Сосед по зрительному залу

       – А мы вчера  на  «Алые  маки»  в  драмтеатр  ходили! – Голос  улыбчивой  кареглазой  Оленьки  звонким  колокольчиком  прозвучал  меж  уныло-пепельных  стен  туристического  агентства  «Весь  свет»  и  заставил  остальных  сотрудниц  в  порыве  любопытства  поднять  взгляды  на  лучащуюся  счастьем  Оленьку. – Прекрасная   постановка!  Нам  понравилось!

       Устремил  на  жизнерадостную   прелестницу  свой  исполненный  ревностными   отблесками  взор  и  Боря  Колобродов – маленький,  вихрастый  программист,  чьё  сердце  сгорало  в  немилосердном  пламени  безответной  любви  к  кареглазой   Оленьке.  Он  возился в углу просторного  кабинета, подавляя  бунт  недовольно  фырчащего  принтера.  Принтер   хрюкал,  взвизгивал  и   выплёвывал  Боре  дьявольски   изжёванные  листки.  Колобродов   вполголоса   чертыхался  и,  нажимая   на   всевозможные  компьютерные  клавиши,  косо   поглядывал  на   Оленьку,  оживлённо   вещавшую  о   своём   вчерашнем   театральном   походе.

       Все   эти   Оленькины  рассказы   о   театрах,   филармониях   и   музеях  безжалостной  незримой  ножовкой  пилили  изнывающую  душу  Бори  на  огромные  куски.  Особенно   не давали  покоя  эти  бесконечные  загадочные  «мы»,  «нам»,  «с  нами».  С  кем  Оленька  шатается по опереттам и выставкам?  Кто этот  таинственный  и  неведомый  её   спутник?  Чем   он   лучше  Бори?  Воображение  Колобродова  неоднократно   пыталось  нарисовать  образ  далёкого  ненавистного  ухажёра.  И   всякий   раз   перед   глазами  влюблённого  программиста   всплывал  кто-то   высокий,  коротко   стриженный  по  последней   моде,   с   физией,  покрытой  ровной  полуторанедельной   щетиной,  пахнущий   дорогущим  редким  парфюмом  и  облачённый  в   зауженный   пиджак,  из-под   тонких  лацканов  которого   торчит  белый  ворот  распахнутой  на   две   верхних  пуговицы  рубахи.  Боря  морщился,  неистово  тряс  головой,  дабы  прогнать  навязчивое   видение,  и   продолжал   воевать  с   принтерами,   сканерами   и   системными   блоками.

       И   однажды  в  заполненном  разнообразными  «антивирусами»,   браузерами  и   роутерами  мозгу  Колобродова  родилось   твёрдое   решение:   Боре  надо   тоже   начать  ходить  по  всем  подряд  музеям   и   театрам  и   безумолчно   тарахтеть  на   всё   турагентство  о   своих   великих  культурных   походах.  И   тогда   Оленька   поймёт,  какой   он    высокодуховный   и   интеллигентный    человек,   и   воспылает  к   нему  неудержимым  любовным   чувством.   Пусть   только   попробует  не   воспылать! Если  хотите, Боря  даже  в  «Третьяковку»  рванёт, в  Лувр, в  Гранд-Опера,  в  какой-нибудь  Бирмингем, чтоб ему пусто было. Он вам  про  такие  спектакли  и  картины  расскажет,   вы  тут  с  ума  сойдёте.

       И  Колобродов   начал   ходить   по   культурным   местам.  Первым   делом   он   направился   на   выставку  современной   живописи  «Арт-вселенная – 2022».  Боря   с  неописуемой  важностью  плавал по выставочному  залу и, насупив  брови,  вглядывался   в полотна  с самой дичайшей мазнёй, на коих  взбесившаяся  кисть  безумного  художника изображала какое-нибудь постмодернистское видение современной реальности  под   лёгким   налётом  фантасмагоричности.  Три  с половиной  часа обалдевший  от  новомодной   живописи  Колобродов  ходил   от   картины   к   картине,  пока  не   оказался  у очередного шедевра. В рамке висело полотно с каким-то диковинным  прямоугольником,   сплошь   изрезанным   линиями,  углами  и   усыпанным  красными   стрелочками. Боря пристально разглядывал картину, максимально стараясь  проникнуться  внутренней силой художественного  творения,  наконец, оторвал  взгляд  от   изображения  и,   указывая  на   полотно,  заявил  какому-то  проходящему   мимо   дедуле:
     –    Шедеврально!  Какая   мощь   и  глубина  перспективы!

     Дедуля  взглянул  на   Борин  шедевр  и  молвил:
     –    Это   план   эвакуации   при   пожаре.
 
     Колобродов  сконфуженно  хмыкнул  и,   вмиг   залившись   томатным   цветом,  отбыл   с   выставки.

     Боря  ходил  на   вечера   цыганских  романсов,   на   постановки   кукольного   театра  «Чудова   лялька»,  на  концерты  клуба  глухих – и  обо  всех   своих  культурных   путешествиях  громогласно  повествовал  на  всё   турагентство.

     И  небеса  вняли  чаяниям   влюблённого   программиста…

     Однажды,  грациозно   цокая   каблуками,  Оленька   подошла   к   колдующему  над  очередным  компьютером  Колобродову  и,   склонившись  над  столом,   тихо  сказала:
     –   Борис,  я  знаю,  вы  любите   концерты   и   театры.  В  общем,  ситуация   такая:   у   меня  есть  билет  на   концерт  органной   музыки  в   филармонии,   а   пойти  я   не   могу.  Пойдёте?

     В сердце Бори мгновенно прогремел эмоциональный взрыв. Физиономия  программиста  сиюсекундно  вытянулась,  глаза  округлились,  обретя   сходство  с  двухсотваттными   лампами,  и  Колобродов,  заикаясь   от  восторженных  чувств,   выдал:
     –   П-п-пойдём!..

     Совершенно ошалевший Боря с бестолковой улыбкой замер перед агонично  мигающим  компьютерным  монитором.  Ага!  Он  пойдёт  на  концерт  вместо  Оленьки   и  посмотрит,  кто   будет сидеть  с  ним   по  соседству,  посмотрит,   что   там   за   жених.  Уж  он   его  раздавит   мощью  своей  высокодуховной   личности  и  силой  культурного   интеллекта.  Держитесь,  сэр,  Боря  будет  атаковать.


               
                *     *     * 
 

       В  золотисто-светлом,  с   дорическими   колоннами  фойе   филармонии   было  многолюдно  и  шумновато.  Публика   толпилась   у   гардероба,  сдавая   своё   одеяние,  причёсывалась  около  блестящих  прямоугольников   зеркал  и   приобретала  программки   концерта.  И   среди   этой   многоликой  зрительской  аудитории  уже  фигурировал  чинно  прохаживающийся  по   фойе  Боря  в  отутюженном  триумфальном  пиджаке  и  ослепительной   бабочке.  Грудь  его   была   выпячена   вперёд,   как  у  генеральского   рысака  на  параде,  руки  деловито  заложены  за   спину.  Важность  Колобродова   была   на  пиковом   уровне.

      Дали  первый  звонок.  Публика  поспешила  в  зрительный   зал. Поспешил  и  Боря.

      Оглядев замершую  армию  кресел, программист начал искать своё место. Ряд   десятый,  место  пятнадцатое.  Колобродов   с  выражением  максимальной  солидарности  двинулся  по  указанным  координатам.  Но  по  адресу  Бориного  базирования  творилось  вопиющее  бесчинство.  Там   был   установлен   какой-то   диковинный   аппарат  с   величайшим  множеством  кнопок,   тумблеров   и  загадочно  мерцающих   лампочек.  За   ним восседал  немыслимо  толстый, сияющий  лысиной  мужик  и  забавлялся  рычажками  и   переключателями.

       Колобродов  постоял  пару   мгновений   около   загадочного   деятеля  и,  покашляв   в   кулак,  изрёк:
   –   Я,  господин,  конечно,  извиняюсь,  но какого  беса  вы  здесь  включаете?  Это  моё  законное   сиденье!  По   билету!

        Лысый  индивид   беспредельно   изумился  и   поднял   на  Борю  растерянный   взор.

   –   Я  звукорежиссёр. Я  всегда   здесь  сижу,  это   не   может   быть  вашим   местом  ни   по   какому   билету.
   –   Не  может?! – Колобродов  начал   вскипать. – Не   может,  говорите?  Тогда  смотрите   сами! – И  он   протянул  обладателю   лысины    свой   билет.

       Толстяк   поглядел  на   Борин  билетик  и  с   улыбкой   известил  программиста:
   –   Это  партер.  А  у  вас  место  в  амфитеатре.
   –   Где?
   –   В амфитеатре. Во-он   там! – И указующий   перст  звукорежиссёра  устремился  куда-то  в  самый   конец  зрительного   зала.
   –   Вот   там,  на   верхотуре? – округлил  очи  Боря.
   –   Там.
   –    Пардон… – Колобродов  густо  зарделся  всей  физиономией. – Тогда  жмите  кнопки   дальше,   а  я   пойду…  Повторный  многократный   пардон.

       В  заоблачной   вышине  последних  рядов   амфитеатра  наш   приятель  нашёл   пустующее  кресло с  номером  «15».  По   одну   сторону   от   Бориного   сиденья  приютился  какой-то дремучий старик в  широченном   шерстяном  пиджаке,  от  которого  за  версту  нестерпимо  разило   мышами. «Не   жених.  Стопудово», – заключил  в  мыслях  Колобродов,  неприязненно  косясь  на   соседа   в  обмундировании,   явно  не   озонирующем  атмосферу.   По   другую  сторону   от   Бори  огнездился  развесёлый  дядя  с  залихватскими   усищами  и  жизнерадостной   улыбкой.  Он   с   восторженным  ожиданием  глядел  на  сцену  и   поминутно  поправлял  толстый   узел  яркого  галстука.

      Колобродов  приземлился  на   мягкое  кресло  и  недружелюбно   скосил   левое  око   в   сторону  развесёлого   дяди.  «Ну  и  выбор   у   вас,  Ольга!  Полудурок  какой-то», – подумал  Боря  и   раздул   свою   физию,  олицетворяя   таким   образом  высшую  степень   собственной   важности.

   –  Скоро  начнут, интересно? – непринуждённо  спросил  у  программиста  разухабистый   усач.
   – Мгм, – исторг  какие-то  неопределённые звуки Колобродов, не переставая   раздуваться.
   –   Я-то  особо  в  этом  не  разбираюсь,  моя   понимает,  а  я  небольшой  любитель, – продолжал  весёлый  дядя. – А  моя  сегодня   не  смогла  пойти,  велела   мне  сходить.  Ступай,  говорит.

      «Знаем,  знаем, – с  затаённой  злостью  размышлял  Боря. – Щас   я   его  прессану.  Женишок  чёртов!»

      Но  усатый  сосед не унимался и продолжал терроризировать Колобродова   вопросами:
    –  А  вы  в  органе  понимаете?
    –  Много! – с  напускной  солидностью  сказанул  Боря.
    –  Вы,  наверное,  музыкант?
    –  Да,  я   композитор  и  роялист.
    –  Роя… – что? – не   понял   усач.
    –  Роялист,   на   роялях   играю, – не  глядя  на   соседа,   врал   Колобродов. – Играл   в  лучших  залах  Европы.  Симфонию  № 300,  ля  минор,  для   рояля   с   арфой,   слышали?
    –  Нет…
    –  Зря.  Это я  написал. У меня  девятьсот  симфоний,  двести  сонат,  оперы  там  всякие.
    И  эта…   как   её? – Боря   защёлкал  пальцами. – А!  И   увертюра  одна   есть!   Во!
    –  Во  дела! – обалдело  заулыбался  дядя,  искренне   доверившись  Бориной   брехне. – А  где  ж  вы  щас  гастролируете?   
    –  Нигде.  Меня   утомили   толпы   поклонниц  и   журналистов,  поэтому   я   покинул  мир искусства  и   инкогнито  работаю  в   турагентстве  программистом.  И  лишь   иногда   даю   концерты  в   элитарном   обществе.  Слава,  знаете  ли,   утомительна.
    – Во  дела! – вторично   изумился   усач  и   поскрёб   пальцами  затылок. – Скажите,   а  большой  нынче  у  композиторов   оклад?

      Колобродов  только  раскрыл  рот,  чтобы   извергнуть  новую  порцию  вранья,  но   на   них зашикали со всех сторон зрители, призывая  к  тишине,  ибо  на  сцене  за  органом   уже   восседал   толстенький   и   кучерявый   музыкант. 
 
      Органист  агрессивно  обрушил  на клавиши растопыренные пальцы, и  зал  заполнился  невыразимо  тоскливыми  вибрирующими  звуками  какой-то  архипечальной,  видимо,  заупокойной  мелодии.

      Колобродов   вздрогнул  и,  поёживаясь  от   неприятных  звучаний,  вжался  в  кресло.  Ему сразу  почему-то  вообразился  мрачный  готический  храм,   где   в  окружении  согбенных  карликов  в  чёрных  капюшонах  монотонно,  усыпляющим  голосом  читает  божественную  ахинею  седовласый  папа  римский.

      Тем   временем   музыкант   на   сцене   распалился.   Он  с  остервенением  громыхал  пальцами   по  клавишам,   ёрзал  по   сиденью  пухлым   задом  и   нажимал  ногами  на  какие-то  неведомые   педали.   Орган  ревел,  сотрясая   стены    филармонии.

      Усач   потихоньку  наклонился   к   уху  Бори  и  негромко   спросил:
   –  Так  он  ещё  и  ногами  жмёт? 
   –  А  как  же, – со  знанием  дела  ответил  Колобродов, – тут  всем  жать  приходится,  и   руками,  и ногами. Иной  раз  пальцев не  хватает,  так  и  носом  нет-нет  да  и  нажмёшь.   Это  смотря   какая    песня.  Порой   такого   понапишут   композиторы,  не   знаешь,   чем   нажать.
   –  И   вы   такое   писали?
   –  Я  хлеще   писал.  Марку-то   надо   держать. 
   –  А нельзя,  скажем,  двум музыкантам играть такую песню? Ну, чтобы не  приходилось  ногами,  носом,  как  вы  говорите,  работать.
   –  Можно  хоть  вшестером, – перекрикивая  органные   вопли,  пояснял  Боря, – но  от  этого  зарплата  меньше.  Вы  сами   подумайте,  или  одному  платить,  или  троим.  Тут  поневоле  научишься  и   ногами   играть.
   –  Это  да!..  Это   верно.

      С   боков   опять  зашипели  на   нашу  разговорчивую  парочку,  и  усач  умолк.

      На  сцене  неутомимый  толстячок  продолжал  терзать  вопящий   и  стенающий  сотнями  золотистых  труб  орган.  Воздух  в  зрительном   зале   вибрировал,  и  полосующая  на  куски  душу  мелодия  гремела   меж  филармонических   стен.

      Наконец  наступил  антракт.

      Колобродов,  очумевший   от  жутких  звучаний,  поспешно  встал   с   кресла.

   –  Надо  пройтись,  заглянуть  в  буфет, – сказал  он  усачу.
   –  Да-да,  надо, – согласно  закивал  говорливый  дядя. – У  меня  от   такого  концерта  прямо  башка  разболелась.  И  что моя  в  этом   находит?  Не  знаю.  Я  с  вами   в  буфет.  Пивка   бы  неплохо.  Тут   продают,  не   знаете?
   –  Надо взять  напиток  попочтеннее. Что пивко?  Нам,  композиторам,  это не  к лицу, – выгнув  дугой  бровь,  важно  молвил  Боря.

       «Надо  ошеломить   женишка, – пронеслось   у  него  в   мыслях. – Сейчас  возьмём  шампанского.  Подороже»

       В  буфете   было  немноголюдно.  Подойдя   к  прилавку,  Боря  с  непередаваемым  пафосом во  взгляде, осмотрел  шеренги  самых  причудливых   бутылей,   цокнул   языком   и  повелительным   тоном  выдал:
    – Мне  «Моэт  Шандон»  за  четыре двести!  И  два   фужера! – Он  протянул  продавцу  пятитысячную  купюру. – Сдачи  не   надо!
    –  Во  дела! – произнёс   свою  коронную   фразу  разухабистый  дядя  и  вновь   поскрёб  в  затылке. – Ну,   даёт   композитор!

       А  Боря,  завладев  бутылкой,  сорвал  одним   махом   с  её   горлышка  «золотинку»   и  уже   вовсю   воевал   с   проволочкой.  Сквозь   зелёные   бока   сосуда  было   видно,  как  беспокоится  дивное   шампанское,   порождая   тысячи   пузырьков.

    –  Напиток  аристократов! – подмигнул  усатому  компаньону  Колобродов.

      Вдруг  бутылка  в  руках  Бори  грохнула,  как   трёхсотдюймовая   гаубица.  Пробка  со  стемительностью  межгалактической  ракеты  вырвалась  из  горлышка  и,  просвистев  в   воздухе,  угодила  в   витрину  с   алкоголем.  Полки  её   покачнулись,  стряхнув  вниз  добрый десяток  разных  «Мондоро»,  «Малаг»  и  «Отардов»,  которые  с  оглушительным  дребезгом  расхлестались  о  пол,  мгновенно  образовав  пахучее  винное  море.  Здесь  же  стоял  обалдевший  Колобродов,  а   бутыль  в   его   руках  неистовствовала,  поливая  буфетную  округу  бурными  потоками  шампанского.

    – Во дела… – выдохнул  обескураженный усач и,  лупая  глазами,  бестолково  воззрился  на  опешившего  Борю  с  опустевшей   бутылкой.

      Тем   временем   прозвонили   ко  второму   отделению…


               
                *     *     *


       На  следующий   день  кипящий  от  непередаваемой   ярости  Колобродов  ворвался   в  турагентство  и,  размахивая  в   воздухе  помятым   билетом,  подлетел   к  столу  перепуганной   Оленьки.

   –  Этот  твой…  ваш  хахаль – идиот  и  несусветный  осёл!  Мне,  говорит,  пивка   бы  в  перерыве,  а  то   башка,  мол,   от  музыки  разболелась.  И  я  из-за  него  всю  витрину   разгрохал!  Пробкой   залепил – и весь  их  шнапс в хлам!  Пятнадцать  тысяч  платить  заставили.  Вот  какой   ваш   женишок!  Знайте,  он  вас   болтовнёй   своей   задолбает,   а   потом ещё  и  в  какую-нибудь  гадость  вляпаетесь  из-за   него!  Вот   на   какой   концерт  вы  меня  послали!  Спасибо!  Премного  благодарен!

      Оленька   с  неописуемым  изумлением  смотрела  на  разоряющегося  Колобродова  и  непонимающе  моргала  своими  восхитительными  карими   глазами.

   –  Борис!  Какой  жених?  О  чём  вы?
   –  Какой-какой! – передразнил  её  искрящий  от   гнева  Боря. – С  которым  вы  всегда   по  театрам   шатаетесь  да  по  музеям!  Усатый  олух,  который  со  мной   рядом   в   филармонии  сидел!  Олень  в  галстуке,  из-за  которого  я  полбуфета  разбомбил!
   –  Борис!  Успокойтесь! – В  глазах  Оленьки  заблестела  лёгкая   улыбка. – У   меня  нет  никакого  жениха.  Мы  в  театры  всегда  ходим с  мамой.  В  этот   раз   пойти  не  смогли,   я   вам   билет   отдала,  а   мама  свой   сдала   в   кассу.  Поэтому   я   не   знаю,  что  за  усатый   олень  сидел   с   вами  рядом,  из-за  которого   вы  разнесли   буфет.  Это   вы  сами   там  начудили,   я  не   при  чём!

     Колобродов  замер  в  оцепенении. Рот  его  самопроизвольно  разинулся,  глаза  глупо  хлопали.

   – Концерт-то хоть понравился? – с  ироническими  нотками  в  голосе  поинтересовалась  Оленька.
   –  Оч-чень… – выдохнул Боря. – Т-только  в-ваш  маэстро  песни  н-незнакомые   играл,   слов  никто  не  знал.  Поэтому   не   подпевали.
   –  Ну,  хорошо,   что   вам   понравилось, – сказала   Оленька. – У   него  в  этом   месяце   ещё   два   концерта.  Пойдёте?
   –  Нет! – взвизгнул  Колобродов  и   выскочил   из  кабинета. – Б-без  меня!

      С  той  самой  поры  программистская  душа Бори  окончательно  охладела   не   только   к  искусству,  но  и  к  Оленьке. Он с  презрением  косится  на  все  афиши  и  ворчит:  «Любовь,  театры,  арии!  Дуракаваляние   и  перевод  денег!  Мне   что – в  конце  концов,  заняться  нечем?!» Такое  у  него  теперь  твёрдое  мнение.

                6  марта  2022 г.,
                г. Барнаул.