Курильское крушение. Глава 2. Из жизни дачников, п

(предыдущая глава http://proza.ru/2022/09/27/1191)

Весь апрель Оглоблин жил на даче. Сюда его выперла тёща, услыхав по телевизору о продлении карантина коронавирусной инфекции еще на месяц: «Ну, нихрена себе!».  Целый месяц теперь бывшего зятя терпеть – привечать – кормить! А он втихую еще и попивает под подушкой. И неизвестно, когда в море уйдёт, и неясно теперь, уйдёт ли вообще – с такими-то по миру делами!

Тесть был не слишком доволен – холодно еще на даче-то ночевать, - но, перечить по такому пустяшному поводу властной супруге не стал.  Решил так: раз Оглоблин к семье не вернулся – пусть шурует на дачу: сам судьбу такую выбрал.

Дача то была – одно название! Курятник на курьих же ножках. Летний домик о маленькой кухоньке – прихожей, и комнатки за ней. Без печки, которую знатный во всём городе печник Оглоблин так и не выложил для себя: сапожник, известное дело, всегда без сапог. Продуваемый всеми ветрами сквозь щели рассохшегося штакетника скворечник , с покосившимся от времени полом: домик стоял на восьми шлакоблоках. Спасибо бережливым и аккуратным тестю с тёщей – жив был еще ветхий домик! И они им жили. Тесть не уставал в свое время благодарить Оглоблина («Я так благодарен тебе за эту дачу!), да и тёща говорила не единожды: «А мне какая разница – где болеть: что дома, в четырёх стенах давление, что на даче! Так, тут хоть воздух свежий, да и работой отвлекаешься». Тесть чуть не каждый год красил стены снаружи краской, что законным порядком умыкал в своей воинской части: поэтому домик был по сезону то серый, то салатовый, то тёмно-зелёный.

Дача была единственной собственностью Оглоблина в этом городе. Купленная почти четверть века назад аккурат в проклятые дни дефолтной осени, она стала фазендой стариков, на которой выращивали рачительные теперь урожай для себя и семьи дочери: в магазине и на рынке ведь всё только дорожало день ото дня. И каждый уголок шести, без малого, соток был ухожен и задействован с пользой и толком.

Сейчас дача наконец-то пригодилась для того, для чего, собственно, много лет назад Оглоблиным и покупалась – именно, для проживания. Он, правда, кантовался на ней по месяцу – другому и в прошлом, и в позапрошлом году, но то было бабьим летом, и летом знойным, когда было даже здорово по летней жаре окатить себя ведром воды из железной бочки для полива. Теперь сезон был явно не бархатный…

Холодными ночами Оглоблин укрывался тремя одеялами, но все равно подмерзал порой. А самым тяжелым было вылезти из- под этих самых одеял утром. Переведённый по случаю карантина на удалённую работу тесть приходил каждое утро в седьмом часу утра: он и так всегда вставал ни свет, ни заря, а нынче это приобретало вполне партизанский смысл: все-таки в такой спозаранок нарваться на ковидный патруль шансов было меньше.

Да, дожили!

Пятьдесят три года прожил на земле этой грешной Оглоблин, но все же вряд ли думал когда-то, что однажды его запрут под домашний арест, наденут, обяжут одевать вне дома намордник медицинской маски, а с улицы будет нестись грозный аусвайс из громкоговорителя проезжающей патрульной машины: « В связи с распространением коронавирусной инфекции… обязаны оставаться дома… запрещено… запрещено… запрещено… административная и уголовная ответственность».

Парализовали всю жизнь просто.

Оглоблину, впрочем, шастать особо было некуда – только, что в дачный магазинчик, что находился совсем рядом – за углом, можно сказать. Деньги какие-то на карточке еще оставались – как раз на то, чтобы взять бомж-пакетик лапши с куриным, или креветочным вкусом (гурман!), банку тушенки, четвертинку серого хлеба (чтоб, значит, худеть), а уж к ним чекушку водки, про которую каждый день говорил милой, приветливой к нему продавщице: «Все, это последняя – надо завязывать!».

Молодая женщина, что жила с мужем и двумя детьми на одной улице с Оглоблиным, понимающе улыбалась, прекрасно зная, что часа через два-три хромоногенький покупатель приковыляет по тому же поводу вновь.

С деньгами, честно сказать, было худо. Оглоблин, переживший в своё время все обвалы доллара, дефолты и кризисы, особо не унывал – бывало и хуже. Верил – Небо его не оставит, подкинет судьба на прожитьё. Правда, висел кредит – аж восемь тысяч, двести рублей ежемесячно. Но, Любимая Женщина, что была сейчас аж за шесть, с лишним, тысяч вёрст, запросто заверяла:

- Да найдём мы деньги, если что!

Найдет, конечно – невесело вздыхал себе про то Оглоблин. Перехватит у таких же «зажиточных», как она, подруг или знакомых. Его Женщина – молодцом: в беде не бросит! Раздобудет, как волшебница, неведомо где.

Правда, этот вариант он оставлял на самый крайний случай – если уж вообще с деньгами будет караул.

Впервые в жизни взять кредит он решился ради неё – Женщины Любимой. Срочно нужен был платёж в двести непредвиденных ранее тысяч на её ипотечную квартиру о трёх больших комнатах, в которых, быть может, присоседится и он. Вот и влез в кабалу: не играйте в азартные игры с государством! А тут еще ковид подкузьмил – кругом засада! И попал он со всем этим, как кур в ощип: кто имел официальную работу, и кого отправили или в отпуск, или перевели на дистанционку – тем хоть деньга какая-никакая капала. А ему – черта лысого!

Выброшенный он из жизни был полностью теперь типок!

Тесть, что приезжал каждое утро уже в седьмом часу (отправили ветерана с его воинской части на дистанционку), созерцал кутающегося зятя бывшего под семью одеялами, и однажды не выдержал:

- И вот, тебе нравится вот так жить?

Оглоблин упрятал голову поглубже в подушку.

Впрочем, и в этих серых, бестолковых, неуютных днях было самую чуточку крохотных радостей. Молитвы, что читал Оглоблин во время вечернего променада, когда мерял он взад и вперёд бетонную дорожку, делящую дачный участок пополам. Смеркалось, и луна восходила уже выше крыши дома через дорогу. И голы были еще ветви деревьев, но совсем скоро – знал Оглоблин – они распустятся новыми листочками, и буйно и вольно зазеленеют. И луну уже завтрашним утром сменит яркое солнце. И избавление от бед и радость однажды вот так же неотвратимо придёт и в его жизнь – он не то, чтобы верил в это: он это совершенно точно это знал!


(Продолжение следует)