Деда

– Олег, посмотри, посмотри! – жена настойчиво хлопала по плечу.
– Да, малыш. Где?

Я чуть притормозил и проследил за розовым гелевым ноготком, направленным на зелёный газон обочины.

За стильной, под старину, изгородью из деревянных брусьев и досок паслись пятнистые олени, лошадь и овцы с ягнятами.
– Они что, живые?! Нереальная красота! – смеясь, не унималась Ксенечка.
– Надеюсь, за кулисами у них так же патриархально уютно, – скептик во мне сопротивлялся.

Улыбнулся на всякий случай и аккуратно вырулил на скоростную полосу...

Набегавшись по магазинам, в которых моя женщина искала и нашла много качественного хлопка, мы отдыхали и ужинали в зажатом тучными купеческими домами кабачке.

На маленькой круглой площади напротив удачно разместились кусты с крупными лиловыми соцветиями. Тесно окружили удобные скамейки и бронзового мальчика, наливающего воду в кувшин девочке с завёрнутым за пояс передником.

Пожилые фрау и герры, прикрыв глаза, слушали, как вода, журча, переливается через край сосуда и плещет на дно фонтана.

В наш игрушечный колодец скоро заглянула луна, кажется, не увидела ничего необычного и укрылась с головой воздушной периной.

Мы отправились отдыхать. Завтра сходим в ганзейскую церковь, обманувшую чёрта, и отправимся в окрестности Гессена. Там находится замок Эльц. Целенький с начала XII века благодаря одному наследнику – семье графов Эльцских,

В детстве я увлекался историей. Вначале средневековьем, в частности – свободным торговым союзом Ганзой и особенно его борьбой с пиратством. И, как любой пацан, был наповал сражён темой рыцарства.

Помню, как делал тренировочный костюм самурая. Варил клей, запаривал ивовые прутья для шлема, вытачивал деревянные плашки для нагрудника и бёдер: шлифовал, обрабатывал морилкой, покрывал лаком… В нашем роду все рукастые… Как надевал доспех на широкие шаровары, уходил за дом к озеру и стрелял из двухметрового лука в воображаемых врагов... «Золотое время!»

Побродим, сфоткаемся. Хорошо бы с хозяином. Он, говорят, живёт во Франкфурте. Может, повезёт? «Ну ты, Егорыч размечтался». Я засмеялся и посмотрел на свою спящую красавицу.

А после двинемся в Нидерланды. Там есть музей алмазов. Милая мне плешь проела.
«Ну, Олежка! Отпуск. Оля у твоих. Что тебе стоит? Мы же давно планировали»…

И так я уже устал от этой бесконечной фигни: (дом-работа, работа, работа -дом), что мы в одночасье сорвались. На пароме перевезли тачку и теперь разминали европейские баны.

Отель не разочаровал. Распахнул дверь в германскую основательность и встал у входа в позе "руки за спиной, ноги на ширине плеч".

Мы выпили вина, вяло поболтали. Ксеня ушла в душ. Оттуда раздались "ахи" и "охи", и вскоре моя девочка дрыхла без задних ног под невесомым одеялом из гусиного пуха.

Я провалился в волшебное кресло перед электрокамином, безрезультатно щёлкая каналами.
Бросил эту затею и едва выбрался на балкон. Эта штуковина, как немецкая сказка-страшилка, засосала меня в своё мягкое нутро.
 
Широкие перила надёжного балкона и свежий воздух вернули в настоящее. Внизу музыкальными фрагментами, обрывками разговора, взрывами смеха и шумом протекторов невнятно бормотала ночная жизнь.

"Где сейчас те олени, лошадь, овечки с ягнятами?" – ленивая мысль мелькнула и на последнем выдохе сверкнула молнией.

Сон как рукой сняло.
"Это ж не больше ста километров от Эльца!"

Меня захлестнуло воспоминание.

Был одним летом случай. Тогда родители каждый год отправляли нас с севера к дедам, на каникулы в Белгородскую область.

Так вот, мы с младшим братом и соседом-одногодкой, умаявшись лупить в лапту, накупавшись в водохранилище, залегли на лугу.
Круто! Свобода до позднего вечера. Только наспех поесть и огород полить.

А в остальное время устраивали бои в настоящих окопах и разрушенных блиндажах, гоняли ужей, купались до посинения, ходили на ночную рыбалку... э-эх! детский неповторимый рай – вот что это было.

Ну, вот. Лежим мы, травинки грызём, в небо пялимся. Ищем в нём облачных рыб, клоунов, разных зверюшек. Тычем пальцем и подпихиваем приятеля локтем, чтобы посмотрел… И тут рядом заблеяла овца. Смотрим – возле её ног путается ягнёнок. Маленький, может, титьку ищет.

Мы с дурика решили поиграть с малышом. Барашек такой хорошенький, на пуделя похожий.
И давай гоняться за ним – ловить. Овца – за нами. Что тут началось! Крики, хохот… Ягнёнок ловкий, изворотливый, никак не даётся...

И вдруг я споткнулся. Оказалось, о ногу деда Максима. Двумя жёсткими пальцами он ухватил меня за ухо и поднял.

Не боль, а печаль в его глазах напугала меня.

Увидев мои слёзы, дед выпустил ухо, крякнул и, резко повернувшись, пошёл к дому. Этой своей походкой: прихрамывая с ноги на ногу, словно пританцовывая.
Остановился, оглянувшись посмотрел на нас и, махнув рукой, приплясывающим медведем скрылся вниз по тропке.

А вечером заглянул в нашу комнату и шёпотом, чтобы не разбудить малого Ваньку, позвал на рыбалку.

Мы взяли попить, пару пирогов, удочки, червей и поехали к базе отдыха.

"Тройка" Максима Петровича – отдельная тема. Её вспоминать смешно. У меня в ногах стоял большой аккумулятор, рядом, если днём ехали, через дыру в днище, можно было смотреть на дорогу, а ноги упирались в раму под бардачком.

«Раритет» – говорил подвыпивший дед. Он обычно мало говорил, больше кряхтел да междометиями обходился.

Вот и в тот раз он выпил. Для храбрости, верно.

"Олежка, я, брат, в селе Яхновцы Волочисского района родился и вырос. Меж двух сестёр…

Когда пришли германцы, мне было семнадцать. Нас разделили и угнали в разные места остербайтерами.

Я да ещё один из соседнего села попали на крепкое хозяйство фермера в Саарбрюккские земли. Это, почитай, на границе с Францией.

Работа знакомая, только много. Ну, ничего, мы привыкшие. К тому же нас не били, кормили два раза в день.
Спали в хлеву, но над скотиной, на сеновале и с одеялами.

Тут мой товарищ давай меня подбивать побежать.
Франция-то рядом. Ещё свободная. А мы молодые, крепкие... "Дурные", – вздохнул седой, как лунь, старик.

Ну, и побёгли мы. По лесу-бездорожью. Куда глаза глядят. Нас тогда быстро нашли. И отправили в трудовой лагерь Нойнкирхен. «Та, какой-такой лагерь-шмагель? – концлагерь». Тут-то я и понял, что хуже может быть, а лучше – вряд ли.
«Вот локоть близко, а не укусишь, да?»  – не ожидая ответа, он продолжил.

Поболе двух лет я начинял жадную глотку доменной печи.

Про еду забудь, знай в топку уголь подбрасывай. Я и раньше был сухой. Правда, жилистый. А тут отощал до невозможности. Больных, ослабленных и мёртвых сжигали с углём.

В бараке с нами беседовали которые коммунисты. Двое мужичков. Один уже в возрасте, а другой примерно мне ровесник.
 Эти двое среди нашего голодного люда готовили побег во французское Сопротивление.

Да. Убежать мы сумели. Разделились по двое и теперь уже знали, в какую сторону.

«Та куды там?», – дед махнул рукой.
Побегом это не назовёшь. Без еды ослабли мы. Воды-то в луже можно полакать, а без еды...
 
До рассвета вышли на какую-то ферму. Услышали блеянье. Я половчее был, залез, выволок ягнёнка. Никто не вышел на шум. Может, дом поодаль стоял от овчарни...

Мы, Олежка, того ягнёнка сырым съели. Помню, мясо было нежное, но пресное. Соли не хватало.

А после уснули, и нас фермер с женой своей повязали. Бюргер слышал всё, только ждал удобного момента.

Поймали всех. Оказалось, нас сдал провокатор. Тот парнишка-организатор. Он и товарища своего сдал.
 
И повели нас на расстрел. Поставили к стене и держали на мушке несколько часов. Которые падали, их поднимали, били соседей палками, чтобы придерживали.

Когда мне стало всё равно, прозвучал залп. Чуть повыше наших голов.

«Вот что тогда со мной приключилось? По сю пору не могу решить задачку», – дед заплакал.

Городок Нойнкирхен, где завод, самолёты союзников разбомбили. Это уже война заканчивалась. А нас возили разбирать завалы.
 Как ведут колонну, местные шкеты плюют в нас, камнями кидают, кричат: «Русише швайне»…
 
Так вот, сел я на кусок стены, ноги-то дрожат, и разгребаю перед собой мусор: кирпичи, щепки. И тут передо мной лицо серое, в пыли. Глаза слезятся – старик. Я поднял обломок и ударил по лицу этому…

Дед долго молчал. Помню, мне стало жалко его. Но я не мог помочь.

Помолчав, он тихо закончил свой рассказ.

С развалин я бежал третий раз с соседом по нарам…
Нас нашли и освободили американцы. Смеялись: "Побьеда, раша гуд!" – похлопывая по плечу. Многих до пересыльного лагеря несли на носилках. Идти мы уже не могли…

Дед вздохнул:
– Мы, сынок, рабами рождаемся. От слова «работа». И если кто понял, что работником – создателем, тут и счастье ему. А другим – поправшим завет – тем душевная мука вечная.

***

На балкон вышла заспанная Ксеня.
– Ты чего? Вроде устали? Пойдём скорее.
– Да, милая, иду.

Я прижался к разморённому телу. Жена коротко взвизгнула, но разрешила обнять. Взяла мои холодные руки в свои и теплом подула на них.

– Ты помнишь деда Максима? – спросил я.
– Плохо помню. Добрый был.
– Правильный был деда