Приблизительно так

     Столько сериалов уже снято. Примерно о том времени. О пятидесятых и шестидесятых годах. Про работниц советских Домов моделей. Про писателей и поэтов. Даже о фарцовщиках и то, - снят сериал. А вот о том, как люди решали стать и, действительно, становились сочинителями фантастики, пока сериала нет. Или есть, но он его не видел. Вообще-то советская фантастика - это явление особенное. Не то что у Жюля Верна и Герберта Уэллса.

      Хотя с фантастикой Г.Уэллса,  у фантастики советской должно было быть общее. И, наверное, оно было. Общее. Г.Уэллс, так сообщают и его биографы, и он сам в своих воспоминаниях, был близок к "левым", то есть к социалистам. Но без революционных "загибов", "перегибов". Умеренный социалист. Не такой, как герой "Аэлиты" Алексея Николаевича Толстого. Тот помог устроить революцию на самом Марсе. Ничего себе! А что мог написать о Марсе бывший эмигрант, в Советскую Россию вернувшийся? Только о революции, хотя и марсианской. Чтобы стать более-менее своим для новых хозяев России, - большевиков-коммунистов.

     Но он решил написать о том, как в году шестьдесят четвёртом, двадцатого века, решил стать писателем-фантастом человек, совсем не под влиянием этих двух. Г. Уэллса и А Н. Толстого. Скорее его персонаж решил сочинять фантастику под влиянием творчества Александра Беляева и Ивана Ефремова. Может быть, он и "Пылающий остров" читал Казанцева, кажется, тоже Александра, как и Беляев. Или нет? Да это неважно!

     Сейчас столько издано неизвестной советской фантастики, что всю уже и не прочтёшь. А раньше мы думали, что не так много её было написано. Оказалось, - вполне достаточно. Помимо отдельных изданий и сборников фантастики были ещё журналы, например, "Техника -молодёжи",  в которых печатались фантастические рассказы. А вот печаталась ли фантастика, или короткая, конечно, или с продолжением, из номера в номер, в "Вокруг света", он и не помнит.

      Так вот: его герой был не технарь, а гуманитарий. Как братья Стругацкие. Или один из них всё-таки был технарём? Борис, например. Или Борис, как и Аркадий, тоже гуманитарий? Он опять не помнит. И в их биографии ему заглядывать не хочется. Ведь он пишет рассказ о том, как один гуманитарий стал, в шестидесятые годы, сочинять фантастику. И ничего, что в расказе всё будет не детально точно, а приблизительно так:

     "Было жаркое лето. А он никуда не уехал. Остался в Столице. Не уехал даже в лесистые пригороды. В относительную прохладу. Что-то его удерживало в городе. Именно за письменным столом. Только что он защитил кандидатскую диссертацию. По истории средневековой Руси. Должно было бы наскучить писать. После долгой работы над текстом и авторефератов диссертации. А ему вдруг захотелось писать что-то другое.

      Молодёжь советская, кто-то ему сказал или где-то он прочитал, или услышал по радио, читает Жюля Верна и Александра Беляева. А не взяться ли ему за создание повестей и рассказов, про инопланетян, про светлое коммунистическое будущее, про освоение землянами, для жизни, конечно, других планет? Не только Солнечной системы!

     Было жарко, но он сел за письменный стол не а трусах, а в белой рубашке и тёмных брюках, правда, в тапочках на босу ногу. У его рубашки рукава были закатаны. Странно. По советским фильмам он знал, что и в тридцатых годах были уже мужские рубашки, летние, с короткими рукавами. А у него в шкафу не оказалось ни одной такой. С короткими рукавами.

     И он ещё не женат. Жена бы точно купила ему, в такое жаркое лето, рубашку с короткими рукавами. Но нет жены ещё, нет такой рубашки, а момент ответственный. Надел такую. С длинными рукавами.  Закатал. В честь начала его сочинительства.

     Сидя за письменным столом, он произнёс вслух:

     - О чём мне писать? Писателем-реплистом мне не стать. Скучно. Даже описывать социалистическое строительство. Историк я, но интересует меня будущее. Как человека обычного. Вне моей профессии. А вдруг Жюль Верн был прав? Он приглядывался к своему настоящему, и замечал в нём приметы будущего. Будущее среди нас, что-ли? 

    Ему понравилось это сочетание слов: "будущее среди нас". И он стал думать, что именно его интересует в будущем. А что тут думать? Будущее - это, прежде всего, будущие люди. Сейчас много стали писать о вундеркиндах. А вдруг именно в них, в вундеркиндах, в концентрированном виде содержится наше вероятное будущее?

     - В будущем, вполне возможно, по крайней мере, для меня, гуманитария, возможно, изобретут машину времени. Ту, на которой можно путешествовать и в прошлое. А что если написать рассказ о том, что теперешний вундеркинд. - это мальчик из будущего? А что? Тема! И название рассказа может быть таким: "Мальчик из завтрашнего дня". Нет. "Из" заканчивается на "зэ" и "завтрашний" начинается с "зэ".  Говорят, что это некрасиво. Тогда, может быть, так: "Мальчик завтрашнего дня".

     Придумав название, он придвинул к себе лист бумаги, взял в руки автоматическую перьевую ручку и стал писать о том, как пришёл в класс, к обычным советским детям, необычный мальчик..."

     И он, сидя за своим домашним компьютером, в начале третьего десятилетия века двадцать первого, подумал, зачем он-то заинтересовался тем, как человек, в шестидесятые годы, решил стать советским писателем-фантастом? Он вспомнил, что смотрел советские фантастические телевизионные фильмы об Электронике, по повести Евгения Велтистова, о прекрасном далёком, которое не должно быть жестоким, по произведению Кира Булычёва.

     Неужели во всём виновата ностальгия? Острое чувство утраты того, что было обычной жизнью, или в прошлом, или в родной стране, которую пришлось кому-то покинуть. А он как жил в России, так в ней и живёт. Уже не в советской России. Страна та же, но другая стала.

     А в Советской России приметой того, что было обычной жизнью человека, было наличие детских писателей-фантастов. Вот и пришло ему в голову, неизвестно зачем, написать рассказ о том, как кандидат исторических наук решил сочинять фантастику для детей.

     Может быть, и не так всё было. Он не знает, и не хочет проверять было ли вообще очень жаркое лето в шестидесятые годы? А белая  рубашка с закатанными рукавами? Это из  "Я иду, шагаю по Москве" Г.Данелия. С закатанными рукавами светлой рубашки и в советских, кажется, "джинсах", ходил по Москве юный персонаж Никиты Михалкова. Там ещё герою Е.Стеблова белую свадебную рубашку разорвали.

     И какая же связь у "Я иду, шагаю по Москве"  с решением гуманитария стать сочинителем детской фантастики? Шестидесятые годы! Рассказ о них пусть и приблизительный получился. Но пусть он, рассказ, останется. Эх, ностальгия. Даже по детской советской фантастике...