От Халхин-Гола до парада в Харбине. Часть первая

От автора


   Эта книга – размышление о памяти и забвении, двух своеобразных полюсах, между которыми удачно или с потерями балансирует история.
    И прежде чем забыться  или, напротив, закрепиться в памяти, факты истории должны стать достоянием как можно большего количества людей. По-другому попросту не бывает. Узнать, запомнить и не предавать забвению – вот, казалось бы,  универсальный алгоритм, на все времена. В конце концов, всё  сущее  на земле неумолимо заканчивается и живо лишь воспоминанием о себе. Вот если бы в жизни происходило именно так и никак иначе. Однако в действительности дороги памяти более запутанны.
  Забвение, или утрата памяти о том, о чём забывать нельзя, что нужно бережно хранить и передавать следующим поколениям, наверно, один из самых опасных человеческих пороков. Процесс забвения может происходить как в отдельно взятой человеческой жизни, так и в жизни целых стран. И протекать это может  в силу самых разных причин, однако последствия одинаково неутешительны: пьющие воду из реки  забвения теряют   память о прошедшем.
   Но, к счастью, спасение от этого существует. И самое универсальное средство – это даты памятных событий. И так уж сложилось, что память наша начинает просыпаться и говорить с нами именно тогда, когда даты эти юбилейные, или, как говорят в народе, круглые. И, как показывает жизнь,  настоящий друг – это тот, кто празднует их вместе с нами.
   Прошедший 2021 год был особенно богат на них: 110-летие провозглашения Внешней Монголией независимости от империи Цин, столетие народной революции в Монголии, столетие установления дипломатических отношений между Советским Союзом и МНР, 80-летие открытия Забайкальского фронта, 60-летие вступления МНР в ООН. А в сентябре этого года - 85-летие Протокола о взаимопомощи между Советским Союзом и МНР.
   Читатель, очевидно,  удивлён несколько необычной избирательностью автора и даже не скрывает лёгкого разочарования: «Какое лично ко мне это имеет отношение?» Отвечу кратко: «Самое прямое. Более зримое, чем можно предположить».
       И речь в этой книге пойдёт о недавней,  но порядком подзабытой истории двух соседних стран, взаимоотношения между которыми мало было назвать дружественными, –  это был пример самых настоящих братских отношений и дружбы, скреплённой взаимно пролитой кровью.
    Вы об этом когда-то слышали? Что ж, мой долг – напомнить, начав со слов из недавней книги «Моя Дорога Ветров, или Всё хорошее начинается с «сайн»». Собственно говоря, нынешняя книга и выросла из одной её главы – «Найрамдал» (так по-монгольски звучит слово «дружба»).
    «Есть на земле одна несправедливо забытая нами  страна, с верой, надеждой и с преданной любовью (да, именно с любовью!) взирающая на своего северного соседа. С большей любовью, чем наша страна к ней. И эта преданность, вероятно, сопоставима лишь с отношением братской нам Сербии. Смотрит с теплотой и вниманием, на которые способен лишь преданный, но в лихолетье забытый друг. Как младший брат,  терпеливо ожидающий своего часа. И ему не надо ничего мучительно припоминать, потому что у него хорошая память, он ничего не забыл».
   Речь идёт о Монголии. И это действительно так: Монголия  - один из наиболее верных и последовательных друзей России. А Россия для Монголии и вовсе единственный друг. И причины такого факта имеются.
  Мне повезло не только застать время той дружбы, но и самой встретить на монгольской земле настоящих друзей. Обстановка самой жизни в Монголии этому способствовала самым  необычайным образом. Для этого так мало требовалось: просто быть хорошим человеком.
    Работая в Монголии, я поняла, что   дружба, как рукопожатие, понятие  двустороннее. Для неё достаточно двух протянутых друг другу рук и устремлений чистого сердца.
   Я помню молитвенно, в почтении  сложенные   руки монгольской женщины у порога родного дома, со скромной улыбкой приглашающей войти, протягивающей небесно-голубой пояс - хадак, которым  с древних времён на монгольской земле встречают только самых дорогих гостей, и ещё пиалу с айрагом.
    Такими были руки Монголии. И Россия в ответ согревала их теплом своих рук. Две страны-соседки: Монголия с зорким прищуром узких щёлочек азиатских глаз и Россия – страна европейская, но ещё более в силу своего размаха и шири  азиатская. 
   Две сути женского рода. Натуры по-женски добрые, великодушные и терпеливые, но дружба, на зависть недругам, по-мужски крепкая. И не вина подруг, что  память у одной оказалась девичьей: после «болезни» тяжело вставала та на ноги, училась заново жить и ходить. Но в полное беспамятство всё же не впала. И о самых важных, судьбоносных моментах их дружбы я посчитала  своим долгом напомнить.
    Написанию этой книги  предшествовало изучение материалов международных научных конференций и трудов доктора исторических наук, профессора Л. Дугаржава, кандидата исторических наук Н. Хишигта, доктора исторических наук, кандидата исторических наук Ц. Батбаяра, доктора исторических наук, профессора Л.В. Кураса, доктора исторических наук, профессора Ю.В. Кузьмина.
   Однако эта  книга не научное исследование. Она задумывалась как живой рассказ. Мною сознательно сохранялась живая интонация повествования, что так естественно для монгольского менталитета и для определения сути былых взаимоотношений двух дружественных соседних стран.
    И от попыток рассказывать исключительно об истории Монголии вскоре пришлось отказаться. Это показалось мне невозможным, и тому имеется объяснение: истории и судьбы стран-соседок настолько переплетены, что их трудно разделять. И сама эта история ярче, чем сухие исторические факты. Вдобавок для меня, погружённой в самую гущу монгольской жизни: трудившейся в монгольском коллективе, жившей с соседями-монголами, -  непривычно смотреть на Монголию со стороны, зато куда более привычно сохранённое чувство общности пути. И я решила: пусть хотя бы в этой книге Россия и Монголия будут вновь рядом и вместе.
   Мысленно возвращаясь в годы, проведённые в Гоби, понимаю, что они, с какой стороны ни посмотри, были особенными и ни на что не похожими. К примеру,  хотя бы маленький, на первый взгляд, незначительный факт. Каждое возвращение советских специалистов из очередного отпуска проходило  неизменно и чем-то даже напоминало ритуальное действие: с повышенной тщательностью всеми отмывались порядком запылённые окна, приводились в порядок припудренные пылью и песком квартиры. Вид жилья такой, будто хозяин отсутствовал не один-единственный месяц, а несколько  десятков лет.
    Такова моя первая встреча с песками времени, стремительно уничтожающими следы присутствия человека. Такова жизнь в пустыне Гоби, где бушуют пыльные бури – шоро, тяжёлое испытание для всего живого.
  Через тяжёлые испытания прошли и наши страны. И до моего рождения, и даже на моём недолгом веку. Но вспоминаются они  в сегодняшней России исключительно в первые майские и сентябрьские дни. И, пожалуй, лишь в приграничных районах Забайкалья и на Дальнем Востоке.
       Некоторые страницы недавней истории, и без того малоизвестные, похоже, стали покрываться с годами пылью и песком забвения, что занесли когда-то древний монгольский город Хара-Хото. Только забвения не природного – на сей раз человеческого. А это страшнее…
     Вот почему человеческая память тоже нуждается в «генеральной уборке» – снятии слоя пыли с событий и фактов, их расстановке на   полках истории по своим местам в соответствии со значимостью и, разумеется, в уничтожении мусора – ложных стереотипов и недосказанности.
   Легендарному Хара-Хото невероятно повезло: похороненный песками веков,  он, восстав из-под толщи забвения, предстал пе-ред  нашими соотечественниками – неутомимым путешественником  Петром Козловым и его товарищами.
   Вспоминая про это, я снова думаю о Монголии: хоронить ещё живую память и вовсе не достойно. Значит, вновь, как раньше в Сайн-Шанде, засучив рукава, приниматься за работу, на сей раз взяв в руки ручку.
   Хотя бы для того, чтобы в День Победы в череде перечисленных союзников СССР во Второй мировой войне (Великобритания, США и Китай)  вместо слов «и другие страны» прозвучало ещё одно: «Монголия». Это было бы абсолютно справедливо.
       В своём повествовании я сознательно склонялась к полифонии – многоголосию самых различных источников – и  давала возможность и другим быть вновь услышанными. Звучащая речь упомянутых людей - своеобразное продление их земного существования рядом с нами.
   Это воспоминания знаменитых военачальников и рядовых тружеников войны и тыла, советских людей и граждан Монголии, обращение к отечественной литературной классике, материалы официальных документов – это полноводная река  народной памяти, текущая из прошлого в будущее. И вода в реке памяти, в отличие от реки забвения, живая, животворящая. И, конечно, будут личные размышления и наблюдения и, главное,  возможность сказать всем героям книги по-русски тепло:
                За всё добро расплатимся добром.
                За всю любовь расплатимся любовью.


      
                Вступление


                ЛОКОМОТИВ ПАМЯТИ


                Самая мудрая из наук – дружба.
               
                Монгольская пословица

                Народ, переживший тяжёлые  испытания,
                будет черпать силы в своей победе.
               
                Г.К. Жуков


                Локомотив памяти

   Память. Насколько она важна для человеческой жизни? Насколько важно обращать свой мысленный взор в сторону ушедшего: своего ли прошлого или общего? Стоит ли вообще этим заниматься в эпоху, когда, казалось бы, само течение  жизни  настойчиво предлагает думать лишь о настоящем, а стремление «жить здесь и сейчас» считается важнейшим признаком  душевной гармонии, к которой в той или иной степени стремится приблизиться каждый из нас? И, конечно, неплохо задумываться о дне грядущем. В этом стремлении тоже имеется смысл: выстраивание будущего – признак дальновидности и ума. В конце концов, вектор движения по жизни направлен именно в эту сторону.
   А какой смысл думать о прошлом, хранить память о нём? Вот ведь и у классика, помнится, один из героев изрёк: «В карете прошлого никуда не уедешь». Только про то ли?
   Но слово «память» имеет отношение лишь к прошлому, совсем отдалённому и не очень. К тому, что уже прошло, и тому, чего уже не вернуть. И есть у неё одна удивительная особенность: она способна возвращать нас к событиям, свидетелями которых сами мы никак не могли быть. «Всё, что было не со мной, помню» - так, помнится, пелось в песне. Людям просто необходимо помнить и то, что было не лично с ними.
   Память и сама способна возвращаться к нам и спасать: без неё нет жизни. Память – это  кровеносные сосуды, несущие кровь и дающие силы для жизни. Память -  пламя нации, которое состоит из маленьких живых огоньков всех нас живущих – наших «русских огоньков». А чтобы жить, огонь очага и свой душевный огонь  надо поддерживать. И у меня есть множество историй про это. Вот одна из них.
   Тишина и приятная свежесть майского утра. Десятки людей застыли на железнодорожной платформе в ожидании электрички из Москвы, молча вдыхая аромат цветущей неподалёку развесистой черёмухи.
   Вообще-то она стара, но сегодня она как нарядная невеста. Мы свидетели её праздника. А недавно был праздник нашей жизни – День Победы. Но страница календаря перевёрнута, и праздник закончился, чтобы повториться только через год.  А пока возвращение к будням, где столько забот и хлопот. Недолго цвести и черёмухе: облетит белым снегом на майскую землю.
   У каждого из ожидающих свои планы и свой заранее выстроенный маршрут. Вот пенсионеры, обвязавшие целлофановым пакетом металл садовой лопаты. Это последние из неутомимых дачников, устремляющихся на шестисоточные участки. Вот серьёзная девушка с озабоченным и отстранённым видом  быстро и, как мне показалось, нервно пролистывает странички конспектов. Это студентка. Скоро зачётная пора,  и не за горами сессия. Что ж! У каждого поколения свои вызовы и свои экзамены.
    А стоящей рядом паре, наоборот, весело: наверняка возвращаются после майских праздников от родни. Подзадержались! Жена вынуждена толкать не в меру разошедшегося супруга в бок: «Потише! Люди смотрят!» - и попытка запеть пресекается на корню. Но страсть как хочется с кем-то по-дружески поговорить!  Да хоть с незнакомым человеком, для самого себя непривычно обратившись подзабытым словом «брат».
  Через несколько минут, согласно расписанию, подкатит электричка и  распахнёт двери, из которых вывалит разношёрстная толпа озабоченного народа, чтобы привычно устремиться к железнодорожному мосту. У неё тоже свои маршруты. И тоже  разбегутся кто куда, стараясь обогнать бегущего рядом.
    А пока в сторону пребывающего в состоянии постпраздничной эйфории бросаются короткие взгляды снисходительного сочувствия тех, кто с серьёзным и отстранённым лицом  упорно и настойчиво отыскивает что-то в своём смартфоне, будто ищет ответ на главный вопрос всей своей жизни и жизни людей вообще. Так что не надо им мешать: может, и впрямь что-то отыщут. И таких большинство. Больше, чем тех, которые в сторонке  с  лопатами. Те в своей жизни, похоже, уже всё поняли и нашли. Все рядом и всё же поврозь. У каждого свои понятия памяти.
   Те, что в сторонке, помнят страну, сжимавшую в руках кирку и лопату, а вечером натруженными, мозолистыми руками осторожно и с уважением  бравшую в руки книгу. Помнят, как потом страна  крепко сжала в руках винтовку и автомат, а потом  высоко поднятыми руками гордо водружала знамя Победы над рейхстагом и вновь, не снимая гимнастёрки, бралась за плуг, кирку и лопату. И вновь не выпускала из усталых рук книгу, шла в вечернюю школу и на рабфак. И этими самыми  руками запустила первый в мире космический спутник и отправила в космос первого посланца Земли. «Растить и строить!», «Строить и растить!» так и остались их девизами на всю оставшуюся жизнь.
   Глядя на старшее поколение, невольно размышляешь. И вот о чём.  Мне не нравится определение «дети войны». В нём кроется, на мой взгляд, какая-то ошибка и несправедливость. Нет, не  злая война была их матерью. По мне, лучше сказать «дети военного времени». И воспитали их самоотверженные, добрые  матери, часто в одиночку. А страна, такая же осиротевшая и израненная, помогала чем могла.
    Те, что с лопатами, помнят всё это не из книг. Росли и вставали на ноги вместе со страной. Вот и сейчас, отказываясь от предложений помощи своих детей, изо всех сил стараются быть полезными и,  несмотря на преклонный возраст, так и норовят сами кому-то подставить плечо. По-другому они просто не могут: непривычно тому поколению заботиться лишь о себе и жить лишь своими заботами. Но тех, что со смартфонами, сейчас уже гораздо больше. Они не застали кирку и лопату. И слава богу! Однако и не были свидетелями тех  побед…
   Вот вдали уже и чёрная, стремительно приближающаяся точка показалась. Всё ближе и ближе, но что-то не так! «Чух-чух!» - непривычно стучат ритмично работающие колёса. И на всю округу неожиданно раздаётся заливистый гудок. Не тот, что предупреждает зазевавшихся об опасности, - радостный гудок приветствия.
   Все стоявшие с отрешённым видом самоуглублённости  вдруг замерли, как по команде, развернувшись в одном направлении. Кто-то - молча, кто-то -  успев толкнуть в бок соседа. К нам на всём ходу летел настоящий паровоз, испускавший вдобавок, как и положено ему, настоящие клубы беловатого дыма. Отремонтированный, как новенький, блестящий чёрной краской круглых боков. С алой, гордо сияющей по переду звездой. Не хватало лишь портрета Генералиссимуса,  зелёных хвойных веток и плаката с надписью: «Здравствуй, Родина! Встречай своих сынов-победителей!»
  Паровоз снова издал радостный гудок приветствия. Словно очнувшись, на платформе зашумели, замахали руками удивительному страннику.
   Наверно, именно так в сорок пятом мчали на Родину поезда. Те самые, что все четыре страшных года знали только два маршрута: тыл – фронт и фронт – тыл.  А сейчас один из них возвращается не с фронта, а с праздника. Из Москвы домой, в родное депо, место вечной прописки. А может, это локомотив нашей памяти? 
   Ещё несколько мгновений, и след паровоза простыл. Но след в памяти остался. И сама память, будто дремавшая, этим майским утром вновь проснулась.  Так и бывает с памятью. Вроде дремлет, но бывают минуты, часы и дни, когда она начинает говорить с нами. Сразу со всеми. И тогда уже мы не поврозь – мы вместе, мы уже народ. Носители одного генетического кода, над расшифровкой которого в поисках некой разгадки загадочной русской души ломает голову не одно поколение чужеземцев. Это нашей-то русской души, бесхитростной, нерасчётливой и открытой нараспашку!
   Её легче всего постичь в момент наивысшего напряжения, когда решается судьба Родины, или когда надо постоять за правду, или когда надо подставить  плечо попавшему в беду товарищу и без сожаления снять с себя последнюю рубаху. А если потребуется, то расплатиться и собственной жизнью. За то и любима в мире среди познавших это.
   «Опять высокие слова!» - язвительно отреагирует скептик. Но наша память – особа строгая и неподкупная – не даст солгать и другим не позволит.
  Локомотив памяти часто приходит неожиданно, не по расписанию. Главное, чтобы он не перестал приходить, чтобы не прекратилось его движение. И локомотив моей памяти уносит меня в прошлое, в август 1981 года.
               

               
«Прощание славянки»


   Обычно тихий и спокойный, Ярославский вокзал гудит нестихающим человеческим морем. Вместо звуков прибоя - шум, смех, слёзы прощания, слова напутствия. Это отправляется в путь скорый поезд Москва - Улан-Батор. Берущие  за живое духоподъёмные звуки «Прощания славянки» - неофициального российского  гимна, визитной карточки всякого русского за рубежом – только усиливают градус торжественности происходящего и  подчёркивают особенность момента.   
   Трепет и волнение у всех: и тех, кто провожает, и тех, кто следует «недалече», до Иркутска и Улан-Удэ, но особенно у тех, кто покинет пределы Родины, отправляясь в далёкую и незнакомую Монголию. Я в их числе. А маршрут этот не близкий –  впереди пять суток пути!
   И побежали за окном километры дорог. Замелькали станции и города, сёла и посёлки, реки и леса, леса… Чтобы не умом понять, а физически ощутить размеры нашей страны, надо непременно ехать поездом. Размах её просторов, впечатляя, вызывает сильные чувства и сопровождается у большинства едущих стремлением молча вглядываться в эти просторы и, настраиваясь на философский лад,  размышлять о чём-то важном и дорогом. И непременно в тех размышлениях будет дума о большом доме и о своём народе. И, как ни крути, об его особенных и не-повторимых чертах, именуемых менталитетом. Так что без философских обобщений здесь не обойтись: в поезде Москва - Улан-Батор всякий пассажир незаметно для самого себя становится на время философом.
   Именно следуя улан-баторским поездом, я всей кожей, до мурашек, ощутила правдивый смысл, казалось бы, простоватых строк:

                Широка страна моя родная.
                Много в ней лесов, полей и рек.

   Вольные, необозримые просторы словно созданы для того, чтобы следовать по ним, открывая за одной далью новую появляющуюся даль, за одним необозримым простором – новый бесконечный простор. И так до бесконечности.
   Уж не от этого ли простора и широта русской души, великодушие и нелюбовь ко всему мелкому и мелочному? Хлёстко, размашисто и уверенно звучащие  строчки, пришедшие на па-мять, только подтверждают мысль:

                Мы противники тусклого.
                Мы приучены к шири
                Самовара ли тульского
                Или Ту-104.   
               
   А скорый поезд летит почти безостановочно, разрывая на куски ветер, прорываясь километр за километром в новые бесконечные дали, словно стремясь догнать ускользающую линию горизонта.
  Уж не от горячего ли стремления увидеть всё доподлинно своими глазами, как есть, наше горячее стремление к правде? Не от любви ли к ней прямота и стремление к справедливости, что почитается превыше всех материальных благ?
   Уж не от стремления ли двигаться не окольными и извилистыми путями, а смело вперёд, презрев  опасность, что ни пошли судьба, его мужественная прямота и непонятная Западу смелость и нерасчётливость?
   Не от этого ли во всяком русском стремление вперёд, к движению, его устремлённость в будущее, его любознательность и детски чистая душа мечтателя? А его кажущаяся детски наивной вера в чудо? И оно происходит в его жизни: он сам становится его творцом, когда есть угроза его Родине. И не только…
   Не от этого ли затаённая улыбка устремляющегося в полёт, хоть в земную, хоть в небесную, хоть в космическую даль? Презрев все физические законы, человек может и должен летать! Если не в жизни, то хотя бы в своих смелых мечтах! И мечта эта о высоком согревает его душу в самые жестокие жизненные холода. Как это по-русски!
   Освоение сибирских просторов доступно лишь сильному духом народу. А мужество их покорителя соседствует с мужеством  защитника всех российских просторов, один вид на карте которых сам по себе вызывает сильные чувства всякого чужеземца, и, как учит история,  отнюдь не всегда добрые.
   Но не завистлив русский человек, не злопамятен. Не врагов ищет этот крепкий духом народ – ему куда важнее увидеть в народе искреннего друга и брата. Возможно, ему, как никому, свойственно находить в человеке и друга, и брата. И они у него есть. И ему не раз приходилось вставать на их защиту.
    Татарин или еврей, белорус или калмык – для всего мира он назывался и по-прежнему называется кратко – русский. А в той стране, о которой пойдёт речь, ещё короче – орос.   
     Чувство острой и обжигающей любви к своей Родине и гордости за неё я по-настоящему ощутила, живя и работая в Мон-голии. Это ощущение чего-то волнующе горячего, вливающегося в твою душу, нечто большего, чем ты сама.  Это чувство  общности с чем-то могучим, возносящим к недосягаемо высокому. От него у любого, даже самого сильного,  вдруг перехватывает горло и  предательски увлажняются глаза.
    Но стыдиться этого не надо. Наоборот, радуйся, человек, если тебе знакомо подобное ощущение. Ведь ты уже не малая частица, не песчинка на ветру в бескрайних просторах времени и пространства -  ты звено бесконечной крепкой цепи, тянущейся из прошлого в будущее. И в  тебе сопричастность тому, что было, что есть и что будет, - Отечеству. А оно для всякого русского как отчество, без которого нет твоего полного имени и ты сам какой-то неполный.
    Да, прав был человек, сказавший: «Кто не принадлежит Отечеству, тот не принадлежит и человечеству». И принадлежность эта определяется не твоим местонахождением – исключительно внутренним, никак внешне не проявляемым чувством любви,  о котором не принято говорить. А кричать о нём и вовсе бессмысленное дело. И  есть в этом  некая стыдливость, что сродни целомудрию.
  А ещё в любом дальнем странствии неожиданно для себя открываешь нечто новое, яркое и окрыляющее – щемящее чувство дороги, что удивительно прочно переплетается с первым чувством. И питается  оно, по-видимому,  из того же источника.
 

Чувство дороги

   Всех людей, особенно любимых, я бы с радостью отправляла в путь-дорогу, и желательно почаще. Правда, сажая не в кресло самолёта – исключительно на лавку поезда. Желательно дальнего следования. Можно и до Владивостока. Можно и поближе.
   Услышав привычную жалобу на отсутствие времени, могу предложить вариант попроще: на худой конец,  подойдёт даже кольцевая линия московского метро. Знаю людей, на которых снизошло долгожданное озарение даже при таких несколько необычных обстоятельствах. Но, удивительное дело, жизнь с той поры потекла по-другому. Не хотите ли сами попробовать?
   Только информацией о количестве полных кругов поделиться, к сожалению, не могу, и вовсе не из вредности. Пребывающим  в состоянии полной сосредоточенности она ни к чему.
   Хотя чувство дороги у всех разное, счастлив тот, кто успел познакомиться с ним и, более того, привычно сроднившись, собирается в дальний путь в предвкушении чего-то жизненно необходимого или захватывающе интересного. Именно это чувство я назвала бы одним из немногих универсальных сильнодействующих  средств. И вот почему.
    В движении, в пути человек живёт по-другому: и мыслит, и чувствует. В дороге часто открываются ему важные истины, находятся верные решения проблем. Дорогой проверяется жизнеспособность желаний и внутренних устремлений. Шелухой на дорожном ветру отсеивается всё наносное и незначительное. С глаз долой – из сердца вон! Ищете верный ответ? Отправляйтесь в дорогу!
    До конца непостижим феномен её глубинного, мощного и всегда исцеляющего, взбадривающего воздействия. Но мысли становятся   яснее, взгляд – зорче, планы – масштабнее. И потом уже чередой сами собой последуют иного рода  вопросы.
   Почему такой притягательной силой влечёт к себе древнее чувство дороги, всё стремительно мелькающее за окном,  мимолётное, временное и, несмотря на отчаянные попытки вглядеться, мигом ускользающее навсегда?!
   Почему многое в жизни забывается, но так врезаются в память  короткие дорожные встречи, разговоры и на мгновение приоткрывшиеся и так же стремительно сменившиеся пейзажи?!
   Почему меньше всего думаешь о том, что оставил позади, и сам весь словно подался вперёд?! Что там ожидает впереди? Какая новая, ещё более удивительная  встреча поджидает тебя? Почему крутой поворот поезда может волновать, словно это твой некий жизненный поворот?
    И это неутихающее радостное  волнение лишено всякой тяжёлой тревоги. Нет сомнения, что выбранный путь правильный, что именно тебе  свыше назначено пройти именно этот.
   Но дороги Монголии всё-таки особенные: они заставляли не только вспоминать свою родину, размышлять о своём житье-бытье, но и думать о давно прошедшем, по-монгольски пристально всматриваться в каждый знак, в каждую мелочь и сохранять в памяти надолго. Порой навсегда. Так веками устроено у этого народа. А внимание и память его просто поразительны.
    Человек статичный, которому неведома магия слова «вперёд», и тот же самый, находящийся в движении, – два разных человека. Нисколько не удивилась, узнав, что победный, наступательный монгольский клич «Урагша!» («Вперёд!») перевоплотился со временем в наше русское «Ура!». 
    Древнее, до поры до времени дремлющее, волнующее чувство дороги особенно близко сердцу и русского, и монгола. И открывается оно в путешествиях по земле. Когда-то верхом на лошади или верблюде, потом в кабине и кузове машины. А мне и моим попутчикам – в поезде Москва – Улан-Батор.
   Почему-то именно в дороге, в купе поезда,  завязываются важные знакомства и происходят задушевные беседы, смысл которых по-настоящему можно оценить лишь с годами и звучание которых подобно жаркой, взволнованной исповеди. И кому? Незнакомому, по сути, человеку, неожиданно открывшаяся близость которого не может не изумлять. Люди одних устремлений, одной душевной химии. И когда настаёт час расставания, на перрон выходят уже не отдельные пассажиры, а практически родные, близкие по духу люди. Так было всегда в историях с поездом Москва – Улан-Батор. 
   Готовность без стеснения и ложной стыдливости излить свою душу до последней капли, если спросят о чём-то, - для самого человека непривычное чувство. Ответить  и себе, и людям не кривя  душой, как есть. Изумляясь своей рвущейся наружу искренности и простоте общения. Вот оно – преддверие встречи с Монголией. Там между людьми всё именно так! Вот вам первый монгольский феномен.
   Остались позади Урал, Сибирь и Забайкалье. Ночёвка в Улан-Баторе. И снова в путь бескрайними просторами Монголии.
    Физическое ощущение древнего одиночества и безлюдья огромного пространства. Убегающая к далёкому, недостижимому горизонту степь. А затем ещё более безлюдная Гоби.
   Оттого так редки встречи на этой земле. Оттого каждая, даже самая незначительная так бережно сохраняется в памяти. Оттого с искренней радостью встречают здесь каждого гостя, а  традиции гостеприимства насчитывают, наверно, столько веков, сколько ведётся непростая кочевая жизнь  на этой земле.
   И, верный её сын, монгол привязан к просторам Гоби и родной юрте всей своей сыновней душой и ни за что не поспешит променять  их окончательно на уют и комфорт городской жизни. И эта преданность родной земле не может не вызывать уважения.   
   А купол неба, ничем не заслонённого, бездонного… Оно сопровождает монгола повсюду. Даже находясь в юрте, он видит его в тоно – круглом отверстии купола родной юрты.
   В Монголии нет ничего скрытного, или отвлекающего, или вводящего в заблуждение. Может, только пустынные миражи? Всё перед тобой как на ладони! Всё открыто взору! Как ни старайся, не за что схорониться. И сам даже не пытайся утаить что-то. Только всмотрись, и всё увидишь. Но скользящим, равнодушным взглядом за  внешней простотой и незатейливостью отношений не сразу разглядишь глубину внешне простой и незамысловатой Монголии. Тут нужно время.
          Под словами песни о советской Родине любой монгол, уверена, подписался бы как под собственными. Ему, как и нам, по душе размах просторов и дух свободы. Масштабы его Родины тоже впечатляют. А разница лишь в том, что леса здесь лишь на севере и на юге нет рек. А  безграничный простор и свобода -  повсюду! В остальном, кажется, никаких сходств. Но время укажет на обратное.
    И русскому, и монголу привычно и близко окрыляющее чувство пути вперёд. Хоть самостоятельно, в одиночку. Хоть переживаемое вместе со всем народом. И самые трудные свои дороги, по-настоящему судьбоносные, они прокладывали вместе. И побеждали тоже вместе!
   Остались позади Чойр и Айраг. И вот, наконец, во тьме показался слабо светящийся огнями Сайн-Шанд – конечная  точка нашего долгого пути и пути улан-баторского поезда, но не пекинского, пролетающего один раз в неделю.
   Здравствуй, Гоби, бескрайняя обитель души монгола! Здравствуй, вместилище монгольского духа простора и свободы!
   Здравствуй, Сайн-Шанд, мужественный страж и часовой  южного пустынного  раздолья!


                Какая она, Монголия?

   Городок Сайн-Шанд – центр Восточно-Гобийского аймака (области), что находится в тридцати километрах от Китая, с которым на тот момент у нас политические разногласия. Чего не скажешь о советско-монгольских отношениях, которые чисты и безоблачны, как ясный день в солнечной Гоби. Я застала их на самом пике развития.
       Какая она, Монголия? Какие они, монголы?  В такой же степени непохожие на нас, как непохожи наши внешности и жизненный уклад? На все свои вопросы я самостоятельно  найду ответы. Времени предостаточно: впереди три года работы.
   Я, выпускница литфака, командирована Министерством просвещения РСФСР для работы  учителем  иностранного языка в монгольской школе. Необычно! У тех, кому я рассказывала о предстоящей командировке, от удивления округлялись глаза.
    Я же искренне удивлялась другому: в советской школе иностранный язык на выбор. Хочешь -  английский или немецкий. А кому-то французский или даже испанский подавай - в Монголии все учили только один! Вся страна! Исключительно русский! И, между прочим, очень хорошо учили: многие не забыли до сегодняшнего дня и с радостью поддержали бы беседу, только представься такой счастливый случай. Вы это где-нибудь ещё встречали? Не утруждайте себя поиском: подобной страны вы не вспомните. Это чисто монгольский феномен.
    И ещё один чисто монгольский феномен. Ни в одной стране мира не встречала я такой неподдельной радости хозяев от одного только вида гостей на пороге дома. Это не лукавство и не пресловутые нормы приличия, которые имеют печальную тенденцию нарушаться в современном мире. Где-то, только не в Монголии!
    Гость – это не просто человек. Он  несущий счастье в твой дом! И монголу не в пример многим так легко найти в своей душе и ощутить это самое счастье. Были бы только гости! А встретит их любой монгол как родных, выложив всё самое лучшее. Это из глубин  его души и одновременно из самой глубины  веков идущая традиция!
   И будьте уверены в искренности выражаемых им чувств: он действительно переполнен чувством признательности и благодарности вам за то, что вы не обошли стороной его дом.
   Не случайно есть у монгольского народа пословица, которая гласит: «Счастлив тот, у кого всегда бывают гости. Радостен тот хозяин, у жилища которого всегда стоят на привязи кони приезжих».
    И сайншандинцам по монгольским меркам неслыханно повезло! Ещё бы! У «коновязи» Сайн-Шанда стоял целый советский мотострелковый полк. Это ли не счастье! Вдобавок буквально за стеной соседней квартиры проживали советские гражданские специалисты: два гидрогеолога, энергетик и учителя русского языка. А эти люди и того ближе, почти родные. Так что широко, как для объятия, приветственно распахнутые руки вполне могли передать степень удовлетворённости проживающих в этом краю.
    Какого-то повышенного или назойливого интереса к самому факту появления советского человека среди местного населения не наблюдалось, из чего становилось понятно, что присутствие советских военных и гражданских специалистов на этой земле привычно здешним жителям. Как выяснится, тому добрососедству был уже немалый срок - приблизительно полвека!  И причины такого тесного взаимодействия  и дружбы были самые серьёзные.
  Возможно, первое слово, выученное мною на монгольской земле, было «найрамдал». И для этого были  серьёзные основания. «Найрамдал» - одно из самых распространённых слов на монгольской земле. Им может называться и книжный магазин, и военный аэродром. И означает оно дружбу. А у друзей, как известно, и праздники общие. Вроде бы истина простая, но глубинный смысл её постигаешь только с годами.
    И даже свои национальные праздники – Цагансар и Надом – Монголия привычно встречала в присутствии советских специалистов и иностранных гостей. И всё же  в обстановке  какой-то особой торжественности на монгольской земле отмечались именно День Советской Армии, День Победы и месячник монголо-советской дружбы.
    В большом зале драмтеатра нет свободных мест. В передних рядах – пожилые ветераны войн и труженики тыла. Все в дэли – монгольской национальной одежде, в шляпах, в хромовых сапогах. Некоторые  в монгольской обуви – гутулах. В почётном президиуме - представитель советского мотострелкового полка, дислоцировавшегося в окрестностях Сайн-Шанда, и несколько советских специалистов, в том числе и я. Речь держать предстоит тоже нам.
   Монгольское руководство, Гамбожав дарга и Пульжин дарга,  привычно немногословно. В этих  речах говорилось преимущественно о героизме советского народа, его братской помощи и дружбе с народом Советского Союза.
   Не  говорившая по-монгольски, я вслушивалась в незнакомую речь и что-то всё-таки понимала: как и слово «найрамдал», слово «Халхин-Гол» в переводе не нуждалось. А ещё «ауга их эх орны дайн» («Великая Отечественная война»), «ялалт» («победа»),  «эх орон» («Родина»), «улс» («страна»), «орос» («Россия», «русский»), многократно повторяемые выступавшими, я выучила, слушая выступления монгольских товарищей.
   За словами «Советский Союз» такая мощь и размах, такая сила и правда, что не у одной меня захватывало дух. Говоря о Родине, можно смотреть куда угодно, но найти её можно только внутри себя, в своём сердце. Это чувство, и его не покажешь на карте. Впрочем, для начала можно и так познакомить со своей Родиной  монгольских учеников – я  повешу в кабинете русского языка карту Советского Союза. Большую, во всю стену. Но сама  любовь к Родине зависит не от её размеров на карте мира. По-настоящему любящий её гордится вовсе не этим.
    А пониже, к югу, на той карте - Монголия, своей формой напоминающая пиалу или бозы (любимое монгольское кушанье). Большая страна, кажущаяся небольшой лишь в сравнении со своей огромной соседкой. И соседи мы на века. А у добрых соседей – единый дух. Так гласит монгольская пословица.
   Монголия, как и Россия, суть женского рода. Натура любящая и терпеливая, простая и гостеприимная. Такой она полюбилась. Такой и запомнилась.
          А вот и наш Сайн-Шанд на такой важной карте. Позже я узнаю и о его особом месте в недавней истории наших стран. И с той поры на любой политической карте мира мне  привычно отыскивать этот маленький монгольский  городок, стойко переносящий  непростые условия существования  в Гоби.
      За Сайн-Шандом только  станция Замын-Уд. И вот она - государственная граница с Китаем, за которой на таких же пустынных просторах Гоби расположился  китайский городок Эрэн, или Эрэн-Хото («хото» по-монгольски – «город»). Или Эрлянь, что по-китайски. «При чём здесь  монгольский,- спросите вы, - если территория китайская?» Что ж, отвечу.
   Строго говоря, это ещё не сам Китай, а его территория, именуемая  Внутренней Монголией, – результат разделения одного народа, за воссоединение которого сражался каждый десятый житель МНР в сорок пятом в войне с Японией. И небольшой городок, куда примчал меня поезд,  имеет к этому самое прямое отношение.
  Слово «Сайн-Шанд»  памятно и дорого каждому монголу. В послевоенные годы оно стало для Монголии символом. Это Белорусский вокзал по-монгольски. Только пока без железной дороги и поездов. Оттуда в сорок пятом уходили монгольские части громить Квантунскую армию.
       Но сейчас на календаре 23 февраля 1982 года. Я в зале городского драмтеатра. Старательно вслушиваясь в речи торжественного собрания, я понимаю не всё, однако не огорчаюсь. Видеть-то я по-прежнему могу! И я учусь созерцать по-монгольски: как будто незаметно, но пристально. Тут слова не-важны: о многом говорят внимательные и серьёзные лица слушателей и их реакция.
    Даже таких ораторов, как я, двадцатиоднолетняя учительница, слушают в полнейшей тишине, с подчёркнутым вниманием (учителей здесь вообще  уважают, в особенности советских, работающих в монгольской школе) и удовлетворённо улыбаются и теплеют глазами, слыша  лозунги, произносимые мною  по-монгольски.
   Искренне благодаря, соседи в президиуме жмут руку («Сайн, Надежда багша!»), что успокаивает и радует меня. Значит, всё получилось. 
   Потом будут выступления перед монгольскими женщинами и  монгольской общественностью, на открытии месячников монголо-советской дружбы и газетные публикации … И всюду произносилось звучное, всем понятное  слово «найрамдал». И звучало оно тогда по всей Монголии.
   Война во всех смыслах прошла мимо меня. Но зато я своими глазами могла видеть  дружбу двух добрых соседок: Монголии и России – и сама дружила с соседями-монголами.
   Но с почтением слушали меня, по молодости лет не имевшую отношения ни к одному военному событию (военный билет здесь ни при чём) и знавшую о них лишь из нескольких строк школьного учебника истории.
   Я выступала перед теми, кто сам горел в огне Халхин-Гола, сам без глотка воды преодолевал Пустыню смерти и, смываемый в пропасть потоками бешеной водной стихии, штурмовал неприступный Большой Хинган. Перед теми, кто, отнимая кусок у своих полуголодных детей, делился последним с Россией. Кто в самом прямом смысле слова прошёл всё: и огонь, и воду. Да такие, что даже испытания медными трубами, которые почему-то почитаются как самые сложные, и вовсе не потребовались.
    Не было их, этих медных труб! Но бережно хранилась память сердца.
    Как многого тогда я не знала! И эта книга о том, что из скромности предпочитал умалчивать народ Монголии. О чём по причине редких упоминаний всё реже вспоминали и постепенно  забывали мы в России. Так незаметно, с годами (и не специально ведь!) в песках забвения хоронилась  ещё живая наша память. А песка этого в истории предостаточно. Только это не про тот, что в Гоби, и не про Монголию. Она хранит  ту память как святыню. 
    Лишь десятилетия спустя я пойму причину почтительного молчания и по достоинству оценю нежелание Монголии выпячивать свои заслуги и напоминать о них своему верному другу и брату - Советскому Союзу.




                Часть первая

                Халхин-Гол



                Под знаком соёмбо
         
   Причин того, что монголы – одни из самых главных русофилов в мире, имеется достаточно. И самая  очевидная из них – географический фактор: у нас 3 485 километров общих границ. Однако заметим, что не все страны-соседки могут гордиться такими же добрососедскими взаимоотношениями. Всё гораздо глубже: в некотором сходстве менталитета. Но сначала небольшой экскурс в историю.   
   К началу двадцатого века на бескрайних степных монгольских просторах в восьмистах монастырях  и храмах ежедневно возносились молитвы почти ста тысяч монахов -  трети мужского населения страны (это при общей-то численности чуть более полмиллиона). Но в каждой семье один из сыновей  непременно становился монахом. И эта, и иные вековые традиции не нарушались. А свято чтить и исполнять их монголы умеют, как никто другой.
   Один из самых отсталых и малонаселённых уголков планеты находился на задворках цивилизации, пребывая в стадии медленного вымирания. В лучшем случае его ожидала участь скотоводческого Тибета, застывшего в консервативности своего обособленного существования и выпавшего из мирового прогресса. Казалось, всё к тому неуклонно и вело. Но этого не произошло. Этой стране суждено было стать активным участником выдающихся мировых событий,  сказать своё слово в международной политике и быть услышанной. В чём же причины?
   Монголы – кочевой народ. Одна из его пословиц гласит: «У соседей по кочевью единая цель». В этих словах – тысячелетняя культура и философия кочевников бескрайней степи. Когда под ногами только земная твердь и  над головой только небо, а климат суров, лишь добрый сосед -  твой единственный друг и опора. Поэтому для степных кочевников добрососедство и традиции гостеприимства чрезвычайно важны: это главное условие выживания.  И пословиц о дружбе потому особенно много: «Имеешь друзей – широк, как степь, не имеешь – узок, как ладонь», «Конь познаётся в езде – человек познаётся в дружбе».
   Волею небес (именно так выражаются монголы) у Монголии только два соседа: Россия и Китай. Для страны, зажатой между двумя странами-гигантами, это одновременно и преимущество, и вызов. И без экскурса в историю не обойтись.  Начнём, конечно, не с эпохи Чингисхана, несмотря на привычную тягу монголов вспоминать о своей  гордости и былом величии, а с событий поближе – века двадцатого. Имя же Чингисхана встретится в повествовании всего лишь несколько раз.
  Ужавшись в размерах до княжества, более двух веков Монголия находилась под маньчжуро-китайским игом, будучи разделённой маньчжурами на Внешнюю и Внутреннюю. Получить фактическую независимость от Китая монголы смогли лишь в результате революции 1911 года, причём при деятельной поддержке из Петербурга. Так к власти пришло буддистское духовенство.
    Китай с территориальной потерей не смирился и оккупировал новое непризнанное государство. С той поры монгольский вопрос в международно-правовом отношении приобрёл двойственный, неопределённый  характер и на десятилетия стал объектом дискуссий не только в монголо-китайских, но и в русско-китайских отношениях. Под давлением Поднебесной в 1915 году Россия заключила Кяхтинское соглашение, согласно которому китайцы продолжали считать Внешнюю Монголию своей автономией, что было российской уступкой и шагом назад.
   Гражданская война в России и вовсе ослабила русское влияние в Монголии. России стало не до монгольского соседа. В октябре 1919 года, воспользовавшись ситуацией,  китайские войска в нарушение договора оккупируют Монголию.  Китай в одностороннем порядке объявляет Монголию в своём в составе.
   Начиная с 20-х гг. ХХ века монголы называют Россию вечной опорой, а россиян – русскими братьями. И в этом нет никакого преувеличения. Именно Россия помогла своей соседней стране завоевать свободу и фактическую независимость: спасла от винтовки китайца  и в недалёком будущем от меча  японца.
   При всей  чрезвычайно развитой природной любознательности, иммунитет ко всему чуждому, иностранному у монгольского народа чрезвычайно силён. Но, удивительное дело, именно с русским сдружился легко и надолго. Характеры совпали, как пазлы интересной картинки.
    Мистическому же китайскому узлу – древнему, но чуждому китайскому символу бесконечности и непрерывности, успеха, богатства и здоровья -  Монголия предпочла верность своему соёмбо, в котором для монгольского народа заключён сакральный смысл. В нём словно шифр к разгадке монгольского характера. Попробуем в нём разобраться и мы.
   Соёмбо. Этот религиозно-философский символ восходит к древнейшим временам, имеет отношение к индо-буддийскому наследию и выглядит как обширная система знаков. Её верх венчает знак огня, который для монгольского народа означает пламя нации, рассвет и возрождение.
   Три язычка пламени – олицетворение народного процветания в прошлом, настоящем и будущем. Солнце и луна – символы света и вечности. Старинное предание гласит: «Монгольский народ, чей отец – молодой месяц, а мать – золотое солнце».
    Не обошлось и без сугубо буддийского знака инь-ян, внешняя схожесть которого с рыбами не случайна: рыбы, никогда не смыкающие глаз, - символ бдительности монгольского народа.
    Прямоугольники пониже – выражение ровной, широкой степи – означают прямоту, честность, открытость, благородство и справедливость. В открытой степи невозможно что-то спрятать от людского глаза: как ни старайся, всё как на ладони. Будь честен!
   Буддийское спокойствие и безмятежность монгола органичны в сочетании с мужественностью и готовностью сражаться. Об этом напоминают следующие знаки. Верхний и нижний тре-угольники – символы боевые, согласно которым два повёрнутых  вниз острия являются предупредительным знаком для врагов как внешних, так и внутренних.  Два вертикальных прямоугольника по бокам символизируют крепостные стены и выражают мысль о том, что два друга сильнее любых укреплений. В этом любой монгол абсолютно уверен.
     В годы социалистического строительства к эмблеме соёмбо добавилась пятиконечная звезда – единственно схожий символ трёх соседних стран, но он, как известно, не сохранился.  Всё остальное живёт и по-прежнему работает как государственный символ, несмотря на то, что соёмбо тысячи лет.
    В нём заключён тайный алгоритм действий. Соёмбо похоже на человека. Присмотревшись, увидишь голову – солнце. Огонь – шапка на ней. Самая живая, подвижная  часть – луна. Она как шея. В зависимости от фазы луны (читай: жизни) надо то смотреть  вперёд, то оглядываться назад. Поворачиваться то в одну, то в  другую сторону.
    Только следует добавить: стараясь сохранять добрососедские отношения со всеми народами, хоть с тем же Китаем, в вопросах дружбы современные монголы головой не крутили, смотрели исключительно в сторону России. Китайский же узел воспринимался свободолюбивым народом арканом, а то и удавкой.
       
                Вместе с Россией

   Так случилось, что воевать против китайцев Монголии помогали как красные, так и белые. Кстати, белогвардейцы  пришли первыми. В 1921 году после разгрома Колчака туда отступили части  во главе с бароном Унгерном. Одержимый  идеей возрождения империи Чингисхана, он выгнал китайцев из Урги (нынешнего Улан-Батора), после чего уже красные разгромили  белого барона. В том же  году в Монголии победила революция во главе с Сухэ-Батором. По нашим понятиям, народно-демократическая. По восприятию монголов, национальная и  антикитайская. В итоге  Монголия становится вторым в мире социалистическим государством, подписывается советско-монгольское соглашение об установлении дружественных отношений.
    Этим соглашением оба государства взаимно признали свои правительства как единственно законные и установили дипломатические отношения. Государственный суверенитет восстановлен, что, впрочем, не устранило неопределённость статуса Монголии.  Неприязнь к китайцам  и претензии с их стороны по-прежнему сильны. И для Советской России позиция в отношении Монголии  оказалась тесно связанной с китайским вопросом.
 31 мая 1924 года СССР в обмен на установление дипломатических отношений  подписал с Китайской Республикой соглашение, по которому Внешняя Монголия опять признавалась автономией Китая. Тем не менее, в ноябре 1924 года была провозглашена Монгольская Народная Республика. Однако этим  проблемы не закончились, а, напротив, только усилились.
  В силу своего территориального положения в 30-ые гг. Монголия оказалась в центре геополитических интересов сразу нескольких держав мира. Кроме  соседних стран, она окажется в зоне повышенного интереса Японии. И вот почему.
  Ситуация на Дальнем Востоке неизменно оставалась напряжённой ещё со времён Гражданской войны. В воздухе  явно пахло надвигающейся грозой.  В 1932 году, воспользовавшись хаосом гражданской войны,  милитаристская Япония оккупировала китайскую Маньчжурию  и Внутреннюю Монголию.
   Китай вступит в долгую страшную войну. Китайцам станет не до монголов. А в Маньчжурии японцы создадут марионеточное государство Маньчжоу-Го фактически под своим управлением. Используя сепаратистские и антикитайские настроения Внутренней Монголии, японцы желали бы создания и единого монгольского государства. Под своим управлением, разумеется.
  Ось Москва - Улан-Батор окончательно сформировалась заключением джентльменского (устного) соглашения, предусматривающего в случае нападения на одну из сторон поддержку и оказание помощи, в том числе военной.
   Требовала разрешения и пограничная проблема.  Спорные территории издавна были контактной зоной многочисленных кочевых племён, поэтому граница была условной. Из-за неопределённости границ и спорных зон между Маньчжоу-Го и Монголией происходили постоянные провокации и приграничные вооружённые столкновения.
    Давление со стороны Японии только усиливалось, что и стало причиной подписания в 1936 году Протокола о взаимопомощи между СССР и Монголией, содержавшего знаменитое обязательство «защищать монгольские границы как свои собственные». На следующий год в Монголию будут введены части Красной Армии. Китай сопротивлялся этому слабо, так как  его армия получала военную помощь Советского Союза и в небе Китая сражались сталинские соколы - лучшие советские лётчики.
  Остаётся лишь добавить, что  Китай не признавал монгольскую независимость вплоть до окончания Второй мировой войны и ещё несколько лет спустя Мао Цзэдун безуспешно поднимал  монгольский вопрос. А в 1939 году советской стране предстояло за это, и не только,  воевать с Японией.  Впрочем, рассказ об этом ожидает впереди.


Встреча с Халхин-Голом


   Локомотив моей памяти возвращает меня в восьмидесятые годы в Восточную Монголию.
  Яркой синевой расплескавшееся небо. Чистое и ясное, словно умытое.  Мы на берегу петляющей реки. Перед нами бескрайний степной простор, уходящий к самому горизонту и теряющийся где-то вдали,  плавно сливаясь с небом.
   Сентябрь, но в Монголии в это время тепло, по-летнему припекает, и скоро не  увидишь далёкую, утонувшую в мареве степь. Сколько ни всматривайся в самую даль, ничего издалека не сможешь различить. Кажется, будто она всюду ровная и одинаковая. А между тем в нескольких километрах от реки есть сопка Палец, Песчаная, сопка Ремизова, сопка с подбитым танком и легендарный Баин-Цаган…
  Забавно приподнявшись на задние лапки,   посвистывают тарбаганы и, на мгновение замерев, застывают, как свечка. И вновь никем не нарушаемая тишина.
    За лето река обмелела. Кое-где её, кажется, можно перейти вброд. По прозрачной отмели, сверкнув серебристыми искрами,  прошмыгнула рыбья стая. Говорят, здесь водится отличный таймень. Пахнет речной водой, песком и сухой травой.
   Хочется молчать и думать о чём-то своём, несуетном и очень важном и дорогом. Здесь какая-то особенная, торжественная тишина, словно подчёркивающая особенность этого места. Она сродни этим величественным просторам природы. Она как при-мер бесконечности жизни. Эти места настраивают именно на такой философский лад.
  Наверно, многие монголы, да и не они одни, именно здесь отчётливо понимают: здесь навеки легли те, что закрыли тебя своей грудью или дали родиться тем, кто подарил жизнь тебе. Смертию смерть поправ!
  И если пройтись по этим просторам, то можно, как на подтверждение всепобеждающей силы жизни, неожиданно наткнуться на птичье гнездо в проржавевшей солдатской каске. Как подтверждение того, что жизнь побеждает войну. Руками прикоснуться к кускам искорёженного, обожжённого металла, который оторвало от пушки, машины  или танка. В местах ожесточённых боёв они на каждом шагу. Земля буквально нашпигована изувеченным металлом. Хоть и постарались, как могли, люди,  кое-где находиться и вовсе не безопасно: война коварна и любит оставлять смертельную память о себе. Здешняя трава густа, но здесь араты не пасут стада.
   Эти бескрайние просторы и далёкие сопки – поля   ожесточённых, кровопролитных  сражений. Когда с одной стороны звучали пронзительные крики «Банзай!», а с противоположной – приказ «Стоять насмерть!» Когда в воздухе одновременно могли находиться до трёхсот самолётов и воздушная карусель «бой - заправка» могла длиться часами. Когда не было ни глотка воды и в разгар летней жары полыхала степь, а поливал её только ливень пуль и снарядов. Когда не было спасения от болотного комарья и было трудно целиться во врага сквозь щёлочки заплывших глаз. Когда не раз за день приходилось идти с винтовкой в штыковую атаку, а когда и её не было, сражаться сапёрной лопатой и всем, что схватит рука. Когда за сотню километров  день и ночь видны багрово-огненные сполохи и грохот сражения слышен далеко в этом безлюдном краю.
    Спешащие на подмогу военные спросят встретившихся местных жителей, перегоняющих скот, слышали ли они, что началась война. Те ответят, что не услышать это было невозможно.
     Но теперь тихо везде. Словно сама природа по-матерински обняла и укрыла всех искалеченных и замученных, приняв навечно в своё тихое лоно, где нет боли и страха, отчаянья и ненависти.
   Величественная стела в память о героях, танк-памятник. Это Халхин-Гол – история беспримерного подвига.
 

                Спорная граница


     Здесь произошло то,о чём спустя десятилетия ветеран Сорокин Г.В.не без внутреннего трепета и дрожи писал: «Честно признаюсь, я прошёл всю Великую Отечественную войну, начиная с битвы под Москвой и кончая освобождением Праги, но такого ужаса, как там, не встречал. Может быть, это у меня случилось потому, что в Отечественную я служил в танковых частях и в штыковом бою не участвовал, а в боях с самураями мне пришлось восемь раз идти в штыковые атаки, а это, прямо скажу, дело страшное…»
   Эти слова о Халхин-Голе, где впервые в страшных боях проверится на прочность монголо-советская дружба.
  Здесь, по словам  политолога С. Голдмэна, «Внешняя Монголия стала эпицентром масштабной битвы. Её ударные волны прошли через всю Азию и Европу и определили курс Второй мировой войны».
   Некоторые монгольские и российские учёные считают её предтечей Второй мировой. Есть и те, кто утверждает: именно это сражение явилось её началом.
   Так что же такое Халхин-Гол? Почему до сих пор вокруг него не утихают непримиримые споры? Почему, наконец, память о его событиях – тема особого разговора,  предмет особых воспоминаний как в Монголии, так и в России? Почему до сих пор идёт сражение за правду  о Халхин-Голе?   И почему этой затерянной в самой глубине безлюдных монгольских степей реке суждено было прославиться и навечно остаться в военной истории  сразу нескольких стран мира?
   Халхин-Гол - так по-монгольски называется река Халха. Обычная, ничем не примечательная река, протекающая с севера на юг  близ травяного выступа Монголии, выдающегося на восток Маньчжурии. В 30-е годы японские власти рассматривали эту реку как государственную границу. МНР, в свою очередь,  заявляла, что государственная граница проходит иначе - на 20 километров восточнее, то есть за рекой.
    Точная граница мало что значила для кочевых монголов, веками пересекавших реку со своими стадами то в одну, то в другую сторону. Так было веками. Нахождение же Квантунской армии на территории Маньчжурии и претензии на монгольские земли сами по себе уже являлись свидетельством открытой оккупационной деятельности. Но у японцев на этот счёт было иное мнение. Территориальные претензии японской стороны не новы.  Этой островной страной они предъявлялись и будут ещё долго предъявляться в адрес России, Китая и других стран.
   Монгольская сторона в спорах ссылалась на китайскую военную карту 1887 года -  представители Маньчжоу-Го – на такую же 1906 года. Для обоснования своих претензий на спорную территорию японские картографы сфабриковали подложные карты, на которых государственная граница проходит по реке,    более чем на 20 километров западнее её истинного расположения.  Забегая вперёд, скажем, что на международном Токийском трибунале над японскими военными преступниками факт той фальсификации будет доказан.
    Новые карты составлялись не для решения спорного вопроса, а для провоцирования Монголии. Не приходится этому удивляться: агрессорам свойственно искать и находить обоснования своим агрессивным действиям. А они, как вскоре покажет время, планировались.
    У Квантунской армии были далеко идущие планы, более масштабные по своему размаху, чем война с отдельно взятыми скотоводами. А доводы тех, кто обвинял монгольских кочевников, якобы желающих занять новые пастбища в  нарушение  границы, на фоне скопления профессиональной многотысячной японской армии у самых границ не только неправдоподобны, но и нелепы. Неужели Япония настолько опасалась мирных пастухов, что ввела более 50 тысяч солдат и огромный объём техники для охраны марионеточного Маньчжоу-Го?
    О нарушениях монгольских пограничников, чьи погранзаставы были на удалённом расстоянии от спорных территорий, тоже не может быть речи. И  дарить свои территории монгольская сторона не собиралась.
  У событий при монгольском Халхин-Голе есть советская предыстория. В июле 1938 японцы заявили о своём желании, чтобы советские территории в районе речки Туманной и озера Хасан были тихо-мирно освобождены для жителей Маньчжоу-Го,  нуждающихся в расширении территории для проживания. В чём же истинная причина подобных территориальных волнений в отношении своей политической марионетки? Ответ прост.
   На оспариваемом участке тогда особое значение имели две высоты: сопки Заозёрная и Безымянная, с вершины которых отлично просматривалась и простреливалась лежащая за озером Хасан советская территория. В ультимативной форме заявленное желание расширить границы своего присутствия было равносильно требованию к советской стороне убраться прочь.
     Получив отказ на свою «вежливую» просьбу, «мирные» просители перешли к военным действиям («перешли границу у ре-ки») и получили на свои неадекватные действия вполне адекватный ответ,  результат которого  известен всем  по песне:
                И летели наземь самураи
                Под напором стали и огня.
                И добили…
   Правда, было время, когда конкретные «самураи» заменялись на отвлечённую «вражью стаю»: не буди лихо, пока оно тихо. Хотя какая уж там тишина! Только временами тишина тревожного затишья. У наших восточных границ всё время «тучи ходят хмуро». А если «край суровый тишиной» и «объят», то по-прежнему тревожной и обманчивой, причём надолго.
   Военная авантюра японцев закончилась позором провала. Несмотря на это, была провозглашена более удобная для японского национального сознания версия произошедшего: конфликт якобы разрешился не победой Красной Армии, а исключительно путём дипломатии. Хотелось проверить РККА на зубок, да не вышло. Японские вояки, обиженно поджав хвост, притихли, но лишь на время.
   Так, с событий у дальневосточного озера продолжилось стремление японского руководства к перемещению границ в нужном для Японии направлении, а в истории Красной Армии – появление новых героических рубежей, связанных с другой рекой и другими высотами.
   В недалёком будущем вслед за событиями при Хасане и реке Туманной, на сопках Безымянной и Заозерной мир услышит новые слова: «Халхин-Гол», «Баин-Цаган», «сопка Ремизова». А с той Безымянной начнутся новые безымянные высоты, что станет истоком  для самых проникновенных песен о войне.
   Все 30-е годы советская граница -  место непрекращающихся военных провокаций. Только с 1936 по 1938 год японская сторона сотни раз нарушала госграницу. Неспокойно и в степях соседней Монголии.   И вот теперь гроза нависла над монгольским Халхин-Голом.  Так на очередной спорной территории начались стычки и перестрелки.
    Жизнь показала своевременность заключённого с СССР Договора о взаимопомощи, согласно которому в 1937 г. на территорию МНР был введён советский 57-й особый стрелковый корпус (12,5 тысяч человек, 109 орудий, 186 танков, 266 бронеавтомобилей) и 100-я смешанная авиабригада (82 самолёта). Располагались эти части, как нетрудно догадаться, ближе к тревожной восточной границе. Были они и в родном мне Сайн-Шанде. И этому небольшому приграничному городку на многие годы станет привычно присутствие советских военных и гражданских специалистов.
  Сценарий развития событий у Халхин-Гола похож как две капли воды на то, что ранее случилось у Хасана. Зададимся вопросом, ради чего была затеяна японской стороной эта комедия с картами, и попытаемся найти этому истинное объяснение.
   Место у Халхин-Гола выбрали японцы не случайно. А что,  удобно! До ближайшей советской стации Борзя у противника целых 750 километров. На машинах по бездорожью нам  ехать не доехать! А со стороны Маньчжурии сюда тянется ветка железной дороги. Вторая намечается.
   Кстати, какая нужда строить её  в малонаселённых пустынных районах (инициатива и быстрая организация исходили от японской стороны), причём почти параллельно монголо-маньчжурской границе, на удалении от неё местами лишь на два-три километра (мешали отроги Хингана)? Как ты полагаешь, читатель, есть ли в этом какой-то скрытый смысл? Да? Я соглашусь с тобой.
   Как связана вся эта суматоха с картами, дорогами и границами? Самым прямым образом: был риск получить ответ от атакованного противника с восточной стороны Халхин-Гола, и теперь будущая железная дорога под прицелом. Значит, надо любой ценой отодвинуть границу на безопасное расстояние.
    А как вам одиннадцать укрепрайонов, создаваемых в обстановке особой секретности? Подневольный каторжный труд и сама жизнь их  строителей из числа  местных жителей  неизменно заканчивались тут же, в собственноручно вырытых траншеях.  Живым домой не возвращался уже никто. Уста знавших правду смыкались навечно.
   В японских стратегических планах МНР рассматривалась как ключ к Дальнему Востоку. Она же была и щитом, прикрывавшим советский Транссиб. Начальник штаба Квантунской армии генерал Итагаки  говорил, что «Монголия очень важна с точки зрения японо-маньчжурского влияния сегодняшнего дня, ибо она является флангом обороны Транссибирской железной дороги, соединяющей советские территории на Дальнем Востоке и в Европе. Если Внешняя Монголия  будет объединена с Японией и Маньчжоу-Го, то советские территории на Дальнем Востоке окажутся в очень тяжёлом положении и можно будет уничтожить влияние Советского Союза на Дальнем Востоке без особенных  усилий. Поэтому целью армии должно быть распространение японо-маньчжурского господства на Внешнюю Монголию любыми средствами».
   Квантунская армия, стараясь переключить внимание  от берегов Халхин-Гола, обостряет обстановку на дальневосточных границах. Нарушение одно за другим. Но и у монгольской реки участились провокации: угоняются стада, исчезают люди.
  Первые столкновения отличались неразберихой. Несколько дней о них не сообщалось в Москву. Вплоть до конца конфликта войну никто не объявлял. Первое официальное заявление советского правительства последует лишь 26 июня. Дипломатические отношения между СССР и Японией не будут расторгнуты. Официально началом событий считается 11 мая, хотя вооружённые нападения и стычки были и до этого.
    Оттесняя монгольских пограничников, японцы закрепились  на сопке Номонхан-Бурд-Обо, аналогично занята высота Дун-гур-Обо. Частей Красной Армии непосредственно в том районе не было.
   Как полагают некоторые историки, не начиная крупномасштабного наступления, а занимая одну за другой отдельные высотки, японцы проводили разведку боем: испытывали решимость и боеспособность СССР, были готовы к широкомасштабному конфликту, однако в случае неудачи могли, отказавшись от операции, возвратиться к исходным позициям. В какой-то степени хотелось взять реванш после позора у Хасана
  Боевые действия велись в безлюдной местности: до ближайших населённых пунктов Монголии до 500 километров. До железнодорожной станции Борзя – 750 километров. Значит, горючее, технику придётся везти по степному бездорожью. Даже дрова для приготовления пищи, и те придётся везти за 600 километров. Природные условия тоже неблагоприятны: значительные колебания суточной температуры, засилье болотного комарья. Советские бойцы, вспоминая Халхин-Гол, шутили: «Даже комары в Монголии, как крокодилы. Кусаются через доски».
   Приняв во внимание эти факты, нетрудно понять, почему именно это  место было выбрано японскими военными для будущих баталий. Сами же японцы прошли обстоятельную подготовку: продумано всё вплоть до мелочей, на что указывают факты.
   Вспоминает снайпер Михаил Попов:  «Готовясь к войне в степи,  японцы окрасили всю боевую технику, транспорт, все средства обеспечения до последнего телефонного кабеля в песчано-жёлтый цвет. На каски надели хлопчатобумажные чехлы, защищающие от солнечного блеска. Подобным мелочам японцы уделяли самое пристальное внимание, чего нельзя сказать о нас».
   Эти факты и сосредоточение вдоль границы сами по себе указывают на целенаправленную подготовку японских военных к военным действиям.
   Для Красной Армии Халхин-Гол стал первым крупным после Гражданской войны сражением, в котором проверку боем проходило всё: от медицинской службы и организации снабжения до тактики пехоты, от техники маскировки (обычной сапёрной лопаткой окоп в неподатливой монгольской земле вырыть -  настоящая проблема) до взаимодействия родов войск.
   Перестрелки пограничников и короткие вылазки японцев участились, но пока ещё это не воспринималось реальной, масштабной угрозой безопасности. Боевые действия начнутся малыми силами, пойдут с переменным успехом и будут развиваться по нарастающей до конца мая. Наконец, перейдя от стычек и провокаций к открытым военным действиям, японцы задействуют авиацию. В монгольском небе появятся японские самолёты и её истребители-асы, имеющие двухлетний опыт войны в Китае, и, захватив господство в воздухе, начнут показывать высший пилотаж.
 Японские войска значительно превосходили  по численности и вооружению Красную Армию и армию Монголии. И военная удача была на их стороне. 27 мая – первый воздушный бой. Лётчики малоопытные – несём потери. Условия для советских лётчиков ужасающие.
   Из  воспоминаний лётчика-истребителя Героя Советского Союза Антона Якименко: «Нас разместили на аэродроме в юрте. Кроме холода и отсутствия элементарных удобств, донимали комары. Из-за них я не мог заснуть, покусанное лицо опухло и горело. Однажды ночью поднялся ураган и повалил юрту. Утром мы едва вылезли из занесённой песком норы. Самолёт    У-2 бурей сломало пополам. В фюзеляжи наших И-16 набилось столько песка, что, когда мы взлетели, песок вылетал подобно дыму, оставляя хвост за самолётом».
   Добавлю к этому, что и с питанием было непросто, и даже фляжек для воды у лётчиков не было. У японцев же с готовностью  всё в порядке: и спиральки зажигали, защищаясь от комарья, и всем необходимым обеспечены.
   Но недолго ликовал противник, бахвалясь воздушными победами:  29 мая в район боёв вылетает группа настоящих воздушных асов во главе с Я. Смушкевичем, за плечами которых  боевые операции в Испании и небе Китая.
   Так начались действия, при упоминании которых будут чаще всего встречаться определения  «необъявленная», «неизвестная», «малоизученная», «позабытая». События, которые надолго останутся незаслуженно  в тени более грозной и масштабной Великой Отечественной.
   До сих пор в российской и зарубежной историографии даются самые разные характеристики тех военных событий: «пограничный конфликт», «военный конфликт», «военный инцидент», «военные действия», «боевые действия», «необъявленная вой-на», «война на Халхин-Голе», «халхин-гольское сражение», «Номонханский конфликт». Примечательно, что японские историки делают упор на локальность события и равную вину противоборствующих сторон. И это не удивительно: у побеждённого или   зачинщика войны  всегда  отыщется своё видение ситуации.
  «Необъявленной войной» назвал эти события отец халхин-гольской победы – Г.К. Жуков.


                Голос Халхин-Гола


  У каждого значимого исторического события должен быть  свой выразитель. Нет сомнения в том, что правдивое и талантливое художественное свидетельство не менее важно, чем историческое, ибо ему под силу передать не только сухие исторические факты, но и мысли и чувства человека на войне. Порой слова песни военных лет расскажут человеку куда больше сухих строк школьного параграфа.
      Кто сказал, что музы молчат, когда говорят пушки? На Хал-хин-Голе они не молчали. В этом смысле Халхин-Голу повезло: у него был Константин Симонов.
   О подвиге мало сказать – его нужно воспеть! Кто лучше поэта справится с подобной задачей? Голосом  Халхин-Гола стали статьи и стихи прибывшего в августе двадцатичетырёхлетнего начинающего военкора Константина Симонова.
   Не будь его,  мы не увидели бы всей обнажённой правды о драматичных событиях, происходивших в безлюдных монгольских степях. Именно Симонов первым скажет своё слово очевидца и участника:
   «Над монгольской степью пылал беспокойный и яркий, полосатый апрельский закат. Верхняя полоса была чёрно-фиолетовая, под ней синяя, под ней зелёная, ещё ниже жёлтая, переходившая в нижнюю, ярко-багровую полосу, которая лежала на этой земле. Закат обещал ветер, но сейчас было так тихо, что каждая травинка в степи стояла отдельно и неподвижно…
  Он смотрел на закат и, к собственному удивлению, всё никак не мог оторваться от этого зрелища, достаточно обыденного для человека, второй год живущего в Монголии.
   - Вот так и начнётся, - проговорил Климович.
   Слово «начнётся» относилось к войне, хотя если бы он спросил себя, почему он подумал так именно сегодня, глядя на этот закат, то едва ли сумел бы дать связный ответ на собственный вопрос».
  Так в безлюдных степях Монголии начнутся события, которые изменят жизнь не только героев и их автора, но и без преувеличения судьбы мира. Таким  тревожным пейзажем открывается роман К. Симонова «Товарищи по оружию».
   Само же появление Симонова именно на Халхин-Голе  не случайно: это тема особого разговора. В юрту войдёт высокий, стройный, с девичьим румянцем на щеках юноша, одетый в серую танкистскую форму, только без знаков различия. Представившись Константином Симоновым, предъявит предписание, в котором предлагалось отбыть в распоряжение редактора газеты «Героическая красноармейская» «для выполнения возложенного на него особого задания». В чём же его смысл - это уже само по себе интересно. Оказывается, редактор послал в Москву, в Политуправление РККА, запрос на … «одного поэта»! Нужен поэт? Получите! Так Симонов, сын военного,  окажется   на Халхин-Голе, который  станет его боевым крещением.
    В первый же день отправится в танке на передовую. Подчёркиваю, именно в танке, так как  передвижение снаружи на танковой броне могло стоить ему жизни в первый же час. Грохот, страшные удары и болтанка были не чем иным, как неоднократными попаданиями снарядов. Танкисты к ним уже привыкли – на человека невоенного это могло произвести сильное впечатление. Но Симонов не растерялся и, казалось, даже не придал особого значения этим ударам.
    Через несколько минут он станет свидетелем настоящего боя, увидит, как после шквального огня противника вновь поднимается в атаку залёгшая пехота, как валятся наземь убитые, а вин-товка мёртвого солдата ещё стреляет, как до последнего стреляют танкисты, не покидающие  своих горящих машин.
   Он проведёт там три дня, ночуя прямо в окопах рядом с солдатами, о ежечасном подвиге которых ему и поручено рассказывать. И каждый день войны давал ему новые и новые свидетельства их героизма. Возвращение в редакцию в Тамцак-Булак и вновь на линию огня. И так изо дня в день.
    Симонов на всю жизнь останется заложником военной темы и, конечно, Востока. Не случись в 1939 году встречи с Монголией,  он всё равно рано или поздно приехал бы сюда. В этом он сам был убеждён.
    Как военкор подполковник Симонов побывал на всех фронтах Великой Отечественной: участвовал в обороне Одессы, Севастополя, Москвы и Сталинграда, с боями прошёл Румынию, Болгарию, Югославию, Польшу и Германию, был свидетелем падения Берлина. Но даже четыре года Великой Отечественной, погоны подполковника, боевые ордена, знаменитое «Жди меня…» не заслонили ту первую в жизни войну.
    Только отдав долг Монголии, он возьмётся за  трилогию «Живые и мёртвые». А его «Товарищи по оружию» станут её запевом, вступлением – чуть ли не единственным художественным свидетельством той малоизвестной и почти позабытой войны.
  Итак, решив написать эпопею о Великой Отечественной, начал он повествование именно с событий  Халхин-Гола. Почему? Объяснение этому весьма простое: впечатление о  войне с японскими агрессорами в степях Монголии настолько глубоко врезались в память и душу, что переступить через них было попросту невозможно.
   Монголия и спустя тридцать лет писателя не отпускала (знакомое мне чувство!) -  появятся «Халхин-гольские заметки». И ещё он скажет о Востоке - Дальнем Востоке и Монголии: «…мне остаётся только признаться в любви к этому краю, где с особенной остротой вспоминаешь о молодости… Это край, где хочется начинать жизнь». Вот так!
   Но возвратимся  к началу романа о событиях в Монголии. «Товарищи по оружию» открываются символическим и одновременно романтическим пейзажем монгольской степи.
  Эта относительно небольшая война – с мая по сентябрь 1939  года -  стала поворотной в жизни и судьбе не только героев -  всех её участников. И стран, и людей. Она во многом предопределила их общее будущее. Оттого так тревожен и беспокоен этот обманчиво тихий закат,  предсказывающий скорую бурю. Оттого не покидает душу неутихающая тревога от чувства неотвратимо приближающейся опасности.
   Товарищи по оружию. Кто они? У Симонова это, конечно, молодые друзья-офицеры, попавшие в самую гущу военных событий. Но, продолжая чтение, понимаешь, что писатель лишь этим  не ограничивает обозначенный круг людей. Это и о самом настоящем советско-монгольском военном братстве и товариществе, которое писатель наблюдал, будучи военкором «Героической красноармейской». А своё уважительное отношение к братьям по оружию он передаст словами советского военврача:   «Рассветы и закаты здесь необыкновенные. Суровые места, и красота суровая, и климат суровый. Люблю помогать таким людям, молчаливым, без слезы».
  Кратко! Точно! Самая суть монгольского характера!
  Халхин-Гол станет поворотным и в авторской судьбе: здесь начнётся военная биография и произойдёт рождение военного корреспондента Симонова, рассказывающего суровую правду войны. Его «Походную халхин-гольскую» будут петь на мотив «Матроса Железняка». И будут ни на что не похожие, порази-тельные стихи, как сами события, которые он воспел.
    Каждый день войны с японцами рождал новых героев. Об их подвигах и сообщала фронтовая газета.


                Самурайский дух


  На Халхин-Голе начинающий военкор Симонов впервые увидел войну и людей на войне, понял, что война – суровое, тяжкое дело, и научился писать о ней неприукрашенную правду:

               Да, нам далась победа нелегко,
               Да, враг был храбр.
               Тем больше наша слава.

   В то время как по радио смысл  одной из строк был переиначен:

               Да, враг коварен был.

   Не только пелось -  официально считалось, «что от  тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!» И точка! Отважно воевать можем только мы. А наш противник, конечно, глупый, жалкий и трусливый. Но те, кто прошёл Халхин-Гол, знали суровую правду.
   Симонов показал ошибочность и вред шапкозакидательского взгляда. Его интересовала и другая сторона - психология противника, нравы, настроения японских солдат и офицеров. Он уважает достойного противника и его стойкость: «Я видел собственными глазами, что японская пехота дралась отчаянно, умирала, но не сдавалась».
    Ситуация была бы понятной, если бы советско-монгольские части наступали с целью захвата на исконно японские земли, но на монгольской границе агрессором выступала сама Япония. Объяснение такой безумной ярости можно найти лишь в такой же яростной идеологической пропаганде. Фанатично настроенные солдаты и офицеры сами по себе были опасным оружием. «Враг был храбр, и я допускал, что этого можно ждать и от немцев», - писал впоследствии  Симонов.
   Он говорил, что едва ли не лучший солдат в мире – японский,способный сражаться и в одиночку, и в группе, и без командира. Для Симонова  было присуще уважение к противнику. Уважением к врагу при нескрываемой ненависти к нему пронизан роман о монгольских событиях.
  Не делал из этого секрета и Г.К. Жуков, подчёркивая, что «японский солдат хорошо подготовлен, дисциплинирован, исполнителен и упорен, младший командный состав подготовлен очень хорошо и дерётся с фанатическим упорством, младшие командиры в плен не сдаются и не останавливаются перед харакири». Японские части сражались мужественно, не допуская мысли о сдаче в плен, даже будучи в безвыходном положении. Тем ценнее одержанная над ним победа: 

            Где были полки их, там пусто и голо,
            Лишь кости белеют одни.
            Запомнят они берега Халхин-Гола,
            Позор свой запомнят они.

            Летают орлы над широкою степью,
            В равнинах шумят ковыли.
            Стоим мы на сопках железною цепью
            На страже монгольской земли.

   И о внезапно проснувшемся самурайском духе, что сродни средневековому изуверству, тоже будет сказано. Самураям было  мало убить противника – они стремились к уничтожению с особой, нечеловеческой  жестокостью.  Очень скоро стало ясно, что японцы – весьма опасный враг, необычайно жестокий, свирепый и коварный.
     Любого, даже не отличающегося сентиментальностью человека, способны умилять проявления некой человечности в поведении дикого животного -  куда в большей степени не может не поражать нравственно здоровую личность звериная кровожадность в поведении разумного человека. Халхин-Гол показал немыслимую жестокость японских милитаристов.
   Даже в хронике воздушных боёв неоднократно были случаи поистине варварских преступлений. Казалось бы, зачем лётчику в небе меч? Тот самый, самурайский, который Симонов опишет в деталях: длинный офицерский меч с чёрными лакированными ножнами и длинной  прямой ручкой. Слишком тяжёлый, чтобы удержать его одной рукой, - удар наносился обеими руками. И Симонов,  зная, писал об этом.
  Кровожадные самураи из 11-го сентая (авиаполка) при случае не упускали возможность  безжалостно добить своего противника даже на земле.
  Так, 7 августа Дайсуке Канбара, приземлившись рядом с подбитым советским истребителем, мечом (!) убил лётчика. Есть истории,  не менее ужасающие жестокостью: 28 мая лётчик Хиромичи Синохара крылом своего самолёта обрезал стропы парашюта сбитого им советского лётчика-истребителя. 24 июля спускавшийся на парашюте старший лейтенант В.К. Елисеев был протаранен крылом японского истребителя, ударом которого были обрублены обе ноги.
    Чем объяснить такую звериную бесчеловечность и ненависть? Уж не в этих ли зверствах виделось противнику проявление самурайской доблести и славы? Но братья по оружию, русские и монгольские воины, простые, добрые парни, смогли одолеть даже  такого кровожадного врага.
   «Да, нам далась победа нелегко!» Как много глубинного смысла таится в этой по-мужски скупой на слова  строчке стихотворения!


                Герои Халхин-Гола

   Подвиги советских воинов на монгольской земле исчисляются не десятками и даже не сотнями – тысячами.
   17 121 советский боец и командир были награждены правительственными наградами. Из них 70 получили звание Героя Советского Союза. 20 из них - посмертно.   По родам войск это распределилось так: танковые войска – 28, мотоброневые – 5, пехота – 11, бомбардировочная авиация – 3, истребительная – 20, артиллерия – 3.
 Лётчики Я.В.  Смушкевич, Г.П. Кравченко и С.И. Грицевец стали дважды Героями Советского Союза. Герои впервые получили знак отличия в разгар конфликта. 1 августа 1939 года была учреждена высшая награда СССР – Золотая Звезда Героя Советского Союза.
   Кавалерами ордена Ленина стали  536 человек, Красного Знамени – 3224, Красной Звезды – 1102, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» были вручены почти 12 тысячам человек. Это ли не показатель проявленного массового героизма? Медаль же «За победу на Халхин-Голе» появится лишь сорок лет спустя.
   Капитан В. Кустов и старший лейтенант В. Скобарихин и лейтенант А. Мошин совершили в небе Монголии свои воздушные тараны.
  Именно в боях на Халхин-Голе батальонный комиссар Ююкин совершил первый в мире воздушный таран по наземной цели, направив горящий самолёт на противника. Штурманом Ююкина в том полёте был Н. Гастелло. Именно в  небе Халхин-Гола получил своё боевое крещение молодой лётчик. По приказу командира он тогда выпрыгнул из горящего самолёта с парашютом, словно для того, чтобы в небе Родины совершить свой подвиг. Вот она – живая эстафета подвига!
   Халхингольцы учили молодых лётчиков сражаться и побеждать в небе Великой Отечественной.  Вот как вспоминал Георгий Тимофеевич Береговой, генерал-лейтенант,  дважды Герой Советского Союза, совершивший 185 боевых вылетов во время войны,  лётчик-космонавт, начальник Центра подготовки космонавтов:
    «Генералы Кравченко Григорий Пантелеевич и Лакеев Иван Алексеевич учили нас, молодых лётчиков, бить немецких асов, пользуясь уроками Халхин-Гола. Очень даже предметной, скажу, была эта наука. Здорово нам помогала. И я им до сих пор за неё благодарен…»
    Да! С учителями повезло! Это те самые люди, что прошли боевое крещение в небе Испании и Китая.
   21 воздушный ас во главе с Яковом Смушкевичем. Именно они сбивали на просторах монгольского Халхин-Гола считавшихся непобедимыми японских асов, национальных героев Японии. Школа таких учителей поистине бесценна: бить врага по максимуму, а если военная удача отвернётся, то и погибнуть с честью, забрав с собой врага.
   Уже после Великой Отечественной в беседе с прославленным маршалом Г.К. Жуковым  К.М. Симонов, признанный всеми писатель, автор правдивой военной прозы, признался, что не видел воздушных сражений, подобных халхин-гольским по накалу и драматизму. На что Георгий Константинович ответил: «А я, думаете, видел?» И оба замолчали. Было что вспомнить!
      Командующий военно-воздушными силами 1-й армейской группировки полковник Куцевалов отмечал:
   «Мы не имели в период боевых действий ни одного случая, когда бы кто-нибудь в бою струсил и ушёл бы с поля боя… Мы имеем целый ряд героических подвигов, которые совершали на ваших глазах, когда у лётчиков не хватало бомб, патронов, то они просто таранили самолёты противника, и если умирали, то всё-таки и противник падал…»
    В один из июльских дней на весь фронт прогремел подвиг лётчика-истребителя Сергея Грицевца. После воздушного боя лётчик обнаружил, что в воздушном боевом строю нет командира полка В.М. Забалуева. Устремился на поиск и отыскал командира на территории врага, в пятидесяти километрах от линии фронта, у потерпевшего аварию самолёта. Приземлившись рядом, Грицевец сажает командира в свой одноместный самолёт и взлетает под самым носом противника. Суворовская заповедь  «Сам погибай, а друга спасай!» не забыта русскими воинами, свято чтятся законы боевой дружбы и товарищества. И на этот раз это поможет и спасёт. Подобный подвиг совершит в Великую Отечественную и мой земляк – Герой Советского Союза М.Д. Никишин.
   Вспомним подвиги и других героев, пришедших на помощь народу Монголии. Читать скупые сведения о подвигах наших танкистов невозможно без  трепета перед их мужеством!  Так, капитан Г. Борисенко  в ходе боя уничтожил батарею противни-ка и выяснил о нём важные сведения. Но на следующий день при попытке добыть новые танк Борисенко был подбит и подожжён. Экипаж под огнём пересел в другую машину и так сумел доставить ценные сведения. 
  Танк, механиком-водителем которого был И. Прасолов, подбили. Экипаж двое суток находился в подбитом танке в окружении противника, уничтожив за это время полроты японцев  и продержавшись до подхода своих частей.
   Старший политрук А. Котцов, на своём танке ворвавшись в расположение противника, уничтожил орудие. Но в ходе боя с машины слетела гусеница. После устранения неисправности танк пробился к окопам противника, уничтожил засевших там японцев, отбуксировал подбитую им пушку, привёз трофеи, в том числе важные документы.
   Танк В. Лугового был подбит и остался на территории противника. Японцы пытались поджечь танк, а его экипаж заставить сдаться. Луговой, будучи тяжело раненным, вместе с экипажем двое суток вёл огонь по противнику до подхода наших частей.
  И, конечно, боевое братство! Сажали в свои машины экипажи подбитых танков, спасали под носом противника сбитых лётчиков.
   И вот сейчас я ловлю себя на мысли, что подобные факты, кроме глубочайшего изумления и уважения,  не могут не вызвать потребности в осмыслении сути совершённого. Надолго врезаются в память и не перестают волновать даже спустя годы. Так что же такое подвиг?


                Что такое подвиг?


   Значение слова «подвиг» понятно каждому нашему соотечественнику,  и нет необходимости объяснять его смысл. Может, потому, что у нас не было ни одного невоевавшего поколения и  одно поколение за другим проходило его непростую школу даже в мирное время. Однако смею предположить, что дело и в нашем характере.
    Слова в языке появляются не спонтанно, не случайно, а лишь при необходимости назвать какое-то понятие, явление или предмет. С предметами, конечно, понятнее и проще всего будет. А вот с явлениями…
   С удивлением узнаю, что во многих языках мира отсутствует слово «подвиг». Его смысл заменяется при необходимости понятием «смелый поступок». Да, не станем отрицать, что смельчаки есть у любого народа и смелые поступки ими совершаются. Но, согласитесь, понятие «подвиг» -  это не про любой отчаянно смелый поступок, а нечто большее.
    «Подвиг – дело особое, труд – тяжёлый, повседневный, настойчивый. Готовность в любую минуту защитить Родину,- такое определение дал Герой Советского Союза генерал И. И. Федюнинский. – Опыт истории учит, что боевая слава достаётся самому упорному и беспредельно храброму». Халхинголец, он знает, о чём говорит. Он был свидетелем подвигов. А всё сказанное -  результат личных наблюдений и размышлений.
      Впервые ежедневно наблюдает солдата на войне двадцатичетырёхлетний корреспондент К. Симонов, и его не может не волновать эта тема. Спустя годы, имея за плечами несравнимо тяжёлый груз Великой Отечественной, он не забудет уроки мужества Халхин-Гола. Мало того, этим он и предвосхитит свою знаменитую трилогию «Живые и мёртвые». И он скажет: «Бесстрашие – это не то, что делается без страха, а то, что делается вопреки страху.  Мужество – это умение точно выполнить приказ, невзирая на угрозу смерти, а высшее мужество – это новый шаг навстречу смерти, когда буква приказа уже выполнена». Герои Халхин-Гола выполняли то, что было за буквой приказа, и героями себя не считали.
  Человек на войне – особая тема. В экстремальной ситуации он проявляется со всех сторон, порой неожиданно для самого себя.
Раскрываясь и лучшими, и слабыми своими глубинными сторонами. Халхин-Гол показал целые россыпи человеческого муже-ства,  самоотверженности и благородства. То, что по традиции называют массовым героизмом. А какие эти люди-герои?
     С удивлением и радостью подтверждения уже известного всем знакомым с русской классикой отмечаю правоту толстовских наблюдений: это всем запомнившийся тип русского героя – капитана Тушина, скромного труженика войны. Человека, внешне лишённого каких бы то ни было признаков героического: человека мягкого, душевного, относящегося к сослуживцам и подчинённым с отцовской заботой и добротой. С  ничем не примечательной внешностью, указывающей более на гражданского человека, нежели на военного. Не помышляющего о наградах и повышении по службе. У Толстого истинные герои таковы. Что ж, обратимся к судьбам героев Халхин-Гола.
   Перечисляя лучших командиров халхин-гольских сражений, «наших прекрасных бойцов и командиров, которые выросли, закалились и прославили себя», Жуков называл Ремизова и Яковлева.
   Иван Михайлович Ремизов…Думая об этом человеке, неволь-но вспоминаешь о человеческой традиции называть горные вершины и хребты именами выдающихся, необыкновенных людей. Одна из сопок в бескрайней монгольской степи навечно осталась в памяти не одного поколения людей сопкой Ремизова.
 И так будет всегда! За что такая память нашему соотечественнику?
  Майор Иван Михайлович Ремизов известен как самоотверженный, инициативный и грамотный командир и при этом большой душевной щедрости человек.  Его прославленный 149-й полк совместно с монгольскими частями первым встретил на границе наступающего противника, почти втрое превосходящего по численности. С 28 мая на передовой и лично руководил боевыми операциями. Не раз водил солдат в штыковые атаки. Всегда находился там, где решался исход боя. Ремизов мог моментально оценить обстановку, дать чёткие, понятные распоряжения и, как правило, выигрывал бой.
   Г.К. Жуков, отмечая и военный, и человеческий талант своего подчинённого, частенько заворачивал в его полк «чайку попить» - так с этим человеком было и тепло, и спокойно, и надёжно. И во внешности, как ни всматривайся, не отыщешь при всём желании ничего особенного, выделяющего, героического. В мирное время в таких не сразу признаешь военного человека, тем более героя.
    Что ни говори, сама жизнь подтверждает  правоту толстовской мудрости. А было майору в ту пору всего 38 лет. Короткая, но такая яркая человеческая жизнь, сверкнув и пронесшись кометой, озарила всё вокруг и погасла. Но свет таких людей не гаснет.
    Не всегда легко и просто быть человеком даже в перипетиях мирного времени. Остаться им во время жестоких военных испытаний, не растеряв своей человечности и теплоты, - редкий талант человечности самых высоких из нас. Благородные натуры,  спасающие товарищам не только жизнь. Около таких обычно согреваются душой в военные холода.   
   Не будет преувеличением сказать, что Ремизов  был всеобщим любимцем. Его любили и уважали как смелого, справедливого и толкового командира, не прячущегося за спины солдат. Он вместе с ними шёл в разведку в расположение противника и вёл их в бой, а не посылал на смерть. Он учил, как захватить «языка» и  незаметно просочиться через линию фронта. В мае, в начале японской агрессии, на знаменитой сопке максимально близко к местам боёв находился его командный пункт. Так уже при жизни сопка стала называться его именем. Так будет и после его гибели.
  Когда советские и монгольские войска, перейдя в генеральное наступление 20 августа, окружили японскую группировку и приступили к её уничтожению, наиболее ожесточённые бои шли за высотки Ремизова и Палец. К 30 августа осталась лишь сопка Ремизова. На последних укреплениях японцев шли самые жестокие бои. Но и эта вражеская позиция пала.
  Осенью  1983 года, во время моей монгольской командировки, на место сражений и гибели своего брата-героя  приедет сестра Антонина Михайловна. С ней будет и её дочь Ирина.
  На высоте Баин-Цаган, где с третьего по пятое июля беспрерывно проходила жесточайшая схватка, постоит и дочь Героя Советского Союза -  легендарного комбрига Яковлева. Стоя у памятника героям-танкистам, она расскажет об отце: «Его мы помним добрым и смелым. Он был кадровым военным, но всегда казался нам таким мирным, спокойным».
  И вновь я возвращаюсь к мысли Толстого!   Вновь перед нами удивительная личность. «Командир 11-й танковой бригады Яковлев М.П. сыграл решающую роль в разгроме 23-й японской дивизии, переправившейся на западный  берег и захватившей Ба-ин-Цаган. Бой  был жестоким и незабываемым. По справедливости его называют Баин-цаганским побоищем», - так охарактеризует Жуков особую роль комбрига и его боевых товарищей.
   Танкисты-яковлевцы проявляли чудеса героизма. Бессмертный подвиг совершил танковый экипаж Д.П. Викторова.  Отважные танкисты подбили десять вражеских орудий. Но и тогда, когда подступившие вплотную японцы подожгли танк, бойцы продолжали сражаться до последнего дыхания, направляя свою горящую машину на врага:
                Много слухов идёт о его кончине:
                говорят,
                что от смерти на два шага,
                на своей курносой машине
                он, и рушась,
                ещё таранил врага.
                Говорят, он, в сплющенном танке зажатый,
                перед смертью успел обожжённым ртом
                объяснить экипажу,
                как можно последней гранатой
                подорваться втроём,
                чтоб врагу не достаться живьём.

  Недаром на горе установлен памятник, надпись на котором гласит: «Танкистам РККА-яковлевцам, победителям над японцами в Баин-цаганском сражении 3-5 июля 1939 года». Это их боевой машине –  советскому БТ-7-  посвятил К. Симонов своё стихотворение «Танк»:

                Когда бы монумент велели мне
                Воздвигнуть всем погибшим здесь, в пустыне,
                Я б на гранитной тёсаной стене
                Поставил танк с глазницами пустыми;

                Я выкопал его бы, как он есть,
                В пробоинах, в листах железа рваных, -
                Невянущая воинская честь
                Есть в этих шрамах, обгорелых ранах.
   
   Там же, на высоте Баин-Цаган, обелиск на братской могиле воинов 24-го мотострелкового полка.
   Монгольский городок Ундурхан был местом дислокации 11-й танковой бригады. Отсюда она начала свой героический марш в направлении Баин-Цагана, который сам по себе уже станет без преувеличения подвигом.
    Бригада шла по барханам
   от самого Ундурхана,
   был только зной и песок,
   только зной и песок,
   песок
   сквозь броню и чехлы.
   Приходилось мокрыми тряпками затыкать кобуру нагана,
   как детей,
   пеленать крест-накрест орудийные стволы.
   Но глаза –
   их не забинтуешь,
   Они были красными до ожога, хотелось их разодрать ногтями,
   чтоб вынуть песок из-под век.
   Он будет сыпаться долго-долго,
   как в песочных часах.
   В глазах его так много,
   что можно,
   высыпав весь,
   сделать
   песчаные берега для нескольких рек, а всю воду выпить.
   Или нет,
   оставить немного на дне,
   чтоб потом,
   на обратном пути,
   хоть горстку, глоточек…
   Майор просыпается от ожога –
   он прижался щекой к броне,-
   шестьдесят градусов Цельсия.
   В небе несколько точек.
   Это орлы ушли вверх от жары.
   В броневом зелёном стекле
   через цепи низких барханов, переваливаясь, как утки,
   под абсолютно красным солнцем, по абсолютно жёлтой земле
   абсолютно чёрные танки
   идут уже третьи сутки.
   ………………………
   Кого-то хватил удар.
   За бугром, в стороне
   экипаж ему наспех роет могилу.
   Земля пересохла,
   она не желает,
   по ней, как по броне,
   с лязгом скользят лопаты.
   Она мёртвых берёт через силу.

   Это снова К. Симонов. Незнакомые нам, непривычные стихи автора всем известного стихотворения «Жди меня…». Сама чудовищно суровая военная реальность потребовала  новой формы.  И стихи не случайны. Напомню, что двадцатичетырёхлетний корреспондент появился на Халхин-Голе по спецзапросу: «Пришлите поэта в «Гвардейскую краснознамённую»». И Симонов, ежечасный свидетель подвигов, их писал.
   К вечеру танки выйдут к району предполагаемых боевых действий. Через несколько часов все двести ринутся  в бой, причём без прикрытия пехоты, не успевшей выйти на рубежи атаки.
   Именно в этом сражении прозвучит впервые суровый приказ командующего Жукова «Стоять насмерть!». В ответ прозвучит негромкое, но твёрдое «Есть стоять насмерть!» Это был яростный встречный бой.
   Танкист Яковлев погибнет 12 июля, поднимая в атаку пехоту,  залёгшую от шквального огня. Он, недавний пехотный командир, покинул танк и, личным примером вдохновляя солдат, повёл их в атаку. Несмотря на огненный ливень, атака не захлебнулась. Тело комбрига, пронзённое множеством пуль, найдут лишь спустя несколько дней.
   Вот как напишет Константин Симонов о другом событии, но удивительно созвучном тому, что было совершено этим человеком и его боевыми товарищами: «Это была одна из тех минут, редких даже в судьбе военного человека, когда всё подготовленное его предшествующей жизнью сосредоточивается в одном-единственном поступке».
   Верно подмечено. Порой вся предшествующая жизнь становится всего лишь подготовкой к одному событию, самому главному в жизни, для которого ты, видимо, и пришёл в эту самую жизнь.
   У комбрига таких событий было предостаточно. А было Герою Советского Союза Михаилу Павловичу Яковлеву всего-то  36 лет. И провёл он на той войне всего тридцать дней, но каких немыслимой концентрации дней, часов и минут! И как много успел: нам за всю свою жизнь столько не смочь! Это тот самый случай, когда часы, минуты и мгновения могут вмещать в себя больше, чем целая человеческая жизнь.
 
 
                Монгольский Василий Тёркин


  Монгольские цирики были свидетелями этих подвигов и признавались, что думали в этот момент об одном: «Если эти русские так защищают нашу Родину, то как же они будут защищать свою страну?!» И  эта мысль их изумляла и вдохновляла на личные подвиги. Каждому хотелось соответствовать боевым товарищам. Была самая настоящая эстафета подвига.
  «Бойцы монгольской армии, - вспоминал Г.К. Жуков, - восхищались боевыми свершениями советских войск, но и мы, советские воины, были не менее восхищены героическими подвигами монгольских бойцов и командиров. Мне приходилось лично наблюдать массовую боевую отвагу монгольских цириков и их командиров. Хочется вспомнить имена особо отличившихся. Это рядовой цирик Олзвой, водитель бронемашины Хаянхирва, наводчики зенитных орудий Чултэм, Гомбосурэн, конник Хорло».
  Я нисколько не удивилась тому, что Георгий Константинович первым упоминает  именно Олзвоя. Ничего удивительного: личность легендарная! Его подвиги порой обрастали невероятными слухами, и трудно было отличить правду от преувеличения. Приведу лишь несколько примеров.
   Так, возвращаясь вместе со своим верным другом из разведки, Олзвой однажды столкнулся с японцами, ехавшими на двух машинах. Разведчики вступают в неравный бой и,  уничтожив многих противников, остальных берут в плен.
  Или вот ещё история: Олзвой удерживал высоту, которую штурмовала целая рота противника.
   Так это же, по-нашему, былинный богатырь, только живой, настоящий! А по-монгольски это называется батор. Кто посмеет назвать это преувеличением или, того хуже, враньём? Да гипербола сама по себе непременная особенность былины. Так что Олзвой здесь ни при чём: бойцы нуждались в таком весьма вдохновляющем примере перед глазами. Во всяком случае, очень хотелось верить, что было именно так, а не иначе.
   Очередных историй про Олзвоя монгольские солдаты ждали с нетерпением: обязательно будет нечто удивительное про смекалку и ловкость товарища, находившего выход из, казалось бы, провальной ситуации. Это вселяло надежду и на собственный успех и удачливость.
  Любили Олзвоя  ещё за весёлый, добрый нрав, за удивительное жизнелюбие, за умение поднять настроение, за весёлые шутки. Как важно в жизни  рядом иметь такого товарища. А уж на войне – и подавно. Так что не случайно Олзвой был душой монгольских солдат. И любой наш читатель воскликнет: «Так это же наш Вася Тёркин, несмотря на некоторые различия в виде неумения играть на гармони!» Не было и не могло быть у Олзвоя гармошки, зато какие взрывы хохота сослуживцев на привале и во время передышек между боями. Все стремились располо-житься поближе к герою.
  Шутки шутками, но не за это же Олзвой стал именоваться гордым званием -  Герой МНР. Был вначале просто героем удивительных историй, а стал настоящим Героем – вот его боевой путь. Олзвой без преувеличения был отважным бойцом и разведчиком и всегда достигал большего, порой невероятного, чему имеются подтверждения. Вот, пожалуй, ещё история одной разведки.
   Олзвою и его товарищам поручено добыть «языка». Под покровом ночи разведчики отправились за линию фронта: сначала переплыли Халхин-Гол, затем где пригнувшись, где ползком приблизились к расположению противника – вражеской батарее, засеченной днём. Видят: у орудий стоит часовой, а неподалёку – силуэты палаток и вооружённых людей.
   Решили начать с часового, который словно сам хотел оказаться захваченным: приблизился к разведчикам и даже опустил на землю винтовку. Одно мгновение – и часовой скручен по рукам и ногам, во рту кляп.
   Можно бы и возвратиться обратно. Но нет! Это же Олзвой, который решает, что разведчик без бинокля - это не разведчик! Задумал во что бы то ни стало его добыть: надевает каску часового и, взяв в руки винтовку,  заступает на его пост. Дожидается тишины, заглядывает то в одну, то в другую палатку. Нет нигде бинокля! Но Олзвой настойчив. В третьей палатке не спали, слышался негромкий разговор. А за  дверью (вот это удача!) был отчётливо виден висящий офицерский планшет и кожаный футляр, в котором, конечно же, был  вожделенный бинокль.
   Снова заступил на «дежурство». Осталось лишь дождаться полной тишины, потихоньку снять планшет и бинокль и раствориться в темноте. Читатель ожидает именно такого финала. Но это же Олзвой -  неисправимый шутник, озорной, словно мальчишка! Насыпав сухого навоза, аккуратно повесил пустой футляр обратно. Приятный подарок самураям! Единственное, о чём искренне сожалели товарищи  Олзвоя, что не могли наблюдать за реакцией проснувшихся поутру.
   А утром на противоположном берегу Халхин-Гола разведчикам объявлена благодарность командира полка: и «язык» есть, и документы добыты. И как тут без шутки?
   - Как же теперь японцы без бинокля стрелять в нас будут? – спросил командир, обратившись к Олзвою. -  Как поймут? Не увидят же, попали или нет. Ты как думаешь, Олзвой?
   - Ничего, товарищ командир, - под громовой хохот цириков отвечал Олзвой. – Замену я им хорошую оставил, обойдутся.
   Военная удача не изменит Олзвою до самого конца боевых действий. Из халхин-гольских степей он возвратится с победой. Ему суждено было скончаться от тяжёлой болезни спустя два года. Он ушёл молодым и неунывающим. Именно таким всем и запомнился. Будь он жив,  в августе сорок пятого был бы в первых рядах атакующих ненавистную ему Квантунскую армию. В том нет никакого сомнения.
   Другого героя называли Догшин Бургэд - Воинственным Орлом Монголии. Представитель казахского народа – командир 4-й роты 17-го полка кавдивизии Экей – был, напротив, очень серьёзным и неулыбчивым человеком. О нём известно очень мало, не осталось даже ни одной фотографии. Но товарищи по оружию по памяти нарисуют его портрет.
    Лейтенант Экей и его рота сражались героически. Рубившиеся на одном из опорных пунктов неприятеля монгольские кавалеристы переходят  на  рукопашную схватку. С саблей в руках Экей, как и подобает смелому командиру, бьётся впереди, оставляя после себя след разрубленных тел. Тяжёлое ранение, но лейтенант ещё крепче сжимает саблю. Погибнет на поле боя геройской смертью.
  Двенадцать бойцов и командиров молодой монгольской армии стали Героями МНР. В сражениях на Халхин-Голе её солдаты и офицеры, осваивая «науку побеждать», прошли боевую закалку. В сорок пятом именно они будут  сметать японцев с китайской земли. В той будущей войне будут новые герои.
  А на монгольской медали в честь победы на Халхин-Голе мы увидим всадника – арата, скачущего на помощь к вступившим в бой цирикам. Монгольский символ участников тех сражений, устремившихся из всех аймаков, из всех точек страны  к  бескрайним безлюдным просторам, на  которые ступил безжалостный и коварный враг.
   И в жестоких схватках с противником,  в бою и советские, и монгольские бойцы всеми силами старались прийти на выручку своим товарищам по оружию. Маршал Жуков позже вспоминал: «По свидетельствам наших солдат и командного состава, монгольские части дрались смело, умело и хорошо взаимодействовали с советскими войсками».  Именно об этом следующий рассказ.


                О взаимодействии и взаимовыручке


   Начну с событий, предшествовавших Баин-цаганскому сражению. Из-за переправы противника на западный берег Халхин-Гола возникла реальная угроза окружения наших частей на восточном берегу – началось строительство переправы. Деревянный мост приказано построить за ночь. Течением  валило с ног.От холодной воды сводило ноги. Несмотря на это,  к рассвету мост готов.
  Неожиданно доносится гул самолётов: с востока летели японские бомбардировщики. Свист бомб, взрывы и столбы воды. Кинулись солдаты в воду, бросились вплавь. На берегу, едва  развернувшись к бою, столкнулись с вражеской пехотой. Началась рукопашная схватка. Дело плохо: силы неравные. И тут с бархана застрочили пулемёты. Кто эти невидимые солдаты-спасители? Отходящие с боями пограничники? «Так мы с ребятами и не узнали, кого благодарить», - такими словами подытожил свой рассказ ветеран К.В. Яковлев.
   Монгольский ветеран Тугсжаргал, находившийся поблизости от этих мест, подтверждает:
  «Да, были пулемётчики. Они нас тогда здорово выручили. Вернее сказать, спасли. Беспрерывные атаки японцев вконец измотали нас. Вот тут-то нас и поддержали чьи-то пулемёты. Их огонь, как косой, свалил первые шеренги идущих в последнюю, как думали японцы,  атаку. Только она оказалась последней для многих из них. Мы бросились вперёд и заняли удобную позицию, откуда нас уже не выбить. А пулемётчики с флангов косили врага огнём. Кто они были – эти пулемётчики?  Из какой части? Живы ли? Погибли? Неизвестно. Знаю только, что без них мы бы точно не продержались».
   Что мне показалось любопытным во всех этих историях?  Советские бойцы считали своими спасителями монгольских пограничников. А монгольские цирики, в свою очередь, предполагали, что советская пехота пришла им на помощь. Была вера в поддержку, в то, что не бросят погибать, прикроют, придут на помощь.
   Но была жестокая война, и хватало ситуаций с отнюдь не счастливым концом.
  Халхин-Гол был сражением нового типа. Впервые в нашей военной истории началось широкомасштабное применение новейшей техники, а опыта взаимодействия танков, авиации, артиллерии, конницы и пехоты было ещё маловато: при команду-ющем 57-й армией Фекленко в бой шли все сразу. При возглавившем 1-ю армейскую группу Жукове  стали действовать по-другому – взаимодействовать. Грамотное взаимодействие – залог успеха боя. Такова  наука Халхин-Гола. И этот опыт окажется бесценным в Великую Отечественную. Но взаимодействовать в стремительно меняющейся обстановке было крайне непросто: учились мгновенно, на ходу. Это же  не военные учения, а жестокая война.
  Танки не ходят в атаку без прикрытия пехоты, но 3 июля танковая бригада Яковлева после изматывающего перехода, практически не отдохнув, пойдёт в бой.
  Японцы, не обнаружив пехоты, засомневаются: разведка? Им не верилось, что русские отважатся на такой отчаянный шаг. Фактически те шли на верную смерть, но сдержать японцев больше было некому. 24-й мотострелковый полк полковника И.И. Федюнинского был ещё на марше, слишком далеко, и не успевал к началу атаки.

   А пехоты и правда не было.
   Она утопала в песках,
   Шла, захлёбываясь пылью,
   едва дыша.
   Лётчик, посланный на разведку,
   впереди неё
   в облаках
   летел, как оторванная от тела душа.
   Он знал:
   за десять минут отсюда уже начинался бой.
   Проклятье!
   Он мог
   эти сутки для них
   сделать за десять минут.
   Если б можно
   их всех
   на канатах
   потянуть вверх, за собой,
   поднять,
   перенести
   и поставить
   за сто вёрст, там, где их ждут.
   Он делал над их головами смертельные номера:
   двойной разворот,
   штопор,
   двойной разворот.
   И смертельно усталые люди снизу хрипло
   кричали «ура».
   Они понимали, что он хочет им помочь
   скоротать переход.
   
   Что было дальше, ты, читатель, знаешь. Рваный, неровный ритм стихотворения как тяжело, гулко, с перебоями  стучащее тревожное сердце солдата, с трудом переставляющего ноги, из последних сил устремляющегося к месту атаки. В щёлочки прищуренных глаз  стекает липкий пот, песочная пыль мешает дышать. Кажется, этим проклятым песком  забиты и лёгкие, и желудок. Воды? Вперёд! Там, впереди,  уже  горят наши танки и живыми  горящими факелами становятся наши товарищи.
   Перед атакой подавший своему батальону команду «Делай, как я!», майор Г. Михайлов берёт рычаги из рук мёртвого водителя и в горящей машине мчится на врага, сокрушая стальными гусеницами всё на своём пути.  Несколько раз ходит в атаку и отважно сражается монгольский бронедивизион. Двум экипажам из его подбитых машин помогают спастись  советские танкисты. Это боевое братство Халхин-Гола…
   Баин-цаганское побоище, начавшись 3 июля,  закончится лишь на третьи сутки. С обеих сторон в нём участвовало около 400 танков и бронемашин, более 300 орудий и несколько сот самолётов.  Всё пространство горы и прилегающие окрестности разворочены снарядами, иссечены укрытиями, завалены разбитыми пушками, ящиками из-под снарядов, сгоревшими и ещё горящими танками, разбитыми грузовиками и повозками, касками и винтовками, фляжками и полевыми сумками, тушами убитых лошадей, лентами окровавленных бинтов и бесчисленными мёртвыми обезображенными телами.
    Пройдя Великую Отечественную, Симонов признается, что такого количества убитых в окопах он не видел нигде, только на Халхин-Голе. Они были завалены трупами. Враг потерял около десяти тысяч человек. Несли тяжёлые потери и советско-монгольские части.
   Но утром 5 июля на этом поле смерти по-прежнему продолжался бой: кружили и с рёвом падали самолёты, рвались снаряды, стреляли пушки и танки, строчили пулемёты, метались живым факелом кричащие люди, ржали обезумевшие от ужаса лошади. Выскакивали из окопов-лунок смертники с минами на длинных бамбуковых шестах и подсовывали их под танки. Пытаясь спастись, бегущие японские военные бросались к реке и тонули. Неприятель изгнан с Баян-Цагана.
  В дневнике одного из советников императора появится запись: «Армия в смятении, всё погибло». Но бои и настойчивые попытки переломить ситуацию продолжаются.
   Врага окончательно не разгромить, если вести лишь позиционные бои – окончательно сломить его возможно лишь при условии мощного, хорошо спланированного и, главное, внезапного контрнаступления. И подготовка к нему началась, причём в условиях повышенной секретности.
   На какие только ухищрения ни шли, чтобы усыпить бдительность недремлющих самураев. К примеру, войскам разослали «Памятку бойцу в обороне», написанную лично Жуковым. Передавались ложные сведения о ходе строительства оборонительных сооружений. Задача – ввести неприятеля в заблуждение, внушить ему уверенность в том, что истощённые силы советско-монгольских частей не в состоянии перейти к активным действиям,  уходят в глухую оборону и смогут начать наступление лишь поздней осенью.
   А тем временем по ночам осуществлялись крупные перегруппировки. Шум передислоцируемых танков заглушался гулом самолётов и оружейной стрельбой. Эфир засорялся ложными сообщениями с несложным шифровальным кодом, в которых шла речь  о зимней экипировке. На протяжении длительного времени специально создавались шумы, на которые японцы в конце концов перестали обращать внимание.
    Чтобы создать у противника впечатление об укреплении центрального участка фронта, радиостанции работали только в центре, передавая в эфир шум танков, имитацию строительства. По сути, всё это было отдельной, мастерски проведённой операцией по дезинформации отнюдь не простого  противника, и она стала залогом успешного контрнаступления.
  А итог её таков: командование Квантунской армии было настолько уверено в том, что противник перейдёт в наступление лишь поздней осенью, что практически перестало отслеживать передвижение его частей и вынашивало свои планы.  На 24 августа японскими агрессорами планировалось своё генеральное наступление, которому уже не суждено было свершиться.
   19 августа Сталин шифровкой передаёт Жукову слово «добро» как сигнал начала наступательной операции. Вперёд! 20 августа после мастерски преподнесённой дезинформации, опередив противника на четыре дня, советско-монгольские войска перейдут в решительное наступление. 29 августа овладеют последней высотой – сопкой Ремизова. А 31 августа территория МНР будет полностью освобождена от японских захватчиков.
    Несмотря на разгром наземной группировки, неприятель продолжает атаковать с воздуха. И даже 16 сентября, когда посол Японии Сигэнори Того просил в Москве о прекращении боевых действий и подписывал мировое соглашение, в небе над Халхин-Голом происходила жестокая схватка нескольких сотен самолётов. Израсходовав в бою запас горючего, одни возвращались на базы для дозаправки, на смену им устремлялись другие. И такая воздушная карусель продолжалась почти весь день.
   Под вечер наконец воцарились непривычный покой  и тишина. Только над степью кое-где курились высокие столбы дыма (это догорали сбитые самолёты), напоминая  зрелище японских погребальных  костров.

                Уроки японского

   Короткая, но очень жестокая и насыщенная боями война длилась четыре месяца и закончилась трудной, тяжёлой, но заслуженной победой над сильным и умелым противником.
    Квантунская армия потеряла убитыми, ранеными и пленными 61 тысячу человек. Она лишилась 660 самолётов, значительного количества военного имущества. Боевыми трофеями советско-монгольских войск стали 12 тысяч винтовок, 200 орудий, около 400 пулемётов, более ста автомобилей. Японское командование  и правительство в полном составе ушли в отставку.
   Плечом к плечу в степях Халхин-Гола сражались 57 тысяч советских и монгольских солдат. Общие потери советско-монгольских войск составили более 18 тысяч человек.
   Уроки японского были усвоены на отлично, и самим японцам был преподан незабываемый урок.
   Был нанесён удар по мифу о непобедимости императорской армии, созданному  японской пропагандой, в который верило не одно поколение японцев.  Поражение  у Халхин-Гола остудило горячие головы и заставило отказаться от вторжения на совет-ские земли в период фашистской агрессии, несмотря на все настоятельные требования со стороны Гитлера.
   Без нашей общей победы на Халхин-Голе Япония могла в союзе с Германией вступить в войну с СССР. А одновременная  война на два фронта могла грозить ему самыми тяжёлыми последствиями. В частности, сибирские дивизии не пришли бы в ноябре-декабре на помощь Москве.
   Как справедливо замечено, что одно сражение можно выиграть за счёт технического превосходства и человеческих ресурсов, войну – только умом, с помощью полководческого таланта.
   Халхин-Гол стал отличной школой боевого мастерства для сотен советских и монгольских командиров, которое пригодится в грядущих сражениях, особенно в первые, самые тяжёлые периоды Великой Отечественной и советско-японской. Герои Халхин-Гола командовали на Западном фронте армиями, корпусами, дивизиями, полками, батальонами и эскадрильями.
   Та победа стала возможна не только благодаря грамотному руководству.  Бои у степной реки стали и настоящей школой мужества, местом проявления массового героизма и сплочённости, боевого советско-монгольского братства. Там и тылы становились самым настоящим фронтом.
   Араты из восточных аймаков, рискуя жизнью, перегоняли для воюющей армии лошадей, бойцы тыловых подразделений в дни наиболее жестоких схваток до семнадцати раз за день переплывали Халхин-Гол, доставляя бойцам боеприпасы и пищу. Особенно отличились Мижид, Тавхай, Магван, Дамба и Ендон.
     Подводя итоги одной из операций, комбриг Богданов сказал:
  « …наши тылы, наши бойцы – шофёры, наши бойцы этапных рот - все эти люди проявили не меньше героизма, чем мы все на этом фронте. Не меньше. Представьте положение: на протяжении четырёх месяцев шофёры машин по шесть суток делают рейсы от фронта до Соловьёвска и от Соловьёвска до фронта. 740 километров, и так непрерывно каждый день без сна… Это величайший героизм  в тылу».
   Героическими усилиями этих людей, которых сам Жуков назовёт чудо-богатырями, в условиях бездорожья было переброшено 50 тысяч тонн самых разных грузов и около 18 тысяч человек. Осуществлялось практически невозможное.

                Орос - монгольский Русский   

   Любую войну отмечает одна отличительная особенность: всё уродливое и отвратительное моментально сбрасывает с себя маску прикрытия, и, напротив, всё самое благородное и высокое, в мирное время из скромности  не выставляемое напоказ, проявляется особенно полно и отчётливо. И монгольский народ показал, на что он способен. Он не дрогнул под натиском японского вторжения, а ещё крепче сплотился со своим северным соседом и другом – Россией. Она неспроста  стала его горячей,   преданной любовью: монголы умеют дружить и дружбой дорожить.
   Слова Жукова подтверждают эту мысль: «Монгольский народ питает искреннюю дружескую симпатию к советским людям. Особенно приятно вспоминать душевную простоту монгольского народа, его доброту и искреннюю веру в Советский Союз».
   Тепло отзывался он и о монгольском лидере Чойбалсане: «Это был незаурядный, огромного душевного богатства человек, преданный друг Советского Союза».  Не случайно многие советские ветераны спустя годы  с теплотой говорили о встречах с Чойбалсаном, вспоминая их задушевный тон, напоминания о необходимости чрезвычайной бдительности в борьбе с коварным, вероломным и жестоким  врагом.
  Монгольскому народу свойственно не забывать добро друзей – это, по-моему,  вообще свойственно менталитету монголов. На просторах Монголии появятся памятники в честь советских защитников. Халхин-Гол  раскроет полководческий дар маршала Победы - Жукова, который много лет спустя признается Константину Симонову: «Я до сих пор люблю эту операцию».
  «Мы, монголы, гордимся тем, что на монгольской земле начал раскрываться выдающийся полководческий талант Жукова», - скажет глава МНРП Цеденбал в 1979 году при открытии мемориального музея Георгия Константиновича в Улан-Баторе. А 5 декабря 1981 года в монгольской столице  будет открыт памятник ему. На Халхин-Голе будет восстановлен блиндаж, в котором находился командный пункт полководца.
   Хорошо сказал о Жукове маршал Василевский: «При жизни Георгий Константинович был увенчан высшими знаками отличия, но лучшей наградой для него была всенародная любовь». И, добавлю, монгольского в том числе. Он память о командующем 1-й армейской группировкой увековечит раньше, чем это сделают на Родине полководца.
  1418 дней и ночей Великой Отечественной находился маршал Жуков на главном КП советско-германского фронта, а перед этим только 129 дней – на Халхин-Голе. Но каких! Недаром японские историки назовут его Учеником Чингисхана.
   Имя Жукова одинаково дорого как нашим соотечественникам, так и народу далёкой Монголии. Четырежды Герой Советского Союза является и Героем МНР, память об этом человеке  монголы  свято чтут как имена самых славных своих национальных  героев.
   И в заключение небольшой, но показательный факт: после Халхин-Гола у монголов появится новое мужское имя – Орос, что означает Русский. Подходящее имя для будущего защитника Родины! Так монголы становились «русскими», а русские – «монголами»! И внимательный  читатель наконец поймёт, что нет орфографической ошибки в названии этой главы. Звучное и светлое монгольское имя  Орос  произносится  гордо и величаво! Орос!
   Мне же в звучании этого слова слышится своё, державинское:

      О росс! О добльственный народ,
      Единственный, великодушный,
      Великий, сильный, славой звучный
      Изящностью своих доброт!

      По мышцам ты неутомимый,
      По духу ты непобедимый,
      По сердцу прост, по чувствам добр,
      Ты в счастье тих, в несчастье бодр.

   За это наш народ по-прежнему искренне  любим и уважаем монгольским народом.
   И ещё о самом важном лично для меня…Повторю снова: впервые самое острое чувство любви к своей Родине и гордость за свой народ-победитель я испытала именно в Монголии, видя не показную, не казённую, не юбилейную, а живую, неподдельную, братскую  любовь. Твою любовь, Монголия! За эту любовь и твою память спасибо тебе!

                А на Западе начинается…

    И, несмотря на радость победы, у всех прошедших Халхин-Гол осталось неутихающее чувство тревоги. И Симонову удалось передать это общее ощущение.
   Если откроем заключительные страницы его романа, то вновь увидим весьма выразительный, символичный  пейзаж:   «… вдали за свинцовой полосой  Халхин-Гола, за жёлтым горбом высоты Палец, над далёкой грядой отрогов Хингана, небо, чем ниже, тем делалось всё багровей и багровей. Разорванное острыми пи-ками гор, оно красной полосой горело в неровных промежутках между ними.
   - Ветер будет, - сказал Климович».
    Прочитавшему роман понятно внимание автора к каждой природной детали. Не ветер – грядёт целая буря. Любому понятен её смысл и  предвестником чего является багровый закат. Герои пребывают «в огне и холоде тревог». В ощущении, что мир вновь на пороге  войны.
   31 августа от Квантунской армии на монгольской земле не осталось и следа. Закончится подписанием мирового соглашения, по определению заморских вояк,  вторая русско-японская война. А 1 сентября  начнётся Вторая мировая, и  военный пожар заполыхает уже у наших западных границ.
    Это значит, что другой вероломный и коварный враг со зловещей свастикой уже не марширует с самодовольно-высокомерным, каменным лицом надменного арийца,  вскидывая руку в фанатичном приветствии своего бесноватого фюрера. Уже не жжёт на площадях своих городов то, что является гордостью культуры всего человечества. Уже не возносит над головой горящие факелы устрашающе зловещего ночного шествия, не бряцает воинственно оружием под сумасшедшие рукоплескания и восторженные крики и вопли соотечественников, а вовсю убивает, предаёт огню, а война опять у самого нашего порога. Мы на пороге великих испытаний. И на это Халхин-Гол даст ответ. 
    Я верю в сцепление имён и событий. Халхингольцы – люди особой закалки. Жуков там, где труднее всего. В самые суровые, судьбоносные дни для страны они встретятся вновь: и Жуков, и халхингольцы – вновь скажут своё слово. И рядом будет Василевский, ещё не ведающий, что и его со временем военная
судьба направит с Западного фронта на Восток.
   Их  совместным участием в сорок первом под Москвой будет совершено очень важное: запланированный гитлеровцами блиц-криг захлебнётся! И это вновь напомнит японцам о позоре  Халхин-Гола и необходимости осторожности, когда речь заходит  о русских.
       Как отметит позже полководец Жуков: «Неслучайно соединения, находившиеся в 1939-40 гг. в Монголии, будучи переброшенными в 1941 году в район Подмосковья, дрались с немецкими войсками выше всяких похвал». Заслужить такой отзыв от привычно  сдержанного на похвалу военачальника – это повод для особой гордости и уважения.

   
                Накануне Великой Отечественной


      После Халхин-Гола советско-монгольское стратегическое партнёрство только усилилось. Ещё гремел Халхин-Гол, а уже 29 июля, не дожидаясь конца военной операции, комитет обороны СССР составил план оборонных работ по связи на территории МНР, согласно которому уже в 1939 году  намечалась постройка новых телефонных линий, узлов и стаций, ремонт существующих, оснащение их техникой. В этом плане значились Улан-Батор, Ундурхан, Баин-Тумэн, Алтан-Булак, Баин-Шинту, Матат, Мунку-Хан. Будет в этом списке и Сайн-Шанд (по при-вычке я ищу сведения прежде всего о нём).
   Об объёме помощи узнаю  из содержания ныне рассекреченной шифровки, согласно которой  Сайн-Шанд получил четыре аппарата Морзе, одну аккумуляторно-генераторную установку, один зарядный агрегат, один коммутатор на тридцать номеров. Стоит ли объяснять, насколько важна связь вообще, а в военное время особенно?
   И, конечно, забота о том, чего на необозримых монгольских просторах не существовало в принципе, - о дорогах. Возможно, именно с той поры и пошло шутливое выражение: «В Монголии нет дорог – есть только направления».
   Намечено строительство нескольких на территории МНР. Но и это  не самое главное. Предстоит куда более масштабное дело, о чём узнаем из постановления СНК СССР и ЦК ВКП (б) №3 от 14 июля 1939 года о строительстве железнодорожной линии Борзя - Соловьёвское – Баин-Тумэн со сдачей в полную эксплуатацию к 1 октября 1940 года. Внимательный читатель не мог не  обратить  внимание на даты. Сроки максимально сжатые – придётся трудиться ударными темпами. Опоздали со строительством. Будь  железнодорожная ветка на момент халхин-гольских событий, военная операция могла  развиваться по-другому.
  На строительство дороги прибудут два железнодорожных полка. Читинский обком обяжут выделить две тысячи человек. Надо понимать: вольнонаёмных рабочих. Кроме того, распоряжение ГУЛАГу НКВД -  выделить три тысячи человек с БАМа, взамен которых разрешено снять три тысячи со строек  других наркоматов. Несложно сделать самостоятельный вывод о значении обеих дорог. Они сыграют особую роль в военных событиях сорок пятого года.   
  В декабре 1939 года состоялся визит премьер-министра МНР Х. Чойбалсана, закрепивший курс на усиление военного сотрудничества. Так, полгода спустя на базе 1-й армейской группы была сформирована 17-я армия, которая 15 сентября 1941 года войдёт в состав Забайкальского фронта. Штаб армии располагался в г. Чойбалсан. Части и соединения дислоцировались в Улан-Баторе, Ундурхане, а также в стратегически важных пунктах востока и юго-востока МНР: Дорноде, Тамцак-Булаке, Матаде, Сайн-Шанде. Советские пограничники стояли на страже монгольской земли.
  Монгольской армии оказывалась помощь в освоении военного дела. Активно трудились советские военные советники, численность которых значительно возросла:  с 239 в начале 1941 года до 930  к середине 1941 года.  Монгольские офицеры и даже руководство МНР приглашались на учения и тренировки.
   За годы войны число монгольских курсантов в советских военных училищах  увеличилось в три раза. Только в 1941 году в военные академии и училища были приняты 93 монгольских курсанта. 
     И только этим сотрудничество не ограничивалась. Существовала традиция совместных мероприятий: встреч, вечеров, концертов, просмотров кинофильмов. И непременно – поздравительные телеграммы по памятным датам. Нашим дружественным странам уже тогда было что вспомнить сообща.
       К концу 1939 года подготовлена программа по совместным промышленным, геологоразведочным и добывающим работам. Так, прибудут советские специалисты в  геологоразведку, а  на шахты Монголии - и шахтёры, и оборудование.
  А забота о населении Монголии? Непременно! Вот выдержки из входящей шифротелеграммы в НКИД СССР и членам советского правительства от поверенного в делах СССР в МНР №2 от 31 января 1939 года:
    «Внутри МНР ощущается недостаток ряда товаров, совсем нет зелёного чая... В Восточно-Гобийском, Южно-Гобийском аймаках отмечена бескормица в связи с выпадением снега и неурожаем трав, потребовавшая оказания срочной правитель-ственной помощи населению в виде переброски сена из русских аймаков и организации плановых перекочёвок в глубь страны».
   Что до чая… Не улыбайся, читатель! Отсутствие зелёного чая (а исключительно его и пьют все монголы) - это, конечно, серь-ёзно. Это как если бы русские поголовно были лишены чая вообще и перешли все на воду или молоко. Нет, пожалуй, и с молоком не получится. Виной тому - бескормица, этот бич гобийского арата.  Значит, массовый  падёж скота, отсутствие основной, если не единственной пищи монгола – мяса. И как следствие - затяжной голод.  Это самая настоящая трагедия. Наши люди, понимая, спешат на помощь.
  А вот правительственное письмо Х. Чойбалсана И.В. Сталину, В.М. Молотову и К.Е. Ворошилову, в котором сообщается о высокой  смертности  населения  от   инфекционных  заболеваний, о необходимости дополнительно сорока врачей, сорока фельдшеров и десяти фармацевтов. Просьба будет удовлетворена: прибывшие на помощь советские медики будут героически трудиться и в предвоенные годы, и на протяжении всей  Великой Отечественной войны.
   И просьбы о строительстве цементного завода, о помощи в добыче золота и иных полезных ископаемых,  о создании ремонтной базы автомобилей и о многом другом будут тоже удовлетворены. И эта помощь не от нашего избытка. Советская страна сама жила трудно и во многом нуждалась, но братскую помощь оказывала. На  то и друг, чтобы в опасности прикрыть спину, а в трудное время подставить плечо.

                Сотрудничество продолжается

   И в годы Великой Отечественной войны советско-монгольское экономическое, научное и культурное сотрудничество не прерывалось. Хотя объём экспорта пришлось сократить вдвое, Советский Союз продолжал поставлять в МНР металлорежущие станки и инструменты, электротехническое и радиотехническое оборудование, оборудование для лёгкой и пищевой промышленности – всё то, чем МНР сама не располагала.
   Сейчас себе это трудно вообразить, но в годы войны СССР помог  построить и цех по производству алебастра, спичечную фабрику, деревообрабатывающий завод, расширил шерстомойную фабрику, начал строительство мясокомбината.
   Проблема дорог для Монголии всегда была одной из самых насущных. И когда, говоря о МНР, использовались выражения «наводить мосты», «прокладывать путь», то чаще всего те употреблялись не в переносном, а в прямом значении. Вопреки войне братская помощь в строительстве дорог не прекратилась, а через реки Селенга, Завхан, Кобдо переброшено 65 мостов.
  В июне 1941 года правительства СССР и МНР заключили соглашение о помощи в развитии угольной промышленности Монголии: было построено несколько шахт, добыча угля увеличилась более чем на 70 процентов. 
   Территория Монголии богата разнообразными полезными ископаемыми. Их разведку и освоение проводили сообща. При поддержке  советских специалистов в 1941-1942 годах на востоке Монголии были проведены геологоразведочные работы, результатом которых стало открытие месторождений бурого угля, железа, олова, серы, меди, золота, флюорита.
   В 1943 году была организована специальная советско-монгольская экспедиция по изучению редких и цветных металлов.
    В годы Великой Отечественной войны именно Монголия станет единственным поставщиком вольфрама – полезного ископаемого, имеющего исключительно важное стратегическое значение для  обороны: именно его наличие значительно увеличивает прочность  танковой брони и пробивную силу артиллерийских снарядов.
     Продолжало  развиваться  и  научное  сотрудничество.   Так, в 1940 - 42  годах совместная пастбищная экспедиция  работала в Восточно-Гобийском, Средне-Гобийском, Южно-Гобийском и Уверхангайских аймаках, результатом чего стала карта пастбищных угодий, что само по себе чрезвычайно важно для страны, занимающейся преимущественно животноводством.
  Молодое государство боролось с безграмотностью и стремилось к знаниям. В военные годы не прекращалось обучение монгольских студентов в учебных заведениях Советского Союза. Война не смогла помешать этому: 22 июля 1941 года заключено соглашение, в соответствии с которым наша страна брала на себя половину расходов на обучение и содержание студентов из МНР.
   Но самый поразительный факт, пожалуй, этот: в 1942 году,  во время  страшных испытаний для нашей страны, при активном участии  советских специалистов в Улан-Баторе начнёт работу первый в истории Монголии университет, из стен которого в  1946 году выйдут свои национальные кадры -  46 выпускников с дипломами врачей, учителей  и ветеринаров. Основной преподавательский состав, разумеется, советские специалисты.
  Подводя итог сказанному, мне остаётся добавить лишь то, что нашим соотечественникам самых разных специальностей суждено было трудиться все эти годы существования МНР в разных точках большой страны и в мирное время, и во время войны. Это  были и военные люди, и гражданские специалисты. Их труд в чрезвычайно сложных условиях, без сомнения,  можно назвать если не подвигом, то истинным подвижничеством.
    И вот что примечательно: возвращаясь на Родину, они увозили в своём сердце любовь к этой простой земле и её таким же простым, искренним и открытым жителям. И все  с неизменной теплотой вспоминали народ этой страны, а свою помощь воспринимали как особую миссию, как братскую помощь.
   Они уезжали, но навсегда оставались мосты и дороги,  фабрики и заводы, открытые месторождения и, конечно, спасённые ими жизни. И если, закончив работу, уезжали в свой срок одни, им на смену, как по эстафете, приезжали другие.   
    А рассказы об ответной  братской помощи и без преувеличения всенародном подвиге монгольского ждут впереди.