Разговоры о предстоящем расширении лагеря велись давно. Пока на зоне витали слухи о предстоящей стройке, заключённые продолжали надрывать своё здоровье в узких, как кротовая нора, забоях старой шахты. Лагерное начальство ничуть не заботилось об улучшении условий труда и быта зэков. Вентиляция отсутствовала, сверху постоянно сочилась вода, в штреках было влажно и душно. Люди задыхались, простывали и болели.
С началом войны условия, и без того каторжные, резко ухудшились. Пайка за работу была урезана, рабочая смена в забое увеличилась до десяти часов в сутки. Изнурительный труд выматывал людские силы, доводил человека до истощения, и он умирал. На место умерших привозили новую партию заключённых. Перемалывая очередные человеческие жизни, угольный конвейер продолжал двигаться безостановочно – благо людского материала было предостаточно.
Александр Росомахин первый раз спустился под землю тринадцать месяцев назад. Весь этот срок он, лёжа на боку, махал кайлом и за себя, и за блатных – воры в законе в печорской зоне придерживались воровских принципов и кайло в руки не брали. Администрация лагеря смотрела на это сквозь пальцы, верхушка главарей воровской группировки пользовалась её покровительством. На первом месте у начальника лагеря стояли дисциплина и порядок, выполнение плана – на втором. Блатные безупречно обеспечивали на зоне и то, и другое, а это было главным аргументом для начальника лагеря, чтобы не вмешиваться в лагерную жизнь заключённых.
Каким бы крепким и выносливым человек не был, адский труд рано или поздно сгибал его в бараний рог, гнул к земле, высасывая из организма жизненную энергию всю до последней капли.
За год каторжной работы Росомахин изменился до неузнаваемости. Нос заострился, скулы выпирали из-под бледной кожи, глаза глубоко провалились, тело усохло настолько, что арестантская роба висела на нём, как на вешалке.
Первые месяцы он ещё тешил себя надеждой, что отчаявшиеся зэки долго не выдержат изнурительного труда, объединятся в протестную группу и взбунтуются, потребовав от администрации исполнения закона всеми зэками на равных. Но он ошибся. Никто из заключённых, таких, как сам Росомахин, именуемых на зоне просто «мужиками», попавших на зону по глупости или по стечению обстоятельств, даже в мыслях не допускали противоборства с блатными. Смирившись с судьбой, они безропотно тянули свою непосильную лямку, надеясь в душе лишь на чудо в послаблении жесткого лагерного режима.
Политических в этом лагере не было, агитаторов-смельчаков не находилось. Да и требовать исполнения законов было бы настоящим самоубийством. В одном случае блатные без промедления порезали бы за одну ночь всех недовольных прямо в бараке, как баранов, с присущим им хладнокровием и жестокостью, в другом случае, зачинщиков пристрелили бы конвоиры по указке хозяина «при попытке к бегству». Такое уже было в истории лагеря, как оказалось.
Методы, которые когда-то применял вольнонаёмный мастер Росомахин, работая с заключёнными в Бурятии, здесь были не приемлемы. В лагерях Коми существовали иные правила и порядки, в мозгах лагерного начальства прижились другие принципы управления подневольными людьми.
Через полгода Александр окончательно убедился, что наивно тешить себя восстановлением хотя бы частичной справедливости. Более того, ему стало известно, как цинично поступают здесь блатные с заключёнными, у которых ранее имелись отношения с органами НКВД.
В лагере пока никто не знал о такой страничке в его в биографии, и это временно спасало от издевательств или смерти. Чтобы остаться в живых, нужно было оставаться в тени и не лезть на рожон. Хотя далёкая Бурятия была отсюда за тысячи километров, но воровская малява не знает ни расстояний, ни границ. Если только станет известно, что он работал мастером в одной из колоний, пусть даже в качестве вольнонаёмного, никакой пощады ему не будет. Братва без колебаний посадит его на нож. И вот, когда он уже смирился со своей участью, его неожиданно вызвал к себе начальник лагеря.
Конвоир довёл Росомахина до кабинета хозяина зоны, отступил в сторону, пропустил заключённого. Александр снял шапку, постучал в дверь, и вошёл в чистое уютное помещение. Остановившись у порога, назвал свою фамилию и статью, по которой был осужден.
- Проходи, садись, - дружелюбно проговорил начальник лагеря, показав жестом руки на привинченный к полу стул в торце стола, покрытого зелёным сукном. За всё время пребывания в лагере Росомахину никогда не доводилось видеть «хозяина» вблизи. Теперь он рассматривал начальника зоны без головного убора с некоторым любопытством, сравнивая мысленно с Антоном Лукичом Порубейником – начальником лагеря-колонны № 23 на строительстве железной дороги в Бурятии. Одно сходство между ними всё же имелось. Тот и другой были рослыми, тучными и лысыми, а в целом – скорее, полные противоположности.
- Не догадываешься, по какому поводу я тебя вызвал? – начальник колонии прищурился и впился изучающим взглядом в Росомахина.
- Никак нет, гражданин начальник, не догадываюсь.
- Неделю уже читаю личные дела осужденных, подбираю нужных мне людей, - загадочно выразился «хозяин», не отводя глаз от лица заключенного, и выдержал короткую паузу.
- Удивляюсь, как тебе удаётся ладить с братвой? Рубишь уголёк, таскаешь волокуши и ни разу не выяснял отношений с блатными?
- Работаю, как предписывает режим, - вяло ответил Александр.
- Я не о том, - усмехнулся начальник лагеря.
- Тогда я не понимаю вас, гражданин начальник.
- Что тут непонятного? До боёв на Халхин-Голе ты, оказывается, сам перевоспитывал трудом осужденных, вершил их судьбы, так сказать, - расплылся в язвительной улыбке «хозяин». – Скажи по секрету: за тринадцать месяцев не хотелось тебе хоть однажды ткнуть в харю кому-нибудь из зарвавшихся фраеров?
- Нет, гражданин начальник, не хотелось.
- Можешь называть меня Николаем Павловичем, - вкрадчиво сказал начальник лагеря. – Тебе я разрешаю.
Росомахин с недоумением помял в руках шапку, потом снова положил её на колени, спросил:
- К чему такая любезность, гражданин начальник?
- Хочу предложить тебе, Росомахин, возглавить участок на предстоящей стройке. Мужик ты, я вижу, неплохой. Работящий и терпеливый. Жаль будет, если блатные дознаются о твоём прошлом и пришьют к нарам.
- От своей тени не уйдёшь, гражданин начальник, - глядя прямо в глаза «хозяину», спокойно вымолвил Росомахин.
- Чем в могилу торопиться, лучше молча почесать свой затылок, - усмехнулся «хозяин». – Ты знаешь, что означает моя фамилия?
- Нет.
- Карачун – это смерть, погибель. Почему нарекли так моих предков - одному сатане известно. Но я могу сказать одно: подполковник Карачун единолично решает, кому на зоне следует умереть, а кому радоваться жизни. Заруби это себе на носу и не стирай зарубку до окончания срока, - начальник лагеря вынул из кармана кителя носовой платок и протёр вспотевшую лысину.
- Давай так, - продолжил он, затолкав обратно в карман аккуратно сложенный платок, - эту неделю ты дорабатываешь в забое, а с понедельника приступаешь к новым обязанностям. Ты меня понял?
- Понял, гражданин начальник, - сухо ответил Росомахин.
- Что-то я не вижу радости на твоём лице, - с насмешкой проговорил Карачун. – Или гнить в забое тебе привычнее? Тогда так и скажи, не удивлюсь, всяких чудаков повидал за службу. А может, тебе за падло получить подарок из рук самого хозяина?
- Отчего же, безмерно рад, гражданин начальник. Любой твари жить хочется, а человеку тем более, - с непроницаемым лицом ответил Росомахин. – Только ведь на зоне закон, что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет.
- Правильно мыслишь, Росомахин. За всё придётся платить, чтобы стать этим самым шмелём. Не бойся, сучью отметину на тебе я ставить не собираюсь, ты и без неё запятнан, - начальник лагеря широко улыбнулся. Голос Карачуна был негромким, но твёрдым, с металлическим оттенком. Слова исходили изо рта каждое в отдельности, будто были заблаговременно сложены в некую обойму, и он выпускал их сейчас оттуда, как выстреливал, с короткими промежутками времени.
- И что вы потребуете взамен за такую щедрость, гражданин начальник?
- Через пару недель сюда прибудет большая партия заключённых, в основном политических. Но среди них есть и уголовный сброд, не имеющий ничего общего с воровской братией. Всем им предстоит обживаться с нуля, - Карачун сделал небольшую паузу и внимательно посмотрел на Росомахина.
- Как… с нуля? – недоумевая, спросил Александр. – На голом месте, что ли? Они же окочурятся в первые сутки!
- Это будет зависеть от их желания жить, - по лицу начальника лагеря пробежала кривая и безжалостная ухмылка. – Не размещать же такую ораву в существующих бараках? Пусть даже на короткое время. Блатные тут же порежут их всех до единого, да ещё бунт поднимут.
- В чём заключается моя задача? – хриплым голосом поинтересовался Росомахин.
- Задача очень простая. Я даю тебе бригаду мужиков. За пару недель надо построить караульные вышки, натянуть по периметру колючую проволоку и разогреть грунт под землянки. Прибывшую партию политических прямо с этапа запустим в твою мышеловку и заставим рыть для себя жилище. Работа знакомая, верно?
- А что потом? Какая задача будет потом, когда прибудет партия заключённых?
- Будешь за смотрящего у них, наделю тебя особыми полномочиями на случай бузы и саботажа. Сначала построите землянки, потом приметесь за бараки. Ну, как, согласен?
- А если откажусь?
- Тогда мне придётся шепнуть Демону, что ты работал в органах НКВД, - самодовольно заявил «хозяин» и громко рассмеялся. – Смотрящий сам решит, как с тобой поступить. Или на ремни порезать, или запомоить. Тут уж как карта ляжет.
«Так вот почему твоему роду приклеили такую фамилию, - подумал Александр. – Ты, значит, по крови унаследовал звериные повадки».
А вслух сказал:
- Вот так, стало быть, вы обштопали моё дело, гражданин начальник. Как после таких слов мне не согласиться?
- Я и не сомневался в том, что ты не откажешься, - уже без ухмылки проговорил Карачун. – Давай обсудим детали.
…Хозяин зоны прекрасно понимал, что распоряжение ГУЛАГа о направлении в его лагерь большой партии политзаключённых не будет отменено. Здесь не сработают никакие самые весомые доводы. Шла война, сапоги немецких оккупантов уже полгода топтали землю больших регионов, откуда раньше заводы и фабрики получали уголь. Требовалось срочно нарастить недостающие объёмы за счёт оставшихся шахт. Планы добычи этого сырья увеличивались в разы. Это было понятно и без каких-либо дополнительных аргументов.
Предъявить ультиматум о том, что ему негде разместить такое количество людей, он, естественно, не мог. Это означало бы сделать выбор одного из двух вариантов своего незавидного будущего. Первый – сорвать с себя погоны и переселиться в барак уже в качестве заключённого, или второй, более предпочтительный – приставить пистолет к виску. Ни тот, ни другой вариант не устраивал Карачуна.
После получения секретного распоряжения из ГУЛАГа, он запёрся в кабинете на ключ и стал искать выход из непростой ситуации. Конечно, с большей частью прибывающих можно было как-то решить вопрос. Например, уплотнить блатных, подселив к ним обычных работяг. В освободившийся барак запрессовать четверть прибывших с этапа заключённых. Вторую четверть отправить на сутки сразу в забой. Потом чередовать их между собой, пока не будут готовы землянки. Но куда затолкать вторую половину?
«Нет, такой подход не годится, - подумал Карачун уже через несколько минут. – Блатные далеки от идеи самопожертвования в угоду «хозяина», они тут же взбунтуются, не дослушав меня до конца. Пожар протеста мне не нужен, ни в коем случае. Такое пламя может вспыхнуть, что даже весь конвой не справится и патронов не хватит на его ликвидацию. Будет куча трупов, в естественные потери их не спрятать».
Мысль пришла совсем неожиданно. Неспроста же он носит фамилию «Погибель»!
«Почему я должен ломать голову над тем, как сохранить здоровье этим отщепенцам? – пожал он плечами в полном недоумении, уставившись неподвижным взглядом в портрет Сталина на стене. – Сказано же, что большая часть прибывающих зэков – политические. Их переправляли из тех лагерей, которые впоследствии оказались на оккупированной немцами территории. Все они бывшие кулаки или недобитая контра! Будь моя воля, я бы не тратил на них ни копейки народных денег! Не церемонясь, ставил к стенке эту шушеру и дело с концом, – Карачун на какой-то миг даже представил, как отдаёт конвою команду «Огонь!», как падают на снег люди, как вокруг них, медленно расширяясь, образуются алые круги. - Нечего чикаться с врагами народа!»
От такого видения его настроение сразу улучшилось, он повеселел. Повертев головой из стороны в сторону, встал, развёл в стороны руки, потянулся. Потом долго ходил по кабинету, размышляя над деталями своего плана.
Он решил загнать всю партию прибывающих заключённых в чистое поле и заставить их рыть для себя землянки. Сколько зэков при таких условиях уткнётся лицом в мерзлую землю и никогда уже не поднимется – подполковника не интересовало. Он ликовал, что нашёл выход из ситуации. Оставалось лишь подобрать лидера для осуществления коварного плана. Требовался заключённый из мужиков, которого можно было шантажировать. Блатные для такой цели не годились, слишком велик риск провокации.
Карачун отпер кабинет, гаркнул в приоткрытую дверь:
- Оглоблин!
Тотчас, не раскрывая дверь полностью, в образовавшуюся щель протиснулся светловолосый старший лейтенант. Было такое впечатление, будто этот худой тридцатилетний офицер в очках постоянно подпирал косяк в коридоре, прислушиваясь к каждому шороху в кабинете начальника лагеря.
Оглоблин остановился посредине комнаты, замер в ожидании распоряжения. За время своей службы он привык к причудам хозяина. Бывало, проходило несколько минут, прежде чем он получал словесный приказ. Карачун мог вызвать помощника, посмотреть ему пристально в глаза, а потом некоторое время расхаживать по кабинету.
- Вот что, Оглоблин, - произнёс «хозяин» свои первые слова и остановился, словно желая убедиться, полностью ли обойма заполнена словами, которые ему сейчас предстоит изречь. – Принеси-ка ты мне дела мужиков, которые когда-либо имели дела со строительством, да не тяни резину. Желательно, чтобы имели опыт руководства людьми и не были бздунами. Всё ясно?
- Так точно, товарищ подполковник!
- Иди, поторопись.
Через час Карачун уже перелистывал страницы личных дел, интересующих его заключённых. А спустя несколько дней вызвал к себе в кабинет Александра Росомахина.
… - Всё понял? – спросил хозяин зоны после получасовой беседы, вглядываясь в лицо новоиспечённого прораба.
- Да.
- Когда прибудет партия заключённых, выдам тебе наган.
- Для чего? – вскинул брови от удивления Александр.
- Эта штука позволит тебе пользоваться особыми полномочиями при наведении порядка. Ты забыл, наверно, что вместе с политическими прибывает группа уголовного сброда. Они попробуют устроить саботаж, схватить тебя за горло. Теперь ясно?
- Теперь ясно, - обречённым голосом выдавил из себя Росомахин и сглотнул внезапно накатившуюся слюну.
- Надеюсь, мы с тобой сработаемся, - приободрил его Карачун. – Если справишься с задачей до приезда горных специалистов – отпущу тебя в отпуск.
- Как…в отпуск? – не поверил Александр. – Разве такое возможно?
- Возможно, парень, ещё как возможно. В нашей глухомани свои законы. Только это будет не тот отпуск, о котором ты сейчас подумал. Городского кайфа не жди. Я отправлю тебя на Печору. Одного, без охраны. Будешь охотиться на зверя, рыбку ловить, на зиму солонину заготовлять. Офицерский состав начал голодать, надо спасать людей.
Росомахин с трудом сдерживал волнение. Ему не верилось, что с понедельника ему уже не придётся ползать на четвереньках в тесном штреке в набухшей от сырости одежде, не лежать на спине в минуты коротких передышек, укрощая бешеный ритм сердца жадными глотками затхлого воздуха. Все эти жуткие ощущения через пару дней останутся в прошлом. Он круглые сутки будет дышать чистым морозным воздухом, не заставляя напрягаться изношенное тело. Вот это и будет тем чудом, о котором в забое мечтает каждый зэк.
- А если не справлюсь? – задал Александр свой последний вопрос.
- Отдам на растерзание братве Демона, - осклабился Карачун. – Пусть потешатся с тобой. Всё, иди.
«Да, настоящий благодетель, - подумал Росомахин. – Сказал, будто вилы в бок воткнул».
Он встал, бросил напоследок взгляд на «хозяина» и отправился в шахту. Впереди его ждала новая жизнь, полная неожиданностей.
***
Как только были возведены караульные вышки и натянута по периметру в три ряда колючая проволока, Карачун вызвал его к себе, сказал с похвалой:
- Молодец, Росомахин. С первой задачей ты справился. Работы закончил даже на два дня раньше срока.
- Я ведь слово вам давал, гражданин начальник, - пожал плечами Росомахин. – Как можно было его не сдержать?
- Это верно, - усмехнулся Карачун. – В лагерной жизни за кукушку бьют в макушку, за базар надо отвечать.
Начальник лагеря долгим пронзительным взглядом смотрел в лицо Александра, потом сказал:
- Я убеждён, что и с другой задачей ты справишься вполне успешно. В твоём характере есть то, чего нет у остальных – упорство, независимость и бесстрашие. Ты бы и пахана смог заменить с такими данными, окажись вдруг в воровской среде.
- Я презираю всех воров вместе с их блатными законами, - сухо ответил Александр.
- В этом я успел убедиться, - произнёс Карачун с оттенком некоторого сожаления. – Но на этих законах держится вся лагерная жизнь. Во всём ГУЛАГе не сыщется такого человека, который смог бы их искоренить.
На следующее утро на вышках выставили часовых, а ещё через день Росомахин встречал на выгороженной территории прибывшую партию заключённых. На боку у него висела кобура с наганом.
Лагерный конвой сопроводил колонну до центра очищенной от снега площадки, приказал остановиться. Заключенные в недоумении вертели головами по сторонам в поиске жилых бараков. После изнурительного пути по заснеженной тайге, они едва держались на ногах, и рассчитывали на отдых в тёплых помещениях.
Начальник караула, рослый офицер лет тридцати пяти, по кличке «Стервятник», взглянув на измученных узников, криво ухмыльнулся, затем его лицо приняло каменное выражение. Он знал, какая участь ожидает этих несчастных людей, но в его глазах не отражалось ни капли сострадания. Казалось, этот человек смотрит на толпу сейчас такими же глазами, какими смотрели в эту минуту присмиревшие на короткое время овчарки – насторожённо и злобно.
- Граждане бандиты и враги советской власти! – громовым голосом заговорил начальник караула, прохаживаясь перед строем взад-вперёд. – Вы прибыли в конечный пункт вашего этапа. Вначале вам предстоит построить для себя жильё, после чего вы будете искупать свою вину честным и добросовестным трудом в забоях угольной шахты. Трудиться начнёте сразу после переклички, чтобы не окочуриться от холода. Жить в тепле будете после того, когда выроете для себя землянки. Других помещений для обогрева на этой территории не существует.
В рядах колонны прокатился глухой гул возмущения. Заключённые заволновались, загудели, из глубины строя послышались гневные выкрики:
- Как?! Ночевать в снежном поле?!
- Вы что, поизмываться над людьми решили?!
- Совсем с ума посходили, изверги!
- Это вопиющее нарушение прав заключённого! Вы за это ответите!
- Ты чё тявкаешь, в натуре, пёс легавый?! Бузы захотел? Будет тебе тёрка! Кровью умоются твои вертухаи!
- Кишки надо выпотрошить сукам за это!
- Совсем обурели, падлы!
Толпа заключённых воспалялась с каждой секундой всё больше и больше. Назревал бунт. Изнурённые зеки, казалось, вот-вот потеряют над собой контроль и ринутся рвать на куски начальника конвоя, творящего беспредел. Они быстро осознали, что часть из них уже через сутки-другие не выдержит мороза и отправится в иной мир. Это обстоятельство толкало их на безумство.
Собаки, почувствовав движение в рядах заключённых, вначале злобно зарычали, а потом, ощетинившись, яростно залаяли, рвались с поводка. Конвойные, оцепившие колонну зэков со всех сторон, сняли винтовки с плеча, выставили стволы в горизонтальное положение на уровне груди, ждали команды.
Начальник конвоя подал условный знак – разом прогремели выстрелы. Конвойные стреляли в землю, фонтанчики снега брызнули в двух шагах у ног первого ряда заключённых. Это мгновенно охладило их пыл.
Наступила необычная тишина. «Стервятник» с неизменным каменным лицом, невозмутимым тоном продолжил:
- Жаль, очень жаль, что вы предпочли путь бунтарей вопреки принятому здесь повиновению. Наверно, это всё от вашей усталости. Поэтому я сейчас предоставлю вам возможность немного отдохнуть.
Начальник конвоя умолк и некоторое время вышагивал, пристально вглядываясь в лица узников. По всей вероятности, пытался по лицам определить, кто же из этих людей посмел выкрикивать угрозы в его адрес. Совершенно неожиданно он гаркнул:
- Встать всем на колени!! Живо!!
Толпа колыхнулась, будто над ней пронёсся сильный вихрь, но продолжала стоять во весь рост, устремив испуганные взоры на лагерного офицера.
- На колени, я сказал! Руки за голову! Ну?! – гневно прохрипел начальник конвоя и опять подал знак охране. Те с завидной проворностью повторили залп устрашения. Пули вновь впились в снег у ног узников.
- Приступайте, - глухо скомандовал «Стервятник» своим подчинённым, когда все заключённые опустились на колени.
Началась долгая и утомительная перекличка.
Александр Росомахин всё это время стоял в стороне, наблюдая за издевательством над измученными этапом людьми. Рядом с ним топтались в тревоге его помощники. Их он лично отобрал в ходе строительных работ на площадке и предложил поработать с ним в должности бригадиров.
- Зря я, Сано, согласился бригадирствовать, - проговорил один из них по фамилии Левшин. Все его звали просто Левша. Это было связано и с его фамилией, и с тем, что мужик действительно управлялся левой рукой лучше, чем правой.
- Боишься, что после издевательства эти люди порвут тебя на куски? – усмехнулся Росомахин.
- Растерзают, как пить дать, - уверенно заявил Левша. – Им ведь терять нечего. Или околеть на морозе, или на нас злость свою сорвать. Слышал ведь, кто-то из них кричал: кровью умоются вертухаи, кишки надо выпотрошить сукам!
- Ты что, Левша, к вертухаям себя уже причислил?
- Нет, конечно, но мы вот с тобой одеты в ватные штаны, на нас полушубки и валенки. У тебя, вон, даже наган на поясе. А они все в лохмотьях, в сапогах да ботинках, обморожены, руки тряпьём обмотаны. Кто мы для них, по-твоему? Ангелы-хранители? То-то и оно! Надзиратели и экзекуторы, то бишь, вертухаи. Блатные разбираться с нами не станут, чуть что не по ним – перо в бок и – амба. Хорошо, если поохать ещё успеешь, пока не сдохнешь.
- «Хозяин» сказывал, воров в законе среди них нет, - сообщил Росомахин. – Так, фраерня разная. Десятка три-четыре жлобов наберётся, не больше. Это по два-три рыла на сотню политических. А те на мокруху не пойдут.
- Три-четыре десятка… Это что, мало по-твоему?
- Недостаточно, чтобы бузу замутить, - заверил Александр.
- Откуда ты знаешь?
- Старожилы поведали, - усмехнувшись, соврал Росомахин. Он успел заметить в толпе двух зэков, которые прокричали слова угрозы. Глядя сейчас в их лица, Александр вспомнил Хрипатого и Грыжу из железнодорожного лагеря в Бурятии. Тогда ему удалось усмирить блатных. Надеялся он на свою победу и сейчас. В голове поневоле стала выстраиваться тактика поведения с этой озлобленной и оголтелой публикой, от которой напрямую зависела его собственная судьба.
Перекличка, наконец, закончилась, заключённым было разрешено подняться с колен. Они медленно вставали, растирали затёкшие и заледеневшие суставы.
Начальник конвоя поманил рукой Росомахина, и когда тот подошёл, представил его зэкам:
- Это ваш прораб и смотрящий в одном лице. Сейчас он объяснит, как построить землянку, а потом будет присматривать за вашим усердием. Вздумаете бузить или заниматься саботажем – получите пулю в лоб без разговоров, он наделён такими полномочиями. Всё, передаю вас в его руки.
«Стервятник» взмахнул рукой, конвоиры повесили винтовки на плечо, и, построившись в колонну по два, двинулись к лагерным воротам на выход. Росомахин остался один против угрюмой толпы зэков, чувствуя на себе их колючие и ненавидящие взгляды.
- Граждане осужденные! – начал свою речь Росомахин. – Прошу не паниковать! Несколько дней вам придётся провести под открытым небом! Это временные трудности. Никто из вас не замёрзнет, если будет неукоснительно исполнять мои требования. Сейчас вы получите рукавицы и инструмент. Я разобью вас на две группы. Одна группа начнёт рыть котлованы под землянки, другая разожжёт костры для обогрева. Сменяться будете каждые два часа. Ударный труд – в ваших личных интересах! От вашего старания будет зависеть, увидите ли рассвет последующих дней. Чем быстрее будут отрыты котлованы – тем быстрее у вас появится возможность заселиться в тёплые землянки. Блатной закон отменяется. Увижу какую-нибудь падлу, которая останется у костра сверх отведённого времени – урою без сожаления! Как я это сделаю – пусть пока останется загадкой для всех.
Александр прошёлся вдоль первой шеренги скрючившихся от холода людей. Отыскав взглядом двух уголовников, которые грозились расправой, он остановился и, уставившись в их лица, спокойно произнёс:
- Чтобы выпотрошить из меня кишки и умыться моей кровью – нужно ещё сильно постараться. Я лично отрублю лапу по локоть вместе с заточкой тому фраеру, который надумает это сделать, и никому не позволю перевязать кровоточащую культю. Пусть этот фраер будет медленно истекать кровью у всех на виду. Ясно?
Толпа заключённых безмолвствовала. Замерзающие узники не могли понять, кто же сейчас стоит перед ними? Вор, «мужик», или провинившийся в чём-то вертухай? Если этот человек – вор, то почему он отменяет воровской закон? Почему встал на сторону «мужиков» и политических, пригрозив расправиться с блатными? Почему уравнял всех осужденных, невзирая на статьи приговора суда? С какой целью он заботится об их жизнях? Если же он сам из «мужиков», то почему разговаривает на жёстком блатном жаргоне? Кто он такой, этот невозмутимый прораб с наганом на поясе? А может, он и не зэк вовсе, а какой-нибудь бандит из вольнонаёмных, преследующий свои корыстные цели? Чего можно ожидать от него в дальнейшем?
Десятки вопросов вертелись в заледеневших головах заключённых и не находили ответа. Они и сами не заметили, как уже через считанные минуты вдруг стали послушной человеческой массой в руках необычного хозяина с его неведомой силой убеждения.
- Вижу, что убедил, - усмехнулся Росомахин. – Значит, всё идет по плану, значит, всё у нас получится.
Заключённых разбили на сотни, каждую сотню возглавил бригадир. Через полчаса работа закипела.
***
Карачун сдержал своё слово, отправив Росомахина в «отпуск». Целый месяц уже Александр наслаждался тишиной на берегу Печоры. Он жил в заброшенной избушке какого-то отшельника, который, по словам «хозяина», скончался пару лет назад. Ветхое жилище отшельника находилось в двух десятках километров от лагеря и всё это время пустовало. Скончавшийся отшельник был тайным осведомителем Карачуна на случай побега заключённых из лагеря. Беглецы не могли миновать этого места. Оно напоминало горлышко бутылки, поскольку с одной стороны была река, а с другой непроходимое болото, оставляющее узкую полоску вдоль берега. Правда, воспользоваться услугой старообрядца пришлось всего однажды – больше побегов за всё время службы Карачуна не было.
Когда был жив отшельник, Карачун частенько навещал его. Уставая от опостылевшей лагерной службы, «хозяин» мог внезапно вскочить в седло любимого рысака и умчаться к старику. Отправлялся он к нему не с пустыми руками – вёз тушёнку, хлеб, сахар, масло, спички, керосин и другие вещи, которые были необходимы в затворнической жизни, и, отчасти ему самому, когда его душа требовала отдушины.
Потом старец умер, и «хозяин», к своему удивлению, почувствовал внутри себя какую-то пустоту, ему, как будто, стало чего не хватать. Он стал чаще нервничать, постоянно срывал зло на подчинённых. Попробовал хлестать водку от постылой жизни, как это делали многие офицеры, но быстро бросил – тяжёлое похмелье на следующий день делало его настроение ещё более поганым, чем накануне.
Вскоре началась война с фашистами, и жизнь в лагере резко поменялась. Контингент заключённых значительно увеличился, хлопот прибавилось. Головное начальство требовало постоянного повышения выработки шахтёров, не представляя себе тех условий, в которых приходилось трудиться зэкам. Чтобы не попасть в немилость, пришлось изворачиваться наизнанку, напрягать воров, на которых лежала обязанность контроля за работой шахтёров. Блатные ничего за просто так не делали, они тут же потребовали от него дополнительную жрачку. А где её взять, если на продовольственных складах за несколько месяцев после начала войны все мыши удавились? Пришлось урезать у политических, чтобы добавить пайку блатной верхушке.
Снабжение продуктами питания с каждым месяцем становилось всё хуже и хуже, и, наконец, весной 1942 года стало совсем никудышным. Начался настоящий голодомор. С приходом холодов узники начали дохнуть, как мухи. Правда, смерть заключённых не удручала Карачуна и не вызывала никаких эмоций в его чёрствой душе. Он воспринимал кончину узников, как неизбежность потерь при скудном питании, и с удивительным хладнокровием вёл мрачную лагерную статистику.
В первых числах марта зароптали офицеры и старшины, его верные и преданные помощники. Руководство лагерей снизило пайковую норму сотрудников на четверть, а большинство из них были семейными, у них были ребятишки. Нужно было срочно что-то предпринимать.
И тут, как чёрт из табакерки, подвернулся Росомахин. Как будто сам товарищ Берия подогнал его к нему в качестве подарка. Таёжный мужик умел делать всё, что придётся, не требуя при этом ничего взамен.
Пять месяцев приглядывался Карачун к этому заключённому, проверял и перепроверял на прочность. Умышленно бросил его на растерзание к обречённым на верную гибель заключённым, как ягнёнка в стаю голодных волков. Но и там Росомахин, к большому удивлению, выдержал испытание, вышел сухим из воды. Он не только урезонил головорезов и отморозков, которые дважды затевали бузу, и даже пытались посадить его на нож, но навёл порядок и жёсткую дисциплину. Росомахин оказался хватким и смекалистым мужиком, а главное, не из робкого десятка и умел держать язык за зубами.
«Хозяин» самолично отвез Росомахина в пустующее жилище умершего старовера, снабдив его всем необходимым для проживания и промысла. Оставляя Александра одного на берегу Печоры, уже садясь в дрожки, Карачун сказал на прощание с тягостным вздохом:
- Раз Родина не в состоянии прокормить преданных ей служак, значит, мы, верные псы отечества будем самостоятельно добывать пропитание. Ты уж, Росомахин, не подведи меня.
Первые дни «отпуска» прошли в приятных хлопотах. Александр навёл порядок в избушке, отремонтировал рассохшуюся лодку, подготовил рыболовные снасти, почистил ружьё, запарил бочки для солений, обследовал прилегающую тайгу.
Ему не верилось, что он находится на свободе и не ограничен в поступках и передвижениях. Можно бесконечно долго сидеть без дела, уставившись в небо, и наслаждаться покоем одиночества. А можно было действовать по собственному усмотрению, как заблагорассудится голове, не опасаясь окриков конвойных или пьяных выкрутасов ошалевших сотрудников лагеря.
Потом, после недели хмельной эйфории, в голове забрезжило отрезвление. Александр всё чаще стал задумываться над сложившимся положением. Ведь та свобода, которую ему предоставил «хозяин», была не вечной. Как только закончится лето, он наготовит мяса и рыбы (надо полагать, не для себя!) и вернётся обратно в лагерь. Что ожидает его в дальнейшем? Какие зигзаги выстроит для него лагерная жизнь? Опять шахта, опять рабский труд в забое? Впереди ещё три с половиной года каторжного труда. Выдержит ли он такое испытание? Многие осужденные, с кем ему довелось махать киркой в забое, уже нашли упокоение на безымянном погосте по другую сторону колючей проволоки. Неужели и его ждёт такая же печальная участь? Что если поговорить с хозяином, прояснить свой оставшийся срок? Не прибьёт же он, в конце концов, зэка-работягу за простой житейский вопрос?
Карачун, не посвящая никого из своих помощников об отправке Росомахина на Печору, принял решение, что будет сам навещать его по выходным. К его приезду Александр обязан был подготовить охотничьи и рыбацкие трофеи.
Отремонтировав развалившуюся лодку за два дня, Росомахин уже на третью ночь вышел с острогой бить крупную рыбу. Удача сопутствовала ему с первого раза – две полупудовые щуки и три пятикилограммовых налима. В установленный в заводи вентерь набилось около ведра мелочи. Большую часть рыбёшки он тут же натёр солью и сложил в ведро, чтобы через несколько дней вывесить вялиться. Из нескольких подъязков сварил для себя уху.
Карачун заявился на заимку только через две недели. Видимо рассудил, что его подопечный, приводя в порядок ветхое хозяйство и осваиваясь на новом месте, вряд ли сможет что-либо добыть до первого выходного.
Он подъехал в субботу вечером, когда Александр собирался поужинать. В котелке у него допревало мясо зайца, которого удалось подстрелить утром. Рядом с котелком, на перекладине меж двух рогулек, висел жестяной закопчённый чайник.
Жеребец «хозяина» шёл шагом, но поскрипывающие в лесных колдобинах дрожки были слышны издалека. Александр повернул голову на скрип и через минуту увидел начальника лагеря.
Карачун подъехал к избушке, не спеша спустился с дрожек, подвёл жеребца к коновязи, привязал к столбу. Подошёл Росомахин, остановился в нескольких шагах, молчаливо ожидая распоряжений хозяина.
- Здорово, отпускник! – весело проговорил «хозяин», протягивая руку.
- Здравствуйте, гражданин начальник, - бесстрастным тоном ответил Александр на приветствие.
- Чего хмурый? Нечем порадовать меня?
- Отчего же? Насолил рыбы, добыл немного птицы и зайчатины.
- Тогда отчего не весел? Удручён, что пупок жирком не затянуло? – хохотнул «хозяин». Чувствовалось, он был в прекрасном настроении. – Ладно, возьми в таратайке мешок, в нём я кое-что привёз для тебя. Веди в дом, покажешь, что ты тут наготовил. А потом посидим, поокаем.
Александр провёл «хозяина» в сарайчик, показал бочонок с солёной рыбой и копчёную зайчатину.
- Неплохо для начала, - похвалил Карачун. – Если так и дальше дела пойдут – зимой голодать не придётся.
Кому голодать не придётся, «хозяин» уточнять не стал. Это было понятно и без разъяснений. Все припасы окажутся на столе у приближённых начальника лагеря. Попользоваться продуктами собственного приготовления Росомахину не светило. Он знал, что с началом зимы вновь станет обыкновенным зэком с нормированной пайкой. Выживать придётся наравне со всеми узниками.
- Может, лучше у костра поужинаете, гражданин начальник? – предложил Александр, когда Карачун направился к избушке. – В доме духота и комарья набилось. На свежем воздухе приятнее. Погода отменная, с реки ветерок поддувает, комарьё не будет одолевать.
- И то верно, - согласился Карачун. – Этот гнус нигде не даёт покоя, зараза. Ему вольготно в каждой тёмной дыре.
Они расположились у костра за небольшим столиком, который соорудил Александр для удобства при разделке добычи. Карачун выставил фляжку со спиртом, глаза его радостно блестели.
- Вот, разливай, отметим успешное начало твоего промысла, - сказал он. – Расскажешь мне, как ты тут дневал-ночевал.
Александр разрезал каравай хлеба, что привёз «хозяин», вытащил из котелка куски варёного зайца, разложил по тарелкам.
- Вы, гражданин начальник, как спирт пьёте? Разбавляете, или нет? – спросил он.
- По-всякому бывает, но лучше разбавить, не стоит будоражить кишки лишний раз.
Росомахин налил из фляжки треть алюминиевой полулитровой кружки, добавил родниковой воды, половину перелил в другую, придвинул «хозяину».
Они молча чокнулись, выпили и принялись за мясо.
- Ну, как тут на воле? – спросил Карачун, обгладывая кость, и сделал ладонью круговое движение в воздухе. – Лучше, чем в забое?
- Никакого сравнения, гражданин начальник. Настоящий курорт! – с чувством благодарности отозвался Александр. – Я и на зиму готов здесь остаться, если потребуется.
- Что ты заладил: гражданин начальник, да гражданин начальник! – сердито выговорил Карачун. – Говорил же я тебе: когда мы одни, называй меня Николаем Павловичем. Хочется иногда простого человеческого общения.
- Хорошо, гражданин начальник, буду называть вас по имени-отчеству.
- Сделай милость, Росомахин, умягчи мою зачерствевшую душу, - усмехнулся Карачун. – А то я даже собственное имя забывать стал. Совсем потерял человеческое лицо.
Они выпили ещё несколько раз. Карачун захмелел, раскраснелся, разговорился. Александр смотрел на него и второй раз за две недели вновь не поверил в реальность происходящего. Казалось, вот-вот произойдёт пробуждение, и он снова увидит себя на нарах после удивительного сна, как было с ним уже не раз. Чертыхнётся с досады и поплетётся по тесному коридору барака на утреннее построение.
- Ты молодец, Росомахин, - произнёс «хозяин», вытирая жирные губы носовым платком. – Не ошибся я в тебе. Хочешь, отпущу домой на зиму?
- Домой? На зиму? – не поверил своим ушам Росомахин. – Вы это серьёзно?
- Ха! Да ты, я вижу, всё ещё не веришь в мои возможности?
- Как я могу не верить вам, Николай Павлович? – ввернул Александр. – Вы ведь уже продемонстрировали своё могущество на зоне. Только вот не пойму я: за какие заслуги такой щедрый подарок мне?
Начальник лагеря уставился на Росомахина осоловевшими глазами, поражаясь, как ему казалось, нелепому вопросу. Потом изрёк:
- Ты, парень, сделал то, чего не добился бы никто другой на твоём месте. Такое не забывается.
- По-моему, ничего особенного я не совершил, - в недоумении пожал плечами Александр. – Урезонил фраеров, организовал работу, построил жильё под политических. Только и всего.
- Э-э, брат, ничего-то ты не знаешь… - покачал головой «хозяин» и вновь упёрся взглядом на Росомахина. – Моему начальству в те дни было наплевать, как и где я буду расселять новую партию осужденных. Их ведь бросили в мой лагерь неожиданно, как снег на голову. Хочешь, сбрасывай с себя этот ком, хочешь, жди, когда он растает и потечёт холодным ручейком тебе за шиворот. Куда мне их было девать? Напихать в бараки, как селёдку в бочку? Был у меня такой вариант. Но если бы я так поступил – блатные в первую же ночь повырезали бы всех политических, чтобы дышалось по-прежнему свободно. Прецедент резни был уже при прежнем хозяине. Правда, по другой причине. А кровавые разборки на зоне – что разрыв бомбы в центральном штабе ГУЛАГа. Кабы ты не подвернулся мне в тот момент – не носил бы я сейчас погоны. Ведь, если признаться честно, я тогда тебя на роль смертника определил, хотел твоей гибелью прикрыться от беды. А оно, вишь как вышло? И ты жив-здоров, и шкуры политических дырявить не пришлось, и лагерь в числе передовых оказался. Всё срослось, как нельзя лучше.
- Могло быть как-то иначе? – удивился Александр.
- Могло, ещё как могло, - нахмурился Карачун. – Если бы осужденные стали десятками околевать с первой же ночи – уголовная шантрапа устроила бы большую бузу. Тебя бы в клочья порвали вместе с бригадирами. И наган бы не спас. Пришлось бы с вышек усмирять бузотёров, покрошили бы половину прибывшей партии и окропили снег их кровушкой. Скрыть такие потери невозможно, начались бы разборки. Полетели бы погоны с моих плеч, а то и того хуже…
- М-м, да…, – протянул Александр. – Я и предположить не мог, насколько тут всё серьёзно.
Карачун усмехнулся:
- Не так-то всё просто сейчас в нашем ведомстве. Война внесла много поправок на зону. Фашист, вон, половину нашей страны вытоптал, до Сталинграда уже допёр. На какой территории сейчас хлеб выращивать? Где его взять, чтобы весь народ накормить? Если и выросло что прошлым летом, так это только часть того хлеба, что выращивали до войны. Кого кормить в первую очередь, как думаешь?
- Фронтовиков, конечно, - ответил Росомахин, не раздумывая.
- И тружеников тыла. Они сейчас сутками горбатятся, спят у станков. Тут уж не до нашего контингента. Не велика беда, если враги народа передохнут. А вот сотрудников лагеря обделили несправедливо. Они несут свою службу добросовестно и преданы Родине. Я просто обязан помочь им. Вот почему ты здесь сейчас!
- Наготовлю я припасов на зиму, Николай Павлович, - заверил Александр. – В этом можете не сомневаться. В тайге много мяса гуляет, а в реке рыба водится, природа поделится с нами.
- Знаю, что справишься. Ты правильный мужик, умеешь слово держать, этим и заслужил моё доверие. А доверие – это как девичья невинность. Потеряешь однажды и никогда уже не вернёшь того, чем обладал. Так-то вот, мой друг, учти это.
От выпитого спирта лицо Карачуна сделалось пурпурно-красным, лоб постоянно лоснился от пота. Он то и дело протирал его носовым платком и уже не убирал в карман, держал под рукой на столе. Александр же, наоборот, был по-прежнему бледен, пил наравне с «хозяином», но не пьянел, оставаясь бодрым и подвижным.
Промокнув в очередной раз уже изрядно намокшим платком лоб и шею, Карачун вдруг спросил:
- Тебя домашние как звали?
- Сано, - ответил Росомахин. – А что?
- Как что? Ты называешь меня по имени-отчеству, значит, и я должен соблюдать взаимность и уважение. Так должны общаться между собой порядочные люди. Я ведь не варвар, как думают обо мне все вокруг. Душа-то во мне не зачерствела, осталась челове-еческой, понятно тебе?
- Понятно, Николай Павлович, - поддакнул Александр пьяному «хозяину». – Разве варвар станет относиться к осужденному с такой теплотой, как вы относитесь ко мне?
- Правильно, Сано, - кивнул отяжелевшей головой Карачун. – Я ценю хороших людей независимо от их положения. Скажи, а почему тебя зовут Сано, а не Саша или Шура?
- У меня сестра есть, старшая. Родители дали ей имя Александра. И меня почему-то окрестили Александром. Видать, чтобы не путаться при общении, её стали звать Саней, а меня – Саной.
- Хорошо, когда у человека есть семья, - с тягостной завистью проговорил Карачун. – А у меня вот никого не осталось. Один я, как случайное дерево в степи, или как одиночный пень посреди поляны.
В глазах «хозяина» блеснула влага, его рука потянулась к кружке со спиртом. Он поднял её и без промедления, одним махом, выплеснул спирт в рот. В груди откуда-то издалека подкатилась к сердцу горячая волна, обжигая его со всех сторон, потом толкнулась в голову, обдавая нестерпимым жаром мозг. Перед глазами мелькнули страшные картины прошлого…
Росомахин внимательно наблюдал за хозяином зоны, и он открывался перед ним в каком-то новом свете, не казался ему уже жестоким и беспощадным, каким его привыкли видеть в лагере.
Шумливо разговаривала река, солнце, разбрасывая на воду последние остывающие лучи, лениво скатывалось за вершины деревьев, вымазывая противоположный берег вечерней серостью.
Карачун долго смотрел на горизонт неподвижным взглядом, не замечая, казалось, ни меняющихся вечерних красок, ни сидящего рядом Росомахина. Мысли его были в этот миг где-то очень далеко. Потом, не переводя своего взгляда на собеседника, заговорил:
- Белые в гражданскую войну порубили моих родителей, а кулачьё в тридцатом году расстреляло жену и двоих малолетних детей. Сам не знаю, как я пережил несколько лет после трагедии. Потом, когда стало совсем невмоготу возвращаться в пустой дом, напросился я в глухомань начальником лагеря. Не мог я видеть счастливых лиц родителей, ведущих за руки беззаботных и радостных детишек. Перед глазами тотчас возникали лица жены и моих детей. Это стало невыносимым наваждением. Озлился я за эти годы на всю антисоветскую сволочь до такой степени, что захотелось реально отомстить этим гадам. Причинить им такую же боль, какую я носил в своём сердце все годы после гибели семьи.
- И как, удалось? – спросил Александр.
- Ты не поверишь, Сано, но накопившаяся ярость быстро угасла, едва я соприкоснулся с врагами народа вплотную. Они предстали передо мной в каком-то другом обличье, что ли. Не такими я ожидал увидеть их в лагере. Смотрю им в глаза и не вижу в них ненависти по отношению к себе, как представителю советской власти. Какие-то ущербные и покорные людишки передо мной. Безобидные овцы, одним словом. Тогда я принялся изучать личные дела каждого, захотелось вдруг понять, какие же контрреволюционеры и террористы попали на зону? И что ты думаешь? – Карачун оторвал свой взгляд от противоположного берега, вопросительно посмотрел на Росомахина.
- Не обнаружилось таковых?
- В десятку попал, Сано. Ни бывших белогвардейцев, ни кровожадных кулаков не оказалось среди тысячи осужденных.
- Кто же тогда тут срок мотает? – с недоумением спросил Александр.
- Так, вшивая интеллигенция – троцкисты, социалисты, демократы и разный инакомыслящий сброд. Я их со времён революции презираю. Гнилой народец, надо сказать, вонючий. Ни на что стоящее не способен, кроме, как лозунги выкрикивать посреди площади и критиковать большевиков.
- А те остальные, которые отбывают здесь наказание за контрреволюционные намерения? Вы думаете, они способны на большее, чем эти интеллигентишки?
- Чёрт их знает! Чужая душа – потёмки, поди, разберись, какой душок в каждом скопился! Припаял им суд по десятке – значит, напакостили они советской власти, невинного человека не отправят на казённые харчи в тмутаракань. Враги они и есть враги. Только каждый враг противится народной власти по-разному. Один открыто действует, другой пакостит втихаря. Но оба мешают строить светлое будущее, а это значит, не должно быть прощения ни тому, ни другому, и сочувствие к ним надо рассматривать, как собственное преступление.
- Может, вы и правы, - в раздумье произнёс Александр. – Вам виднее. Только вот странно как-то получается.
- Что странно? – Карачун развернулся к Росомахину всем лицом, уперся в него колючим взглядом, недобро прищурился. – Много недобитых врагов вдруг оказалось?
- Да. Били их, били в гражданскую войну. Выходит, и половины не перебили?
- Ничего странного в этом нет. Беляки со штыками и шашками в бой ходили, видны были, как на ладони. А эти, что сейчас находятся под моим присмотром – отсиживались по тёмным углам, как затаившиеся тараканы. Чтобы выковырнуть их из потайных щелей – потребовалось время. Вот и весь сказ.
- И всё же не верится, что все осужденные по пятьдесят восьмой статье – вредители и враги народа. Слишком уж много врагов набирается. Есть ведь среди них простые работяги, которые сболтнули лишнее по глупости, без злого умысла. Крестьянин, к примеру, который не сдержался и ругнул придирчивого председателя колхоза. Что же в этом враждебного? Неужели такой человек опасен для власти? Простые работяги по жизни всегда костерят своих нерадивых хозяев. Думаю, они, как я, например, попали в руки ретивого следователя и теперь будут ишачить за миску баланды все десять лет, если, конечно, не помрут к тому времени.
- Вот что, Сано, - поморщился Карачун. – Не ройся в куче дерьма в поисках копеечной монеты. Она не сделает тебя богатым. Если не хочешь нажить для себя неприятностей – брось думать о чужих судьбах. Из песка верёвки не совьёшь. От твоих сомнений ничего на зоне не изменится, а я к врагам народа жалостливее не стану. Передо мной поставлена простая задача – вытравить из башки этого сброда любую крамольную мысль, а не заниматься распутыванием и оценкой их злодеяний. И тебе не советую совать нос туда, куда не следует, если хочешь покинуть лагерь по звонку. Понял?
- Как не понять, Николай Павлович? Мне и пяти лет лишку за тот мордобой, который я учинил.
- Вот и оставь язык за порогом. Он, как говорится, не только поит и кормит, но и в тюрьму сажает. Это я к тому, что за подобные антисоветские рассуждения положено сообщать куда следует, после чего твоя безобидная статья переквалифицируется на политическую. А я, как представитель власти, до вынесения нового приговора вынужден буду отправить тебя назад в шахту, как неблагонадёжного. Ты ведь не хочешь возвращаться в забой, верно? – мутные глаза «хозяина» изучающе остановились на лице Росомахина.
- Мне здесь больше нравится, Николай Павлович, - ответил Александр, усмехнувшись. – Бить рыбу острогой как-то сподручнее, чем махать кайлом в забое. Да и ружьё носить на плече мне совсем не в тягость.
- То-то и оно. Свобода и жизнь для зэка всегда была дороже чужих интересов. Своя рубаха ближе к телу, как говорится.
Вытерев носовым платком в очередной раз вспотевшее лицо, Карачун ненадолго умолк, задумавшись о чём-то своём, потом неожиданно проговорил:
- Рассказал бы ты, Сано, лучше о своём прошлом. Уж больно любопытно мне стало, чем ты жил до того, пока не угодил на зону.
- Чего тут рассказывать? – удивился Александр. – Вы моё дело читали, там всё прописано.
- Ничего там не прописано – сухая биография, набор слов и цифр на одном листке.
- Ну, хорошо, расскажу. Только, с какого места вас интересует моя жизнь? – спросил Александр, продолжая пребывать в недоумении от необычной заинтересованности «хозяина». Ему было невдомёк, с чего вдруг начальник лагеря проявил любопытство к прошлой жизни рядового зэка, которых в колонии насчитывается больше тысячи. Пьяная блажь или же намеренное выявление неблаговидных фактов, которые впоследствии можно будет использовать для шантажа?
- Как ты тискал титьку матери – мне неинтересно, - осклабился Карачун. – А вот чем занимался, когда стал зрелым мужиком – хотелось бы услышать.
Александр немного помедлил, прокручивая в голове события минувших лет, и спокойно, чуть раздумчиво, будто взвешивая каждый поступок, рассказал про то, как много лет ходил по тайге с геологами, как потом мыл золото на Алдане, как работал вольнонаёмным мастером у заключённых на строительстве железной дороги в Бурятии, как был призван из запаса и воевал на Халхин-Голе, а потом, вернувшись на родину, случайно повстречал грабителя, отнявшего у него в Якутии намытое золото и попытался его вернуть. Как потом не смог доказать следователю, что побил реального грабителя, а не безобидного гражданина, за кого выдавал себя реальный грабитель, сменив фамилию. Рассказывал долго, прерываясь иногда на несколько минут. И голос его после каждой паузы менялся. Иногда он был весёлым и звонким, чуть насмешливым, потом словно угасал, становясь тихим и даже прискорбным. Кадык на горле в это время словно оживал, поднимался рывками вверх, помогая сглатывать подступивший ком.
- Вот так и прошли мои лучшие годы, - усмехнувшись, закончил он своё повествование немного печальным тоном.
- Да-а, потоптал ты землю-матушку, - покачав головой, машинально произнёс «хозяин», думая о чём-то другом.
Некоторое время оба сидели безмолвно, уставившись в две невидимых точки на противоположном берегу реки.
Там, за воркующей Печорой, лес уже сбросил с себя золотистые блики, потемнел и готовился отойти ко сну. Да и на левом берегу деревья тоже поменяли цвет, набухли плотной чернотой, погружаясь в ночную дремоту. Совсем незаметно смолкли неугомонные птицы, затаившись до утра где-то среди густых веток. Вокруг стояла первозданная тишина, и с трудом верилось, что где-то далеко отсюда шла война, рвались снаряды, трещали пулемётные и автоматные очереди, падали на землю сражённые насмерть люди, кричали, стонали и хрипели раненые. Всё это было очень далеко и неправдоподобно.
- Может, покажешь мне, как лучишь рыбу? Слышать – слышал, как это делается, а самому лучить не приходилось.
- Отчего не показать? Покажу, конечно, - отозвался Александр. – И не только покажу, у вас будет возможность самому забить хорошую щучку.
На лице Александра скользнула снисходительная улыбка, он добавил:
- Рыба всегда кажется вкуснее, если ты добыл её самолично.
- Тогда чего губой трясти вхолостую? – воодушевлённо выразился Карачун. – Вперёд, и с песней!
Уже через полчаса они, стараясь не шуметь, тихо спускались по реке вдоль заросшего камышом и мелким кустарником берега. Карачун стоял в носу лодки на коленях и держал в руке факел, рассматривая в прозрачной воде травянистое дно реки. Александр устроился на кормовом сиденье и бесшумно управлял веслом. Внезапно Карачун, не оборачиваясь, взволнованно вскрикнул:
- Сано, тормози!
- Что такое?
- Вижу щуку в траве.
- Большая?
- Крокодил метра два, не меньше.
- Может, это бревёшко какое?
- Я, Сано, не слепой. Рыбина это, горбатая и с плавником, два раза хвостом вильнула.
Александр повёл веслом назад, лодка остановилась.
- Николай Павлович!
- А?
- У вас под ногами лежит верёвка, привяжите к ней острогу, - сказал он тихо.
- Зачем?
- Чтобы щука не унесла её вместе с собой. Силищи в ней немеряно, может вырвать из рук.
- Да ну?
- Делайте, как я сказал.
Карачун послушно пропустил верёвку через ушко в деревянном черенке остроги, завязал в узел.
- Теперь командуйте, штурман, - весело проговорил Александр, предвидя дальнейшие события. – Где затаилась ваша хищница?
- Возьми левее на полметра, - выдохнул Карачун.
Выправленным курсом лодка медленно двинулась по течению. Когда щука оказалась по правую сторону носа, Карачун вставил факел в специальное гнездо, потом прицелился и с силой метнул острогу в воду.
Произошло то, чего не ожидал даже Росомахин. Громадная рыбина, вместо того, чтобы рвануть прочь от лодки, вынырнула со дна и со страшной силой ударила хвостом по борту. Лодка качнулась, Карачун не удержался на ногах, рукоять остроги выскочила у него из рук, он грузно вывалился за борт.
Щука нырнула под днище, унося за собой острогу. Верёвка натянулась, как струна, громадная рыбина потянула за собой лодку. Конец остроги, будто перископ подводной лодки, появился над поверхностью воды и двигался к середине реки.
Карачун, барахтаясь в воде, попытался догнать лодку, но щука оказалась проворнее него, тянула за собой маленькую плоскодонку быстрее пловца.
- Николай Павлович! – крикнул Росомахин. – Плывите к берегу, иначе вас вынесет на стремнину!
Александр догадался, что Карачун промазал. Острога вонзилась щуке не в голову, куда тот целился, а куда-то в бок, иначе в ней не осталось бы столько сил, чтобы так уверенно тащить за собой лодку.
Он быстро перебрался в нос, ухватился за верёвку, плавно потянул к себе. Расстояние между щукой и лодкой стало сокращаться.
«Только бы не сорвалась, - мелькнула у него мысль. – И упаси её бог ещё раз хрястнуть по борту своим хвостищем!»
Гонка продолжалась недолго. Александр подтянул веревку, ловко закрепил её за носовой пенёк, взял в руки запасную острогу. Щука, словно торпеда, шла впереди. Улучшив момент, ему удалось вонзить орудие лова в голову хищницы. Щука трепыхнулась несколько раз, и верёвка ослабла.
- Ну, вот и всё, подруга, отплавала ты своё, - вслух произнёс Александр с облегчением. – Теперь мы пустим тебя на котлеты. На другие нужды ты, бабушка, старовата.
Пока Росомахин расправлялся со щукой, Карачун, чертыхаясь, выбрался из реки, лёг на спину, вылил воду из сапог и стал ждать лодку, наблюдая за приближающимся к берегу огнём факела.
Наконец, тихо прошуршав в ночной тишине, лодка уткнулась носом о каменистый берег.
- Ну, что, ушла стерва от нас? – спросил Карачун, чувствуя себя виноватым в случившемся. – Настоящая акула была, ядрёна вошь!
- Взял я её, - спокойным голосом произнёс Александр. – Сейчас будем вытаскивать нашу старушку на берег.
- Как тебе удалось справиться с ней? – удивился Карачун.
- Запасной острогой убедил её не бодаться со мной, - усмехнулся Александр.
Вдвоём они вытащили чудовище на берег, затем отволокли к костру. Карачун принялся внимательно рассматривать рыбину. Он впервые в жизни видел гигантскую щуку.
- Хорош крокодил! – восхищённо произнёс «хозяин», цокнув при этом языком. – Что будем с ней делать?
- Сегодня уже ничего. Обернём крапивой и оставим до утра, - Александр посмотрел на Карачуна оценивающим взглядом, затем добавил повелительным тоном:
- А вы, Николай Павлович, снимайте с себя мокрую одежду. Ночи здесь холодные, немудрено и простудиться. Сейчас я принесу вам сухие штаны и рубаху, переоденетесь на время, пока ваша форма будет сушиться.
Он направился в избушку. Там, в деревянном сундуке хранилась одежда отшельника, её он обнаружил, когда наводил порядок в доме.
Карачун не стал хорохориться и безропотно подчинился, будто находился в подчинении Росомахина. Он присел на лавку у столика, принялся стаскивать с себя сапоги. Вскоре его гимнастёрка и галифе уже висели на верёвке и источали парок под воздействием жаркого костра. Сапоги были нанизаны на два кола, вбитые в землю. Сам Карачун, в лаптях, переодетый в широкие штаны и холщовую косоворотку навыпуск, стянутую на поясе бечёвкой, стоял рядом навытяжку. В эти минуты он был похож на крепостного крестьянина, который ждал дальнейших распоряжений от барина, готовый в любую секунду склонить перед ним голову.
- Давай, Сано, выпьем по чарке для сугрева, - предложил Карачун приятельским тоном. – Вода в Печоре чертовски холодная. Пока бултыхался в ней, весь хмель вылетел из головы.
- Можно и выпить, - согласился Александр и с иронией добавил: - Тем более, теперь больше не придётся целиться ни во что, разве что головой в подушку. Но здесь промазать невозможно.
Карачун уловил в словах Росомахина подковырку, но, к своему удивлению, не испытывал при этом никакой злости. При других обстоятельствах он никогда бы не позволил вякать простому зеку, это было бы вопиющим фактом, но сейчас был какой-то особый случай. Этого практичного таёжника и уверенного в себе человека, он совсем неожиданно для себя стал воспринимать, как хорошего и надёжного друга, и его справедливые слова принял за безобидную шутку.
Они допили остатки спирта и отправились в избушку спать. Надев на головы накомарники, начальник лагеря и осужденный мирно уместились в одной комнате. Через несколько минут оба уже спали…
***
Огонь в небольшой буржуйке жадно лизал смолистые поленья. В маленьком помещении мастерской было по-домашнему тепло и уютно.
Александр Росомахин, устроившись на низкой чурочке, неотрывно смотрел на прыгающие языки пламени. Был поздний вечер, совсем скоро должна закончиться рабочая смена у заключённых, нужно будет отправляться в барак на перекличку.
Сегодня утром его вызывал к себе «хозяин». Первоначальное известие, которое он получил из его уст, было хорошим, но особой радости не вызвало. Уж слишком мрачным показалось лицо хозяина. В преддверии праздника видеть «хозяина» не в радостном настроении было несколько странно. Александр набрался смелости, спросил:
- У вас неприятность, гражданин начальник? Могу чем-то помочь?
- Скажи какой прозорливый! – недовольно пробурчал Карачун. – Всё он видит, лешак таёжный.
«Хозяин» выдержал небольшую паузу, вероятно размышляя о целесообразности дальнейшего общения с рядовым зеком. Затем невзрачным голосом сообщил:
- Руководство удовлетворило мой рапорт об отправке на фронт. После праздника в лагерь прибывает новый начальник. Так-то вот. Иди, давай. Не твоё дело совать нос в чужие дела.
Карачун поставил Росомахина в известность, что завтра после утренней переклички вывезет его за пределы лагеря. У коновязи будет стоять лошадь с санями. На ней ему в одиночку предстоит отправится в тайгу. «Хозяин» поставил задачу завалить лося к празднику.
Александр почти год отбывал наказание, отвыкнув от тех тягостных условий жизни, в которых находилась основная масса заключённых.
После возвращения из «отпуска» с берегов Печоры, где он пробыл до поздней осени прошлого года, у него началась «сытая» по лагерным меркам жизнь.
Карачун сдержал своё слово. Он выделил Росомахину пустующее помещение кладовой в хозяйственном блоке. Через две недели помещение было уже не узнать. Александр соорудил в углу небольшую кузницу с горном и мехами, изготовил верстак, установил печь-буржуйку. Карачун обеспечил необходимым инструментом.
Главная ценность заключалась в том, что помещение имело отдельный вход, ключи от которого имелись только у Росомахина. О таком подарке можно было только мечтать. Александр понимал, что в самое ближайшее время он обязан будет зарекомендовать себя профессиональным мастером. Иначе «хозяин» вышвырнет его из тёплого места и отправит в самый гиблый забой, откуда возврата уже не будет.
Пока шло переустройство помещения, он напрягал всю свою память, вспоминая о продукции цеха ширпотреба, в котором ему довелось поработать до суда. Вспоминал разные приспособления и лекала, имевшиеся у спецов цеха. Изготовил несколько штук по памяти.
И дело пошло. Он мастерил из жести ёмкости разных размеров и конфигураций. Это были чайники, бидоны, ведра и ведёрки, различный инвентарь для лазарета, посуда и инструмент для кухни. Ковал сувениры и детские игрушки для офицерского состава. Ковал, паял, лудил, вырезал, строгал, пилил, сверлил…Исходным материалом служили жестяные банки из-под консервов, бросовый металл и дерево.
Жить стало легче. У него появился дополнительный источник пропитания. Заказчики благодарили по-разному: кто-то из лагерного персонала тихонько совал ему сверточек с куском сала или масла, кто-то приносил немного мёда, кто-то угощал домашней сметаной и куском курицы, а кто-то просто оставлял на верстаке пайку ржаного хлеба. Такое случалось не часто, но силы организма удавалось поддерживать на том уровне, чтобы не превратиться в доходягу. Да и физические нагрузки в мастерской были несоизмеримы с теми, которые несли заключённые в забое.
Всего этого Александр мог запросто лишиться уже в ближайшее время. Кто будет новым «хозяином»? Как он поведёт себя? Оставит ли мастерскую или ликвидирует за ненадобностью? А если оставит, то не найдёт ли ему самому замену из числа блатных?
Вопросы витали в голове один за другим. Он продолжал смотреть на огонь так пристально, словно боялся проглядеть ответ, который должен вот-вот мелькнуть среди пляшущих языков.
«Повезло хозяину, - думал Росомахин с завистью. – Вырвался из тухлого мира. На фронте в сто раз лучше, чем здесь на островке ада. Хотя в положении «хозяина» лучше ли? Он офицер, начальник лагеря, а не униженный бесправием и голодом зэк. Жизнь ему здесь гарантирована железно, а на войне смерть дышит в затылок каждую минуту. Для него это существенная разница. А вот мне на фронте было бы лучше. Погибнуть от пули вовсе не страшно. Такую смерть можно принять за милость. Если ты не трус – твоя гибель станет частичкой общей победы над врагом. А здесь ты умрёшь в мучениях совершенно бесцельно и бесславно. Да и умрёшь ли? Умирают люди, о них остаётся память, им ставят памятники. Ты же просто сдохнешь от истязаний и голода, как бездомное животное. Без почести и без вести».
Размышляя, Александр смотрел в топку до тех пор, пока дрова окончательно не прогорели. Там, лениво перемигиваясь, вспыхивали и тут же угасали последние угли.
Он перевёл взгляд на старенькие часы на стене. Их ему принёс один из вертухаев и самолично повесил на гвоздик.
Времени оставалось ровно столько, чтобы успеть на вечернюю поверку.
Росомахин тяжело вздохнул, потушил свет, затем вышел из мастерской и запер дверь на замок.
На следующий день, едва забрезжил рассвет, к мастерской подъехал на лошади Карачун. Росомахин поприветствовал «хозяина» и без лишних слов забрался в его розвальни.
За воротами лагеря у коновязи Карачун остановил лошадь, распорядился:
- Вылезай! Иди посмотри, всё ли я для тебя положил?
Александр подошёл к саням, отвернул край тулупа. Под ним лежало в чехле знакомое ружьё и тощий вещевой мешок. В мешке были две банки с порохом и дробью разного калибра, охотничий нож, в холщовой тряпке завёрнута буханка ржаного хлеба, банка тушёнки и небольшой бумажный куль с перловой крупой.
- Всё, - коротко ответил Александр.
- Тогда поезжай. Даю тебе ровно три дня. На больший срок не рассчитывай. К моему приезду сохатый должен быть разделан.
Карачун дёрнул за вожжи и, не оглядываясь, поехал в сторону рудника. Через пару минут и кобыла Александра мелкой рысью побежала в противоположном направлении.
Природа отсчитывала второй день ноября и успела уже забросать пожухлую траву полуаршинным слоем снега.
«Самое время на лося сходить, - отметил про себя Александр. – И следы видны, и преследовать не так трудно, если сохатый вдруг раненым уйдёт. С моими силёнками за ним не угнаться. На первом же километре лягу с вытянутым языком».
Погода словно решила поиздеваться над ним. Не успел Росомахин отъехать и пару километров, как поднялся ветер. Выскочившее из-за горизонта робкое солнце в одно мгновение укрылось за рваными белесыми облаками. Небо посерело, бегущая навстречу снежная даль кристальной белизны враз помутнела, словно нахмурилась отчего-то. Низовой ветер создал позёмку, а затем поднялась слабая метель.
«Вот, чёрт, - недовольно подумал Александр. – Этого ещё не хватало! «Хозяин» отмерил три дня на всё про всё – как тут уложиться с такой погодой? Изба вымерзла, придётся печь протопить основательно. На это полдня уйдёт, а то и больше. Потом сохатого надо будет где-то отыскать. Старые следы занесёт снегом – попробуй вычислить, в каком месте он гуляет?»
Потом мысли Александра вернулись к вчерашним размышлениям. По-прежнему не давала покоя весть о смене руководства лагеря. Теперь его жизнь будет зависеть от воли одного человека. Податься в штрафной батальон уже не получится – наложен запрет. Набор добровольцев на фронт был в конце лета прошлого года, когда он «отдыхал» на Печоре. Сейчас в лагере большой мор заключённых, на руднике нехватка рабочих рук, а план поставок угля только наращивается.
Лагерный писарь, который заглядывал к нему в мастерскую, обмолвился, что смертность на руднике составила за полугодие почти двадцать пять процентов. Это значит, каждый четвёртый невольник уже зарыт в землю неподалёку от зоны. В бараке стало намного просторнее, верхние нары пустуют наполовину.
Вольготно чувствуют себя лишь блатные. В забой они ходят для галочки – норму за них делают мужики и политические.
Сейчас приходилось лишь сожалеть об упущенном шансе отправиться на фронт в составе штрафного батальона. Карачун, приезжая к нему на заимку в августе прошлого года, похоже, преднамеренно умолчал о формировании такого подразделения. Хотя, возможно, просто не вспомнил.
Метель прекратилась так же внезапно, как и началась. Тучи унеслись за горизонт в тот момент, когда до знакомой избы оставалось не больше пары километров, и дорога пошла вдоль реки.
Солнце, как ни в чём не бывало, высунулось из-за последнего облака и зажгло изумрудами рыхлый снег. Он заискрился, засверкал, глаза Александра сразу заслезились от чрезмерно яркого света. Он вытер их тыльной стороной рукавицы и перевёл взгляд на тёмные ели.
Вскоре показалась изба отшельника. Издали она выглядела, как сказочный домик. Крыша была словно укутана сверху толстым слоем снега, окна пылали солнечными бликами, а рядом с крыльцом огромным ярко-красным букетом пламенел куст калины.
- Тпр-ру! – нарушил тишину тайги Александр, останавливая лошадь. – Отдыхай пока, старушка. Распрягу тебя, милая, обязательно. Только чуть позже.
Он похлопал кобылу по шее, взял из кошевы охапку сена, бросил перед ней. Сам прошёл в сарай, взял лопату, принялся убирать снег с крыльца, затем проторил от дома нужные дорожки, принёс охапку дров.
Через полчаса из трубы над домом показалась робкая змейка светло-серого дыма.
- Ну, вот, Маня, теперь и до тебя руки дошли, - заговорил Александр с лошадью и принялся распрягать. Он решил, не теряя зря времени, проехать верхом на кобыле по ближайшему периметру в поисках следов лося.
Разыгравшаяся в дороге метель не коснулась внутреннего пространства тайги. Здесь оставалось тихо и спокойно. Следы сохатого должны были сохраниться.
На следы лося Александр наткнулся только под вечер. Нарезав по спирали вокруг избы с десяток кругов, он обнаружил их в нескольких километрах от неё. Сам лось на глаза не попался, свежие следы уходили в сторону небольшого лесочка и терялись за молодым пихтачом.
Идти дальше по следу было уже поздно и бессмысленно. Александр решил возобновить поиски лесного великана с рассветом. Он развернул кобылу и направился к дому.
Утром, встав на лыжи, сохранившиеся от предыдущего хозяина, он забросил на плечо ружьё и отправился на поиски сохатого.
Протопав по следу около получаса с того места, где закончились вчерашние поиски, Александр остановился. Охотничье чутьё подсказывало ему, что лось был где-то совсем рядом. Свидетельством тому был сброшенный иней с веток кустарника. Накануне вечером в этом месте витал ветерок, он сдул снежный пушок и обнажил ветки. Ночью резко похолодало, под утро образовался иней. Стало быть, след был свежим.
Александр долго стоял, вслушиваясь в идеальную тишину.
Наконец, его ухо уловило едва различимый звук, который образуется, если отвести в сторону ветку дерева, а затем резко её отпустить. Она отпружинит и ударится о соседний ствол. Звук был знакомый любому охотнику.
Александр дождался следующего звука. Он был уже более отчётливым и раздался чуть левее. Лось, сделав круг по периметру молодого ельника, возвращался назад и шёл прямо на него.
Александр отошёл в сторону, притаился за деревом и стал ждать.
Он не ошибся в своём предположении. Совсем скоро послышалось шумное и ритмичное дыхание сохатого, а спустя некоторое время тот и сам появился в поле зрения. Лесной великан куда-то торопился и вдруг резко остановился, предчувствуя опасность.
До лося было метров двадцать-двадцать пять. Клубки пара вырывались изо рта зверя и курились на морозе белыми облачками около морды. Медлить нельзя было ни секунды.
Александр молниеносным движением вскинул ружьё, прицелился в голову и нажал на курок. Громким эхом отозвался выстрел.
Сохатый вздрогнул, мотнул головой, затем присел на задние ноги и резким прыжком рванулся вперёд.
Смертельно раненному животному хватило сил сделать всего лишь несколько прыжков. Потом он перешёл на шаг, но ноги переступали неуверенно, туловище стало заносить в сторону.
«Хорошо зашёл мой жакан, - с одобрением подумал Александр. – Сразил зверя с первого выстрела. Не придётся гоняться за подранком. Далеко не уйдёт».
И действительно, сделав ещё несколько неуверенных шагов, великан зашатался на подламывающихся ногах и рухнул в снег.
Александр подошёл почти вплотную к животному и остановился с насторожённостью. Лось был ещё жив и повёл глазом в его сторону. Не рискуя получить предсмертный удар копытом, Александр зашёл зверю со спины, вынул из валенка нож и полоснул лезвием по горлу…
***
Карачун приехал ранним утром следующего дня. Он не ожидал, что его посланец справится с заданием в столь короткий срок, и рассчитывал сам поучаствовать в охоте на сохатого.
- Ишь ты, везунчик! – восхищённо и немного ревностно произнёс «хозяин», увидев висевшую на улице свежую шкуру животного. – А я-то, по наивности своей, губу раскатал на целый аршин! Торопился к тебе, ёшкин кот! Думал, получится побродить по тайге на пару с тобой. Второе ружьишко даже прихватил.
- Повезло, - согласился Александр, принимая вожжи от Карачуна. – Это тот самый лось, которого я видел на водопое летом.
- Ты его опознал? – удивился Карачун. – Как?
- Приметный он. Шрам на холке имеется. С волком, видно, бодался когда-то.
- Он что, один тут ошивался всё это время?
- Нет, здесь он появился недавно. На днях вернулся после брачного гона. Следов другого лося я не обнаружил.
- Почему ты в прошлом году его не завалил, а переключился на медведя?
Александр сузил глаза и хитро посмотрел на Карачуна. Усмехнувшись, ответил:
- Со мной произошло то же, что с Иванушкой-дурачком однажды.
- Приснилась каша – ложки не оказалось, положил ложку под подушку – каши не приснилось? Так что ли? – улыбнулся Карачун в ответ.
- Ага. В момент той встречи я без ружья был. А когда с ружьем вернулся – лося и след простыл. Вроде всё время смирно стоял по пузо в воде, от гнуса спасался, а потом словно испарился. Опасность, видать, почувствовал, вот и сиганул в тайгу.
- Понятно, - прервал объяснения Карачун. – Иди, показывай мясо.
Александр привязал к жерди распряжённого уже коня, направился к сараю. Там он подвесил к потолку куски разделанной туши.
- Старый лось попался, пудов двадцать с гаком чистого мяса будет, - с гордостью сообщил Александр, когда они зашли в сарай. – Голову, ноги и требуху волкам оставим? Или в лагерь отвезём?
«Хозяин» озадаченно поскрёб затылок, задал встречный вопрос:
- Сам-то как думаешь?
- Если в пищу употреблять – возни будет много на приготовление. Ноги и голову нужно опалить, потом очень долго варить, если надумаете пустить на холодец, - рассудительно проговорил Александр. – Вы ведь скоро на фронт уедете, гражданин начальник. Нужен вам лишний геморрой перед отъездом? Других дел разве нет?
- И то верно, - согласился «хозяин». – Мне и чистого мяса хватит, чтобы угостить друзей-товарищей. Думаю, хватит на всех, если отрезать каждому из них по куску на память.
Росомахин посмотрел на горку отходов в углу и подумал: будь он на воле, то без всяких сомнений нашёл бы применение и лосиной голове, и обрубкам ног, и даже промытые в воде кишки ушли бы по назначению в его хозяйстве. Дворовой пёс остался бы доволен лакомством хозяина.
На зоне Александр не мог позволить себе такое занятие скрытно от всех, даже если бы умирал от голода. Ему просто не позволит этого сделать лагерный закон. За такое действо могут и на нож посадить. Здесь у каждого заключённого свой круг возможностей, свой шесток, на котором яркой меткой обозначено его место.
Ублажить блатных не позволяло самолюбие.
- Когда отъезжаем? – спросил Росомахин.
- Не терпится вернуться в лагерь? Свобода надоела? – осклабился Карачун.
- Ни в коем случае. Готов пожить здесь, сколько позволите.
- Тогда почему спрашиваешь?
- Про печь размышляю. Топить или нет? Дров принёс бы в дом, если на ночь останемся.
- Сегодня отправимся в обратный путь. Чего нам здесь ошиваться, если ты свою задачу уже выполнил? Перекусим и поедем. Только не в лагерь, а в поселок. Мясо я там оставлю у надёжного товарища. Гарантия хоть будет, что не растащит по кусочкам разное шакальё. В посёлке и заночуем до утра. Заодно и твой день рождения отметим. Как ты на это смотришь? – Карачун прищурил глаза, на лице появилась самодовольная улыбка.
Александр вскинул брови от удивления. Он, оказывается, забыл о собственном дне рождения! Не вспомнил о нём ни вчера и ни сегодня! Запамятовал, какое сегодня число, а Карачун всё помнит!
- Положительно, - ответил Александр ровным и невзрачным голосом, будто и не обрадовался вовсе, хотя слова «хозяина» всколыхнули сердце, заставив его откликнуться несколькими сильными толчками радости в груди.
- Почему физиономия кислая? – спросил Карачун, удивляясь столь безрадостной реакции. – Разве тебе не хочется обмыть удачный результат охоты в свой день рождения?
- Отчего же? Хочется, конечно, - Александр внимательно посмотрел в лицо «хозяина».
- Тогда почему рожа постная?
- Не успел обрадоваться, гражданин начальник. Вы как обухом по голове долбанули меня. Я ведь с этой паскудной жизнью совсем запамятовал, какой сегодня день.
- Слушай, Сано, - поморщился Карачун. – Сколько раз напоминать тебе, чтобы ты не называл меня гражданином начальником, когда мы с тобой вдвоём?
- Виноват, Николай Павлович, - выдохнул Александр. – Больше года мы с вами не встречались наедине, вдруг что-то поменялось в наших отношениях?
- А что может поменяться?
- Ну, мало ли что… - замялся Александр. – Вы – начальник лагеря, я – простой зэк, уголовник. Дятлы могли настучать какую-нибудь пакостную дробь, или блатные подставить в чём-то...
- Я уж как-нибудь сам разберусь, кто мне друг, а кто враг.
- Большое спасибо за доверие, Николай Павлович, - повеселевшим голосом произнёс Росомахин.
- То-то же. Шагай в избу. Угощай друга лосятиной.
Через час, погрузив разрубленную на части тушу в розвальни, они отъехали со двора. Карачун приказал Александру пересесть в его кошеву, а кобылу привязать к саням сзади.
- До сих пор не могу поверить, что вы хорошо относитесь ко мне всего лишь из дружеских побуждений. Каждый раз почему-то вспоминается про сыр в мышеловке.
- Иначе и быть не может - усмехнулся Карачун. – Не верь, не бойся, не проси. Каждый сам за себя. Какие ещё мысли могут вертеться в башке заключённого, кроме сохранности своей шкуры? Верно?
- Так оно, - согласился Александр. – Каждое благо на зоне стоит очень дорого. Порой эта цена – твоя жизнь.
- Тебе не приходило в голову, что можно хорошо относиться к человеку только потому, что он просто порядочный? Не трус, не подлец, не жалкий человечишко, готовый лизать чью-нибудь задницу взамен на сытую жизнь? Разве нельзя уважать человека за его достоинство, не вглядываясь, в какой он одёжке и в каком статусе находится в данный момент?
- Мне сложно об этом рассуждать, Николай Павлович. Все мои друзья были простыми работягами. Водить дружбу с людьми из другого сословия не доводилось.
- Сосло-овия! – возмутился Карачун. – О чём ты говоришь, Сано? Великая Октябрьская революция упразднила все сословия! После её свершения все люди стали равны между собой.
Они незаметно вступили в полемику и вели неторопливый разговор на протяжении всего пути.
Карачун убеждал, что он тоже выходец из рабочих, был таким же простым парнем, как Росомахин, и внутренне ничуть не изменился. Разница меж ними состоит лишь в том, что родился он чуть пораньше Александра и ему посчастливилось участвовать в революции. Это революционное время возвело его на ступеньку офицера. Он не является тщеславным человеком, как может показаться на первый взгляд. Просто у него сейчас должность такая, которая требует от него решительных и порой очень жёстких действий. И что у него тоже были моменты в жизни, когда он мог, как и Росомахин, кормиться лагерной баландой.
Ещё Карачун поведал о том, что, когда писал рапорт об отправке на фронт, указал: готов командовать взводом, не взирая на звание.
- Э-э, да что это я здесь распаляюсь перед тобой? – махнул он, наконец, рукой. – Не хочешь верить – не верь. Я не навязываюсь тебе в друзья.
Карачун демонстративно отвернулся в сторону и принялся смотреть на заснеженный лес.
Александр стал переваривать в голове всё, что услышал от «хозяина» и никак не мог внутренне перебороть себя. Карачун продолжал оставаться для него начальником зоны. Только, может быть, более снисходительным к нему, чем к остальным обитателям лагеря. Не может быть никогда дружбы между «хозяином» и подневольным рабом. Это неоспоримый лагерный закон. Такого ещё никогда не бывало в уголовном мире. И поэтому он пытался понять: какова же истинная цель этой игры? Действительно ли Карачун считал его невиновным и поэтому позволял держаться на равных? Или же это какой-то очередной скрытый ход, похожий на тот, когда хозяин бросил его на растерзание озверевшей от холода и безысходности толпы заключённых?
Весь остаток пути они проехали в полном молчании. Откровенный разговор разбередил душу обоим, невольно понудил к размышлениям. Только вот размышления у каждого из них были совершенно разные. Карачун в мыслях был уже на фронте, а Росомахин строил в голове варианты выживания при новом хозяине.
Посёлок вынырнул из-за пригорка неожиданно. Был он совсем маленьким. Избы можно было пересчитать по пальцам рук. Дома располагались не на одной линии, а торчали посреди заснеженной равнины в хаотичном порядке.
Карачун повернул лошадь к крайнему строению от кромки леса.
- Стой, милок, приехали, - натягивая вожжи на себя, приказал он своему жеребцу, когда сани поравнялись с почерневшими от времени широкими воротами.
Карачун выбрался из саней и направился к калитке. Через минуту во дворе послышался его голос:
- Клавдия Семёновна, это я, Николай.
Послышался звук отворяемой двери, до Александра донёсся радостный женский голос:
- Коленька, милый, проходи. Случилось что? Ты ведь только завтра сулился быть.
- Так уж получилось, Клавдия Семёновна. Освободился раньше срока. - ответил Карачун несвойственным ему голосом. Интонация была виноватой и смущённой.
- Не один я, с другом заглянул. Пустишь заночевать?
«Надо же! Он назвал меня другом, - поразился Александр. – Неужели он говорил правду? Или сейчас это всего лишь ширма, чтобы женщина не испугалась, увидев заключённого?»
- Мой дом всегда открыт для тебя, Николай Павлович, - ответила женщина, переходя на официальное обращение. – Для тебя и твоих друзей. И ты это знаешь.
Наступило молчание, затем послышались тяжёлые шаги Карачуна. Проскрежетал засов на воротах и следующее мгновенье ставни распахнулись. Александр увидел посредине двора хрупкую женщину в валенках и накинутому наспех длиннополому тулупу на плечах.
- Отцепляй кобылу, загоняй кошеву во двор, - деловито распорядился Карачун. – Потом распряги лошадей, поставь их в стойло, напои, брось сена и заходи в дом.
Карачун и женщина ушли в избу, Александр принялся выполнять распоряжения «хозяина».
Когда он закончил все дела и вошёл в дом, на столе уже стоял самовар, топилась печь, на плите что-то варилось в кастрюле, пахло жареной картошкой. Хозяйка трудилась неторопливо и молча. Карачун выглянул из боковой комнаты.
- Николай Павлович, всё сделано, как вы сказали, - проговорил Александр, стягивая с головы шапку.
- Вот что, Сано, не в службу, а в дружбу, - обратился к нему Карачун со счастливой улыбкой на лице. – Клавдия Семёновна сказала, что усадит нас с тобой за стол не раньше, чем через час. Слишком уж рано мы с тобой у неё объявились, курица не доварилась ещё.
«Хозяин» сделал небольшую паузу, посмотрел как-то странно на Росомахина, и, не сбрасывая улыбку с лица, продолжил:
- Предлагаю заполнить возникшую паузу трудом.
- Слушаю, Николай Павлович.
- Пока суть да дело, порубил бы ты, Сано, лося на куски помельче. В сенях есть ларь, я потом помогу тебе стаскать туда мясо.
- Сам управлюсь, - сказал Александр. – Не беспокойтесь.
- Ну, хорошо. Тогда принеси сейчас кусок печени, хозяйка пожарит нам его. А потом уж займёшься мясом. У меня тут неотложное дело появилось. Думаю, управлюсь к ужину.
В это время хозяйка обернулась к Александру, пристально посмотрела на него с нескрываемым любопытством.
На вид она была чуть постарше Александра – года на три-четыре. Мягкая улыбка и добрый взгляд больших тёмных глаз сразу располагали к себе.
На голове хозяйки был повязан серенький платочек в крупную клетку, из-под которого выглядывали пряди густых чёрных волос, уложенных на затылке в крупный узел. Она была в синей блузке с мелкими белыми горошинами. Расстёгнутая верхняя пуговица позволяла рассмотреть небольшой кусочек смуглого плеча и выступающую ключицу.
Все эти детали обладали такой притягательной силой, от которой у Росомахина внезапно пересохло в горле. Усилием воли он отвёл взгляд от хозяйки дома и поспешно вышел во двор.
«Красивая женщина у «хозяина», ничего не скажешь, - отметил он про себя с завистью. – Добрая, нежная, домашняя. Вот бы мне такую встретить, когда освобожусь!»
Александр разделался с тушей и перетаскал мясо в деревянный ларь. Постучав в дверь, вновь вошёл в дом, нерешительно остановился у порога.
- Что же вы стоите, Саша? Раздевайтесь, - проговорила хозяйка, выходя из комнаты в кухню. Голос её был грудной, протяжный. – Вешайте свой ватник на гвоздь поближе к печи, валенки ставьте на печь. Проходите к Николаю Павловичу, не стесняйтесь.
Александр молча разделся, прошёл в комнату.
Карачун в очках, в просторной рубахе из домотканого полотна навыпуск, сидел на большом сундуке у печи и занимался подшивкой валенок. Валенки были небольшого размера и явно принадлежали хозяйке. Рядом лежали нож, шило, моток дратвы, небольшой кусок чёрного вара.
- А-а, Сано, - протянул он, не прекращая своего занятия. – Быстро ты справился, однако. А я вот всё ещё вожусь. У любимых валенок Клавдии Семеновны подошвы поизносились, понимаешь ли, решил вот починить. Правда, былую сноровку я потерял, медленно всё получается. Но руки всё ещё помнят, чему их выучили когда-то. Садись за стол, я скоро освобожусь.
Александр присел на стул и с изумлением стал смотреть на Карачуна, поражаясь его преображению. Тот сейчас ничем не напоминал грозного начальника лагеря, которого побаивались не только рядовые зэки, но даже воры в законе предпочитали не попадаться ему на глаза лишний раз. Перед ним сейчас сидел обыкновенный деревенский мужик и занимался обычным житейским делом.
- Что уставился, Сано? – спросил с усмешкой Карачун, просовывая большую иглу с дратвой через невидимое отверстие в подошве валенка. – Не узнаёшь?
- Да уж, - покачал головой Александр. – Никогда бы не подумал, что однажды увижу вас в домашней обстановке.
- А я тебе о чём толковал всю дорогу?
В комнату вошла Клавдия Семёновна с бутылкой самогона в руках и поставила её на стол.
- Ты скоро, Николай Павлович? – спросила она. – У меня всё уже готово. Можно садиться за стол.
- Всё, заканчиваю, - ответил Карачун, обрезая ножом дратву на подошве. – На вот, Клавдия Семёновна, бери и носи на здоровье. Теперь им долго сносу не будет.
- Спасибо, - хозяйка взяла валенки, посмотрела сначала на выполненную работу, потом ненадолго задержала ласковый похвальный взгляд на лице Карачуна и унесла в кухню.
Через десять минут они втроём сидели за столом. Хозяйка налила в тарелки куриной лапши, «хозяин» наполнил наполовину гранёные стаканы самогонкой. Клавдия Семёновна предпочла пить из рюмки.
- Ну, Сано, за твой день рождения, - сказал он торжественно. – Хочу, чтобы сбылись все твои мечты. Чтобы поскорее закончились мытарства и больше уже никогда не повторялись.
- Я вас тоже поздравляю, - сказала Клавдия Семёновна, подняв рюмку. – Хочу надеется, что всё у вас будет хорошо.
Они выпили, принялись за лапшу.
- Хороших кур ты вырастила, хозяюшка. Наваристая лапша получилась, - высказался Карачун. – Верно, Сано?
- Ага, лапша знатная, - сказал Александр скороговоркой, торопливо черпая ложкой в тарелке. Хозяйка и «хозяин», улыбнувшись, переглянулись между собой.
- Теперь ты, Клавдия Семёновна, скажи что-нибудь, - промолвил Карачун, когда с лапшой было покончено, а в тарелках появилась жареная картошка с большим куском печени.
Хозяйка смутилась, произнесла в своё оправдание:
- Ну, что ты, Николай Павлович? Какой из меня говорун?
- Говори, Клавдия, не скромничай. Нам не нужно красноречие. Мы не ораторы, с трибуны не кричим, а так, сидим за столом, мирно попиваем самогон, воркуем по-домашнему. Ты выскажи то, что сердце тебе подсказывает, - настоятельно попросил Карачун.
- Ну, разве что…
Женщина глянула на мужчин отрешённым взглядом, затем заговорила тихим голосом, остановив свой взор на поднятой рюмке:
- Многое хочется мне сейчас сказать, и выпить хочется за многое. Но не могу я выразить словами то, что сердцем чувствую. За день рождения Саши мы выпили. За очередную годовщину великого Октября можно выпить. Но лучше выпить сейчас за дружбу, за бескорыстную помощь и человеческое отношение друг к другу. Без этого, как мне кажется, невозможно выживать людям в лихолетье. Без доверия к человеку и войну не выиграть.
- Молодец, Клавдия! Очень хорошо сказала! – воскликнул Карачун, открыто любуясь хозяйкой дома, и первым опрокинул свой стакан.
Потом они выпили за победу, Карачун снова наполнил стаканы и рюмку хозяйки.
- А теперь, друзья мои, мне хочется задать вам всего лишь один вопрос на засыпку, - Карачун слегка покачался на стуле из стороны в сторону, будто с какой-то целью проверил конструкцию на прочность. – За радостное событие можно произнести тост и выпить, чокнувшись. За упокой человека тост не произносят и не чокаются. Но прощальные слова всё же говорят. А мне вот интересно, что индивидуально можно сказать человеку, которого провожают на фронт, кроме стандартной фразы «вернись с победой и живой»? Других слов я, почему-то, никогда не слышал. Неужели их нет?
Карачун умолк, собираясь с мыслями. Лицо его, слегка разрумянившееся от водки и жарко истопленной печи, выражало какую-то внутреннюю озабоченность. Словно он хотел понять, почему Клавдия Семёновна в своей речи ни словом не обмолвилась о предстоящей разлуке с ним?
- Отправка на фронт – это что? Радость или печаль? Или же два чувства одновременно? – продолжил он после короткой паузы. – Вот вы сидите сейчас со мной и молчите, хотя вам доподлинно известно, что через неделю меня с вами не будет уже. Почему молчите? Не знаете, что сказать в мой адрес? Или я ошибаюсь? Кто-то из вас может мне ответить?
- Я вам отвечу, Николай Павлович, - неожиданно отозвался Александр.
До этого момента он молчаливо ел, кивал головой в знак согласия, когда нужно было ответить, и не поднимал глаз, стыдясь перед хозяйкой дома за своё неуёмное желание насытиться. Ему казалось, стоит взглянуть на неё, и он тут же подавится пищей, оскандалится перед ней. Поэтому Александр сосредоточенно жевал и слушал, не вмешиваясь в разговор. Остановился, когда после добавки на тарелке не осталось ни кусочка.
- Ну, попробуй, - Карачун с любопытством посмотрел на Росомахина. На его лице расплылась снисходительная улыбка. Он даже не предполагал, какой жаркой окажется их дискуссия.
- Тут всё просто, - начал Александр. – Всё зависит от истинной причины отправки.
- Хочешь сказать, есть разница между добровольной отправкой и принудительной мобилизацией?
- Вот именно! Когда человек отправляется на фронт добровольно, он испытывает огромное удовлетворение. Он не боится погибнуть в отличие от того, кто идёт по принуждению. Первый отправляется с радостью, второй с печалью. Поэтому и слова на прощании будут разными.
- Разве можно отправляться на войну с радостью? – спросил Карачун.
- В отдельных случаях можно. Вот если бы у меня, к примеру, появилась возможность отправиться на фронт, я бы радовался. И можете мне верить: больше, чем дню рождения.
- Это потому, что тебе нечего терять, кроме своих цепей, - язвительно произнёс «хозяин». – А в моих руках появилась крупинка золота…
Карачун с улыбкой взглянул на Клавдию Семеновну, та вспыхнула в одно мгновенье, как спичка, быстро поднялась и вышла из комнаты.
- В таком случае, почему вы подали рапорт об отправке на фронт? – спросил Александр, когда они с «хозяином» остались вдвоём. - Могли бы служить и дальше, вас никто бы не упрекнул.
- Не в упрёках дело, Сано, - раздумчиво проговорил Карачун. – Их я за свою службу наглотался достаточно.
- В чём же тогда причина?
- Даже не знаю, как это объяснить, - «хозяин» на секунду задумался, - гложет меня что-то изнутри, Сано, будто червяк завёлся. С прошлого лета это началось, когда от рук фашистов погибли последние мои родственники. Долг я вдруг перед ними почувствовал, словно пристыдил меня кто-то за то, что я в тылу отсиживаюсь. Они все погибли, а я живой, шваль разную стерегу. Вот я и поклялся себе отомстить за них. Подал рапорт. Больше года в штабе тянули резину с ним, а я за это время Клаву повстречал…
Карачун умолк, в доме повисла мёртвая тишина. Из кухни, куда удалилась хозяйка, тоже не доносилось ни единого звука. Она, словно мышка, спряталась в какой-то норке и тихо пережидала, когда гости выговорятся.
- Смерти я не боюсь, - заговорил Карачун вновь. – Рано или поздно она приходит к каждому из нас. Смерть – это окончание жизни. А жизнью, как известно, распоряжается сам человек. Её продолжительность зависит от тех правил, которые он для себя сам и установил. Вот и получается, что смерть во всех нас сидит как бы до востребования.
Карачун плеснул в стаканы самогона, покрутил свой стакан за донышко, задумчиво сказал:
- Да, смерть приходит к нам по требованию. И это вовсе не моя выдумка. К примеру, один человек не выдержал трудностей – залез в петлю. Сам востребовал свою кончину. Другой голодовку объявил – опять же сам себе смерть заказал. Или возьми бандита, который переступил черту закона. Он сознательно приговорил себя к расстрелу. По собственной воле лишает себя жизни досрочно. Такой казус происходит сплошь и рядом.
- Ну, а как вы объясните уход из жизни тех, кто прожил долгую жизнь? – с усмешкой спросил Александр, в тайне надеясь, что его вопрос заведёт «хозяина» в тупик. – Не залазил в петлю, не объявлял голодовку, не нарушал законов? Просто жил и жил себе, пока старость не наступила.
- Ты думаешь, подловил меня на ложных утверждениях? – скривился в ухмылке Карачун. – Вовсе нет. Спрошу тебя: что делает человек, став немощным в старости? И сам тебе отвечу: просит смерти, потому что жить без смысла ему становится невмоготу. Так-то вот.
«Хозяин» поднёс стакан ко рту и залпом выпил.
- Ты, Сано, ешь, давай, не стесняйся. Когда ещё выпадет такой день, чтобы поесть от пуза? - сказал он назидательно. – Новый хозяин, поговаривают, лютый мужик. Никому поблажки не позволяет. Который день голову ломаю, как облегчить твою жизнь на оставшийся срок.
- Вы не беспокойтесь напрасно, Николай Павлович. Оставьте всё, как есть. На два года вперёд в судьбу не заглянуть, да и поменять в ней что-либо невозможно, – тоном обречённого проговорил Александр. – Авось, выхилю как-нибудь, не сдохну бесславно раньше срока. Вы же сами утверждаете: смерть без востребования не приходит.
- Это абсолютно верно, - с серьёзным лицом подтвердил Карачун своё утверждение. – Но, всё-таки, надо сделать так, чтобы у тебя не было повода востребовать её. Ясно?
- Яснее не бывает.
- Постоять за себя ты способен, я в этом не сомневаюсь. В личном деле я уже удалил листок с информацией о твоей работе в наших органах. Надеюсь, блатные тебя не тронут, а найти с ними общий язык в повседневной жизни у тебя получится. Самая скверная штука для тебя – это голодуха. На откорм в тайгу тебя уже никто не отправит. Про зайчатину и медвежатину можно забыть.
- Да что вы так беспокоитесь обо мне, Николай Павлович? – спросил Росомахин.
- У меня сейчас осталось на этом свете всего два человека, о которых я должен позаботиться. Это Клава и ты, - сдавленно проговорил Карачун, рука его потянулась к бутыли с самогоном.
Александр обратил внимание на глаза «хозяина». Ещё пять минут назад они казались ему весёлыми и подвижными, а сейчас сделались тусклыми, холодными, словно их обдали непомерно холодным воздухом.
Они молча выпили ещё, потом ещё. Язык у обоих стал заплетаться. В комнату вошла Клавдия Семёновна, внимательно посмотрела на обоих.
- Не пора ли вам, дорогие гости, отправиться почивать? – пропела она ласковым голосом. – Постели ждут вас.
Карачун затуманенным взором взглянул на часы, стрелки плясали перед глазами, он долго их собирал воедино. Потом, умудрившись зафиксировать время, повернул лицо к хозяйке.
- Ты права, Клавочка, нам всем пора спать, - сказал он, тщательно выговаривая слова. – Налей ещё по одной и унеси отсюда эту заразу.
Клавдия Семёновна не стала возражать. Она отлила из бутыли чуть больше напёрстка в каждый стакан и молча ушла с остатками самогона в руках.
- Заботливая у тебя женщина, - промолвил Александр. – Добрая.
- Да, она умница, - одобрительно отозвался Карачун. – С ней я окончательно оттаял душой, совсем другим стал. Звериные повадки совсем выветрились во мне.
- С ней всё понятно. У вас любовь. А почему ты печёшься обо мне – полные непонятки, - прямо высказался Александр.
Кустистые брови «хозяина» медленно поползли вверх. Он уставился на Росомахина мутным взглядом, затем удивлённо спросил:
- Вот если бы ты был начальником лагеря, а твой брат мотал срок за оплеуху негодяю, угасал на твоих глазах, разве ты не помог бы ему?
- Помог бы, - утвердительно кивнул головой Росомахин.
- Вот и я помогаю.
- Но я не брат тебе?
- Э-э, Сано. Не тот брат, кто часто об этом напоминает, а тот, кто своей верностью родство доказывает.
- Вот тут ты точно подметил, Коля, - сказал Александр, приподнявшись, и протянул руку «хозяину». Тот с силой сжал её, потом они обнялись и некоторое время стояли, покачиваясь.
- Так, гости, расцепляйтесь, - сказала Клавдия Семёновна, появившись в дверях. – Милости прошу в койку.
- Всё, Клавочка, мы уже в пути, - пробормотал Карачун.
Через пять минут из комнаты, в которой хозяйка постелила гостям, послышался двойной храп.
Ранним утром, отдавая поводья своего коня в руки Росомахина, Карачун сказал:
- Ну, Сано, прощай! Больше не свидимся мы. Я благодарен судьбе за встречу с тобой. Может быть, сведёт она нас ещё раз после войны?
- Спасибо, Николай Павлович, за всё. Я уверен, что мы обязательно свидимся.
- Откуда такая уверенность?
- Сам же талдычил мне весь вечер: если смерть не востребовать, она сама не придёт, - рассмеялся Росомахин.
- Усвоил, - заулыбался Карачун.
Они пожали друг другу руки, а потом крепко обнялись. «Хозяин» и зэк. Вопреки лагерной субординации. Парадокс в уголовном мире. Карачун направился в контору, а Росомахин принялся распрягать лошадей, чтобы завести их в конюшню. В этот момент в его голове мелькнула мысль, что фарт заключённого Росомахина с уходом «хозяина» на фронт закончится немедленно. А впереди у него оставалось ещё два года изнурительного труда и голодного существования на зоне ГУЛАГа…
Фарт узника Росомахина
© Copyright: Михаил Каюрин, 2022
Свидетельство о публикации №222100301154
Свидетельство о публикации №222100301154
Рецензии