жильцы нашего двора

       С жильцами нашего двора буду знакомить, начиная от ворот с улицы Тургенева 10. Сразу надо при этом сказать, что большой наш двор разделен на две половины огороженным по периметру садиком, заложенным когда то покойным хозяином Исмаилом Касумовым. Садик, шириной 6 – 7 метров, простирался от веранды хозяйской квартиры, длиною 12 - 15 метров. Оставленный проход во второй двор, где и были мои пенаты, был шириной три с лишним метра, вполне достаточным не только для прохода.
       Войдя в ворота, проходим по левую руку гараж дяди Левы Абдуллаева. Прямо -  проход во вторую половину двора, а свернув влево – проходим в первую половину нашего двора, в котором, сразу же за гаражом, жила семья Николая Алексеевича Щетинкина в однокомнатной, но просторной квартире, построенной им за гаражом Абдуллаевых.   
       Жизнерадостный бывший моряк НИКОЛАЙ ЩЕТИНКИН построил добротную квартиру не «абы как», хотя знал, что семью свою перевезет в капитальную квартиру со всеми удобствами. Семью свою, жену и двух детей, он материально содержал, работая на инженерной должности, параллельно учась в институте. Помню хорошо его сынишку Федю, который тесно общаясь с азербайджанскими ребятишками, настолько свободно владел азербайджанским языком, что когда пошел в школу, учителя жаловались родителям на то, что мальчик разговаривает на ужасно ломанном русском языке. Местоимения «он и она» он не различал, зато азербайджанским языком владел в совершенстве.
       За квартирой Николая Щетинкина отстояла коморка из двух крошечных комнатушек, в которой жила лучшя подруга моей мамы – тетя МАНЯ ГОРЧАКОВА (в  девичестве Ихимчева ). До войны, еще в девичестве, она с моей мамой жила в маленькой комнатке в соседнем дворе, стоящем перед нашим. Единственное окошко этой  комнатушки выходило на улицу Тургенева, в которое мне довелось однажды, в школьные годы, заглянуть через раздвинутые шторки. Тогда я уже знал, что мама когда то жила в этой коморке со своей подругой, которая приютила маму, приехавшую из деревни в Баку. 
        Когда мама с папой поженились, папа увел маму от тети Мани уже в свое гнездо, в квартиру, где родились  мы с сестрой и выросли. Позже и тетя Маня переехала в наш двор, где нашел ее дядя Митя Горчаков. Не помню, что произошло, но дядю Митю я, еще учась в школе, уже не видел. Детей своих у Горчаковых не было. Не знаю причины, но они с тетей Маней расстались. Могу теперь только предположить – у тети Мани характер был не подарок, как я помню, не легкий. Но она всегда была правильной и принципиальной.
       Когда тетя Маня съехала из своей коморки в нашем дворе, получив новую, благоустроенную квартиру в каком то новом районе города, в ее коморку вселился Сафярь, старший сын Мирветовой Тута ханум, к тому времени уже ставшей хозяйкой двора. Вдова хозяина двора Исмаила Касумова Писта ханум, после смерти мужа, которого я не помню, дородная добродушная женщина, вела хозяйство двора до той поры, пока ее не сосватал и не увел к себе брат ее мужа в свой «Касумов двор», как мы тогда называли. Он находился по нашей же улице чуть ниже нашего двора под номером четыре.
       При уходе со двора, Писта ханум передала управление сыну Аллаверди, который не умел, да и не хотел вести хозяйство нашего двора. Некоторое время Писта ханум управляла дворм дистанционно, проживая уже в другом дворе. Но, в начале пятидесятых годов, когда умер муж Тута ханум дядя Абульфес, оставив жене множество детей, из которых один Сафярь уже работал, хозяйство двором по родственному передалось овдовевшей Тута ханум. По родственности ближе был отец семейства других Мирветовых, Мамедвяли, но он был очень пассивным и бездеятельным. И умная, деятельная Писта ханум сделала выбор на проворной и энергичной невестке Мирветовых Тута ханум.

       Семья МИРВЕТОВЫХ 1:  Отец АБУЛЬФЕС. Я помню добродушного, спокойного мужчину, честно трудился на благо семьи. Однажды, придя из школы под вечер, я узнал, что дядя Абульфес умер. Я был в состоянии недоумения: ведь я недавно виделся с ним и разговаривал перед уходом в школу. Я учился во второй смене.
Подходя к квартире Мирветовых, я услышал пронзительный голос скорби Тута ханум, которая по примеру талышей, изводила себя «сахсей – вахсеем». Я увидел несчастную, выдирающую свои волосы, которые не поддавелись даже в не большом пучке, схваченном ею в ладонь. Платье на ней изрядно изорвано в скорбном экстазе. Смотреть на самоистязание этой несчастной женщины долго смотреть я не мог.
       Мать – ТУТА ханум, женщина худощавая, беспокойная, всегда в движении и всегда была чем нибудь занята. Умная предыдущая хозяйка двора правильно поступила, что ведение хозяйства двора передала Тута ханум. Эта женщина повела себя сразу по хозяйски. Организовала подвод воды во двор. Это событие ждали давно. Первые воду провели себе во двор Касумовых.  Ходить за водой в Касумов двор было ближе, чем в другие дворы, куда уже завели воду. Пока туалет наш был с выгребной ямой, новая хозяйка, как и прежняя, вовремя приглашала ассенизаторов.
       Помнится, как старикашка в нахлобученной ветхой, пирамидального вида папахе из коричневой овчины, выгребал  содержимое ямы ковшом, емкостью 5 или 6 литров, с длинным черенком. Из ковша же старик сливал дерьмо в бочку, устроенной на двух колесной бричке, с запряженным в нее старым, под стать хозяину, ослом. Эта отвратительная процедура, хотя и благородная, вызывала такое отвращение, что как только подъезжала эта бричка ко двору, мы, ребетня, убегали со двора куда нибудь. А чаще всего в Меркуловский двор. Убегал с нами и дворовой наш старый, черного окраса, пес Джека. Именно так звали его все в нашем  дворе.   
С подводом воды во двор, Тута ханум организовала и сток нечистот из туалета в центральную канализацию, давно проложенную перед нашим двором. Это я хорошо помню, так как уже ходил в школу.
 
       Дети семьи Мирветовых 1: – старший сын САФЯРЬ спокойный, уравновешенный молодой человек старше меня лет на восемь. Он характером своим здорово походил на отца, да и больше других был похож на него лицом и ростом.
Работал он металлистом на каком то крупном заводе. Какой именно был он специальности я не спрашивал, но по разговору запомнилось, что он назвался металлистом. А что завод крупный, на котором он работал, мне казался потому, что содержал в себе футбольную команду «Металлист». Сафярь был отменным футболистом, как мы, мелкота, считали, и был «не штатным» наставником наших уличных футболистов из близлежащих дворов;
Вместе с коллегами по футболу с соседних дворов Адылем и Фярзи, который играл в самом Нефтянике (сейчас Нефтчи), часто, сидя на корточках, спорили о футбольных баталиях всемирно известных команд. Со школьных лет от них я впервые слышал названия именитых команд «Арсенал», «Ливерпуль», «Манчестер», и много других. От них же усдышал впервые об именитых футболистах - португальце Гаринчо, бразильце Пеле и других в то время футбольных звезд. Я в то время хорошо знал своих футболистов.
  - за Сафярем по возрасту шел АРИФ. Он несколко старше меня. Когда умер отец, он еще учился в школе. В каком классе не помню, но в школу ходил уже без портфеля. С пятого, шестого класса с портфелем бакинские ребята уже не ходили. считалось зазорным ходить с портфелем. нужные книги, тетради носили в подмышке.
Характером Ариф был не в отца. В нем заметно проявлялось высокомерие, по крайней мере чувствовалось при разговоре с ним. Но свойство ума в нем производило впечатление далеко не глупого парня. Он раньше Сафяря женился и пропал с нашего двора. Он снимал где то квартиру, в которой и жил со своей семьей. Во двор, в родительский дом, он приезжал редко. «Приезжал» потому, что он работал на легковой машине Москвич «пирожок». И тем не менее, мне удалось с ним пообщаться в очередной мой приезд с Дальнего Востока. Он ездил не раз в Ирак на заработки. Охотно рассказал о жизни в чужой стране, и даже имел виды переехать туда на совсем, но война в стране закрыла доступ. После этой встречи у меня мнение о нем изменилось – я разговаривал с умным, уважительным и добродушным молодым человеком;
- за Арифом следовал ВАГИФ, спокойный, отзывчивый и очень общительный парень. Так отзывалась о нем моя мама, да и я эти качества в нем наблюдал. Все ребята этой семьи хорошие, но он больше других отличался отзывчивостью и состраданием. Во дворе многие именно к нему обращались за помощью. Так уж повелось, что Вагиф был душой нашего двора  Мы с ним примерно ровесники. После того, как съехал со двора Николай Щетинкин, Вагиф вселился со своею семьею в его квартиру. А когда я увез маму в Черкесск, в нашу квартиру вселиться должен был Вагиф со своей замечательной женой, характером и благородством не уступающей мужу. Хорошо запомнился эпизод в моей жизни в подтверждение заслуг этой женщины, что она добрая и эмоциональная:
       Когда я приехал из Спасска Дальнего в Баку на похороны сестры, мамы дома не было - она была возле гроба дочери. Я с дороги, чтобы переодеться, вытащил брюки и рубашку и приступил к глажке. Жена Вагифа зашла в нашу квартиру к маме, я помню, что она часто заходила к маме, но застав меня за глажкой, догадалась, что мамы дома нет и почему. Она не удержалась от слез и плача, запричитала, отняв у меня утюг: - «Бедный, несчастный Коля. И мамы нет, и сестры теперь тоже нет, и погладить брюки некому». Я пытался возразить, потянувшись к утюгу, но она, со слезами на глазах, возразила: -  «Что ты, Коля, не обижай меня…»;   
       - за Вагифом по возрасту шла сестренка ЗАРНИШАН, года на два моложе Вагифа. Единственная дочь была похожая на свою мать и внешностью, и бойкостью Запомнилась она мне кучерявой, как мама, школьницей с портфелем и своими черными бусинками глаз, открыто и смело смотревшими на тебя с чуть поднятыми бровями.
- за Зарнишан следовал брат ТОФИК, уже отличавшийся от сестры спокойствием, даже некоторой флегматичностью. Но на флегматика он не тянет. Со всеми во дворе он был вежлив, как того требовала родительская «этика». С Тофиком меня жизнь столкнула однажды за пределами нашей с ним Малой родины. Тофик попал служить в Приморский край, когда мы с женой в то время жили в городе Спасске Дальнем. Служить он попал на военный аэродром под Владивостоком, о чем я узнал от мамы, приславшей мне просьбу Тута ханум навестить сына.
В один из воскресных дней мы с женой прокатились на своем пузатом мотороллере «Вятка» до своего соседа за двести верст. Он был очень рад встрече. Но мы побыли с ним вместе за пределами части всего два часа. Мы пригласили его в гости к себе хотя бы на пару дней, и он пообещал, но так и не приехал;
- последним сыном этой семьи был САБИР. Когда хоронили отца, ему было три с лишним годика. Все во двре, и не только взрослые, как могли, ласкали его и угощали, кто чем мог. Он не понимал тогда, что произошло и легко перенес смерть отца. Но когда Сабир подрос, проявился его характер, не сравнимый с братьями. В отличии от них, характер его был не добрый. Запомнился он хмурым, и даже грубоватым. Иногда в нем угадывался и злой взгляд, и раздраженный разговор. Взрослым мне не довелось его видеть из - за моего длительного отсутствия во дворе. Надеюсь, что свойства характера этого мальчика переросло в лучшее свойство.
         
Семья МИРВЕТОВЫХ 2: отец семейства – МАМЕД ВЯЛИ. Спокойный мужчина, охотно здоровался, приветливо улыбнувшись. Но общения он избегал – ему очень тяжело было разговаривать на русском языке. Похоже, он им не владел. А в основном он запомнился молчаливым. Он всегда, как помню, сидел на не высоком и коротком парапете, отделяющим площадку перед своей квартирой, и площадкой перед квартирой Мирветовых 1. Иногда я видел его с лопатой в руках. Но что он делал, не знаю. Только предположить могу, что Тута ханум озадачивала его благоустройством на отведенной им площадке, котрая примыкала к садику Касумовых;   
       мать - ХАДЫДЖА, маленькая, еле слышная при разговоре с ней, женщина. Любила просиживать на улице на скамейке у наших ворот, или на приступке порога в свою квартиру. Поскольку названные ее места провождения были излюбленными, она резко отличалась от своей золовки, деятельной Тута ханум. Не знаю как она управлялась по дому, но могу предположить, что старшая дочь КЮБРА могла все организовать;
старший сын – МУСТАФА диаметрально отличался от отца и матери своим жестоким нравом, который не раз он проявлял во дворе, в частности над своим сынишкой, чему я однажды был свидетель. Тогда он жестоко бил своего больного сына по голове, несколько раз ударяя мальчика – подростка в зверской ярости. Сдается мне, что мальчик был недоразвитым от жестокости отца. Не помню сколько он отсидел в тюрьме после того, как ударил в живот ножом школьного товарища Тимки Меркулова возле их двора. Он долго скрывался, но от наказания не ушел. А товарищ Тимки выжил и выздоровел;
- старшая дочь КЮБРА была ни в маму, ни в папу. Она была довольно организованная и деятельная. Догадываюсь, эти свойства у нее врожденные, а так же приобретенные в силу обстоятельств, в каких она выросла с самого малого возраста. Она, похоже, рано поняла ответственность за благополучие в семье: хозяйство по дому она рано взвалила себе на плечи, и как пчелка крутилась в заботах по дому. Преуспевала не только по дому – на базар ходила тоже сама. Она умела покупать качественно и выгодно. Бойкая была и умело диктовала в доме, кому что делать. Без ее этих качеств семья могла и погибнуть, так как была самая бедная семья. Долго Кюбра не выходила замуж; видимо ответственность за семью мешала. Другую причину не нахожу, разве что только бедность семьи. А она, ведь, была достаточно красива, умна и деятельна. Я помню, что она первая в семье пошла работать, а где и кем не знаю. Выглядела она всегда опрятно. Мне помнится, что со мной всегда была ласкова и ко мне относилась очень тепло;   
- средняя дочь ЗАРИФА уступала своей старшей сестре, чья власть и ее воспитание сестры чувствовалось в ее делах. Зарифа, мне мало запомнилась, хотя она и моложе своей сестры на полтора, два года;
-  младшая дочь ЭЛЬМИРА, по моему, была моя ровесница. Она запомнилась мне несколько инертной и мало общительной. Смутно вспоминаю ее облик, когда она стояла  в проеме их входной двери. Была Эльмира высока и стройна, хотя лицом она не претендовала на красавицу;
       - младший сын МИРВЕТ, был похож на отца и характером. Любимое его занятие было ковыряться в носу, стоя в уголке ворот гаража дяди Левы И выступа бывшего каменного забора, позже угла квартиры Щетинкина Николая. Был Мирвет не многословен, и разговор с ним, если и был, то «ни о чем». Разговаривал он не охотно.

       Семья КАСУМОВЫХ: - отец ИСМАИЛ, хозяин двора, которого я не мог помнить и видеть его;
       - Мать Исмаила престарелая женщина, которую все во дворе знали по имени БИБИ;
       - Жена Исмаила ПИСТА ХАНУМ, была крупная женщина крепкого телосложения и добродушная.  После смерти мужа она взяла на себя обязанности хозяйки двора, и вела хозяйство успешно.
       - сын АЛЛАВЕРДИ, стройный высокорослый молодой человек. Женился на красивой девушке ШУФИГА, котрая родила ему двух девочек. Младшая – ТАМИЛА, как помнится мне, была  красивой, как куколка, девочкой. Она на года два или три родилась позже своей старшей сестры, которая уступала младшей в красоте. Аллаверды и его красавица жена Шуфига материально были достаточны – они оба работали в каком то  учреждении города. Кроме сына Аллаверды, детей Исмаила не помню. Помню только, когда девочки учились еще в школе, старшая уже перешла в восьмой класс, семья Касумовых переехала в благоустроенную квартиру во многоэтажном доме.
       В квартиру Касумовых въехала семья Исмаиловых, отец семейства которых «двоежонец в законе», и эту семью перевез в Баку из «не помню какого» района республики. Сам он, в основном находился в районе с другой семьей -  с молодой женой. Обе семьи не имели нужды, потому что заведование аптекой в районе давали ему возможность содержать обе семьи. Были ли у него сыновья, не знаю. Знаю только то, что в этой семье у него были четыре дочери, которым он всем обеспечил высшее образование. Старшая жена была русская, и звал я ее тетя ЖЕНЯ. Она мне рассказала, что сама она из Ленинградской области, из Царского села еще. После он стал называться город Пушкин. И вот муж ее, когда служил там, увез ее в Азербайджан. Эти подробности она рассказала мне в тот момент, когда я у них в квартире ремонтировал проводку.

       Семья АБДУЛЛАЕВЫХ: глава семьи, отец – ХАЛИЛ ДАИ ( но русские во дворе звали его  Левой). Телосложением он был коренастый. Характером он был спокойным с видимыми качествами сангвиника. Во дворе и на улице его все уважали, но иногда и побаивались его; хотя и редко, но он выпивал. Когда он был не трезв, никто не знал, что от него ожидать – то, он мог пошутить безмятежно, особенно с детьми, угощая конфетами, леденцами, пряниками, то находиться «не в духе», а то и в ярости. Но соседи, уже зная его нрав, вели себя с ним соответственно. А в общем, это был добряк. Его родной брат в далекие годы работал водителем у самого Первого секретаря Азербайджана Багирова. Хотя всего лишь водителем, но брату помогал не раз в том, что простой смертный не мог добиться. К Халил даи обращались за помощью через брата многие в округе, и видимо не только в округе. Меня удивило что его хорошо знали в нашем городе, далеко от нашего двора. И возможно это потому, что он, имея свою мастерскую по вулканизации автомобильных камер, он контактировал со множеством водителей города, и даже республики. В те, далекие сороковые и пятидесятые годы, таких мастерских были считанные единицы.
       А мастерская его ютилась на углу глухого двора дома улиц Везирова и Мамедкули заде. Место очень удачное, потому что напротив дверей его мастерской расположен был большой задний двор районной гостиницы «Караван сарай» по улице Губанова, где гостиница ограничивается сквером. Этот клинообразный сквер своим клином срастил улицу Губанова с Мамедкули заде, простирающейся до улицы Бакиханова. Ворота двора «Караван сарай» зачастую были открыты, и в просторном  дворе я часто видел много грузовых машин из районов республики. А это потенциальная клиентура нашего соседа дяди Левы.
       Начинал свою деятельность Халил даи в коморке, где собственноручно готовил, обрабатывал и вулканизировал камеры. Но, видимо, доход от его труда позволил ему расширить свое производство – он прикупил у соседей мастерской дополнительную площадь, а так же, кроме вулканизации, он освоил обслуживание аккумуляторов. В его расположении были уже два помощника, официально у него не значившихся во избежание дополнительных расходов на налоги. Прятал он их, как и аккумуляторы, от властей. Новые аккумуляторы он несколько раз прятал в нашей квартире под кроватью. Мама возражать ему не могла, потому что он помогал нашей семье, отводя участковых от нашей квартиры, где не раз приходилось хранить мешок, два семечек, продаваемые мамой в розницу.
       В прошлом, при жизни папы, как рассказала мне мама, дядя Лева очень уважал моего папу, - у них были дружеские отношения. Когда папа лежал в госпитале, а врачи сказали маме, что муж ваш не выживет, мама хотела забрать папу, чтоб умер дома, врачи не разрешили, не желая нарушать устав. А дядя Лева договорился с главврачом военного госпиталя, и перевез папу домой, где он через некоторое время умер.
       Дядя Лева семью содержал материально предостаточно. В нашем дворе эта семья выглядела барской, и не скрывала барских замашек. По крайней мере жена Халила Тамара ханум, или Тамара хала, как звали ее соответственно взрослые азербайджанцы, а кто моложе ее , называли Тамара хала, хотя она по происхождению армянка. Для нас, русских, она всегда была тетя Тамара.
       После работы дядя Лева любил посидеть на веранде перед мини – полисадиком, где его радовал взор на растущие там цветы. У дяди Левы после войны, в конце сороковых годов, был трофейный мотоцикл «Харлей» с коляской. Я помню его уже смутно. Предполагаю что он приобрел этот мотоцикл на «Кубинке». Эта республиканская «барахолка» начиналась на нашей улице, а это давало больше шансов для приобретения всего, что надо.
       Пословица гласит: - «Аппетит приходит во время еды». Уж, если попробовать под собой транспорт, открывающий тебе широкие возможности, и сам вкус езды, толкает тебя к совершенствованию. Мотоцикл явился стартовым транспортом у дяди Левы. «Харлея» сменил новый автомобиль Москвич 401. На этой малолитражке мне довелось покататься по городу.
       Однажды, собрав своих детей Эрика и Эмму на очередную прогулку на машине, он попросил маму отпустить меня с Аней прокатиться с их детьми. Для нас это была волнующая радость. Еще бы, первое знакомство с родным вечерним городом. Это впечатляло нас – впервые мы увидели город в огнях. Особенно запомнилась улица Большая Морская, позже она стала называться проспект Кирова.
       После «Москвича» у дяди Левы появился кабриолет «Победа», на которой он приезжал к нам в деревню Чибаны. Не помню сколько, но мы там жили с полгода в доме Платоновых, напротив дома дедушки Гриши. Помню, как дядя Лева взялся меня лохматого подстричь ножницами, и отхватил мне часть мочки уха. Женщины, мама и тетя Тамара, заохали, запричитали. А дядя Лева, цыкнув на них, сказал мне, чтоб я не обращал внимания на женские вопли. Ты же мужчина, не паникуй как они. Впервые я услышал пресловутую поговорку «До свадьбы заживет».
       Вторая "Победа" у дяди Левы была уже седан. На этой Победе" они уезжали уже в большие вояжи – Северный Кавказ, и в глубину России. Долго эта "Победа" была у дяди Левы, пока не пришло новое поколение автомобилей. Была, вероятно, у него и «Волга» с оленем на капоте, но я этого не помню. Видимо, такой  автомобиль в их семье был в мое длительное отсутствие дома.  Последняя модель, какую я помню в этой семье, это « Жигули», ВАЗ-21003 темно зеленого цвета.
    
       - мать семейства ТАМАРА ХАНУМ, худощавая и энергичная армянка, хорошо знала свое место в доме, и прекрасно знала как угодить мужу. Она всегда была в хлопотах по дому и в заботе о детях. Не скажу, что эта женщина скандальная, но в скандале, если он  произошел, спуска не давала ни кому. Остановить ее мог только муж.
       А сестра ее тетя Аня, часто приезжающая к младшей сестре из дома, жила в центре города рядом с БОДО (Бакинский окружной дом офицеров). Эта женщина была дородного, но и интеллигентного вида. Да у нее и профессия то была интеллигентная, работала в какой то бухгалтерии.
       Брат их дядя Степа, самый старший в их семье, тоже был интеллигент – он работал директором Бакинского Дома пионеров. Словом, тетя Тамара из успешной интеллигентной армянской семьи. Сама она тоже окончила педагогический институт, но это не мешало ей быть преуспевающей домохозяйкой. Наоборот, это помогло ей в ведении бухгалтерии мужа, когда перемены в стране заставили его вести бухгалтерский учет своего предприятия.
        То, что тетя Тамара была интеллигентных кровей, говорит и то, что она, бывало, соберет детей нашего многодетного двора, и устраивала домашний кукольный театр, как это было принято в старые времена, и не только в Баку. Импровизированный театр она устраивала в отсутствие мужа на веранде перед входной дверью в свою квартиру. Мы,  зрители этого театра, смотрели спектакль стоя во дворе перед верандой. Однажды этот театр устроен был на веранде нашей квартиры; предполагаю, что это потому, что дядя Лева любил внимание исключительно к своей персоне, хотя детей он любил, вообще то.
       Театр исполнялся не профессионально, но главное, само занятие детей этим предприятием, указывало на благородное происхождение этой женщины. Маме моей, крестьянского происхождения, такое и в голову не пришло бы. И не потому, что будучи вдовой, она редко была дома из за постоянной добычи средств содержания своих детей, - просто она была женщина не образованная, а значит невежественна в таких вопросах, но  это не мешало ей быть уважаемой всеми; 
       - сын ЭРИК, на пару лет моложе меня, рос послушным мальчиком, ни чем не отличавшийся от сверстников и в школе и во дворе. Но общался он только с нами, в пределах двора. На улице, где мы играли в «шмагадар», челяди, отмерной, или иногда в футбол, я его не помню. Похоже, мать успешно внушала сыну пагубность общения с уличными сверстниками, а через отца действовала.
Во дворе нашем было достаточно свободно, и мы находили себе развлечение в играх. Девчонки нашего двора тоже участвовали в играх; и мы были довольны, и родители. Мы играли в подвижные игры во дворе только в дни, когда не было развешенного белья после стирки, что бы не поднимать пыль. Двор наш тогда был не асфальтирован. Иногда, в непогоду, для игр собирались в чьей либо квартире и развлекались.
       Только у Эрика был велосипед; вначале маленький № 16й, 18 ый, затем и 24ый появился, на котором он давал нам покататься во дворе. Хороший был парень в детстве. Дальше детства я судьбу Эрика знал только уже по рассказам мамы или тети Тамары, потому что я рано уехал в Сумгаит работать. Продолжал учебу я уже в вечерней школе. Из Сумгаита я и призвался на воинскую службу. К тому же, после армии я дома побыл не долго, так как вскоре женившись, уехал с молодой женою на Дальний Восток. 
       У Эрика, в отличие от меня, все было в «штатном формате» для их семьи; получение среднего образования в Баку, высшее в Москве, а служба в армии не для него. По этой причине мы с ним виделись крайне редко. Помню, однажды из моих приездов домой, короткую нашу встречу во дворе с его молодой женой. Я только приехал, а он уже уезжал. Но встреча была безрадостной – Эрик изменился, был не рад нашей встрече, и я, собравшийся было в дружеские объятья, осекся. Обошлись рукопожатием, после чего он поспешил откланяться, не расспросив меня, и не дав мне расспросить его о житие-бытие. Я остался в недоумении.
       Была у меня еще одна встреча с Эриком в Москве в аэропорту Внуково, где я находился с целью попасть на рейс в Баку. Я тогда спешил на похороны моей сестры. Мне тогда повезло в том, что непогода запретила посадку рейса из Хабаровска в порт Домодедово, и нас посадили во Внуково.
В зале прилета, направляясь к билетным кассам, я увидел Эрика, стоящего у пустой стойки буфета, облокотившегося спиной и локтями о стойку. На миг наши глаза встретились. Я инстинктивно шагнул в его сторону, он же никак не реагировал. В моем скорбном состоянии я не хотел вспоминать о нашей последней встрече. Считал, что не имею права не сообщить о горе, постигшем нашу семью. И только когда я подошел я к Эрику вплотную, он отклонился от стойки. Протянув ему свою руку, я почувствовал в соей ладони его вялую ладонь, которую я сразу же перестал сжимать.
       Он не спрашивал меня ни о чем, но я, подавив в себе обиду, спросил его, по какому случаю он в аэропорту. Коротко, чувствовалось, что не хотя, он ответил: «встречаю жену». Откуда, одну ли, ничего не последовало. Хотелось развернуться и уйти, но я подавил в себе и это желание. Не в моем положении показывать самолюбие, и я посчитал долгом сообщить ему, почему я здесь, хотя он меня и не спрашивал. Когда я сообщил ему о том, что еду из Дальнего Востока на похороны сестры Ани, он не проявил ни удивления, ни слов огорчения. Только вяло сказал «Очень жаль. Выражаю соболезнование». Стоять дальше у меня желания не было и я, кивнув ему головой, направился в сторону касс аэропорта.
               
  - дочь Абдуллаевых ЭММА, на 2 – 3 года моложе своего брата. Внешность ее выдавала ее происхождение от своей матери. И глаза, и образ лица, а особенно нос подтверждали это сходство с матерью. Уверенно можно было утверждать, что Эмма и есть  Тамара ханум, только в миниатюре. Характер же Эмма позаимствовала и у отца, и у матери в соотношении пятьдесят на пятьдесят. Несмотря на ее значительное отставание в возрасте от нас, эта девочка общалась с нами почти наравне, потому что она была достаточно развитым ребенком.
      Вернувшись из армии домой, я увидел Эмму заметно повзрослевшей, и почувствовал на себе ее интригующий взгляд. Я не отвечал взаимностью по двум причинам: - во первых, у меня была девушка, на которой собрался жениться; во вторых, я понимал, что если глубже завяжутся наши взаимные отношения друг с другом, никто не позволит им развиться до глубоких отношений в виду разительной разницы наших социальных положений. Возможно, я и ошибался. И вот почему:
       - Однажды летом 1965 года, обратилась ко мне тетя Тамара с просьбой пойти с Эммой на концерт Эдиты Пьехи в Приморском парке: - Эмма очень хочет посмотреть этот концерт, а подруга ее уехала. Идти девушке на концерт одной не прилично, а сама к тебе обратиться она стесняется. Я помню, как вспыхнуло мое лицо от смущения, и я, растерявшись, обомлел. Тетя Тамара не менее смутилась, так как я не поторопился с ответом. - Конечно, конечно, тетя Тамара –ответил я , как бы опомнившись. - У меня нет билета, на месте может быть приобрету. 
- Не беспокойся, дорогой – ответила она. – у Эммы два билета. Она заранее взяла два, для себя и подруги.
       Поехали мы с Эммой на 65 ом автобусе в тесном салоне. Меня переполняло чувство гордости. В толкотне я аккуратно поддерживал Эмму от толчков со всех сторон. И вот, в автобусе, в районе Бешмартябя, стало гораздо свободнее. Но один «чушкарь», явно не бакинец, возбужденный толкотней, продолжал прижиматься к рядом стоящей девушке. Причем, так нагло и откровенно, что окружающие стали замечать эту наглость, но молчали. Девушка от него уклонялась, как могла, но он буквально преследовал ее. Я, чувствуя за собой некоторый долг вмешаться в этот инцидент в присутствии своей спутницы, обратился к этому наглецу твердо и уверенно:
       - Оставь девушку в покое – сказал я. Но наглец, оглянувшись на меня, с трудом произнес по русски: - Какой твая дела? Кто тебе этот девушка? Кто ты такой? Закончить  фразу он, видимо, не знал как. Меня обуяла уверенность, и я с напряжением мышц  гнева и негодования на лице, четко ответил ему:
       - Кто я? Я  бакинец, а бакинцы  ни себе, никому другому не позволяют позорить наш город. В это время автобус подъехал к остановке, и дверь открылась. Я услышал одобрительные голоса окружающих, которые буквально обрушились на него на аербайджанском языке. Как я понял, они посоветовали ему покинуть автобус, на что он только огрызался, вроде «не ваше дело». Но тут, пробираясь сквозь толпу, к нему подошел дюжий мужчина, и по азербайджански не лестно выражаясь, схватил наглеца за грудки и вытолкал в дверь из автобуса.
       Через становку  мы с Эммой вышли. Уже по дороге к спортивному комплексу, где назначен концерт Эдиты Пьехи, Эмма спросила меня:
       - Коля, а как ты решился заступиться за незнакомую девушку?
       - Наверно потому, что решительный – ответил я. – Ведь рядом со мной была ты, а это и вселило в меня решительность – отшутился я.
       Запомнилось это событие мне на долго. Может быть и потому, что нравилась мне Эмма.

       Семья ИВЛЕВЫХ: - папа мой ИВЛЕВ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ, родился  в 1918 году в Ростовской области в Сальском районе, куда переехали родители папы в поисках жизненных условий. В то время миграция народа была вынужденной мерой.
       В предвоенные годы молодежь из деревень все смелее покидала родительские дома, и устраивала жизнь свою в городе. Так и мой папа в 1939 году приехал в Баку, и вскоре работал уже в гараже Азторгтрас на грузовой машине. Это я узнал от родного дяди папы Степана Емельяновича, известного в то время экспедитора. В Баку он был достаточно известен. Он был очень коммуникабелен, кругом у него были «свои люди», и мне сдается, что именно он устроил папу в эту автобазу.
Когда мне было пятнадцать лет, дедушка Степан, видя тяжелое материальное состояние нашей семьи, решил пристроить  меня в гараже, где работал когда то мой папа. Увещевания директора автобазы, который помнил папу и уважал его, взмолился перед Степаном Емельяновичем:
       - Не режь меня по живому, прошу тебя; и месяца не прошло, как меня таскали за несчастный случай с малолеткой – поведал он. – Для сына Ивана готов много сделать, но у мальчонки нет даже паспорта. Как получит паспорт, пусть приходит. Хорошую работу найду для него. И я продолжил учебу в школе, пошел учиться в восьмой класс.
       Война застала папу, когда он работал водителем в Азторгтранс. Папу призвали в армию, но оставили служить в Баку в автороте воинской части. В одной из поездок по доставке грузов в воинские части в горах, в машине папы что то заскрипело, и он вынужденно встал. Заглянув под машину, он посчитал поломку не серьезной, и товарищей, остановившихся возле него заверил, что помощь ему не нужна, и он вскоре догонит их. Но поломка оказалась серьезной, и он с полудня и всю январскую ночь провел под машиной в непогоду. Морозный ветер и метель сгубили здоровье папы – менингит свалил папу в постель. В госпитале папу вылечить уже не смогли, и его перевезли домой умирать;

       - мама моя Ивлева (по документам Щетинкина) Мария Григорьевна родилась в 1920 году под Минводами в хуторе Конезавод. Среди родни и знакомых она звалась Маня Ивлева. А соседи азербайджанцы маму звали Марусей. Раздвоенность фамилии мамы настолько вросла в нашу жизнь, что я, уже глубоко пропитавший в своем подсознании девичью фамилию Щетинкина, постоянно оперирующий этой фамилией до конца ее жизни, как официальной, что и надпись на надгробной табличке заказал выгравировать эту фамилию, чем не мало удивил родственников и знакомых. И право же, она то умерла Ивлевой. Виню себя за эту нелепую ошибку, и до сих пор чаю исправить надпись. Но мне это уже не доступно.
       Поженились мои родители перед войной, для чего поехали в свою деревню, чтобы повенчаться. В сельсовете не оказался в тот момент секретарь, и решили расписаться по возвращению в Баку. В Баку сразу же не зарегистрировали свой брак, потому что ЗАГС для верующих не имел такую категоричность, как венчание. Главный брак - на небесах. После смерти папы мама, все же, засвидетельствовала свой брак, по которому сестра получила фамилию папы, а свою фамилию так и не сменила, что то помешало.
Сестренка моя Анечка родилась спустя полгода после смерти папы, и мама растила нас одна. Она  как белка крутилась в колесе непрестанно, чтобы поднять нас. В городе, где нет огорода, подсобного хозяйства, женщине без образования растить двух малюток, вообще то, крайне тяжело, но мама, оставшись наедине с бедой, что постигла ее внезапно, оказалась женщиной мужественной. Она выстояла то, что не каждый выдержит. Ей приходилось работать одновременно в нескольких местах, улаживая свой график работы настолько плотно, что для отдыха времени не оставалось.
       Места работы мамы были относительно не далеко от дома: Волдарская швейная фабрика, где она работала бойцом военизированной охраны, нянечкой в детсаде – яслях, что напротив швейной фабрики, и санитаркой в больнице им. Семашко. Выручал график «сутки через трое», где оставались сутки для дома. Детей своих она оставляла на соседей - тетю Тамару, а позже на тетю Анюшу Кузнецову.
       Позже, когда мама пробовала коммерческий способ заработка, как ей посоветовали, то есть – привезти из Баку в Красноводск семечки, и там продать в розницу, что занимало много времени, мама оставляла нас с бабушкой Верой, которая жила в подвальной квартире слева от ворот Меркуловского двора.  Оставляла мама нас и на мою двоюродную сестру, круглую сироту Нюру, родную племянницу папы нашего, которая была уже почти взрослая. Мама забрала ее к себе, так как папа собирался забрать ее в Баку еще при жизни, но не успел. Жила она с дедушкой и бабушкой в деревне.
       Мама пробовала устроить девушку на свое место в садике, но Нюра была настолько «дремучей», что от нее отказались. Сказалось воспитание дедушки и бабушки. Нюра даже в школе толком не училась. Читать она научилась «по складам», конечно, и на этом все ее образование. А с нами она справлялась. Но, вот не справилась она с городской жизнью, где все не так, как она привыкла делать и воспринимать. Вернулась она к бабушке с дедушкой, где трудодни зарабатывать в поле ей было сподручнее, а вскоре и замуж вышла. Если бы папа остался жив, он ее сделал бы горожанкой и дал бы ей образование. А мама не сумела дать юной девушке то, чтоб Нюра получила городское «гражданство». Мама сама была не образованная, деревенская женщина с ограниченными свойствами горожанки.
Мама моя была великодушной женщиной. Еще одна сирота затронула сердце мамы – младшая сестра мамы тетя Мотя, потерявшая свою маму в младенчестве и выросла с отцом до школьного возраста. Когда отец, похоронив третью жену, привел жену с другого села со своими детьми, девочка сирота мачехе была не в милость. Девочка уже понимала, какая судьба ей уготована, и часто горько плакала. Мама же, понимая сестренку, так как и сама уехала из родных пенатов в город, не выдержав отношение мачехи к сиротам, привезла Матрену к себе в Баку, где она жила с нами и закончила школу. Брат мамин дядя Ваня помогал посильно маме продуктами из деревни, зная, как тяжело сестре в городе с тремя детьми.
       Между братом и сестрой установилась  родственная любовь с ранних лет .
Дядя Ваня моложе мамы на четыре года. В 1943 году мама, узнав, что брат Ваня ранен, и лечится в Пятигорском санатории - госпитале, она, оставив меня на попечение родственников в деревне, рискнула поехать из Баку в Пятигорск навестить раненного брата. Ее не удержали ни уговоры не ехать, ни какие факторы, которые других бы остановили: недавно похоронила мужа, оставила младенца, сама беременная будущей дочерью, а война то дошла до Ставрополья, и это возможные бомбежки и неизвестные всевозможные приключения в пути молодой женщине, не знающей, как лучше, правильнее, безопаснее добраться до Пятигорска. Ничего не известно, но все же, одержимая любовью к брату, поехала. В пути было все: - и толчея, о билетах и речь не заводилась, и на крыше пришлось ехать, и под бомбежку попадала, но, Бог миловал – дал встретиться с братом.
       Обратная дорога, хотя и проторенная уже, была гораздо сложнее. Слава Богу, мытарства прошли, но след, все же, оставили. Появившаяся седина выдавала ее переживания, которые она претерпела в своем вояже.
Мамина доля в ее жизни оказалась очень тяжелой с самого детства, когда потеряла маму. Из детей она была старше всех, и чувствовала на себе ответственность за малых. Уезжала из дому с намерением со временем перевезти за собой всех. Все, кроме дяди Вани, повзрослев, переехали в город. В тот период, после войны, вновь строившийся город Сумгаит поглотил множество сельской молодежи. Там они нашли работу, жилье и семью.         
       Работая по суточному графику в разных местах, мама все равно не получала достаточных средств для «поднятия детей на ноги». Оставшиеся сутки от дежурств, она использовала на подработку в наймы; в городе было достаточно евреев, которые поденно  нанимали домработниц для уборки квартиры и стирки белья. Но эта подработка только значилась приработком; проблему она не решала. Попробовала мама коммерческий приработок, каким занимались уже многие женщины, семьи которых были бедны – покупать семечки подсолнуха оптом, а продавать в розницу. Я, будучи школьником, не раз помогал маме в реализации этих семечек; Дома, из мешка семечек, развешивалась нужная порция семечек (5, 10, 15 кило), и я отвозил в разные адреса города. Участковый милиционер знал про всех все, и без стеснения творил поборы. Лучший вариант коммерции на семечках, это оптом скупать у колхозников мешки этих семечек, и продавать  на развес на рынке, но и там тоже жестокие поборы, зато оборачиваемость живее. Но, мама раз или два попробовала – не пошло у нее, так как посуточный график ее работы не позволял ей совмещать посменную работу с коммерцией.
       Работая в больнице им. Семашко санитаркой, в один из авральных  дней по уборке  хирургического отделения, куда перешла работать из инфекционного отделения, выработав положенный стаж во вредных условиях, мама протирала  высоченный потолок. Подставка была шаткой и мама, потеряв равновесие, упала, оазбив голову о каменный пол.
       Благодаря тому, что это случилось в хирургическом отделении, маме сразу оказали необходимую помощь и оперировали ее с трепанацией черепа. У мамы была серьезная травма. Спасли ей жизнь, но вылечить ее не смогли. Определили ее на инвалидную пенсию пожизненно.
       К этому времени мы с сестрой значительно подросли. Я пошел работать, а Аня продолжала учиться. Закончив десять классов, Аня то же пошла работать.

       Сын КОЛЯ – это я, родился в 1941 году в Михайловском роддоме города Баку, который тогда простирался одноэтажным зданием едва не от карамельной фабрики вниз до улицы Басина.
       О моих младенческих годах я написал в начале произведения.  Мои дошкольные годы  запомнились мне тем, что мама нас очень любила, и своею любовью к нам она пролегла канвою по нашему детству. В редкие дни, когда мама могла побыть с нами она, обняв нас, притягивала к себе и тихо – тихо плакала.
Но кроме нежности к нам, мама могла быть и строгой. Я, как и положено пацанам, был шкодливый, хотя и понимал уже, что наказание за шкодливость не миную. Так, запомнился на всю жизнь в подробностях случай: под кроватью в дальней комнате мама складывала банки с вареньем и солениями.
       В игре с сестренкой, прячась от нее, я заполз под кровать и лежа рядом с множеством манящих банок, был сражен соблазном банок с вареньем. Банки с вареньями были не закатаны крышками металлическими, как сейчас, а горловина закрыта целлофаном, полиэтиленовых пленок тогда не было, обтягивались какой то бумагой и перетягивалась бечевой под горлышко банки. Вытащив из под кровати попавшую под руку банку, я собрался развязывать тесемку на горловине. Вдруг сестренка взвизгнула:
       - Коля, мама накажет. Я спокойно ответил ей: - А мы же немного съедим, и она не узнает.
       Открыв банку, я залез в нее деревянной ложкой,  потому что она зачерпывает варение больше алюминиевой. Аня угощаться отказалась, сказав, что не хочет варенья. Когда же мама  вернулась из церкви, сестренка, чтоб угодить маме, защебетала скороговоркой: - Мама, мама, а Коля варенье из под кровати достал и целую ложку съел. И мне давал поесть, а я не ела.
       Я насупился, но успел заметить, как мама, сняв полотенце с вешалки, стала скручивать его. К «наказанию» я был готов. Но мама, схватив за ручку сестренку, стала «угощать» дочь побоями.
       - Мама, мама, а меня то за что? –  плача, пискляво спросила она маму. - Я ведь не притронулась к варению.
       - А доносчику первый кнут – ответила мама крылатой в то время поговоркой. Такой подход мамы к воспитанию говорит о гражданской позиции правильного воспитания детей, хотя и не образованной женщины. Меня же в наказание мама поставила в угол, в котором я, практически, был «прописан».
Вообще то, я маме доставлял много хлопот и даже тревог с малых лет.
       Однажды, когда мне было три годика, мама занималась стиркой и не заметила, как я вышел из квартиры во двор. Затем со двора я юркнул в проулок, и вышел на улицу. А дальше можно только предположить, как я попал чуть ли не на Зых. По крайней мере меня нашла случайная, приезжая из района азербайджанка, на трамвайной остановке «Электроток». А что было дома? Бедная женщина, моя мама, потеряла сына средь бела дня! И из соседей никто не видел, как я вышел со двора. Соседи и знакомые кинулись искать меня во все стороны, но тщетно. И прохожих расспрашивали – никто не видел. Пропал ребенок! Где искать? Вечер. Стемнело. Продолжать поиски уже нет смысла. Соседи утешают маму тем, что завтра ребенок найдется в милиции. Советовали отдохнуть за ночь. На руках, все же, маленькая дочка. Мама эту ночь была без сна. На следующий день, ближе к полудню, пропажа нашлась и совершенно случайно.
       К соседке Страшкиных, куда я не раз приходил с мамой, обратилась женщина с ребенком, подвязанным у нее за спиной, на перекрестке улиц Бакиханова и Губанова. Она спросила, где здесь Караван сарай? Соседка показала рукой вниз по улице Губанова. Когда женщина развернулась, чтобы идти вниз, соседка увидела мальчонку и узнала его. Она тут же остановила женщину, и спросила ее, откуда у нее этот ребенок? Женщина нервно затараторила: - Это мой ребенок, мой ребенок, отстань! Но соседка Страшкиных не унималась, пригрозила позвать милицию, увещевая женщину:
       – Бедная мать извелась по ребенку – сказала она. Но женщина упорно настаивала «это мой ребенок». И когда соседка пригрозила ей, что ее обвинят в похищении ребенка, женщина испугалась и уступила малыша соседке.   
       Неизвестно, как я и где провел ночь; могу только предположить, что с этой женщиной, которая свыклась со мной за эти сутки. Женщина призналась соседке, что нашла меня в районе Ленинской трикотажной фабрики на остановке «Электроток», и что  обращалась к прохожим в районе «Электротока», в районе парка «Ратифань», известного как парк Дзержинского, в надежде, что кто нибудь узнает мальчонку. Она посчитала, что мальчик с этого района города. От меня добиться что либо вразумительное о своем доме было бесполезно. И, похоже, эта женщина «положила глаз» на меня и могла увезти с собой в район, потому что ни вчера, ни сегодня она не искала Отделение милиции, чтобы сдать ребенка.
       У мамы любовь к своим детям проявлялась во  всем и всегда. Даже, если любовь была «слепой», но все равно оставалась любовью. Здесь уместно вспомнить такую любовь, которая помешала мне повернуть свою судьбу к лучшему, так необходимую в тот тяжелый момент в нашей семье.
       Дядя Митя Горчаков, муж подруги моей мамы тети Мани Горчаковой, с которой они вместе работали в милиции, видя критическое состояние несчастной женщины, взялся помочь нашей семье – определить меня в Высшее Военное Суворовское училище, заранее подготовив меня психологически и морально. Я тогда только пошел в школу, и был пластичным, как пластилин – лепи из меня, что угодно. Я радостно согласился  и поделился своей радостью с мамой, которую взрослые убедили прежде меня, и она согласилась, поверив в успех этого мероприятия, разглядев в этом рациональное зерно. А хлопоты по мне дяде Мите дались не легко, так как я не его сын. - Вот если бы твой сын был бы, другое дело – отвечало  начальство дяди Мити. И все же уговорил он начальство, которое согласилось оформить меня как племянника своего. Настало время собирать документы на меня и провожать в училище.
       Мама, расспросив подробнее дядю Митю, что меня ждет в  Суворовском училище, и поддавшись эмоции, с испугом в глазах вдруг запричитала:
       - «Ни за что не отдам свою кровинушку, совсем еще малютку, в солдаты. Добровольно оторвать от себя родного дитя в военные на всю жизнь. Проживем как ни будь, как Бог даст. Нет, нет. И не уговаривайте».
Мама на отрез отказалась отпускать меня от себя, так я и остался в этой судьбе, в какой прожил свою жизнь. На все Воля Божья. Так поступив, хотя и не правильно в силу не высокой организации мышления, - она же не образованная деревенская молодая женщина, зависимая не от высокого разума, а всего лишь от эмоций, мама этим, хотя и не правильным поступком, лишний раз показала свою материнскую любовь.
       А вот еще один пример материнской любви моей мамы. Был я уже подростком не малым, когда маму собрались сосватать за вдовца Богданова Григория Ивановича, жена которого год назад была убита электричеством. Несчастный случай. Сватались к ней и раньше, но мама отказывалась, как она мне призналась на мой вопрос, когда я уже работал, спросил ее: - Почему ты не вышла замуж, как другие вловицы, она сказав мне: - «Сынок, я очень любила твоего папу, и не могла себе позволить полюбить другого. Однажды уже согласилась со свекровью, которая была для меня родной матерью, и убедила меня выйти замуж за вдовца Богданова, ты не помнишь, как заявил бабушке?»
       Моя родная бабушка, взяв на себя обязанность переговоров с детьми на предмет маминого сватовства, заговорщицки отвела меня в дальнюю комнату нашей квартиры и стала осторожно готовить меня к предстоящей перемене в семье, сказав что у вас теперь тоже будет папа – маме одной вас растить тяжело. Я тогда учился еще в начальной школе, в третьем или уже в четвертом классе. Я насупился сразу же, и произнес:
       - У нас в доме будет чужой дядя, и я буду называть его папой?
       – Да, сынок. Я знаю его давно; он очень хороший и добрый – ответила бабушка. – он будет вам хорошим папой.
Я был очень взволнован такой новостью. У меня навернулись слезы от необъяснимой обиды и я в сердцах выкрикнул:
       - Если чужой дядя появится у нас, я убегу из дома.
А мама из любопытства подслушала наш с бабушкой «сокровенный разговор». После услышанного ею никто и ничто не могло переубедить маму, чтоб она не придала значение сказанному мальчонкой – несмышленышем:
       – «Нет, нет. Не дай Бог сбежит из дому, я не прощу себе; и не уговаривайте…»
       Это самопожертвование еще одно доказательство материнской любви.

       Дочь АННА – родилась в 1943 году в Баку через полгода после смерти папы, и может быть тоже в Михайловском роддоме.   
В отличие от меня, Аня росла спокойной тихой девочкой. Кода мы жили некоторое время в Чибанах. Это деревня моих родителей, откуда они приехали в Баку; мама в трудные послевоенные годы искала способы выживания с двумя малютками в деревне.
       Мы с Анечкой, взявшись за ручки, часто проходили по улицам деревни от родного дедушки на Кончане, до родной бабушки в Загуменке. Это противоположно расположенные части села. Наш путь туда и обратно пролегал мимо множества деревенских дворов, в которые зазывали нас родственники, знакомые мамы и папы, чтобы угостить чем придется малюток – сироток. Со мной проблем у взрослых не было – я охотно заходил, общался со всеми свободно даже с теми, которых я и не знал; в моем сознании дежурило понятие – если знают меня и моих родителей, значит они  свои. Но с Анютой у меня была проблема: она диковато реагировала на внимание незнакомых ей людей, и сопротивлялась мне, когда я увлекал ее за ручку в незнакомый ей двор. И когда взрослые сами подходили пообщаться с нами, Аня молчала, а если отвечала, то так тихо, как будто боясь, что ее услышат.
       В Баку наша квартира была ветхой, как и большинство квартир нашего двора. Пол в первой комнате, которая в полтора раза была больше второй, был покрыт «ноздристым» асфальтом, как называли его тогда «киром». На этом полу прошло наше с сестрой детство. Мама очень переживала за наше здоровье, сознавая, что для всех вреден асфальт, а для детей особенно, но она была беспомощна изменить условия жизни.
       До школьного возраста, когда мама вынуждена была покидать нас на долго, мы с сестрой были взаперти от случайного нежелательного посетителя; в те времена в городах, особенно больших, бродяжничество носило множество «домушников» по квартирам. Мама, запирая нас под замок, оставляла ключ соседям на всякий случай; к тому же нас посещали множество гостей из деревни - родственников и знакомых, которым негде было  переночевать в чужом городе. А мама была не в меру великодушна. Эту оценку о маме я слышал еще с малолетства и до самых последних дней ее жизни. Когда же я пошел в школу, мама беспокоилась за меня, чтоб я не увлекся «уличным воспитанием», поэтому некоторое время меня выпускали соседи из взаперти, но через год пошла в школу и Анюта. На этом наше «заточение» закончилось.
       Наши школьные годы требуют отдельного контекста. Вообще то, в первый класс пошел я в шесть лет, и не в Баку, а в Чибанах, когда учебный год начинался, а мне до семи лет оставалось три месяца. Дядя Ваня, мамин брат, у которого мы с сестрой временно проживали, определил меня в сельскую школу в первый класс, в котором я посидел за партой не больше недели. За этот период я успел принести новые хлопоты и тревогу за мое здоровье и дяде, а потом и маме. А  произошло вот что: в то время проводился водопровод по селу от «бака» на горе за селом, укладываемый в траншею. Чуть выше начальной школы, которая размещалась на втором этаже над буфетом, чуть выше старого клуба, велись сварочные работы на водопроводе. Я тогда знать не мог, что смотреть на электросварку без защитного щитка нельзя, и вдоволь нагляделся на завораживающий волшебный мерцающий огонек.
       Вечером я чувствовал ужасную резь в глазах, но не пожаловался ни кому. А утром сам испугался, увидев в зеркале свои распухшие глаза, чем напугал и дядю. К тому времени вернулась из своей поездки мама и приехала за нами.
       Дома мама  меня сразу же отвезла к знакомому врачу окулисту, у которой мама когда то была домработницей. Оказалось, что с глазами у меня  были проблемы и до ожога глаз, и я вовремя оказался у врача. Не молодая женщина – врач, на удивление красивая для евреек, выглядела молодо и была очень бодра. Своим добрым отношением к нашей семье она на долго запомнилась мне. Она работала окулистом в поликлинике, которая находилась на улице 28 апреля (бывшей «Телефонной»), в районе улицы Гоголя,  неподалеку от института физкультуры.
       Операцию на моих глазах эта женщина – врач провела в неурочное время у себя в кабинете. Из век моих она извлекла множество сосудов, заполненных всякими чужеродными включениями из атмосферы. Домой я возвращался с забинтованными глазами, сопровождаемый мамой. Больше месяца я пролежал дома с марлевыми салфетками, пропитанными риванолом, на глазах. Первые недели мама меня сопровождала к врачу на осмотр с забинтованной повязкой на глазах. Через месяц я увидел свет, когда сняли с меня повязку.В школу я пошел на следующий год.
       Наверно все помнят свою первую учительницу. Так вот и я запомнил – Вера Паликарповна была добрая, не молодых лет,  женщина, которая, как мы чувствовали, очень любила нас. Начал я свою учебу в начальной мужской школе № 188, которая занимала весь пятый этаж мужской школы № 171. Здание школы располагалось по улице Кецхавели между улиц Карганова и Гоголя. Это довольно далеко от дома, но многие ребята нашей округи учились именно в этих школах, так как ближайшая мужская 175я по По 1ой Параллельной (после Искровской) была в одном здании с женской школой на последнем этаже.
       Однажды в начале мая, когда я учился еще в начальной школе во второй смене, вернувшись домой с улицы, и наскоро переодевшись к школе, мне вдруг так не захотелось обуваться;( а это значило помыть ноги, так как до обеда ноги не знали обуви, надеть носки и обуться), я попросил маму, занятую стиркой, разрешить пойти сегодня в школу босиком. Мама, занятая стиркой, ответила:
- Ну, что ж, сейчас уже тепло, можно и босиком. А ноги то не натрешь? – спросила она.
– Нет, не натру – ответил я, и схватив ведра для воды, которую я обещал принести с Касумова двора, я радостно помчался за водой. Когда я принес воду, мама вывешивала белье, и не заметила, что я ушел в школу совершенно босиком.
По дороге же, на полпути, я понял, что совершил глупость. И как теперь быть? Люди обращают внимание, да и сам стал понимать несуразность – одет в чистую, выглаженную одежду, а ноги босые. Если бы это прозрение постигло меня раньше, я бы вернулся, конечно. А тут полпути уже прошел – вернуться, что б исправить нелепость, я не успею обернуться. Опоздание на урок нарушение серьезное. И так, не зная как поступить, я дошел до своей школы.
       В школе был у нас такой порядок – собирались в холле первого этажа 171 школы к назначенному времени, откуда нас учительница, спустившись за нами, сопровождала нас колонной по два человека на пятый этаж. Это сопровождение, вероятно, для безопасности,  так как старшеклассники извечно обижают младших. Поднимаясь по лестнице, строй колонны ломается на переходных площадках, и мои попытки спрятать свои ноги, оказываются тщетой. Я понял – учительница заметила, что я босоногий, но она не выказала своей догадки. Она по своему поняла причину моей босоногости, но промолчала. Сказалась в ней высокая культура и толерантность. Вера Поликарповна в этот день меня не поднимала с места и не вызывала к доске. Но, с тетей Тамарой Абдуллаевой поделилась, что понимает почему мальчик пришел без обуви. Ее сын Эрик учился в этой же школе. Мама от тети Тамары узнала об этом случае, и была очень расстроена. Она ходила извиняться за мой поступок перед Верой Поликарповной.
       Сестра Аня тогда училась в первой смене и в другой, женской школе № 138, занимающей весь пятый этаж мужской 175ой школы, куда вход был с другой стороны здания. С Аней в одном классе учился с первого класса один мальчик, что вообще то нонсенс для того времени, так как мальчики и девочки в городе учились в разных школах. Этот мальчик, уж не знаю, каким образом его «пристроили» родители к девочкам, жил напротив школы по улице 1я Параллельная. Мальчик туалетом пользовался домашним. Родители его, похоже, какого то знатного рода, так как им доступно было то, что другим не доступно – они исключали воспитание сына с другими мальчиками. Здоровы ли были  эти родители или нет, судить читателю. Они этого мальчика рядили в одежду для девочек, заплетали ему косички, а личико куколки у него было от природы. В классном журнале фамилия, имя и отчество его занимали две строчки – Аллах Верди Ислам Заде Кули оглы Ариф. Когда для удобства учительница сократила его фамилию, родители подняли скандал: «Никаких сокращений». И к мальчику учительница обращалась не по фамилии, а по имени. Не знаю куда девался этот несчастный мальчик, в какую школу, но с объединением мужских и женских школ, этого парня мы уже не видели. После узнали, что этот мальчик вырос бандитом.
       Перед тем, как нас объединили, я был второгодником; возгордился против переэкзаменовки, посчитав несправедливой оценку по алгебре. В пятом классе второй раз я учился уже за одной партой с Шихиевой Лейлой, девочкой, пришедшей в нашу 171 ую школу из женской 18 ой школы; это недалеко от Карамельной фабрики.
С Лилей мы были дружны, в отличие от других подростков в таком возрасте. Мы с нею как то сразу поладили и быстро сдружились. Нас в классе даже лестно поддразнивали «жених и невеста». И нас это не смущало, а даже льстило. Но, до жениха с невестой у нас не дошло, потому что мама меня перевела в 138 ую
школу, где училась сестричка Аня, которая догнала меня в шестом классе, шагая по классам без задержек, в отличие от меня; год я потерял из за операции на глазах, а год по разгильдяйству своему. А маме это пришлось «на руку», дети вместе дома и в школе.
       Учились мы с Аней в одном классе, но не за одной партой сидели, уж не знаю почему, но помнится, этому поспособствовала классный руководитель, рассадив нас. В учебе мы с Аней отличались; сестра была прилежной и усидчивой девочкой как в классе, так и дома. В ее дневнике строка поведение всегда сверкало только сиянием ОТЛИЧНО, в отличие от моих непутевых отметок. Один или два раза были и двойки; но в этом была заслуга не только моя, а и преподавателей, которые однажды в гневе даже кол забили мне в строку поведение. Почему заслуга и преподавателей в таких оценках в моем дневнике? Потому что они взрослые, а я подросток, - реагируя мигом на их остроты, я в унисон им вставлял свое, что им в основном нравилось, что меня разнуздывало, и я без опаски, иногда углублял свою реакцию на их «словесные игры», не чувствовал или скорее не знал границ дозволенного. Я иногда чувствовал, что «перегибаю палку», но дерзость, которая была свойственна мне в юные годы, как пикой подталкивала меня сзади к шалости.
Однажды в седьмом классе, я подшутил над любимой учительницей английского языка Адылей Гусейновной, которая любила меня за умение правильно произносить английские слова, и ставила меня в пример другим, которым не поддавались должные произношения. Не помню где и как я услышал шутку - игра слов, где все решало произнесение набора русских слов, звучащих «по английски». Эта фраза на вид безобидная: «Мой пудель лает; он дик и зол». Но если небрежно произнести эту фразу на манер английского произношения, то ориентирует владеющего английским на фразу по английски, так как будут присутствовать знакомые произношения, но не поддающиеся смысловому значению знакомых слов, а то и переводу. А звучит по английски, если исказить русские слова не свойственным произношением скороговоркой и акцентами.
Это у меня получалось феноменально, да так, что я дерзнул обратиться к учительнице за переводом этой фразы. Учительница не раз просила повторить. Долго прокручивала в эадумчивости, и наконец ответила: - сейчас у меня нет времени на перевод, а на следующий урок приду с переводом. На следующий урок, а это было через день, Адиля Гусейновна попросила повторить, после чего спросила, это все точно, что ты слышал? Что то не так, так как смысловому переводу не поддается. И я, что бы не испытывать судьбу, признался любимой учительнице, что это шутка, и «открыл» ей   фразу уже по русски. Она была восхищена, вспыхнув алым цветом лица от смущения и долго думала, как меня наказать за такую дерзость, хотя я и попросил прощения тоже смущаясь. Единственное наказание за это мне было - выдворение из класса.
Как мне передали ребята, она в мое отсутствие сказала им: Вот, что значит владеть произношением звуков английской речи, где много звуков через носоглотку. Это важно.   
       Учеба на отлично была не для меня; я даже стеснялся такой оценки, если она появлялась. И то, только потому такой случай выпадал, что преподавателям нравился мой рассказ домашнего задания у доски; я по их же лекции на предыдущем уроке, пересказывал тему. И заслуга в этом не моя усидчивость дома за уроками, чего я не делал никогда, а исключительно впитывание темы, рассказываемой преподавателем. Аню до слез обижала несправедливость, когда мне ставили «отлично» за раскрытую тему, а ей четверку, а то и тройку. Однажды мама застала ее плачущую за столом. На вопрос «в чем дело», Аня чуть не рыдая, поведала ей обиду свою:
       - Я вчера весь день зубрила, просидела за уроками, а он, (это я), даже не открывал книгу – ему пятерку поставили, а мне тройку.
Вместе с Аней мы проучились три года. По окончании семи классов я хотел идти на работу, но меня без паспорта не брали, мне было еще всего пятнадцать лет, и я пошел в восьмой класс. Этот год особенно запомнился, так как мы все повзрослели, много было уже общего в отношениях друг к другу, да так, что долгие годы после школы общались друг с другом. И так, с сестрой Аней мы вместе проучились в одном классе два года в школе по Искровской улице, а один год уже по Джабар Джабарлы, напротив МНИИ (Медицинского Научного Исследовательского института).