Зима, оказавшаяся милосерднее, чем сами люди

Давно уже наступила на земле вечная зима, чуть- чуть похожая  на ту, что случилась  не в один ледниковый период, когда в вечность превратилось всё  живое, что населяло эту землю.

    Но в этот раз всё было гораздо хуже, потому что тогда случилось глобальное потепление и льдины, растаяв,  превратились  в моря и  океаны, заполнив собой три четверти земного пространства, той суши, на которой потом расселилось всё  живое, сначала   снова зародившись в водных пучинах.  Та жизнь, которая и теперь была и никуда она не девалась,  на смотря  на вновь изменившиеся погодные условия, просто вместе с замерзшими реками и озерами, теми же морями и океанами, которым не суждено было уже никогда  оттаять, замерзли и человеческие  души,  напомнив собой заледеневшие тела,  как  застывшие когда- то в одном из ледниковых периодов в  вечности и в вечных ледниках живые мамонты,  но теперь  вместе с ледяными, заиндевевшими   сердцами, которые раньше бились в унисон их душам.

    Но ведь и души тоже давно существовали в той ледяной вечности, в вечной мерзлоте, холодные и неприступные  до жути, уже больше не покидая её,  застряв в большой прозрачной корке льда, которая всегда была хрупкой, и её  можно было растормошив, разбить, если только эта промёрзлость не уходила в глубины  тех самых веков, через которые даже не было возможности наблюдать за происходящим в них —  за тем, как бьётся, если бьётся, живое ещё, но ледяное  сердце, в котором сохранился холод, которым оно овевало всё вокруг себя, и те человеческие органы, что находились в теле  рядом с сердцем,  и тоже уже не жили, из- за невозможности застывшим  легким дышать, а замерзшей  печени и почкам выполнять свои обычные функции,  отчего человек жил и не умирал.

    А тут наставшая вечная зима, окутавшая снегом и сковавшая морозом всё  живое вокруг, заставила умереть  и человека, он не мог жить отдельно от своих неработающих  внутренностей,  и память его тоже, сначала покрывшись  седым  от давности  лет, инеем, которая напомнила морозный узор на стекле, закованном в деревянную или пластиковую  раму, что вместе составляло окно, через которое теперь не просматривалось абсолютно ничего, что и было той памятью, которую сковал, как быстротечную горную речку,  мороз,  и она так и застыла на каком -то определённом моменте, на котором её  застали  врасплох, и от неожиданности даже не охнув и не вздохнув, не стала сопротивляться наступившей реальности.

    Как, когда-то  в детской игре «море волнуется раз, море волнуется  два, потом три, все фигуры на месте замри»,  и они замирали, застывали в том положении,  в котором заставил их это сделать голос водящего. Но их,  эти фигуры можно было следом снова оживить, потому что это была игра, а тут никакой игры даже не подразумевалось, и застывшие, замёрзшие в своём холоде сердца сразу же умирали, вместе с той замёрзшей навсегда душой, без какой -либо возможности оттаять, ведь и весна, а за ней  и  лето тоже больше не предусматривались.

     То была вечная зима, которая однажды настигла всех людей, схватив их намертво  в свои ледяные объятия, сковав морозными  наручниками  им их руки и желание жить,   и больше уже не выпускала,  не сделав при этом никому исключения, чтобы эти  исключения, находящиеся среди замёрзших ещё  при жизни душах, не страдали и не мучились от холода человеческих сердец.

     Оказавшись милосерднее, чем сами люди, эта зима просто стала вечной.

03.10.2022 г
Марина Леванте