В чем величие великой русской литературы?

       Часть первая

      «Завещаю по смерти моей не спешить ни хвалой, ни осужденьем моих произведений в публичных листах и журналах: все будет так же пристрастно, как и при жизни» - Н.В. Гоголь
      «То их понюхает, то их полижет» И.А. Крылов
      «Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
        А сапоги тачать пирожник»          И.А. Крылов

        Предисловие.
        Говоря о величии русской литературы и отвечая на вопрос: «Почему мы считаем русскую литературу великой», приводятся имена Пушкина, Лермонтова, Толстого etc.
Спроси же: «В чём величие русской литературы» и получишь тот же самый перечень фамилий или просто недоумённый взгляд,  дескать, этот вопрос риторический.
        Если бы Колумб, только собираясь в плаванье и добиваясь финансирования у испанской короны, говорил, что он намерен открыть великий и даже величайший континент, то он немного погрешил бы против истины. Примерно так обстоит дело и с великой русской литературой, с той только разницей, что эта «америка» до сих пор так и не открыта.

        Чем занимается, в каком жанре пишет автор этих строк? Во всяком случае, не критикой писателей, даже не критикой критиков. Автор пытается осознать ту информацию, которую великие авторы воленс-ноленс вложили в свои произведения, а осознав сам,  донести свое понимание до тех, кому оно интересно, кого коробит от того, что кто-то известный или неизвестный повелел нечто объёмное и  многоцветное считать однозначно белым или черным, но обязательно плоским. Если же у автора и встречаются выпады в стороны известных личностей, то это не более чем несогласие с их мнением. Да и почему я должен соглашаться с мнениями критиков, филологов, литературоведов, если с ними не соглашались сами авторы произведений. Автору не известен ни один писатель, который сказал, что его творческий замысел понят читающей публикой в совершенстве, а критика оценила его произведение по достоинству.

      Вступление.
      Никто не спорит, что русская литература пополнила собой мировую и заняла свою нишу. Автор считает эту нишу довольно узкой, так как русская литература, как явление, возникла очень недавно. Поэтому она не обсуждала всеобщие вопросы… чести, например, или долга, христианских ценностей (пока), добра и зла, не вопрошала «быть или не быть», а принялась составлять, так сказать, «энциклопедию русской жизни», то есть описывать быт и повседневность, становясь свидетелем эпохи, а, соответственно, обличителем её язв. Причем, делалось это зачастую, а может быть и всегда, без умысла, а, тем более, без дальнего.  Беда в том, что для читающей литературу публики в ней не было ничего для неё нового, кроме сюжетов и изящества стиля. Никого не могло удивить, что один герой, выучась «чему-нибудь и как-нибудь» фланирует по бульвару, обедает в ресторации и изучает «науку страсти нежной». Никого не возмущает, что представитель их сословия начинает лгать якобы предмету своей страсти, ругать её родню и грубить её папаше, потому что всё это они наблюдают в жизни по нескольку раз и могут даже поспорить о прототипах этих произведений, что в перспективе отнюдь не красит этих прототипов.

      Цензура и критика.
      Самую дурную услугу ВРЛ оказала критика, которую можно назвать тоже великой, хоть и в кавычках, на том основании, хотя бы, что она сумела закрыть доступ к тому, что вопияло со строк наших гениев, вывернув смысл произведений, пожалуй, что и в противоположную сторону. Не критика ли стала вольным или невольным пособником цензуры? Находя, а чаще приписывая произведению вольнодумство, критика привлекала внимание цензуры, в штате которой не было никого, хоть отдаленно напоминающего Державина или Радищев, а были сплошь персонажи Чехова – беликовы и держиморды. Критики 19 века мне представляются эдакими субъектами с самыми доброжелательными физиономиями, науськивающими собак на писателей и поэтов, которые не сделали им ничего плохого, мало того, которые помогают этим субъектам стать известными и снискать хлеб свой насущный. Как бы ни восторги по поводу Чацкого, то комедию «Горе от ума» не приходилось бы переписывать, а можно было бы просто купить в книжной лавке, и читатель не смотрел бы на героев произведения через кривые очки критика, который почему-то считался эталоном вкуса, а составлял бы собственное мнение  о том: Чацкий – борец с крепостничеством или из всех представленных в комедии крепостников самый жестокий, причем бессмысленно и себе же во вред. Глядишь, и кто-то в 19 ещё веке сказал бы: «А герой-то голый! Что вы с ним носитель?»      
     Возвышенно отстраненный Онегин, глупо жестокий Чацкий, вообще не интересующийся делами своих имений Печорин критикой выдавались за борцов с царизмом вообще и с крепостничеством, в частности. Где же вопрос: «Чем бы жили, чем бы занимались эти персонажи, если бы их предки вовремя не заслужили жизненные блага или своевременно не подсуетились  ради них? Почему ни один критик не задал этого вопроса? Так они же братья по классу, по барству, по независимости от результатов собственного труда или, по крайней мере, по желанию от них не зависеть.
     Критика и цензура заняли очень удобную позицию в литературе, а вернее, над литературой. Эдакие оценщики и уж коль все мы сошлись на том, что многие из писателей 19 века были гениями,  то оценщики гениев, то есть выше гениев!

      Величие русской литературы.
      Глас Великой русской литературы вопиял о торжестве всё убивающего и всё развращающего БАРСТВА! Но глас оказался в пустыне и, хуже того, в рукотворной пустыне (см. предыдущую главу) В произведениях 19 века расписаны все виды барства от жестокого самодурства до вполне прогрессивного сотрудничества барина с крестьянами. Были произведения, в которых барства на первый взгляд как будто и не было, например: «Ася» или «Вешние воды». Но что это за молодые люди, которые о себе пишут: «Мне исполнилось 25 лет, я вышел в отставку и уехал за границу»? Это ли не барство? А ведь эти люди совсем недавно цитировали со слезами на глазах: «Мой друг! Отчизне посвятим Души прекрасные порывы», но спустя несколько лет уезжают, один - чтобы увлечься отечественной дикаркой, а другой, чтобы волочиться в прямом и переносном смысле за чужой женой*, кинув к её ногам души и жизни своих крепостных крестьян.
    
____________
* - которая, как и её муж, далеко не импортного происхождения и воспитания

Продолжение темы http://proza.ru/2022/12/17/989