие о самоубийстве Бориса…
   Позже материал вышел в одном из выпусков «URBI». Так очерк, написанный при жизни поэта, стал посмертным.
   В июне 2001 года в Петербург приезжал отец Б. Рыжего, Борис Петрович. Он уже знал от кого-то, что есть такой очерк о сыне, и захотел прочесть. Я пригласил его домой. Он приехал 6 июня. Хорошо помню эту дату, потому что в этот день – день рождения Пушкина – в Петербурге вручалась литературная премия «Северная Пальмира», и от меня Борис Петрович поехал получать ее за сына.
   Сел за письменный стол, внимательно прочел, сделал в машинописи цветным карандашом поправку, касающуюся сотрудничества Бориса в журнале «Урал». При публикации я, конечно, внес исправление.
   Как приложение к очерку даю также рецензию на первую книгу стихов Бориса Рыжего «И всё такое…» (СПб., 2000), о которой идет речь в очерке. Ее публикация в петербургском журнале книжных новинок «Книжный Питерbook» (№9-2000) успела порадовать Бориса при жизни. В том, может быть, и состоит ее основная ценность. Замечу, что словно предугадана в тексте «Северная Пальмира», которая была присуждена поэту посмертно. Да и название – строка из стихотворения поэта – оказалось каким-то пророческим…

К нам приехал Боря Рыжий

Попытка литературных воспоминаний

   В мае первого года нового века в Петербург пришло известие о самоубийстве поэта Бориса Рыжего. В очерке о нем, написанном полугодом раньше, я не изменил ни слога – пусть Боря останется таким, каким запомнился во время последней встречи. В конце концов, это была жизнь, и незачем ей ни прихорашиваться, ни костенеть перед ликом смерти.
   А всё зло, действительно, «от них» – «нахлынут горлом и убьют».

   Сначала утром на пороге возник Борин друг, поэт Олег Дозморов. Они вместе приехали с литературной тусовки из Нижнего, но Боря после поезда слегка затерялся. Позже позвонил, встретились днем у Финляндского, под «всадником на броневике». У Бори за брючным ремнем по-рабфаковски заткнута книжка его стихов – только что вышедшая, последний экземпляр (остальные авторские за полдня успел спустить). Обнялись, книжку подарил. Пошли по городу, задевая девушек.
   Когда переходили через Литейный мост, Боря спросил:
– А ты когда-нибудь е…л малолеток?
   (Вероятно, вспомнил кое-что из «Ночного ларька».1) Пришлось ответить по-таковски:
– Без комментариев.
   В Спасо-Преображенском соборе Рыжий выказал себя атеистом – зашел и сразу вышел, не умилился.
   В книжном на Рубинштейна Олег купил и подарил Боре книгу стихов графа Хвостова – как редактору рубрики «Граф Хвостов» в журнале «Урал».
   В прошлом году на мероприятии под забавным названием «всемирный конгресс поэтов» Боря был малоизвестным поэтом, «открытием» альманаха «URBI». А в этом году уже стал известным: подборки, статьи, «новый Есенин» и всё такое…
   В одиннадцать вечера того же дня звонок от знаменитого и уважаемого поэта К.:
– Миша, это вы курируете Бориса Рыжего? Приезжайте, пожалуйста, за ним…
   Сели с Олегом в маршрутку, домчались в пять минут. За столом трое – поэт К., его супруга, критик Н., и Боря. Опасения поэта К. показались мне преувеличенными (видимо, возникли они, так сказать, авансом): сидит Рыжий ровно, улыбается благостно. Уходя, Боря пообещал хозяину:
– Отобью у вас Ленку!
   Олег всё по Эрмитажам, а Боря упорно изучает наши окраинные достопримечательности – пивбары и прочие «точки», парк с прудом. Стоит конец мая, солнце печет, малюпсики хорошенькие в траве снуют.
   Лишь раз Боря выбрался в центр, в гостиницу за вещами (так ни разу в ней и не переночевал).     Пред этим около разливухи зацепил пожилого бомжа-попрошайку, позвал ехать с собой. Тот с охотой полез в маршрутку. Народ внутри шарахнулся. «Только обратно его не привози!» – напутствовал я.
   Недели через две я того бомжа снова встретил – был он побрит и просветлен. То ли Боря его просветлил и наставил, то ли под бомжа он косил, чтобы на свои не пить.
   Олег простудился и лежит дома – доконали его наши красоты. Накануне отъезда гостей появилась с дачи мать, удивилась присутствию в квартире незнакомого человека на раскладушке. Когда позже зашли мы с Борей, спросила:
– А это что за алкоголик?
   Вообще-то на алкоголика Боря не похож (разве что с годами доберет), но последние три ночи спал не раздеваясь – может быть, тут собака зарыта.
   В день отъезда Боря сквозь сон категорически отказался идти опохмеляться (было часов пять утра). Пришлось тащиться одному. По возвращении заснул, а потому отбытие екатеринбургских поэтов прошло мимо меня.
   Проснулся лишь вечером, выглянул в окно: солнце косо светит на проспект Энергетиков; всё то ж; не выломиться; и нечего на излете тысячелетия делать вид, что стихи здесь ни при чем – всё зло от них.

«Спи, ни о чем не беспокойся…»

Борис Рыжий. И всё такое… СПб: Пушкинский фонд, 2000.

   Одна моя прежняя девушка, мнением которой о поэзии я дорожил, была убеждена, что в современном отечественном стихотворстве не появляется ничего такого, что «цепляло бы по-настоящему». (В скобках замечу: здесь «современное» – это осуществляющееся в реальном масштабе времени. Я к тому, что Ходасевич посовременнее всех нынешних вместе взятых будет.) С нею я, в общем-то, соглашался. Ну, действительно, либо мычание телят из стойла обветшалого, как колхозных времен коровник, авангарда; либо версификации а-ля покойный нобелевский лауреат; либо вообще желе на сорбите. Но при этом добавлял: всё же люди должны где-то быть; возможно (и скорее всего) не в наших сумрачных пенатах и не в гунявой, как и ее мэр, Москве.
   Два года назад в одном из выпусков альманаха «URBI» прочел подборку стихов екатеринбургского поэта Бориса Рыжего и понял, что не ошибся. И – редкий случай – мой симпатичный зоил в юбке со мною согласился, при этом точно подметив – кажется, что автору одновременно и 20 лет, и все 50.
   Стихи «зацепили» а некоторые прямо-таки добили:

Но всё равно, кино кончается,
как всё кончается на свете:
толпа уходит, и валяется
сын человеческий в буфете.

   (Умышленно во второй строке ставлю «как» вместо авторского «и» – хотя это произвол, но так запомнилось).
   Да, «сын человеческий», он же сын Божий, и будет так валяться, оправдывая наше существование, до Второго пришествия, которое, прочухавшись, сам же и осуществит. Такой вот российский Искупитель.
   В последующем взлет молодого поэта (возраст – лермонтовский) оказался стремительным: публикации больших подборок в «Звезде», «Октябре», «Знамени», одна из московских литературных премий 2, выход первой книги в элитарном издательстве, приглашение на международный поэтический конгресс в Голландию… Кстати, упомянутую премию поэт получил словно «шутя, играя» – в то время как отдельные литераторы чуть ли не жизни свои кладут на закулисные труды по поводу, скажем, «Северной Пальмиры». А в очередной раз пролетев мимо оной, огорчаются до невозможности.
   В рецензии, опять же из толстого столичного журнала, Б. Рыжего определяют как последователя Есенина и ученика Рейна. И тот, и тем более другой здесь, на мой взгляд, ни при чем. Разве что с Есениным схож внезапностью появления. «И всё такое…» начинается с одного из лучших стихотворений:

Над саквояжем в чёрной арке
всю ночь играл саксофонист.
Пропойца на скамейке в парке
спал, подстелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом
и буду, если не умру,
в рубахе белой с черным бантом
играть ночами, на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым до дна.
Спи, ни о чем не беспокойся,
есть только музыка одна.

   Вот, собственно, с цитированием и всё, а заниматься «разъятием» нет смысла, да и не стиховед. Кто понимает – тот поймет.
   С этой книгой – нечастый случай, когда поэтический сборник от увеличения в объёме только выиграл бы (за счет, например, не вошедших стихов из того же «URBI»). Обычно всё же подсознательно хочешь, чтобы «тетрадочка» была потоньше – дочитал до корки, отдав дань упорству автора, и дело с концом.
   И еще. Стихи Б. Рыжего населены людьми, даже тьмой народу – его друзьями («кентами»), подругами, соседями по городской окраине, случайными знакомыми. Мне это по нутру. Для сравнения – питерские стихотворцы столь сомнительные оравы в свои стихи нипочем не допускают.
   Идет последний год второго тысячелетия от Р.Х. Одни писатели усиленно, словно перед концом света, тусуются, другие в одиночку бьются лбом о письменный стол. А на самом деле «пора не бодрствовать, а спать». И потому, дорогой читатель, «спи, ни о чем не беспокойся»: уверен, что и еще поэты обнаружатся, на двадцать первый век хватит. Просто мы пока не в курсе. И тогда, непременно, – «на страшную музыку вашу прекрасные лягут слова». А в том, что «музыка» грядущего столетия будет не менее страшна, чем уходящего, нисколько не сомневаюсь – и к Нострадамусу не ходи.

1 Название одного из стихотворных сборников автора, вышедшего в 1998 г.
2 «Антибукер», 1999 г.

Опубликовано: журнал "Фабрика литературы" №2(32), сентябрь 2022.