Экс-ры VII 1 гл Общага Пентагон

Глава 1

Генеральские лампасы

Абу-Симбел — общага "Пентагон" — поезд "Горняк" — штурм автобуса — мост — остановка по требованию

Общага "Пентагон"

У входа в подвал меня увидела комендант общаги и, смерив подозрительным взглядом, ядовито сказала.
— Шляются тут всякие.
— А у нас тут, между прочим, клуб туристов, — ответил я, услышав её сдавленный голос.
— Да знаю я, чем вы там занимаетесь только бегаете, что бутылки сдаёте.
— А они, наверное, алкоголики, — сказал сидящий на своём мотоцикле мужик, затянутый в чёрную кожу с замочками и клёпками.
— А это что за ведро у тебя на голове? — спросила комендант общаги.
— Это не ведро, а немецкая каска многие мотоциклисты, между прочим, ездят в таких, — ответил мужик.

— Ну, тогда надень нацистские награды и катайся, — сказал я ему. — У меня мама была охотником за егерями на Кавказе, обрабатывала зениткой их гнёзда. Дошла до Австрии. И мне непонятно зачем носят гитлеровскую амуницию. Если реконструкция боя тогда понятно, а если в повседневной жизни тогда считаю это делом нехорошим для нормального человека. А вообще немецкая каска принадлежала убитому, а это плохой знак.
— Много ты понимаешь, ты на себя посмотри, таскаешься тут, бутылки собираешь, — обиженно ответил мужик.
— Ну, вот мама фронтовик, а сын алкоголик, — процедила женщина.

Я не стал пререкаться с дурной бабой и ушёл вниз по лестнице.
Душное помещение подвала отдаёт сыростью и затхлостью хотя здесь относительно сухо, и даже тепло. Вдоль стен видна россыпь чёрных как семечки какашек грызунов. Коридоры подвала в целях экономии электричества были освещены слабыми лампочками, почерневшими от стыда. Вдоль стен на боках лежали байдарки с многочисленными заплатами на зелёных и голубых оболочках. В воздухе висел вязкий запах резинового клея и растворителя.

На одной из стен висели портреты Ленина, Пушкина, Белинского, Горького и Симона Боливара у которого слева на груди красовалась нарисованная медаль Героя Советского Союза.
— Красавец!

За спиной кто-то прошёл и сказал, чтобы я тут не шарился. Повернувшись на голос, я осветил стены, но никого не увидел. Заглянув в комнату, где мы клеили лодки, я увидел спящего мужика, от которого разило жутким перегаром.
— Это Федя он с утра спит, электрик, — сказали из темноты.
— А ты кто? — спросил я.
Но ответа я не услышал.

В глубине подвала мелькнула тень, и кто-то прошёл в дальнее помещение и, скрывшись за тёмным углом, хлопнул дверью. Где-то за стеной послышались глухие голоса и женский смех. Дальше была темнота, и только стена, которую я трогал рукой, вела меня всё дальше и дальше. Мимо меня опять кто-то прошёл, подсвечивая себе под ногами фонариком обдав меня табачным запахом.
— Скажите, — обратился я к неизвестному.
— Все там, — ответил мне неизвестный и пропал в глубине подвала.

За дверью кабинета плотника кто-то играл на гитаре, и тягучие голоса громко спорили.
Я открыл дверь и заглянул внутрь.
— А это кто? — спросил кто-то из густого непроглядного табачного дыма что я, глотнув, его закашлял.
— Ну и накурили!
— А это же Серж пришёл, штрафную ему, Стас наливай, — сказал Кельдюдев.
— Не… этому не наливать, он тут всё разнесёт, — стал возражать Стас Палыч.
— Когда едете? — спросил я, не обращая внимание на слова Стаса Палыча.
— Завтра, сейчас вот закончим и валим из города. Рюкзак-то для барахла прихватил? — спросил Чемякин, пощупав пустой рюкзак
— А что вы здесь делаете?
— Не видишь, пьём.

За столом сидели собственно хозяин помещения Стас Палыч, лётчик гражданских авиалиний Володя Чемякин, Серёга Кельдюшев и Сашка Лебедев. В стаканах темнело бурым цветом вино «Агдам» — боматуха средней тяжести, тут же лежал хлеб с колбасой и баварские охотничьи сардельки. Посмотрев на стаканы с вином, я отрезал ломоть хлеба и положил на него круг колбасы.
Чемякин выпил вина и стал аккомпанировать себе на блатной манер.
— Нас было двое, — сказал он и стал петь.

Нас было двое, третий сбёг
Ушли в тайгу, нам новый срок корячится, корячится, корячится…

— Володь давай только без этой уголовной манеры пения, — перебил его Стас Палыч.
— Ну, как скажешь…

Нас было двое третий сбёг
Ушли в тайгу, нам новый срок
Если поймают лет на семь…
Дружок мой скоро заболел
И съесть его, потом велел
Я возражал, мол, человечину не ем.

Он помер, я оголодал
Три дня терпел, потом достал
Свой нож и резал друга на куски
Я впрок то мясо накоптил
И по тайге потом пилил
И диким зверем я стал тогда с тоски.

Погони не было за мной
Ушёл совсем — был молодой
И тридцать километров за день брал…
И как-то слышу тихий шаг
Смотрю там третий тот ишак
Сидел и мясо воровато жрал.

Ему под горло нож, он стух
Сказал, что с голода опух
Сказал, что попятам за нами шёл…
Боялся, что его съедят
И также вскоре закоптят
И испугавшись, в сторону ушёл.

Я человечину не ем
Но вот его я точно съём
И мясо на копчение пущу…
Пусть гад послужит пищей мне
Он снится, будет мне во сне
Мне наплевать я лишь о друге погрущу…

Стас Палыч схватил бутылку и показал глазами, что бы на выпивку я не рассчитывал.
— Извини, Палыч я это не употребляю, я кефир пью, — ответил я на его жадность.

— Лишних ковриков у нас нет, топоров, кастрюль, чайников, — подводил итог моего визита к ним Кельдюшев.
— Серёга, а помнишь, что ты мне задолжал 100 рублей, — обратился я к Кельдюшеву.
— Помню, но денег нет, могу дать под залог… — он стал думать, чтобы он мне мог дать такое что не жалко.
— А ты дай ему поносить свою ковбойскую шляпу, — подсказал ему Чкемякин.
— Нет, пусть он лучше вернёт мои деньги, — сказал я Кельдюшеву.
— С получки верну.
— Ты мне уже полгода обещаешь, — возмущённо ответил я.

Чемякин усмехнувшись, достал из внутреннего кармана портмоне и, отсчитав сто рублей, передал их мне.
— Теперь Кельдюшка ты должен мне, — сказал он Кельдюшеву.
— Ладно, чёрт с вами пусть будет так, — согласился с ним Кельдюшев.
— Ну, вот получил должок, а теперь можешь уматывать, — сказал Стас Палыч, прижимая к себе бутылку.

— Ладно, продолжайте сосать эту соску, — сказал я, понимая, что ловить у них нечего. Палыч не наливает и как всегда жмётся.
Хотел я ещё что-то посмотреть из снаряги для кострового, но меня вежливо вытащили из кладовки и выпроводили за дверь.
— Попросите у меня когда-нибудь, ну пилу мне хоть дайте, у нас банда большая, — постучал я им в дверь.
— Всё, у нас ничего нет, чеши домой трезвенник, — сказал мне Сашка Лебедев и запер дверь на крючок.
— Пилу ему, нам и двух в походе будет мало!
Я постучал в дверь и спросил.
— А что за женщина смеялась?
— А здесь кроме нас никого нет, — ответил Сашка.

Обратно я уходил, вооружившись куском трубы, но больше никаких голосов я не слышал.
— Чёрт возьми, мерещится же всякая дрянь.
Уходя из подвала, я выкрутил лампочку у входа и оторвал у входной двери ручку.
— Вот теперь всё, жмоты, крохоборы…
На улице было свежо, мотоциклист уехал, а комендант ушла по своим делам. А это значит что и свидетелей нет мной содеянного.
— Ручка хорошая пригодится в нашем клубе, - сказал я повертев красивую латунную дверную ручку с литым орнаментом. — Такую если хорошенько полирнуть то будет как золотая. И лампочка Ильича в 60 ватт яркости самое то для нашего помещения, крохоборы!