8. Товар из приюта

Иллюстрация Ирины Жуковой (Садако Матсуура)

Если бы Сэд и знала о бесконечном альтруизме своих друзей, то ни за что бы в него не поверила. Она не привыкла верить в людей, и уж тем более – верить людям, так что, не доверяла даже Октябрине, которая одним только своим присутствием располагала к себе. Хакерша с детства привыкла ко лжи, врала по необходимости, помногу и почти постоянно, так что иногда этого даже не замечала. Зная, что врать плохо, но и памятуя притом, что в её ситуации говорить правду зачастую опасно – ну, или ей так казалось. Врала бесконечно – о своём имени, лице, истории... А из-за вечной лжи теряешь способность доверять не только другим, но и самому себе.
Но было у Сэд одно потаённое желание, о котором никто на свете не знал. Она хотела влюбиться и полюбить, хоть взаимно, хоть безответно, это было уже неважно. Прочитав много книг и видя, на что порой толкает людей это удивительное чувство, Сэд жаждала попробовать его, испытать эту неведомую ей гормональную эйфорию, ощутить это окрыляющее чувство хотя бы раз в жизни, ведь судя по фильмам и книгам оно придавало людям столько жизненных сил, что те аж с того света возвращались. Может и с Сэд случится какое-то чудо? Правда, глядя на себя, хакерша понимала бессмысленность подобных желаний. Она не могла никому открыться, полагая, что проявленная искренность будет использована с совсем иной целью. Да и кто бы сознательно связал свою жизнь с обречённым инвалидом?
Снова в густой пелене сна заплясали неприятные и жуткие образы, от которых хотелось поскорее убежать, проснуться и забыть навсегда, избавиться от навязчивой тревожности.
Сэд открыла глаза. Олег всё так же сидел рядом, увлечённо читая. Следом взгляд упал на окно, на унылую городскую серость, в которой плыли высотки из бетона и стекла. «Выглядит, как полная безысходность,» — мельком подумала Сэд.
С тихим жужжанием загорелась потолочная лампа, переводя утро в ту стадию, когда оно из мягко-радостного становится холодным и неуютным, а желание вылезать из-под одеяла отпадает напрочь. По коридору с грохотом провезли каталку, прошуршали по кафелю чьи-то тапочки. Парадайз бодренько въехал в новый день как КамАЗ в стеклянную витрину, не подозревая, что остался без главного врача и его заместителя, да не досчитался нескольких пациентов, официально давно скончавшихся.
Олег сонно прищурился на жужжащую лампу и улыбнулся подруге.
— Доброе утро! Как ты себя чувствуешь?
Вошла дежурная медсестра, избавив Сэд от необходимости врать, что хорошо, и тоже пожелав доброго утра, сунула градусник и унеслась. Казалось, что девушка не ходит, а летает – быстро, легко и абсолютно бесшумно, невероятным образом сохраняя эту способность после суточного дежурства в отделении интенсивной терапии – чудеса, да и только. Впрочем, вспомнила Сэд, сегодня у отделения выдалась на удивление спокойная смена.
А может, и нечему тут удивляться, учитывая, что Хейгель и Артур её прогуляли.
Впрочем, даже если бы Сэд и захотела вылезти из-под одеяла, ничего бы не вышло: температура потихоньку поднималась, предвещая неумолимо близящийся приступ. Кости заломило, волнами побежала неприятная дрожь, а по голове, казалось, заехали чугунной сковородой.
— ...А это что, общий?.. Ага... — Октябрина вошла в палату с телефоном в одной руке, стопкой бумаг в другой и зажимая локтем ещё какие-то бумаги. Медсестра – другая, незнакомая, выдавала ещё какие-то документы, пополняя сию библиотеку.
— Вот здесь ещё биохимию возьмите...
— Так... — Октябрина плюхнула бумаги на стол. — Сейчас разберёмся...
— Мама! — И в неё с разгону врезалась маленькая комета. — Мама, у неё руки опять дрожат! Сейчас опять станет плохо!
Октябрина отреагировала профессионально-ясно и собранно.
— Не мешай, — сказала она и подошла к пациентке. — Я же вас даже не опросила. Давайте градусник.
Сэд тяжело вздохнула и протянула прибор Октябрине. Она-то себя уже мысленно похоронила, но только она одна: здесь никто ей умереть не даст, во всяком случае, постарается не дать. Хакерша ведь забыла ненадолго, что находится не у себя в старенькой пыльной двушке, а в больнице, где как минимум два врача точно давали клятву и следуют ей. Хотя в чистеньком Парадайзе и клятвопреступников оказалось достаточно. Одновременно умудряются не пятнать свой белый халатик и ворочать чемоданами нелегальных денег. Правда, для такого необходимо отсутствие чести и совести, а совесть, хоть и редкий зверь, но у кого-то всё-таки и по сей день содержится.
— Всё будет хорошо, — пообещала Октябрина. Не дежурно, а, как показалось Сэд, вполне искренне, и даже уверенно. И нажала кнопку.
Дальнейшее помнилось смутно. Вошли два санитара – один упитанный детина и второй, как в сказках, маленький и щупленький. В тандеме они оказались эффективны, здоровяк толкал каталку, а его товарищ направлял. Распахнулись двойные двери, плечо обхватила манжета тонометра, неприятно задев металлическим холодом скобы, простучали шаги, что-то повторяли по громкой связи...
Куда её увозили во время приступа, было неясно – похоже, в шприце у дежурной оказалось седативное, и мир плыл в зыбком тумане полузабытья.
Тем не менее, очнувшись, Сэд увидела всё ту же палату-бокс и неизменно-верного Олега, обиженно насупленного и без пращи, зато с чаем. Впрочем, он моментально оживился, когда хакерша открыла глаза.
Октябрина тоже никуда не делась. Видимо, она так и уснула, прямо за работой, сидя за столом – голова её покоилась на клавиатуре компьютера, а рука сжимала шариковую ручку. Рядом толпились пустые чашки из-под кофе, три штуки.
Забываться, пропадать где-то в непроглядной черноте было для Сэд уже привычно, она даже не испугалась. Она просто устала бояться – чего бояться, когда в страхе всё равно никакого смысла. Человек ко всему привыкает.
Первое, что сделала Сэд, проснувшись, машинально протянула правую руку за очками. Привычка давно сформировалась, надёжная в последовательности – приступ, пробуждение, очки на прикроватной тумбочке. Рядом снова был Олег, а мама его на этот раз мирно спала на рабочем столе. Сэд приняла твёрдое решение её не будить – по Октябрине было видно, что работает она на износ, а раз сейчас у неё выдался момент для отдыха, то пусть он таковым и останется.
Чувствовала она себя абсолютно никак: ничего не болит, ничего не беспокоит, даже головные боли, давно уж ставшие скучной рутиной, ушли.
— А ты всё здесь, — сказала Сэд полушёпотом, обращаясь к Олегу. — И тебе не скучно так сидеть?
— Скучно мне было дома, — ответил малыш, намазывая бутерброды с маслом. — А здесь у меня есть ты. И мама. Тебе сколько сахара положить?
— А в школу ты разве не ходишь? Две положи, пожалуйста.
Странно это всё было. Слишком хорошее самочувствие после приступа, как будто и не приступ вовсе, и Сэд просто вздремнула минут на пятнадцать. Правда, теперь ещё больше обострился вопрос диагноза и лечения, ведь если врачам удалось так улучшить её состояние, то, может быть, они и вылечить её сумеют?..
— Так сегодня воскресенье... Наверное, знаешь, я больше не буду в ту школу ходить. — Огорчения в голосе не прозвучало. Звякнула ложка, размешивая сахар. — Но это ничего, я всё равно не успел к ней привыкнуть, я только в первом классе. Мама говорила, привыкну, я потом...
Олег вздохнул и присел на кровать. И зачем-то сунул руку в карман, сжимая машинку "скорой помощи", потёртую, растресканную, но неизменную.
— Придётся другую школу искать.
— А почему? — поинтересовалась хакерша, грея об чашку замёрзшие пальцы. — Тебя обижают там?
Предположила первое, что пришло в голову, и параллельно задумалась: а воскресенье ли сегодня?.. Какой сейчас день, месяц?.. Для неё, привыкшей прятаться в тихой квартирке, календарные даты никогда не имели значения, она жила днями одинаковыми и похожими друг на друга, очень часто ночью, не видя границ между и без того размытыми "вчера", "сегодня" и "завтра". В больнице, в краткие проблески между приступами и наркотическим сном, она окончательно потерялась во времени, и теперь просто существовала вне его, будто оно её не касается, будто она навечно останется молодой и, возможно, даже красивой, хоть и больной, девицей.
— Просто там очень одиноко. Ну, я сам виноват, мама предупреждала... мне кажется, меня боятся немного, хоть я и не делаю ничего плохого. — Тут Олег вдруг поднял взгляд и улыбнулся. — Но ты ведь не боишься, правда? И уродом не обзываешься. Ты настоящий друг.
— Не боюсь, — ответила Сэд. — Меня в школе тоже не любили. Только не боялись, а ненавидели. Я была очень удобным объектом для насмешек и издевательств – родители меня не любили и мной не интересовались, а сама я сдачи дать не могла, меня никто не научил. Это уже теперь я выросла и умею, но уже поздно.
Уточнять о том, что это именно дети в школе сделали её инвалидом, Сэд не стала, но в голосе её прямо-таки сквозила обида и ненависть, плохо скрытое желание хоть прямо сейчас передушить всех своих старых обидчиков. Чтобы хоть немного успокоиться, Сэд отпила из чашки, приподнявшись немного на подушке.
— Я тоже не могу, — вздохнул Олег. — Мама говорит, у меня что-то с сердцем, врождённое, поэтому я слабее других ребят. Хотя, мама меня учит, конечно, но что толку от этого, когда их больше. Зато я оружие умею делать, вот. Дэннер сказал, что я ему чуть голову не снёс сковородкой. — Малыш засмеялся и уютно устроился у Сэд под боком. — Значит, я смогу тебя защитить, и никто больше тебя не обидит. Обещаю.
— Один в поле не воин, — подтвердила слова мамы Олега Сэд, а затем хитро улыбнулась, почти что оскалилась. — Но это смотря в каком поле. Например, в том, в котором воюю я, один способен даже на большее, чем целая армия. Тут всё зависит от твоего ума и интуиции. Ну и ещё уметь надо, конечно же. Кстати... Если уж мы заговорили о друзьях: хочешь я тебе сделаю такого друга? Робота. Я могу написать для него интеллект, а потом и тело собрать – были бы детали и инструменты, но это не проблема. Мне всё равно, как видишь, делать особо нечего, так ведь и со скуки можно подохнуть.
— Но у меня есть друг, — удивился Олег, хотя глаза его и загорелись – как и большинство мальчишек, к технике его тянуло. — О, и он будет играть со мной в шахматы? А то маме некогда.
Мама тем временем вскрикнула и подпрыгнула, едва не опрокинув стул.
— Ой… — улыбнулась она, смутившись. — Доброе утро...
Тут Октябрина побледнела и скорчилась в приступе кашля. Олег заботливо поднёс ей её чашку с чаем. Она глотнула, сипло пробормотала извинения и унеслась, так быстро, что Сэд даже не успела спросить о своём приступе, а также мысли Октябрины по поводу анализов, один только вид которых вызывал если не ужас, то однозначное беспокойство: огромное количество красных клеточек и пометок маркёром.
— Ну, вот, — погрустнел Олег. — Знаешь, нам бы такого робота, который уговорил маму поспать. Или, например, помог ей с работой.
Такой робот уже появился, и уже помогал, но всё, что он мог – это ставить капельницы, накладывать швы да менять мочеприёмники и повязки. Война приучила Дэннера выполнять многие медицинские манипуляции, он знал, как вправлять переломы и останавливать кровотечения, умел обрабатывать раны и вытаскивать пули, ставить капельницы, и многое другое, на что способна любая медсестра травматологии или общего профиля. Но он ведь не мог установить верный диагноз, назначить диагностику или терапию, не имея профильного образования. В какой-то мере ситуация виделась Владимиру комической: он выступил в роли собственного антипода, не убивая, а спасая. В глобальном смысле он и спасал жизни, только по-другому и не здесь, устраняя внешнюю угрозу, но технически – выполнял самую грязную и неприятную работу. Да, они все делали общее дело, но каждый по своему профилю.
Сейчас Дэннер искал место, где можно было бы собрать импровизированный отряд, вооружить и подготовить, сидя на крыше с компьютером и изучая показания "стрижей", которых летало по больнице штук пять. Идея с бункером быстро отпала – слишком неудобная позиция. Он распорядился, чтобы Элеонора позаботилась о пленниках и раздобыла новый ресивер для передатчика. Времени оставалось всё меньше. Даже Сэд с Олегом, мирно беседующие в палате, это чувствовали.
Обречённо вздохнув, хакерша снова переключилась на мальчика.
— Ну... Настолько хорошо делать роботов я не умею, но вот компаньона для игры в шахматы создать могу. Ещё могу научить его разговаривать и даже думать, так что у тебя будет интересный собеседник. Думаю, что он сможет играть с тобой не только в шахматы, да и говорить тоже не только о законах робототехники. У меня вообще был... Кг-хм, друг, который научил меня всему этому и мог бы рассказать ещё много чего, но… — голос у Сэд сорвался, а на глазах выступили слёзы, правда, за толстыми линзами очков видно их не было. — Его убили. Он помогал таким, как я, и кому-то это очень сильно мешало.
— Как мой папа, — сказал Олег. — Хорошие люди так часто умирают... чаще, чем плохие.
— Правда? — послышался знакомый голос. — А я ведь так стараюсь сравнять счёт.
— Дэннер! — обрадовался Олег.
— Тамбовский волк вам Дэннер, — в голосе заслышалась улыбка, не видная под маской, — а я доктор Хейгель, ваш главный врач. И я пришёл на обход к пациенту.
С этими словами Дэннер включил фильтр восприятия, уменьшился ростом и раздался вширь, отрастив мягкое пузико. Прямые тёмно-рыжие пряди обратились в мягкие светлые кудри, редеющие к макушке, а глаза за стёклами очков посветлели и принялись сонно моргать. Дэннер семенящей походкой вышел из слепой зоны больничной видеокамеры и невозмутимо сунул в уши фонендоскоп.
— Лежите спокойно, пожалуйста.
Сэд сразу поняла, для чего нужен этот спектакль, а от того продолжала себя вести, как обычная пациентка. Видимо, поговорить им в ближайшее время не судьба, да и, кажись, с Октябриной тоже. Придётся оставаться неинформированным недоразумением, ещё и прикованным к постели. Невесело, но выбирать особо не из чего. Спасибо ещё Олегу, который хоть немного отвлекал Сэд от депрессии, хотя, его общество уже начинало тяготить, ввиду социофобии и привычного менталитета отшельника. Вот такой вот парадокс: одиночество ранило Сэд, но при этом она всё равно бы его выбрала, тяжко ломать привычки и устои, формировавшиеся годами.
— Операция назначена на девятнадцать ноль-ноль по местному времени, — буднично уведомил Дэннер, старательно слушая сердце и подслеповато щурясь. — Сердечный ритм в норме. Никогда не стоит полностью полагаться на технику, — назидательно произнёс он, заметив, как Сэд машинально покосилась на кардиограф. — Сейчас нам следует просто соблюдать осторожность. Во всех смыслах.
— Доктор Хейгель, вас ожидают на первой проходной, — раздражённо сообщил динамик, и Дэннер поднялся.
— Мне пора. Будьте осторожны.

Выживших набралось шестеро, но из них трое имели связи. Пока что Дэннер снабдил Тельму передатчиком и отправил её на разведку вместе со списком хейгелевских врагов. Та с задачей собрать революционную ячейку успешно справлялась, пока Элеонора паяла передатчики в бункере, а Джейми встречал по городу ветеранов. Подготовка шла довольно шустро, пока к Парадайзу не подкатил мини-купер, из которого вышла уже знакомая Декстеру рыжая сотрудница приюта.
Она с размаху захлопнула дверцу, огляделась и уверенно направилась к порталу, где и процокала шпильками к стойке регистратуры, похожая на упитанную горделивую болонку с бантиком на макушке, и потребовала главврача.
Дежурная холодно оглядела визитёршу и уведомила:
— Доктор Хейгель в отъезде.
— Куда это он уехал, и не сообщил?! — Посетительница воинственно упёрла руки в боки, напирая на худенькую медсестру пышным бюстом.
— В командировку, — отрезала та, невозмутимо брызгая на стойку антисептиком, отчего дама расчихалась и бюст убрала. — А должен был?
Дама хлопнула густо накрашенными ресницами и ответила, уже не столь уверенно:
— Не знаю... Но у меня срочное дело!
— Какое совпадение. — Дежурная лучезарно улыбнулась, демонстрируя идеально ровные зубы, неестественно-белые на фоне чёрной кожи и, в отличие от гостьиных, свои. — У меня тоже.
И неизвестно, сколько бы продолжался этот спор, если бы по широкой лестнице гордой семенящей походкой не спустился Хейгель, то есть, конечно же, Владимир в его образе, мастерски копирующий уютно-неловкую, прямо-таки домашнюю пластику движений главврача, его живую, доверительную мимику, ласковый прищур, и светлую улыбку. Всё это вместе, в сочетании с удивительно трогательной, ангельской внешностью, придавало Хейгелю сходство с неким сказочным персонажем, мудрым дедушкой из такого же доброго и педагогичного детского мультфильма.
Если бы только Владимир не знал, кто он такой на самом деле – доктор Хейгель, главный врач Парадайза. Он бы, наверное, тоже поддался этим чарам.
— До-октор! — рыжая расплылась в довольной улыбке. — А я вас жду-жду... Ваши подчинённые непрофессиональны!
Медсестра фыркнула, надраивая антисептиком стол, но ничего не сказала. Дэннер поймал её взгляд, и его словно окатило ледяным душем. Он буквально физически ощущал исходящие от дежурной волны презрения и ненависти. Неужто, девица в курсе преступлений главврача?.. Надо будет с ней поговорить. Как её? Тереза? На табличках младшего медперсонала не гравировали фамилии.
Медсестра ему понравилась, а вот крашеная посетительница, напротив, вызывала стойкую подсознательную антипатию. Иногда Дэннеру казалось, что он, как зверь, чует людей инстинктивно. Он улыбнулся мягкой улыбкой Хейгеля и ответил:
— Мои подчинённые строго следуют должностным инструкциям. У нас ведь лучшая репутация в Городе. — Он засмеялся и любезно подцепил даму под локоток. — Я сожалею об этом недоразумении. Как я могу загладить вину?
Рыжая засмущалась, причём, столь же фальшиво, сколь Дэннер любезничал.
— Мы с вами легко уладим этот вопрос. Пойдёмте, поговорим. Там, — тут она неприязненно поглядела на дежурную, — где никто не слушает.
Дэннер взгляд, конечно, заметил, но предпочёл проигнорировать.
— Тогда в мой кабинет.
В кабинете стояла кофеварка, которой Владимир и воспользовался, немедленно и с удовольствием. Рыжая, правда, в ответ на предложение кофе отрицательно качнула головой и елейным голосочком пропищала:
— Чаю, если можно. Берегу фигуру, знаете ли. — И захихикала, так слащаво, что у Дэннера аж зубы свело, и едкое замечание на тему, каким образом дама бережёт фигуру, на них так и завязло.
— Идеальную фигуру надо беречь, раз уж дана от природы, — только и сказал он, не уточняя, что с позиции геометрии идеальная фигура – это как раз и есть шар.
— Ой, ну, скажете тоже, — зарделась дама. Владимир включил чайник и на удачу открыл маленький холодильник в углу. Угадал. Помимо заманчиво вспотевшей бутылки водки, чистой как слеза, да всяких колбас-бутербродов на рабочий перекус, на полке обнаружился шоколадный торт, апельсиновое желе и коробка с эклерами. Поколебавшись, Дэннер выбрал коробку. Ему показалось, что пирожные как-то больше подходят для деловой встречи, поскольку желе ему и вовсе никогда не доставалось в детстве, а торты прочно ассоциировались с праздниками, причём, как правило, с очень большими – жили они тогда с матерью небогато, как и большинство людей в то время. Ну, а уже повзрослевший Володя почти всю сознательную жизнь проводил то в окопах, то в казарме – какие уж тут десерты. Одним словом, в сладостях он фактически не разбирался, однако гостья осталась довольна. Возможно, именно для неё эклеры здесь и хранились, кто знает.
— Угощайтесь.
— Вы очень любезны, — тонко улыбнулась дама. Амальтея… как её там… фамилия гостьи отчего-то всё никак не желала укладываться у Владимира в голове. Он наблюдал, как она аккуратно откусывает от эклера, оттопырив наманикюренный палец, и всё вспоминал. Что-то… лондоновское… Мартин?.. Точно, кажется, Мартин. — Эй!.. Вы же знаете, что я не пью чёрный чай.
Владимир мысленно выругался и заварил ей зелёный.
— Знаете, зелёный чай способствует сохранению фигуры, — щебетала Амальтея, а Владимир думал, что единственный способ, которым чай способен принести пользу её фигуре – так это употребление его три раза в день вместо завтрака, обеда и ужина. — Так, ближе к делу. Товар на парковке, всё, как договаривались.
— Вы, как всегда, пунктуальны, — улыбнулся Дэннер, а дама уставилась не него.
— Вы же помните, что я принимаю только наличные?
Повисла нехорошая пауза, и Дэннер кивнул, чтобы не молчать.
— Напомните, сколько я вам должен?..
— Как договаривались. Вы же знаете, я честный человек.
— Знаю. Минутку. — Честный, конечно же… Браслет просветил ящики стола, транслируя изображение на линзы, и Владимир быстро наклонился, притворяясь, будто ищет ключ в нижнем отделении бюро, чтобы блеск его не выдал. Тугая пачка ассигнаций лежала в нижнем ящике, а ключ от него обнаружился сбоку от клавиатуры, на приклеенном к торцу полки магнитике. Крохотный чип едва не выскользнул из пальцев, но Дэннер каким-то чудом подхватил его в последний момент и пальцем вжал в картридер браслета. Приборчик натужно зашумел, едва уловимо, как летний ветерок, но, если поднести браслет к уху, вполне различимо. Не по нраву ему оказался нелегальный код, и всё никак не подбирались драйверы, а на линзе мелькало тревожное окошко о возможной вирусной атаке. Владимир окошко закрыл и велел машине продолжать загрузку. Под пристальным, цепким, как у ищейки взглядом Амальтеи он подлил в чашечку ещё заварки, обворожительно улыбаясь.
— Что-то не так, доктор?
— Да всё так. Система тормозит. — Наконец, браслет принял чип, недовольно пиликнув в ухо через наушник, и Дэннер прижал его запястьем к замку, невольно скривившись от полыхнувшей боли в повреждённом суставе. Ящик открылся, к счастью, и остро пахнущие хрустящие ровные плотные бумажки приятной тяжестью в руке легли на стол. Ух, сколько денег! Ему бы столько вовек не растратить – интересно, зачем они Амальтее? Наверное, хватит, чтобы отстроить ещё одну Святую Анну, да такую, что можно будет разместить в ней с комфортом всех сирот Мегаполиса. И дать им хорошее образование.
Хотя что-то уж очень сомневался Дэннер, что ассигнации пойдут именно на подобные цели. И, судя по тому, каким нездоровым, хищным звериным блеском загорелись у рыжей глаза, так оно и было.
— Можете забирать товар, — кивнула Амальтея, дотошно пересчитав свой гонорар, с трудом упихав его в сумочку крокодиловой кожи – боги, ну, где ж она в Мегаполисе раздобыла целого крокодила?! – и сладенько улыбаясь. — Всё чётко, как вы просили: ровно двенадцать. С вами приятно работать. Как всегда.
— С вами тоже. — Дэннер, поднявшись из-за стола, протянул ей руку для пожатия, однако потная пухлая кисть, туго перетянутая золотыми браслетами и кольцами, как ветчина на мясном прилавке, легла в его ладонь тыльной стороной вверх, как для поцелуя. Владимир, конечно, невербальный сигнал распознал безошибочно, но приступ тошноты ему подавить всё равно не удалось, и руку он даме всё-таки пожал. Амальтея от этого слегка оторопела, а Дэннер пояснил невинно:
— У меня сезонный грипп. Не хочу вас инфицировать. — И закашлялся. Для достоверности. Амальтея поморщилась и руку отняла. — Вас проводить до машины?
— Мы же договаривались – не демаскировать.
Тем лучше. Ещё четверти часа в обществе этой крашеной Владимир бы не выдержал.
Оставалось поглядеть на «товар». Что-то Дэннеру подсказывало, что без бутылки тут ему уже не обойтись. А лучше, вообще, выпросить у Октябрины помощнее успокоительное – всё безопаснее…

Проводив Хейгеля-Дэннера тревожным взглядом, хакерша вернулась к Олегу.
— Вот смотрю на тебя и удивляюсь: как тебе на всё хватает сил? Мне дома даже готовить было неохота, да хоть бы и чай заваривать, а ты ни от чего не устаёшь! Научи, а?
В этих словах не было ни грамма издёвки, а улыбка на губах Сэд играла совершенно искренняя, пусть и выглядела натянутой из-за массы невесёлых мыслей, вечно забивающих голову. Неизвестность и безделье потихоньку сводили с ума, хотелось заполучить свой компьютер и принести хоть немного пользы кроме хлопот, а теперь в голове зудел ещё и незаданный вопрос к Октябрине.
— Когда другу нужна помощь, усталости нет места, — патетично изрёк Олег. Должно быть, он прочёл эту фразу в какой-то книге. Малыш подумал немного и присел рядышком. — Да и чай пить одному невкусно... а я тут самый маленький, понимаешь? Все что-то делают, все чем-то заняты. Я не хочу быть бесполезным тебе. И маме.
— Насчёт чая соглашусь, — в тон ему отозвалась Сэд. — Но, если быть честным, то я хочу спать. То ли это больничная палата на меня так влияет, то ли лекарства... — Тут хакерша схитрила, всё было проще: во сне человек не может думать, и это её спасало. Оттого и хотелось провалиться в сон, забыть о ворохе гремучих змей в голове, порой не дающих ни минуты покоя. Они ещё и кусаются больно, заразы такие... Так что лучше держаться от них подальше, а самый надёжный способ в для этого – уснуть. Тем более, что во сне время летит быстрее, а тянуть его Сэд хотелось ещё меньше.
Она поблагодарила Олега за компанию, допила свой чай и, спустившись на подушке, устроилась поудобнее и закрыла глаза. Сон ожидался в ближайшие несколько минут, однако пришёл с опозданием, где-то через полчаса.
Олег, правда, отключился раньше. Моросящий дождь убаюкивал, шелестел, постукивал по оконному стеклу холодными пальчиками. Так что, заглянувшей полчаса спустя медсестре открылась поистине идилличная картина: Сед спала на подушке, а Олег у неё на плече, и оба уютно посапывали, причём, Олег продолжал сжимать в руке свою машинку. Просто грубая самоделка, вырезанная неверными от усталости руками при помощи хозяйственного ножа и раскрашенная акриловыми красками. Если не знать, что самоделка эта – последняя память об убитом отце. Олегу хотелось верить, что, пока с ним эти две машинки, то и папа, вроде как, тоже с ним.
Он вырос в семье деятелей науки, и не верил в жизнь после смерти. То есть, Олег мог в подробностях расписать, что, как и когда происходит с телом после смерти – болезнь оставляла книги его основным развлечением, а в чём-в чём, но уж в книгах в этом доме дефицита не было никогда. Родительская научная литература шла в ход когда заканчивалась очередная порция художественной. Когда не стало отца, мать сказала Олегу: мы живы, пока о нас помнят.
И он помнил. Каждый день. Как после тяжёлого дня отец пришёл с операции. Сказал, что уснул прямо на полу в операционной, и Олег никак не мог взять в толк: ну, как это можно уснуть на полу при ярком свете?! И как, вообще, можно работать двадцать семь часов, не отходя ни на шаг от стола... Так он и спросил, а отец серьёзно поглядел на него и сказал: когда речь идёт о человеческой жизни – возможно всё. И повёл его на прогулку.
Он спотыкался, шатался, и будто бы ничего вокруг не замечал. А потом сверкнула молния, и ударила прямо совсем рядом, сломав ветку яблони. И отец предложил взять ветку с собой и сказать маме, что это ей подарок от Одина, мама сделает из неё себе руны.
А из остатков и вырезал два маленьких автомобильчика: свой – БТР, отец был военным хирургом – и мамин, врача «скорой помощи». А по окончании уснул прямо за столом, и Олег с мамой, сидя рядом, тихонько их раскрашивали. Мама говорила, что эти машинки – его талисман, потому что в них частичка родительской любви. Олег полагал несправедливым, что у него есть хотя бы один родитель, а у Сэд ни одного, и поэтому одну машинку – «скорую помощь» – положил ей под подушку. Так у неё, вроде как, будет любовь его мамы, которую мама вдохнула в работу.
Мама тем временем завершила обход и углубилась в учебники, и Дэннер застал её за диагностикой аутоиммунных заболеваний. При виде него Октябрина вскочила, разворачиваясь и хватая канцелярский стилет.
— Ты чего? — удивился Владимир, совсем позабывший про образ Хейгеля. — Это всего лишь я.
— Ох... — Октябрина смущённо улыбнулась. — Прости...
— Да ничего, — Дэннер отключил фильтр и улыбнулся в ответ, присаживаясь на краешек стола, — если захочешь ударить меня ножом, я всегда к твоим услугам.
— Учту. — Октябрина засмеялась, потом вдруг посерьёзнела. — Скажи... почему ты о нас так заботишься?
— Я?.. — удивился Дэннер. — Я просто свою работу делаю. У всех своя работа...
— Не думаю, что применение страшнейшего в галактике бактериологического оружия входило в твои должностные инструкции, — перебила Октябрина и пристально поглядела на него. — Просто, чтобы узнать, как у меня дела.
Дэннер честно задумался, ничего не надумал и ответил осторожно:
— Ну... мне нужно было побыстрее попасть в больницу.
— Показал бы удостоверение.
— И распугал бы им всех фашистов. — Дэннер вдруг разозлился, сам не зная, на что. — Я спешил. И вообще...
— У тебя кто-то умер, да?
Дэннер помолчал немного. Всё равно ведь придётся сказать, рано или поздно. Да, наверное, придётся...
— У всех кто-нибудь, да умирает, — внезапно охрипшим голосом ответил он. — Я не исключение.
— Не доверяешь.
— Доверяю... Доверяю! — Дэннер ухватил её за обе руки. — Надо же хоть кому-то в этом чёртовом мире доверять. Но мне нужно привыкнуть. Хорошо?
— Хорошо. — Октябрина улыбнулась, и её тонкая ладошка, выскользнув из пальцев Дэннера, легонько погладила его по кисти. — Я понимаю.

Что касается самой Сэд, то она уже не переживала по поводу отсутствия родителей. Когда она была маленькой, то просто не понимала, что живёт как-то не так, лет до семи будучи уверена, что в соплях, грязи, пустых бутылках и использованных презервативах живут если не все, то многие. Только в школе девочка начала потихоньку осознавать, что жизнь её катится под откос, и от окончательной ассимиляции на социальном дне её спасли книги, а потом и одиночные сюжетные кампании, при появлении первого компьютера. После инцидента в школе и месяца в больнице с нулевым результатом Сэд стала искренне ненавидеть своих родителей, и хоть от матери ещё поступали какие-то попытки проявления заботы о ненужном ребёнке, отец и подавно воспринимал свою дочь, как блохастую дворовую псину, которую без его согласия притащили в дом. А когда отец убил мать, как показалось Сэд, она ушла из дома, как смогла, и просила милостыню на улице, пока её не нашёл Марк. Что до Агаты... Видимо, из-за того, что помощь она получила гораздо позже, чем следовало, травма эта, и без того тяжёлая, спровоцировала очень серьёзные отклонения в психике и прочие когнитивные расстройства, а потому полноценным человеком она уже быть не могла. Сэд испытывала к матери смешанные чувства, но в одном сохранялась незыблемая уверенность: если ей дадут в руку пистолет, то она спустит курок незамедлительно, невзирая на слабость.
Да и бессмысленно ей теперь переживать, самое время делать что-то со своей жизнью, прямо сейчас и прямо здесь, когда копаться в прошлом и доставать оттуда раз за разом грязное бельё давно уж бестолку. Сэд понимала это, но хотела бы сперва задать несколько вопросов и обрести наконец право голоса в этой партии, ведь пока – как ей упорно казалось – к ней относятся снисходительно и всерьёз не воспринимают, как любого больного человека, лежащего в больнице. Да только вот никто не учитывает, что она всю жизнь больна, и научилась уже не ехать крышей от этого факта.

— Чтоб тебя черти драли кверху задом восемь раз по часовой стрелке и двадцать девять против! — выразила своё мнение Элеонора. — Курва драная восхитительна в своём моральном уродстве!
Двенадцать пар широко распахнутых глаз уставились на них, даже не моргая. Навскидку детишкам было от шести до пятнадцати, все в приютской блеклой форме. Дэннер знал, что альфы лучше всего получаются именно в этом возрастном интервале.
Они стояли на нижнем ярусе подземного гаража у наглухо затонированного микроавтобуса, а дети в салоне боялись пошевелиться, не то, что выйти без распоряжения. Крашеная дама не обманула: двенадцать человек. Дэннер почувствовал, как задрожали руки от злости. Улыбнулся.
— Именно поэтому мы и должны их остановить, — сказала Октябрина. Элеонора поперхнулась сигаретным дымом.
— Да мы такую паскуду в семнадцатом на фонарях пачками вешали! Нашла, мать твою, невыполнимую задачу...
— Я просто констатирую.
— Дождёмся Джейми с техникой, он отвезёт их в безопасное место, — распорядился Дэннер. — Сейчас надо готовиться к операции.
Как нельзя кстати объявилась запыхавшаяся Тельма.
— Все соберутся в столовой, — доложила она.
— Когда Джейми привезёт оборудование, и Сэд сможет включиться в работу. Декстер?
— Через час, — отозвался фельдшер. — Его ещё погрузить надо.
— Тогда в шесть. Элеонора, доделай и раздай передатчики.
— Есть.
— Тельма, передай им. И ещё... — Дэннер, улыбнувшись, придержал девочку за плечо. — Ты умница.
Тельма просияла, кивнула и убежала.

И тут вдруг Сэд резко проснулась с мыслью: операция! Дэннер, зашедший в палату в облике Хейгеля, сказал это не шутку, и подразумевал отнюдь не пересадку почки или установку кардиостимулятора. Это он имел в виду то, что ей предоставят технику, и она должна будет опять помогать в деле, о котором пока имеет довольно смутное представление. Но так было всегда: любой заказ звучал как невыполнимая задача из разряда «сходи туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что», а потом все неясности рассасывались, и проблемы были уже не у хакерши, а у тех, кому она вставляла палки в колёса по долгу службы. Сэд ещё раз порадовалась тому, что палата у неё одиночная, а это значит, что никто кроме медсестёр не сможет уличить хакершу в непотребстве.
В палату вбежала девочка, которую, кажется, звали Тельмой, и вложила в ладонь Сэд передатчик, а затем так же резво убежала, не сказав ни слова.
— Джейми! — позвала она по внутренней связи. — Документы! Чуть не забыла. У меня на столе не один компьютер, привезите пожалуйста всё, что там найдёте. А в нижнем ящике в шкафу лежит кейс с инструментами. Он мне тоже нужен. Ну и... совсем обнаглею, можно мне коляску мою привезти? Не могу больше лежать без дела, чувствую себя бревном. Или мумией.
— Ты вовремя, подруга, — отозвался фельдшер. — Мы уже собирались уходить... о, минутку, форс-мажор.
Из наушников донеслась возня, чей-то мат, простучали по паркету солдатские ботинки. Мат возобновился.
— Декстер, в чём дело? — поинтересовался Дэннер.
— Да хамло какое-то, командир. Прикинь, в чужую хату без звонка вломились!.. — застрекотала очередь. — Погоди минутку... — раздался грохот, крик, потом ещё выстрел. И всё стихло.
— Нужна помощь? — тревожно осведомилась Октябрина.
— Участились случаи нападения на бригады скорой медицинской помощи, — тоном заправского диктора оповестил общество Джейми. — Кейс, говоришь?.. А, вот, нашёл. Чего ты там бормочешь?.. Народ, я тут одного не добил, хотите, прихвачу с собой для допроса?
— Можно, — довольно холодно заявила Сэд, будто сама являлась главарём криминальной группировки. — Надо бы с ним пообщаться и узнать, кто за мной охотится. Потом я с ними разберусь.
Почти тут же в дурной голове начал выстраиваться план мести за всё произошедшее с хакершей. С лёгкой руки Дэннера тут вообще можно было устроить настоящую пыточную, ну а уж сожаления к ублюдкам Сэд никогда не испытывала.
— Спасибо, Джейми. Надеюсь, это было не слишком тяжкое приключение.
Охотиться за ловкой хакершей мог практически кто угодно, ведь дорогу она умудрилась перебежать немалому количеству людей; другое дело, что знать, кто именно это сделал, могли не все и не всегда, ибо скрывалась Сэд достаточно хорошо. Заодно можно задать вопрос, как именно её нашли: полезные сведения для работы над ошибками, особенно сейчас, когда Сэд находилась в буквальном смысле под охраной.
— Рад помочь прекрасной даме и пострелять гадину, — живо отозвался Декстер, судя по сдавленному хрипу, кого-то связывающий. — О, у вас пулевое ранение, гражданин! Лежите спокойно, мы «скорая помощь», мы доставим вас в больницу...
— Ну, скажи ещё раз, что это я вечно устраиваю клоунаду, — засмеялся Дэннер.
— Это ты вечно устраиваешь клоунаду. Где у нас в Парадайзе хирургическое отделение с уклоном в психиатрию?
— Допросная теперь, вроде как, у Хейгеля в белом коридорчике – в нём любой расколется безо всякого допроса, стоит побыть там полчасика.
— Понял. Едем.
— К слову о белом коридорчике, — обратился Дэннер к Октябрине. — Меня интересует Софья и Агата. Ты ведь так и не рассказала мне.
Октябрина задумчиво прикурила, присаживаясь на капот Артурова внедорожника, который удобно случился поблизости. Дэннер устроился рядом. Он не торопил её, не мешал думать.
— Про Агату не знаю, — сказала, наконец, Октябрина. — Кое-что знаю о Софье. Но и ты мне расскажешь, кто была та женщина из проекции, и откуда Хейгель про неё узнал. Значит, он связан с Марковым?
— Возможно. — Дэннер пожал плечами. — А возможно и нет. Любой мог запустить дрона подглядеть в моё окошко, я ведь тогда был лейтенантом, жил в пятиэтажке, работал на заводе, ездил на метро и учился в академии. Ничего не стоило повесить маячок или отправить за мной электронного шпиона. А эта женщина – моя жена.
— Не вижу у тебя обручального кольца.
— Это потому, что его нет. Она мертва. Убита.
Октябрина осторожно коснулась его ладони.
— Прости...
— Да всё в порядке. — Дэннер обернулся и улыбнулся. Снова этой болезненной, неживой улыбкой. Он знал, что Октябрина в неё не поверит. Она и не поверила. — Теперь твоя очередь.
— Софья... Артура интересовала префронтальная лоботомия. Её последствия, отчего они возникают, возможно ли достичь их без оперативного вмешательства, медикаментозным путём, и, если да, вывести идеального раба...
— Достаточно, — не выдержал Дэннер. — Я понял.
Он машинально покосился на свои руки, зная, что они дрожат, но трясло его целиком. Приступ оказался настолько сильным, что в глазах потемнело, и адреналиновая дрожь заставляла стискивать кулаки, отчего ногти впились в ладони, а на суставах проступили синяки. Он вдруг шарахнул по капоту, сам того не замечая, и только думая, как бы агрессия не обрушилась на кого-нибудь живого. На капоте осталась вмятина.
— Ох, Дэннер!.. — Октябрина порывисто обняла его, прижала, как ребёнка. Дэннер тяжело сглотнул, невольно ухватил её за предплечье, отметив, что монстр, пробудившийся внутри, вдруг сделался слабее. Удивительно, но её руки словно бы отгоняли его.
— Ты не отпускай... — слова вырвались поневоле, голос охрип. — Не отпускай...
Октябрина погладила его по плечу.
— Всё хорошо. Я с тобой. Это пройдёт. Пройдёт...
Дэннер особо не вслушивался в слова, да и ненужно, наверное. Сам голос успокаивал, ласкал слух – мягкий, уверенный, материнский. Голос и стук сердца. Октябрина инстинктивно укачивала его, как укачивают детей, до боли кого-то напоминая, кого-то родного, чьи черты время уже почти стёрло из памяти.
— Мне страшно.
— Всё хорошо. Бояться нечего.
— Есть! — Дэннер резко высвободился и встряхнулся. Чего это его вдруг накрыло, интересно?.. Чёрт, они ведь, правда, удивительно похожи. Тот же голос, те же мягкие движения, жесты, даже одежда и причёска! Он спрыгнул с машины, почти слетел, шагнул назад. Этого нельзя допускать! Нельзя! — Очень даже есть. Я – псих. Ненормальный. Убийца. И мне нельзя забывать о том, что я способен причинить людям вред. И ты помни – помни твёрдо, слышишь?.. Помни и не подходи ко мне близко. Не прикасайся. Руки не подавай. Я – смертельная угроза для всех, кто мне дорог! Так всегда было и всегда будет. Прости меня.
Какое-то мгновение он смотрел на неё, отчаянно стараясь запомнить её лицо, запечатлеть в памяти, заставляя себя развернуться и уйти. Уйти было необходимо, но, чёрт побери, как же трудно. Наконец, мучительная борьба завершилась в его пользу.
— Джейми, тащи своего подопечного к Хейгелю. Только не на нижние этажи, там кровь никто не убирал, блевать будешь дальше, чем видеть. Встретимся на входе, я уже иду.
— Понял. Командир, слушай... можешь мне потом врезать, но я всё-таки скажу: напрасно ты так.
— Наряд тебе вне очереди.
— И про себя, и ей тоже. Зря.
— Два наряда.
— Что будешь делать, когда наряды закончатся?
— Тогда врежу, согласно твоему совету.

А Сэд даже сравнить было не с чем. Материнский голос в её памяти всегда был либо пьяным, либо накуренным, либо до дрожи в коленках злым, особенно когда нежеланный ребёнок из обыкновенного дворового бандита превратился в обузу в виде инвалида, к тому же, обречённого на гибель. Ничего, кроме злости, ненависти, агрессии, раздражения, маленькая Мона в голосах родителей не слышала.
Теперь она уже не плакала, забившись в угол, после того, как мать на неё беспричинно наорала, а отец отвесил затрещину, она не плакала, даже вспоминая об этом, но грызла её неусыпная ненависть к самой себе и всему живому на свете, впитанная с материнским молоком и закреплённая детством в трущобах и бесконечным насилием. Единственная причина, по которой Олег до сих пор не спровоцировал хакершу на всплеск ярости, так это то, что она узнавала в нём себя. Такое же маленькое беззащитное создание, над которым издеваются поголовно все, с той лишь разницей, что у Олега была мама, которая его любила. А у Сэд нет. На этом месте у неё в душе зияла огромная чёрная дыра.
Со временем в характере уже взрослой Моники изменилось многое, но ядро, вокруг которого он формировался, никуда не собиралось исчезать: зловонная и обжигающая субстанция лишь обросла благопристойными декорациями в виде спокойствия и отстранённости, но всё ещё готова была в любой момент полыхнуть, как только дорогая леди Депрессия чиркнет спичкой. И с каждым днём безделья, беспомощности и одиночества момент этот неумолимо близился.