Семеновкеры

СЕМЕНОВКЕРЫ



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АВТОБИОГРАФИЯ ИСААКА СЕМЕНОВКЕРА

Начало.
Я, Семеновкер Исаак Ефимович, родился в Киеве в 1908 году , был первенцем и остался у родителей единственным ребенком.  Отец  мой  Ефим  Моисеевич  Семеновкер  и  все  его  братья  и  сестры  были  родом  из  Бердичева,  городка,  который  в  дореволюционное  время  в  шутку  называли  еврейской  столицей.  По  образу  жизни  Бердичев  мало  отличался  от  других  еврейских  местечек  с  характерной  для  них  нищетой.  Родители  отца  содержали  шинок  с  заезжим  двором,  но  никто  из  детей  не  захотел  продолжать  родительское  дело.  Близость  Киева  соблазняла  перебраться  туда  и  заняться  чем-нибудь  другим,  несмотря  на  запрещение  проживания  там  евреев.  Мой  отец   содержал  в  Киеве  аптекарский магазин,  в  котором продавались патентованные лечебные средства, ходовые лекарства, предметы гигиены, парфюмерия, косметика.  Брат  отца  вместе  со  своей  женой  содержал  мастерскую  дамских  шляп.  Отец, как еврей, не имел права жительства в Киеве  и  обосновался  там  при  поддержке  своей  сестры  Лизы, бывшей  замужем  за  очень  богатым  человеком,  купцом  первой  гильдии  по  фамилии  Цимбалист,  также  выходцем  из  Бердичева.  В  1911 году  после  убийства  Столыпина  нашу  семью,  как  и  многих  других, выслали  из Киева.  Семья  переехала  в  город  Александровск  Екатеринославской  губернии,  где  у  мужа  папиной   сестры  Лизы  были  каменоломни  на  Днепре.  В Александровске  отец вновь  открыл  аптекарский  магазин.  Семья  Лизы  жила  в  Александровске  в  большом  собственном  доме.  Офис  мужа  и  городская  квартира  занимали  весь  бельэтаж  огромного  дома  на  углу  Владимирской  и  Караваевской  в  Киеве. В  их семье  было  12  детей,  все  получали  хорошее  домашнее  образование.  Впоследствии  я  часто  бывал  в  этом  доме,  где  жизнь  была  на  широкую  ногу,  с лакеями  и  гувернерами.  Семья  сестры  эмигрировала  из  России  во  Францию в 1917 году,  сразу  же  после  Февральской  Революции.
Примечательна  биография  мужа  тети  Лизы.  Выходец  из  нищего  Бердичева,  не  имевший   хорошего  образования,  в  течение  нескольких  лет  стал  крупным  дельцом,  получил  почетное  звание  купца  первой  гильдии.  Человек,  который  сам  себя  сделал.
Моя  мать  Анна  Абрамовна  Гингольд  из  местечка  Кульчин  на  Украине  выросла  в  семье  очень  богатого  человека,  получила  хорошее  домашнее  образование.  Рано  лишилась  матери,  отец  очень  берег  себя,  постоянно  лечился  на  европейских  курортах  (в Мариенбаде). У  мамы  было  два  старших брата.  Один  из  них  учился  в  Университете  в  Киеве,  попав  в  5%  норму,  но  после  еврейских  погромов  1905  года  решил  покинуть  Россию.  Получил  медицинское образование  в  Швейцарии,  там  и  остался.  Другой   мамин  брат  не  покидал  местечко.



Детство.
Мои  детские  воспоминания  очень  отрывочные. Уже  первое  яркое  впечатление  связано с  национальностью. Семья  наша  перебралась  на  новую  квартиру.  Соседские  мальчишки  окружили  меня  и  вели  разговор,  в  котором  фигурировали  слова: евреи, жиды и т.п. Помню, как один из них, по-видимому  наиболее авторитетный, заключил: « а что-ж жиды не люди». Впервые мое  сердечко сжалось от представления, что я особенный, ниже их, они снисходят  до меня.               
Помню, что уже во время I мировой войны родители брали меня с собой  в кино. Кино было одноцветное, немое и сопровождалось пианино и  барабаном. Последний иллюстрировал орудийные залпы. Помню, как я быстро  вскакивал при исполнении царского гимна, чем обращал на себя внимание  окружающих.               
Когда мне исполнилось 7 лет, в семье начались обсуждения перспектив  моего обучения. Мои родители, а также брат и сестра отца, жившие на  скромные достатки, считали для себя обязательным дать своим детям среднее,  а затем и высшее образование.
  В  городе  было  несколько  учебных  заведений:  мужская  и  женская  гимназии,  реальное  и  техническое  училища.  А  несколько  лет  назад  открылось  коммерческое  училище  имени  графа  С.Ю.Витте,  в  котором  были приняты  нововведения:  не  было  процентной  нормы  для  евреев,  было  совместное  обучение  мальчиков  и  девочек,  вместо  мертвых  латинского  и  греческого  языков  изучались  расширенно  немецкий  и  французский.  Училище  помещалось  в  новом,  специально  выстроенном   4-х этажном  здании.               
Мои родители  решили  определить  меня  в  это  училище.  Я  не помню, как  сдавал  вступительные  экзамены,  вернее  проходил  собеседование,  но  помню  радость  мамы,  когда  она  нашла  меня  в  списках  принятых,  вывешенных  на  дверях  училища.  Я  стал  учеником  младшего  приготовительного  класса.  Мне  сшили  форму  у  лучшего  портного  в  городе,  купили  ранец,  письменные  принадлежности.               
1  сентября  1915 года  я  впервые  отправился  в  училище.  Училище  произвело  на  меня  огромное  впечатление.  Большие  классные  комнаты ,  кафедра  для  преподавателя,  классная  доска,  движущаяся  по  вертикали,  и  сами   преподаватели,  одетые  в  вицмундиры. Учился  я  хорошо,  часто  ходил  в  первых  учениках.  Мальчик  я  был  тихий,  скромный,  очень  застенчивый.  При  обращении  ко  мне  незнакомых  людей  смущался,  краснел  и  весь  съеживался.  Был  беззащитен,  не  мог  давать  отпора.  Лишь  по  отношению  к  любящей  меня  маме  мог  фордыбачиться  и  показывать  характер.  Сейчас  я  удивляюсь  тому,  что  в  моем  дневнике  наряду  с  хорошими  отметками  были  записи   о  плохом  поведении  во  время  уроков.  По-видимому  я  заговаривал  с  девочками,  которые  мне  очень  нравились.  Самое  удивительное  в  моем  поведении  того  времени  то,  что  я  в  семь  лет  позволил  себе  расписываться  в  дневнике  вместо  мамы.  Этот  позор,  конечно,  обнаружился,  к  счастью,  не  в  училище, а  дома.  Мой  двоюродный  брат,  будучи  у  нас  в  гостях,  наткнулся  на  мой  дневник  и  стал  его  перелистывать.  Как  я  не  прыгал  вокруг  него,  чтобы  отобрать  злополучный   дневник,  сделать  это  не  смог.  Брат  во  всеуслышание  заявил:  «э,  да  у  него  много  замечаний  по  поведению!»  Разразился  скандал.  Меня  не  били,  но  сокрушались. «Если  мальчик  в  семилетнем  возрасте  систематически  подделывает  подпись  мамы,  то  что  с  ним  будет,  когда  он  вырастет?»  Это  были  дни  моего  глубокого  позора.
Другим  четким   воспоминанием  детства  было  избиение  меня  мальчишками  из  церковно-приходского  училища.  Наш  путь  в  училище  проходил  через  старинное  гайдамацкое  кладбище,  на  котором   уже  давно  не  хоронили.  Как  то  раз  после  уроков  я  вышел  позднее  других  и  увидел,  что  наш  класс  сгрудился  перед  кладбищем.  Мне  сказали,  что  мальчишки  из  церковно-приходской  школы  ожидают  на  кладбище,  чтобы  избить  нас  «коммерсантов».  Один  из  наших   наиболее  великовозрастный,  не  стал  ожидать и  смело  пошел  через  кладбище.  Его  не  тронули.  Я  стал  уговаривать  наших  идти  скопом  и  обороняться,  если  на  нас  нападут.  Но  все  молчали  и  оставались  ждать.  Я  не  выдержал  и  один  пошел  через  кладбище.  На  меня  напала  эта банда,  нанесла  несколько  ударов, в  том  числе  и  по  лицу,  выбила  один  зуб  и …разбежалась. Стремление  избить  нас,  «коммерсантов»  не  было  мальчишеским  хулиганством;  это  было  проявлением  антисемитизма,  воспитанном  в  своих  семьях.  Но  что  было  движущим  мотивом  моего  похода  в  одиночку?  Желание  покрасоваться,  или  возмущение  боязнью  соучеников  идти  всем  скопом,  или  бессмысленность  ожидания,  когда  стемнеет  и  будет  еще  хуже.  Ни  тогда,  ни  сейчас  я  не  осознаю  это.  Аналогичный  случай  произошел  со  мной  уже  на  фронте,  в  отечественную  войну  когда  я  поступил  также.
Такие  приключения,  как  поход  в  одиночку  перед  бандой  хулиганов,  подделка  подписи  мамы  в дневнике – свидетельствовало  о  том,  что  несмотря  на  свою  робость, я  был  способен  к  весьма неординарным  поступкам.               
Еще  одно  яркое  детское  воспоминание -  Февральская  Революция  в  нашем  городе.  Как  обычно,  шли  занятия  в  училище.  Но  вот  уроки  кончились,  а  нас  не  отпускают  домой  одних,  ждут  прихода  родителей.  Я  тоже  дождался  мамы.  По  пути  к  дому  я  видел  мощные  демонстрации  с  красными  знаменами,  восторженную  публику  на  тротуарах,  приветствующую  демонстрантов.  Все  последующее  время  было  полно  эйфорией  всего  населения,  всех  его  слоев:  рабочих  многочисленных  заводов,  владельцев  магазинов  и  т.п.  Помню  как  на  уличных  аукционах  продавались  портреты  Керенского.  Назначалась  цена,  а  потом  выкрикивалось: «кто  больше?»  Так  обыкновенную  открытку  вгоняли  в  большую  цену.
Дальше  пошел  сумбур.  Появились  большевики,  затем  петлюровцы.  Между  ними  происходили  бои.  Затем  в  город  вошли  австрийские  войска.  Официальной  властью  было  правительство  гетмана  Скоропадского.
 В  1918-1919  годах  наш  город  стал  свидетелем  транзитной  остановки  в  нем,  массово  бежавшей  в  Крым  привилегированной  публики  из  Петрограда  и  Москвы.  Тогда  мне  удалось  услышать  Вертинского.  В то  же  время  в  городе  был  массовый  наплыв  простых  обывателей,  бежавших  из  столиц  от голода.               
В  конце  1918  года  австрийские  войска  эвакуировались  к  себе  на  родину.  Началась  чехарда  властей.  С  1919  по  1921  года  город  переходил  из  рук  в  руки  по  схеме:  большевики – Деникин – большевики – Врангель – большевики.  В  промежутках  город  эпизодически  занимал  Махно.  В  эти  времена  экономическая  жизнь  замерла,  заводы  стояли,  магазины  были  закрыты.  Началась       оживленная  спекуляция  всем  и  вся.  Горожане  меняли  свое  имущество   у  окрестных  крестьян   на  продукты.  С  1921 года  в  городе  окончательно  установилась  советская  власть.  Все  служили  в  ее  многочисленных  учреждениях,  получая  за  это  ничтожный  паек  и  обеды.  Учеба  у  детей  была  случайной,  все  учебные  заведения,  включая   гимназии  и  коммерческое  училище,  были  закрыты.  Отец  и  я  переболели  свирепствовавшим  тогда  тифом.  Семья  жила  посылками  американского  общества  «Ара»,  которые  высылала  нам  сестра  отца,  жившая  за  границей.               

Киев.
В  1923  году   наша  семья  перебралась  в  Киев.  С  этого  момента  у меня  в  15-16 летнем  возрасте  уже  была  твердая  цель:  поступить  в  Политехнический  институт  и  стать  инженером.  Университет  и  медицинские  институты  меня  не  привлекали. В  1924 – 1925  годах  я  учился  в  механической  профшколе  при  Киевском  Политехническом   институте.  Там  нас  знакомили  с  элементарными  техническими  дисциплинами:  металловедением,  сопроматом,  черчением  и  др.  В  профшколе  образовалась  тройка  друзей:  Яша  Вайнштейн,  Сёма Барденштейн  и  я.  Нас  долгое  время  связывала  жизнь.               
Успешное  окончание  профтехучилища  не  давало  никаких  прав  на  поступление  в  Политехнический  институт.   Туда  принимали  только  рабфаковцев  и  в  небольшом  количестве  детей  профессуры.  Следовало  идти  на  производство,  работать  рабочим,  потом  только  через  рабфак  добиваться  поступления  в  Политехнический  институт.  Но  в  Киеве,  как  и  везде  вероятно, была огромная безработица. Устроиться на работу  было  практически  невозможно.  Вся   будущая  жизнь  казалась  бесперспективной,  не  говоря  уже  о  достижении  такой  цели,  как  поступление  в  Политехнический  институт.
Любовь.
Я  устроился  на  работу  в  частную  мастерскую  / был  НЭП /,  производившую  галантерейные товары,  стал  членом  профсоюза  печатников,  комсомольцем.  Но  работа  в  частной  мастерской нисколько  не  приблизила  меня  к  цели.  На  рабфак  принимали  рабочих  от  станка  с  государственных  предприятий.
В  этой  же  мастерской  работала  молодая  женщина  лет  25,  одиночка,  у  которой  был  трехлетний   сынишка.  Женщина  была  удивительной  красоты,  неброской,  но  нежной.  Глаза  были  лучезарные,  светящиеся,  что  придавало  одухотворенность  лицу.  К  тому  же  она  была  стройной    с  хорошей  фигуркой.  Удивительно,  как  такая  красота  могла  появиться  в  обыкновенной еврейской семье. Две  ее  сестры  были  типичными  торговками,  ничем  к  себе  не привлекавшими.  Я  любовался  ею  и  в  силу  разности  лет  ни  на  что  не  рассчитывал.  Ее  видимо  тронуло  мое  немое    восхищение,  она  стала  мне  улыбаться.  Мы  начали  встречаться  вечерами  на  Владимирской  Горке.  При  каждом  свидании  я  дарил  ей  цветы.  На  свиданиях  мы  страстно  обнимались  и  целовались.  Близость  у  нас  была  редкой  из-за  отсутствия  условий.  И  она  и  я  жили  в  своих  семьях,  на  ограниченной  площади,  где  всегда  кто-нибудь  присутствовал.  Ни  о  каком  будущем   я  не  думал, я  лишь  восхищался  ее  красотой.  А  что  она,  будучи  старше  меня  на  10  лет,  пожившая  уже  женщина,  нашла  в  нашем  знакомстве,  не  знаю,  не  задумывался.      
Наши  отношения  осложнялись  буйной  ревностью  дочери  хозяина,  которая  без  памяти  влюбилась  в  меня  и  делала  все  возможное  для  нашего  сближения. Она была хорошей начитанной девушкой, но некрасивой,  маленького  роста.  Я  держался  по  отношению  к  ней  отчужденно  и  ровно.  Она  донесла  моим  родителям,  что  мной  крутит  женщина  старше  меня.  Мне стоило больших  усилий  успокоить  родителей.  Все кончилось  с  моим  уходом  из  мастерской.
В  этой  обстановке  жизненной  бесперспективности,  о  которой  я  постоянно  помнил,  я  познакомился  со  студентом  Ленинградского  университета,  гостившем  у  родных  в  Киеве.  По  его  словам,  поступление  в  Ленинградские  технические  высшие  учебные  заведения,  которых  так  много,  вполне  возможно.  Да  и  устроиться  на  любой  из  многочисленных  заводов  тоже  реально. У  меня  созрело  решение – ехать  в  Ленинград.  Новый  знакомый  разрешил  на  первое  время остановиться  у  него  и  дал  свой  адрес.
Ленинград.
В  ноябре  1927  года  я  поехал  в  Ленинград,  незнакомый  город,  в  котором  не  было  ни  друзей,  ни  знакомых.  Мне  только  что  исполнилось  19  лет.  Сбережений  у  меня  не  было.  Как  безработный  я  получал  пособие  30  рублей,  родители  не  в  состоянии  были  мне  помогать.  Итак,  тихоня  оказался  авантюристом.  Это  была  первая  крупная  авантюра  в  моей  жизни.
По приезде в Ленинград, сдав  вещи на хранение, я отправился на квартиру  студента. Он сам открыл  мне  входную  дверь,  заметив  при  этом:  «Хорошо,  что  я  пошел  открывать.  Я  задолжал  хозяйке  квартирные  деньги,  и  если  бы  она  открыла  дверь,  то  она  бы  тебя  в  дом  не  впустила!» Я  живо  представил себе свое положение при таком развитии событий.                Следующий день я отсыпался и никуда не выходил. Мой  приезд  пришелся  на   7 ноября, день десятилетия октября. В этот день в Ленинграде происходили  крупные  политические  события,  свидетелем  которых  был   мой  знакомый  студент. 
На  Дворцовой  площади  у  Зимнего  Дворца  была  установлена  правительственная  трибуна,  на  которой  находились  Рыков,  Киров  и  др.  С  противоположной стороны у выхода на Миллионную  улицу  была  установлена  трибуна оппозиции, на которой стояли Зиновьев и его соратники.  Демонстрантов  приветствовали  обе  трибуны.  Затем  какие-то  люди  напали  на трибуну оппозиции, пытаясь стащить с нее Зиновьева. За оппозицию  вступились слушатели военно-политической  академии  им. Толмачева,  которая  тогда  находилась  в  Ленинграде.  Все  закончилось  настоящей  дракой.  Весь  1927  год  Ленинград  был  свидетелем   жесткой  беспринципной  дискуссии   между  официальными  представителями  ЦК  партии  и оппозиции.  К  концу
года оппозиция была физически разгромлена, а ленинградская  парторганизация,  ранее  шедшая    за  Зиновьевым,  перешла  на  сторону  ЦК.
Первой  моей  заботой  в  Ленинграде  было  обеспечение  крыши  над  головой.  Но  это  не  было  проблемой  в  1927  году.  Всюду  красовались  объявления  о  сдаче  комнат  студентам.  Я  остановился  в  центре  города,  на  Колокольной  улице, жил  в  проходной  комнате.  Через  некоторое   время  я  занял  на  той  же улице пустующую комнату примерно 20 кв.м и высотой 3 м. Так я стал  хозяином  комнаты.  Материально  все  сложилось  для  меня  наилучшим  образом.  В  Киеве  работала  артель,  производившая  очки,  пенсне.  Узнав  от  моего отца, что я живу в Ленинграде,  артель  предложила  мне  распространять  их продукцию в оптических  магазинах  Ленинграда.  Продукция  артели  была  высокого качества и имела хороший  сбыт. Напомню, что это происходило в  1927 – 1928 годах,  когда  еще  существовал  НЭП,  на  Невском  было  полно  частных  магазинов.  Итак,  нежданно  негаданно  я  стал  владельцем  большой  комнаты  и  имел  хороший    заработок.  Это  вселяло  бодрость,  но  я  ни  на  минуту  не  забывал  о  поставленной  задаче.      
В  этот  период  в  Ленинграде,  как  и  в  Киеве,  была  огромная  безработица.  Биржа  труда,  которая  помещалась  в  большом  здании  на  Кронверкской  улице  против  Народного  дома,  была  постоянно  заполнена  безработными,  ищущими  работу.  Имея  узкую  квалификацию  рабочего,  умевшего  только  выполнять  отдельные  операции,  я  в  течение  года  так  и  не  смог  устроиться  на  работу. 
Зато  я  с  большим   интересом,  увлеченно  приобщался  к  культурной  жизни города. Помню свое посещение весной 1928 года  вечера,  посвященного  100-летнему  юбилею  графа  Л.Н.Толстого.  Вечер  был  организован  толстовским  обществом.  Пригласительный  билет  предложил  мне  хозяин  квартиры,  не  предупредив  об  особой  торжественности  вечера.  Все  приглашенные  были  в  вечерних  туалетах,  как  в  дореволюционное  время.  К  тому  же  все  они  были  немолоды.  А  я  пришел  со  своей  девушкой  пролетарского  вида,  как  и  я  сам.  Оба  мы  чувствовали  себя  не  в  своей  тарелке.  Но  никто  не  дал  нам  этого  понять  ни  словом,  ни  жестом.
В  то  же  время  я  усиленно  готовился  к  конкурсным  экзаменам  в  ВУЗ.  Как  оказалось,  в  отличие  от  Киева  во  всех  институтах  Ленинграда,  в  том  числе  и  в  Политехническом,  был  широкий  прием  на  конкурсной основе.  Конкурс  был  не  только  по  знаниям,  но  и  по  социальному  происхождению. Осенью  1928  года  я  держал  экзамены  одновременно  в  три  учебных  заведения: Политехнический  институт  на  экономический  факультет (в то время меня интересовали вопросы экономики капиталистического и   социалистического строя), Политехникум путей сообщения, выпускавшего  техников  широкого  профиля и Военно-морское  инженерное  училище  им. Дзержинского,  выпускавшего  инженеров-механиков. 

Морское училище. 
Я выдержал экзамены во все эти три учебных заведения, но в  Политехнический институт не прошел по конкурсу, по-видимому   социальному.  В  два  других  я  был  принят.  Выбор  сделал  в  пользу   военно-морского  училища.  Это  оказалось  впоследствии  авантюрой  номер  два.               
Незадолго  до  моего   поступления  в  училище  Дзержинского  ко  мне  приехали  мои  киевские  друзья   Яша  Вайнштейн  и  Сема  Барденштейн   также,  как  я  искать  счастья  в  Ленинграде. Я  передал  им  свою  комнату.  Впоследствии  они  оба  женились  и  двумя  семьями  жили  в  ней. Беседуя  с  разными  людьми я убедился, что училище дает основательные технические  знания, не меньшие, чем гражданские технические институты. Я с головой  ушел  в  учебу,  успевал  неплохо.  Но  постепенно  начало  приходить  отрезвление.  Училище  выпускало  инженеров-механиков.  Выпуски  шли  в  плавсостав  на  корабли,  где  занимались  эксплуатацией  главным  образом  мощных  энергетических  установок.  Для  этого  не  было  необходимости  получения  фундаментальных  технических  знаний,  даваемых  в училище.  Эксплуатация  требовала  других  видов  знаний.  В  иерархии  ценностей  на  военном  флоте  инженеры-механики  занимали,  судя  по  номеру  службы  Б 4-5,  одно  из  последних  мест.   

Троцкизм и служба на море.
Далее  у  меня  в  училище  произошло  крупное  событие.  Состоялось  комсомольское  собрание.  В  повестке  дня  было  осуждение  троцкизма.  После  доклада  была  предложена  резолюция,  клеймящая  Троцкого  и  троцкизм.  Все  единодушно  проголосовали  за  предложенную  резолюцию.  Я  был  единственным  воздержавшимся.  Свою  позицию  я  объяснил  тем,  что  происходящие  дискуссии  носят  серьезный  политический  характер, а  я  с  ними  не  знаком  и  поэтому  не  имею  своего  мнения.  Еще  до  поступления  в  училище  я,  как  и  все,  был  свидетелем  беспринципной  борьбы  за  власть  между  Сталиным  с  одной  стороны  и  Зиновьевым,  Каменевым  с  другой.  Догадывался,  что  Сталин  расправляется  и  с  Троцким.  Что  произошло  после  голосования  трудно   описать.  На  меня  обрушилось  все  собрание,  клеймили  как  троцкиста,  предателя  партии,  хотя  я  троцкистом  не  был.  Сколько  неожиданной  клеветы  на  меня  обрушилось!  Мой  сосед  по  парте  продемонстрировал  фигу,  которую  я  показывал  якобы  со  словами: « вот  что  такое диктатура пролетариата», другой обозвал меня «троцкистским  плевком»  и т.п. Мои оправдания, что я не троцкист и мое воздержание в голосовании  является  результатом  политической  неосведомленности,  не  принимались  во  внимание. На осуждении меня, причем в самых крепких выражениях, делалась  карьера  и  подтверждалась  верность  партии  моими  однокашниками.  У  меня  открылись  глаза,  я никак  не  мог  раньше  предполагать,  что  меня  окружает  банда бессовестных подлецов и клеветников. По-видимому к этому времени, а  было  это  в  1929  году,  партия  уже  перестроилась  и  стала  откровенно  холуйской  и  карьеристской,  а  я,  увлеченный  учебой,  отстал  от  жизни.      
Меня  исключили  из  комсомола.  Я  уже  ожидал  списания  из  училища  на флот, но нисколько не сожалел о своем поведении. Вскоре меня вызвали к  комиссару училища. Я повторил, что я не троцкист, а просто не имею своего  мнения  о происходящей  политической  битве.  Комиссар  меня  спросил,  как  я  отношусь  к  личности  Троцкого.  На  это  я  ему  ответил,  что  помню  как  в  период  гражданской  войны  имена  Ленина  и  Троцкого  произносились  рядом.  По  моему  у  него  сложилось  впечатление,  что  я  действительно  не  троцкист, но что у меня в прошлом преклонение перед ним. Во всяком случае  из училища меня не исключили, по-видимому сыграли роль хорошие отметки  в  учебе и благоприятный отзыв комиссара училища после личной беседы.   
Списали меня позже, во время плавания на учебном корабле «Мартынов». Однажды,  группе  курсантов  было  поручено  чистить  трюмы.  Офицер  корабля  не  захотел,  видимо,  возиться  с  этим  поручением  и  назначил  одного  из  курсантов  старшим,  передав  ему  свои  полномочия.  Сейчас  я  не  могу  вспомнить  всех  деталей  конфликта,  но  курсант  этот  совершил  что-то  глубоко несправедливое по отношению ко мне. Я послал его подальше. Рапорту  курсанта  вынуждены  были  дать  официальный  ход.  Я  был  отдан  под  суд  и  осужден  условно  на  один  год  в  штрафбат.  После  этого  меня  списали  из  училища  на  Каспийский  флот  для  отбывания  действительной  военной  службы.    
Позднее  оказалось,  что  это  было  большим  счастьем  для  меня.  В  Ленинграде,  все  кто  имел  хоть  какое-либо  касательство  к  троцкизму,  были  заметаны  ГПУ  и  расстреляны  немедленно  или  получали  срок  25  лет  лагерей,  что  было  смертью,  еще  более  ужасной.  Кстати,  в  это  же  время  из  училища  были  списаны  по  разным  причинам  еще  трое  курсантов,  все  интеллигентные  ребята. 
На Каспии я был назначен машинистом на канонерскую лодку  «Маркин».  Команда  встретила  меня,  как  еврея,  настороженно.  Но  я  старался  нести  службу  добросовестно,  никогда  не  сачковал,  не  манкировал  и  у  меня  установились  нормальные  отношения  с  командой  машинистов.  Артиллерийский  офицер  корабля  сдавал  экзамены  за  среднюю  школу  и  привлек  меня  для  учебы.  Я  в  средней  математике  был  силен.  Так  продолжалось  около  года.  Затем  произошел  страшный  срыв.  Я  ударил  старшину  за  хамство.  Делу  был  дан  официальный  ход.  Судил  меня  военный  трибунал  Каспвоенфлота.  На  суде  я  по  своей  инициативе  доложил,  что  у  меня  есть  судимость  и  я  осужден  условно  на  один  год.  Не  понимаю,  почему  я  был  так  щепетильно  честен.  В  результате  трибунал  по  совокупности  приговорил  меня  к  двум  с  половиной  годам  заключения.  Это  было  в  1930  году.
Я  попал  в  военную  камеру  Бакинской  тюрьмы.  Должен  сказать,  что  я  оказался  в  компании  порядочных  и  нравственных  людей.  Все  сидели  за  нарушение  военной  дисциплины.  Было  очень  голодно,  одолевали  вши.  Но  сидели  мы  недолго.  Однажды,  все  заключенные  тюрьмы   были  посажены  на  пароход  и  переправлены  для  дальнейшей  отсидки  в  Красноводск,  во  вновь образованный  там  концлагерь.

                Концлагерь.      
По  прибытии  в  Красноводск,  нам  сидевшим  в  военной  камере,  предложили  отбывать  свой  срок  в  качестве  охраны  лагеря.  Все,  конечно,  согласились. Нам выдали новое обмундирование и оружие–винтовки.  Питание - красноармейское. Жили мы вне лагеря, постели у всех отдельные.   Следует  остановиться  на  особенностях  лагеря.  Он  располагался  вне  Красноводска,  на  отдаленном  берегу  Каспия  в  бывшем  госпитале  времен  мировой  войны.  Госпиталь  обнесли  колючей  проволокой,  установили   сторожевые  посты  для  внешней  охраны,  расположив  их  в  местах  узких  выходов  с  моря  в  город. Основной  контингент  заключенных  состоял  из  местных  крестьян – декхан  среднеазиатских  республик :  туркменов ,  узбеков,  казахов.  Они  были  репрессированы  за  нежелание  идти  в  колхозы.  Русскую  речь  они  не  понимали вовсе и у меня создалось впечатление, что они даже не могли взять в  толк за что наказаны и почему здесь оказались. Не зная языка, они путали  фамилии с отчеством, что создавало  затруднения  с их  учетом  и  содержанием.   
Кроме  них  в  лагере  были  уголовники,  отбывавшие  свой  срок  в  Бакинской  тюрьме. Имелись  к  этому  времени  уже  инженеры – вредители.       
Для  организации  лагеря  из  Соловков  прибыли  двое  заключенных,  осужденных  кстати  по  58  статье.  Они  начали  подбирать  администрацию  лагеря из себе подобных. Таким образом, руководство, администрация,  конвой  лагеря, даже начальник особого отдела - все были из заключенных.И только  начальник  лагеря  был  вольнонаемным  заслуженным  чекистом. Управление  лагерей  в  Ташкенте  поставило  перед  администрацией  лагеря  две  основные  задачи:   
-  не  допускать  побеги  из  лагеря,  за  что  головой  отвечал  конвой,    
- вырабатывать норму работ в денежном исчислении, соответственно  количеству  заключенных. Всеми работами  командовала  железнодорожная  администрация.  Руководителем  работ  был  инженер – железнодорожник  из  старых  специалистов  Ольденбург.  Для  связи  с  ними  в  лагере  создали  технический  и  финансовый   отделы.  Образованных  среди  заключенных  было  немного  и  меня  вскоре  из  охраны  лагеря  перевели  в  техотдел.            
Здесь  следует  отметить,  что  если  в  северных  лагерях  осужденные  по  58  статье  не  допускались  на  административные  должности,  то  в  Красноводске это положение не соблюдалось. Администрация лагеря,  технический  и  финансовый  отделы  жили  вне  колючей   проволоки.  Питание  было  общелагерное,  но  чуть  получше,  кормили  два  раза  в  день  пшенной  кашей,  обильно  сдобренной  верблюжьим  мясом.  Кроме  того,  мы  имели  право  покупать  в  лагерном  магазине  различные  продукты : сахар,  конфеты,  печенье  и  т.п.    
Из сравнения жизни заключенных в Красноводском лагере  с  условиями  содержания  заключенных  в  северных  лагерях,  описанными  Солженицыным,  видно,  что  здесь  режим  был  мягче.  Прежде  всего  здесь  не  было  северных  морозов.  Затем,  блатные  содержались  отдельно  от  крестьян  и  городских,  сидевших  за  растрату  и  другие  подобные  преступления. Никто  над  заключенными  не  издевался.  Конвой  требовал  точного  счета  перед  отправкой на работу и после возвращения в лагерь. И все же жизнь  заключенных  была  ужасна.   
Количество  ежедневно  выводимых  на  общие  работы  было  строго  регламентировано  Ташкентом , и  соответственно  этой  численности  требовалась  денежная  выработка.  Также  регламентировано  было  количество  управляющего  и  технического  персонала  и  даже  количество  больных.
Красноводск  не  имел  собственной  питьевой  воды.  Для  приготовления  пищи  воду  доставляли  в  бочках  по  железной  дороге.  Для  умывания  служила  морская  соленая  вода  и  специальное  мыло.  Заключенные  жили  в  помещениях  бывших  госпиталей  в  условиях  сильной  скученности  и  грязи  на  трехэтажных  нарах,  покрытых  собственной  одеждой.   
На работу поднимали ежедневно глубокой ночью. Заключенные  получали  свой обычный завтрак – пшенную кашу с верблюжатиной. Затем начиналось  построение  на  работу.  Так  как  среднеазиаты  русского  языка  не понимали,  процедура  эта отнимала  много  времени.   Конвой  принимал  их  не  по   списку,  а  по  головам.  Затем  вся  масса  заключенных  в  несколько  тысяч  человек  шла  на  ближайшую  железнодорожную  станцию,  погружалась  по  счету  в  вагоны  и  отправлялась  к  месту  работы. 
Денежная  норма  выработки,  требуемая  Ташкентом,  рассчитывалась  из  норм  землекопа,  приводимых  в  специальных  справочниках.  Но  выработки  этой  заключенные  часто  не  давали  из-за  усталости,  незаинтересованности.  Тогда  руководство  работами  задерживало  голодных  людей  до  тех  пор,  пока  не  будет  выполнена  норма.  Возвращение  в  лагерь  могло  быть  и  ночью.  Весь  режим  жизни  лагеря  зависел  от  выполнения  и  невыполнения  плана,  задержек на месте работы. Выполнение нормы требовалось неукоснительно,  любой ценой. Продолжительность жизни заключенного на общих работах  даже в облегченных условиях Красноводского  лагеря  составляла  1 – 2  года.  Причины – интенсивный  труд,  недостаточное  питание,  мерзкие  бытовые  условия, тоска по дому и свободной жизни. Кладбище лагеря непрерывно  разрасталось.      
                Освобождение.   
По освобождении я поехал в Ленинград. В моей комнате жили две семьи моих  друзей. Конечно, о жизни там пятым не могло быть речи. К проблеме  устройства на работу добавилась большая забота о жилье. Пришлось  снимать  комнату  за  свой  счет. На  работу  меня  устраивали  из  сочувствия  различные  друзья. Сначала я работал планировщиком на заводе «Электрик», откуда меня  уволили,  как  не  справившегося с работой. Затем  работал  техником  на  Балтийском заводе. Но все это время я помнил о своей главной цели: поступить  в  технический  ВУЗ.  И  вот  опять  помог  «его  величество  случай».
Как-то , пересекая  Марсово  поле,  я  встретил  офицера,  с  которым  служили  вместе  на  одном судне. Теперь он расстался с армией,  был одет в  гражданскую одежду. Ко мне отнесся приветливо, сочувственно  выслушал  мой  рассказ  о  жизненных  затруднениях  и  желании  поступить  в  технический  ВУЗ.  В  свою  очередь  он  рассказал  мне,  что  является  теперь  заместителем  директора Института сельскохозяйственного машиностроения, который  находится  на  Миллионной  улице.  И  как  раз  сейчас  в  институте  открывается вечернее отделение конструкторско-исследовательского  факультета.  Если  я  выдержу  приемные  экзамены,  то  он  гарантирует  мое  поступление. Экзамены  я  сдал  легко  и  стал  студентом  Ленинградского  института  сельскохозяйственного  машиностроения.  Проучился  там  один  год. Прошел сельскую летнюю практику, свыкся со своим будущим, работой  инженера – механизатора  в  совхозе. 
И  опять  неожиданная  встреча,  уже  на  Невском  проспекте.  Это  был  мой  знакомый  по  Киевской  мехпрофшколе.  Теперь  он  уже  преподавал  технические  дисциплины  в  каком – то  техническом  ВУЗе.  Услышав  от  меня  все  перипетии  не  очень  удавшейся  жизни,  он  вдруг  воскликнул : « Слушай,  в  Свердловске  в  Уральском  политехническом  институте  группа  молодых  талантливых  ученых  под  руководством  известного  физика  профессора  Шубина  открывает  инженерно – физический  факультет.  В  руководстве  института мои друзья и я не сомневаюсь, что они будут согласны на перевод  тебя  туда.  К  тому  же  там  будет  отделение  теплофизики.   
До  этого  я  был  наслышан  об  особом  физико – механическом  факультете  Ленинградского  Политехнического  института,  на  котором  читали лекции передовые ученые страны из института Иоффе. Особенно меня  заинтересовало там отделение теплофизики . И вот такое же  открывалось  в  Свердловске.  Мой  интерес  к  теплофизике  определялся  опытом   работы  машинистом  на  флоте. Мой  знакомый  в  течение  короткого  времени  связался  со  своими  друзьями  в  Свердловске  и  вскоре  сообщил  мне  их  согласие  на  мой  перевод  из  Ленинграда.  При  этом  он  рассказал   об  их  интересе к моему прошлому. Я быстро собрался и поехал в Свердловск.   
Приняли  меня  с  интересом,  особенно  когда  стал  учиться  на  одни  пятерки.  Сразу  дали  стипендию,  место  в  общежитии.  Первый  год  в  Свердловске,  пока  шли  такие  предметы,  как  математика,  физика  было  интересно.  Но  через  год  пошли  специальные  предметы,  и  тут  выяснилось,  что  среди  физиков  института  нет  специалистов.  Деканат  начал  приглашать  на «гастроли» преподавателей с физико-механического факультета   Ленинградского Политехнического института. Мне стало ясно, что  теплофизика  в  Свердловском  институте – одно  наименование.  У  меня  возникла  мысль  перевестись  в  Ленинград  на  физико – механический  факультет  по  той  же  специальности – теплофизика.  Я  поехал  в  Ленинград  добиваться  перевода.  Тут  начались  мои  мытарства.  Время  было  сложное,  после  убийства  Кирова.  Отдел  кадров  института  долго  тянул  с  переводом.  Стипендии  мне  не  дали.  Чтобы  не  потерять  год,  потребовалось  досдавать  много  предметов.  В  то  же  время  нужно  было  посещать  лекции  и  сдавать  текущие  задания.  Группа  теплофизиков,  состоявшая  всего  из  8  человек,  была  очень  сильной. 
В  Ленинграде  сразу  же  остро  встал  вопрос  о  жилье.  Мои  друзья  Яша  и  Сема,  занявшие  мою  комнату,  когда  я  ушел  в  морское  училище  за  время  моих  неудач  с  1928  по  1934  годы,  успелизакончить  институты,  работали инженерами. Одним словом, они уже твердо стояли на своих ногах,  в  то время как я все еще был неустроенным студентом, без стипендии, без  жилья,  был жалким, весь в заботах. Яша с женой и детьми продолжал жить в моей  комнате, но я  поселиться  там  уже  не  мог.  Сема  же  получил  от  учреждения,  где  работал  квартиру  и  я  поселился  у  него.   
В  результате  моих  переводов  из  института  в  институт:  сельскохозяйственного  машиностроения  в  Свердловский  инженерно – физический,  затем  в  Ленинградский  Политехнический  со  срочной  досдачей  многих  предметов,  я  потерял  школу  знаний  по  математике,  физике,  химии.  И  только  специальные  предметы  изучал  уже  планомерно  и  полноценно.  Самое  интересное,  что  все  мои  тяжелые  трепыхания  при  переводе  в  Ленинград,  были  ни  к  чему.  Через  год  вся  группа  теплофизиков  была  официально  переведена  из  Свердловска  в  Ленинград.   
В  1938  году  в  30  лет  от  роду  я  закончил  Ленинградский  Политехнический  институт  с  дипломом  первой  степени  по  специальности  «инженер–теплофизик». Всю нашу учебную группу, состоявшую всего из  восьми  человек,  оставили  работать  в  Центральном  Научно -  исследовательском  Котлотурбинном  институте  ( ЦКТИ ).  Мне  предоставили  комнату.   
Кончились  все  мои  авантюрные  похождения.  Я  проработал  в  ЦКТИ  непрерывно  45  лет,  ушел  на  пенсию  в  74  года,  но  эпизодически  продолжал  работать  по  два  месяца  в  году,  как  это  тогда  было  принято.   
К  окончанию  института  я  женился.  Жена  была  моей  соседкой  по  парте  времен  учебы  в  Свердловске.  Лиза  была  простой  русской  девушкой  из  рабочей  семьи.  Из  всех  девушек  свердловчанок  она  была  наиболее  простой.  В  последующее  время,  когда  мы  работали  в  ЦКТИ,  сослуживцы  намекали  мне,  что  по-видимому  я  вынужден  был  жениться,  прикрывая  последствия  любовных  грехов.  Привожу  эти  высказывания,  чтобы  показать впечатление,  которое  производила  на  окружающих  моя  жена.  Но  на  меня  чужие  оценки  не  производили  никакого  впечатления.  Мы  прожили  с  Лизой  55  лет  вместе  и  я  никогда  не  давал  ей  повода  думать  о  каком  бы  то  ни  было  превосходстве.  Для  Лизы  примером  жизненного  успеха  служила  ее  старшая  сестра  Татьяна,  жившая  в  Москве.  Татьяна  рано  ушла  из  дома,  оставив  там  патриархальный  быт  рабочей  семьи.  Она  была  очень  красива  и  музыкально  одаренна,  даже  снималась  в  кино.  В  знаменитом  тогда  фильме «Свинарка и пастух» она подменяла известную артистку Ладынину.  Во  вторичном  браке  мужем  Татьяны  был  главный  инженер  одного  из  мощных  химических  комбинатов,  человек  широко  образованный,  часто  бывавший  по  делам  службы  за  границей.  По  происхождению – еврей.  Татьяна  была  с  ним  счастлива,  у  них  было  двое  детей.   
Перед  женитьбой  в  1937  году  Лиза  мне  поведала,  что  Татьяниного  мужа  репрессировали,  ее  же  не  тронули.  Без  ложной  скромности  могу  отнести  к  своим  достоинствам,  что  это  не  остановило  меня.  Обстановка  же  была  такова,  что  как  правило  все,  даже  хорошие  знакомые  демонстративно  чуждались  репрессированных.  В  свою  очередь  Лиза  также  знала  о  моей  судимости  и  заключении.   

Работа.
Новым  этапом  жизни  была  моя  работа  в ЦКТИ.  Я  попал  в  атмосферу страшной свары и склоки, в которой, увы, принял деятельное  участие.  Меня  направили  в  лабораторию  бинарных  циклов,  где  разрабатывалась  проблема  повышения  КПД  обычных  пароводяных  турбин  на  25 – 38%  путем  надстройки  парортутными  турбинами.  В  США  уже  работали  две  такие электростанции.  В  лаборатории  над  проблемами  теплообмена  жидкой  ртути  и  парортутного  потока  работали  две  конкурирующие группы. Группа профессора Стыриковича, куда я попал, и  группа Ложкина и Канаева. Стырикович, впоследствии академик, был  блестящим  глубоко  эрудированным  ученым.  Ложкин  же  был  фанфарон,  очковтиратель,  выступавший  всегда  с  ложным  пафосом.  Подпирал  его  партийная сволочь Канаев, который не стеснялся в те страшные времена (1938 – 1939 года) пускать в ход обвинения во вредительстве.   
Я не мог оставаться немым свидетелем происходившего. Апофеозом  борьбы  был  провал  Ложкиным  докторской  диссертации  в  Ленинградском  Политехническом  институте.   
Стырикович  явился  на  защиту  с  Зельдовичем,  впоследствии  известным атомщиком, трижды героем социалистического труда. Пришел и я.  Ложкин имел наглость выдавать все работы лаборатории, в том числе и  группы  Стыриковича,  как  свои.  Стырикович  и  Зельдович  выступали  деликатно,  показывая  шаткость  выводов  диссертанта.  Я  же  резко  выступил,  обратил  внимание  Ученого  Совета  на  присвоение  Ложкиным  работ  всей  лаборатории,  большая  часть  которых принадлежала  не  ему.  В  результате  диссертация была провалена. Это был крупный скандал в истории Ученого  Совета  Политехнического  института.   
Кроме  участия  в  борьбе  научных  групп,  я  испортил  отношения  с  руководителем  работ  инженером  Сориным.  Работая  увлеченно,  я  не  только  активно  участвовал  в  проведении  испытаний,  но  и  много  сделал  для  их  обобщения.  Сорин  же,  сама  серость,  пользуясь  своим  положением  ответственного  исполнителя,  всячески  старался  меня  унизить,  присвоить   мои  обобщения  и  т.д.      
В  мои  планы  входило  опубликовать  все  разработанные  мной  обобщения  под  тремя  подписями : Стырикович,  Сорин,  Семеновкер.  Но  хамское  поведение  Сорина  привело  к  тому,  что  свое  самое  удачное  обощение  я  опубликовал  без  него.  Это  были  времена  всеобщего  увлечения  в  гидравлике и теплообмене теорией  подобия  и  обработкой  всех  материалов  в  критериальном  виде.  За  подписями   Стыриковича  и  моей  в  журнале  Академии  Наук  было  опубликовано  исследование  « Теплообмен  при  очень  низких  числах  Рr ( Прандтля )»,  на  которую  впоследствии  много  ссылались.   
В лаборатории усилился раздрай и распад. Неоднократные выступления  Канаева  на  собраниях  лаборатории  с  обвинениями  во  вредительстве  (  без  указания личностей, но всем было ясно кого он имел ввиду) привели к тому,  что Стырикович   больше  не  посещал  лабораторию  бинарных  циклов.  Но  он  оставался  научным  руководителем  основного,  котельного  отдела  института.   
Сорин  перешел  в  котельный  отдел.  Я  заканчивал  намеченный  ранее  план  исследований  теплофизических  свойств  ртути,  как  рабочего  тела,  участвующего  в  бинарном  цикле.  Со  временем  стала  очевидной  бесперспективность  этого  направления.  Энергетика  развивалась  огромными  темпами.  В  США  происходило  удвоение  устанавливаемых  энергетических  мощностей,  а  у  нас  еще  большими  темпами.   Стало  ясно,  что  никаких  запасов  ртути  не  хватит  при  переходе  на  ртутные  надстройки.  В  США,  кроме  двух  ранее  освоенных  электростанций,  бинарные  циклы  больше  не  вводились. После  завершения  намеченных  исследований  по  ртути  Стырикович перетащил меня в котельный отдел. Я уже был старшим  инженером. 

Война.
Перед  началом  войны  в  1939 – 1941 годах  во  внешней  политике  Сталина  произошел  крутой  поворот.  Все  прежние  годы  СССР  и  Красная  Армия   были  настроены  на  неизбежность  военного  столкновения  двух  систем : гитлеризма  и  большевизма.  И  вдруг  подписание  пакта  о  дружбе  с  Германией   и  взаимном  ненападении,  раздел  Польши,  присоединение  Прибалтики  и  Западной  Украины  к  СССР.  Пропаганда  Советского  Союза  относила Англию и Францию к милитаристским странам. Никто тогда ничего  не  понимал.  С  ужасом  читали  о  триумфальных  успехах  Гитлера  в  Европе. 
Сейчас,  по  прошествии  десятилетий,  я  уверен,  что  Сталин  был  заинтересован  в  мировой  войне,  рассчитывая  на  то,  что  противники  надорвут свои силы в длительном противостоянии и тогда он, Сталин двинет  свою могучую Красную Армию в Европу и... станет властелином в Европе. В  поддержку  этого  мнения  служит  уничтожение  всех  укрепрайонов  т.е.  сооружений,  рассчитанных  на  оборону,  проведение  срочной  модернизации    вооружений : самолетов,  танков,  артиллерии.  Армию  начали  готовить  исключительно к наступательным операциям. Подготовка СССР к этой новой  стратегии  рассчитывалась  примерно  на  два – три  года.   
И  вот  полная  неожиданность,  Гитлер  нападает  на  СССР  в  июне  1941 года.  Сталин  ошеломлен,  он  не  может  поверить  в  то,  что  Гитлер  его  перехитрил,  хотя  действия  Гитлера  были  открытыми.  Вермахт  в  течение  нескольких  месяцев  открыто  сосредотачивал  силы  на  границах  Советского  Союза. Вся Европа знала о его намерениях. Итак, 22 июня 1941 года началась  война. 
К  этому  времени  у  нас  с  Лизой  было  уже  двое  детей,  две  девочки.  Лиза  не  работала.  Мы  ухитрялись  жить  вчетвером  на  мою  зарплату  старшего  инженера.  По  своему  положению,  в  случае  мобилизации  я  был  обязан  на  следующий  же  день  явиться  в  военкомат  для  получения  назначения.  23  июня  я  получил  назначение  в  артполк,  находившийся  на  Карельском  перешейке.  Отъезд  с  Финляндского  вокзала.  По-видимому  большинство  ленинградцев  было  направлено  туда  же.  Поезда  с  Финляндского  вокзала  отходили  на  север  непрерывно.  Вокзал  был  забит  отъезжающими  и  провожающими.  Вокруг  трогательные  сцены  прощания.  Поражала  массовость  этих  сцен.  Ленинград  прощался  со  своими  защитниками.   
Я  был  удивительно  спокоен  в  отношении  своей  судьбы.  Учитывая   могущество  немецкой  армии   и  слабость   Красной  Армии,  я  был  уверен,  что  живым  с  этой  войны  не  вернусь.  Этим  и  объяснялось  мое  спокойствие. Лиза провожала меня с двумя девочками. Конечно я не говорил ей  о  своих  представлениях  ожидаемого  и  только  задумывался,  как  она  будет  жить с двумя детьми. Мои  представления  о неизбежной гибели на войне во  многом помогли мне сохранять спокойствие и выдержку  в самых трудных  боевых  условиях.
По  прибытии  в  часть  я  был  назначен  командиром  взвода  боепитания.  Мне  выделили  50  повозок,  100  тяговых  лошадей  и  несколько  лошадей  для  верховой  езды. Конечно,  лошади,  их  амуниция,  запряжка,  кормление   было  для  меня  внове.  Да  и  доставка снарядов  от  складов  на  батареи  по  лесной  местности,  необходимость  ориентироваться  в  незнакомом  лесу  была  тоже  внове. Я, как Салтыковский генерал выделил двух наиболее толковых  крестьян,  назначил  их  помкомвзводами, даже не зная имею ли я на это право, и во всех  случаях  советовался  с  ними.  В  результате,  в  боевых  условиях  деятельность  взвода  боепитания  нареканий  со  стороны  командования  полка  не  вызывала.
Мне  лично  подобрали  лошадь  довольно  живую  и  смирную,  звали  ее  Мушка.  Я  стал  осваивать  верховую  езду.  Как  то  уже  в  июле,  я  с  двумя  солдатами  верхом  возвращались  с  командного  пункта  командира  дивизиона  к  себе  на  базу.  На  дороге  нас  остановила  группа  наших  военных  и  предупредила,  что  прямо  перед  ними  прошла  группа  финнов,  пересекла  дорогу  и  скрылась  справа  в  лесу.  Они  решили  переждать.  Дело  было  уже  к вечеру. Я решил, что ждать ночи нельзя и надо быстрее  добираться  до  места.
Вся  обстановка  и  мое  решение  точно  соответствовали  случаю,  произошедшему  в коммерческом   училище,  когда  я,  несмотря  на  предупреждение  о  засаде  хулиганов  мальчишек,  вопреки  здравому  смыслу  решил  идти  навстречу  событиям.
На  каком-то  участке  дороги  по  нам  троим,  едущим  верхом,  из  лесу  открыли  интенсивный  огонь.  Я  ехал  впереди.  Почувствовал  удар  в  коленный  сустав  правой  ноги  и  еще  один  в  ту  же  ногу.  Сколько  пуль  попало  в  Мушку  я  не  знаю,  но  она  продолжала  меня  нести  и  доскакала  до  расположения  наших  частей.  Здесь  меня  сняли  с  лошади.  Сам  я  передвигаться  не  мог.  Меня  отправили  в  санчасть,  а  оттуда  на  Ладогу.  По Ладоге доставили в Ленинград, в больницу Мечникова, а оттуда одним из  последних  санитарных  поездов,  прорвавшихся  сквозь  блокаду,  в  стационарный  госпиталь  в  городе  Слободской  Кировской  области.
В  госпитале  установили,  что  у  меня  сквозное  пулевое  ранение  коленного  сустава  правой  ноги  и  на  ней  же  рваная  рана  мякоти.  Ногу  загипсовали.  После снятия гипса нога не сгибалась, была прямая, как палка. Ногу начали  ломать. Помещали в горячую ванну лицом вниз, один санитар держал меня, а  другой  сгибал  ногу.  Боли  при  этом  были  ужасные.  Соседи  по  палате  удивлялись,  что  я  позволяю  такие  процедуры.  Однако,  после  нескольких месяцев  таких  процедур  нога  начала  частично  сгибаться.  В  госпитале  я  пробыл  до  конца  1941  года  -  самый  страшный  период  войны , сплошные  поражения  нашей  армии.
Из  госпиталя  меня  выписали  ограниченно  годным  в  запасный  полк  вблизи  Свердловска.  Одной  из  задач  запасного  полка  была  подготовка  и  отправка  маршевых  батарей  в  прифронтовую  полосу.  В  основном  маршевые батареи направлялись в район Сталинграда, в город Камышино. Я,  как  и  другие  офицеры  запасного  полка,  должен  был  сопровождать  маршевые батареи  при  их  следовании  по  железной  дороге,  сдать  их  и  возвращаться  в  свой  запасный  полк.  Путь  следования  постоянно  подвергался  бомбежкам  немецкой  авиации.   
Во  второй  половине  1942 года  я  был  зачислен  на  курсы  командиров  батарей.  По  окончании  курсов  в  конце  1942 года  в  полк  прибыли  пушки-гаубицы  152 мм  с  большой  дальностью  стрельбы,  18  км.  Началась  комплектация  батарей  уменьшенного  двухорудийного  состава:  командира  батареи,  офицеров  комвзводов  огневого  и  управления,  а  также  всего  остального  личного  состава. В  конце  1942 года  моя батарея  была  направлена  под  Воронеж  и  поступила  в  подчинение  дивизии  АРГК,  артиллерии  резерва  главного  командования.
С  начала  1943 года  части  Советской  армии  начали  наступательные  операции.  Затем  полк  был  направлен  под  Белгород  в  связи  с  ожидавшимся  наступлением  немцев  в  районе  Белгород-Курского  выступа. Все  время  я  продолжал  сохранять  уверенность  в  неизбежной  гибели  на  войне  и  это  позволяло  действовать  хладнокровно,  не  суетясь,  не  мандражируя,  спокойно  держаться  перед  начальством.  Я  выделялся  среди  других  командиров  батарей  тем,  что  разработал  свой  метод  подготовки  данных  для  стрельбы. 
Вместо  обычного  использования  планшетов,  я  делал  расчеты  с  помощью  логарифмической  линейки,  что  давало  большой  выигрыш  во  времени  и  одновременно  позволяло  контролировать  работу  планшетистов.  Я  подготавливал  данные,  учитывая  метеорологические  условия,  в  сроки  меньше  нормативных.  Все  это  заставило  командование  дивизиона  и  полка  обратить  на  меня  внимание.  Я же  держался  скромно,  ничего  не  афишировал.  Слухи  о  моих  достижениях  дошли  до  командования  помимо  меня.  При  стрельбе  по  наблюдаемым  мишеням  каждый  третий – пятый  снаряд  я  укладывал  точно  по  назначению.  Это  создавало  мне  авторитет.  И  все  время  я  находился  на  наблюдательном  пункте.  И,  как  следствие  этого,  я  был  повышен  в  звании  с  младшего  лейтенанта  до  старшего,  минуя  одну  ступень – лейтенанта.
К  середине  1943  года  наш  полк  был  направлен  на  Белгород – Курский  выступ. Мой  наблюдательный  пункт  был  прямо  напротив  Белгорода. День  и  час  немецкого  наступления  был  известен  нашему  командованию.  За  2  часа  до  немецкого  наступления  наша  артиллерия  произвела  мощный  обстрел  позиций  немецких войск. По – видимому  наша  артподготовка  была  эффективной,  т.к. ответная – слабой.  Затем  немецкие  войска  перешли  в  наступление.  Сосредоточившись  южнее  Белгорода,  они  двумя  колоннами по  обе  стороны  железной  дороги  Белгород - Москва  двинулись  на  север. Их  продвижение  было  стремительным.  Мой  наблюдательный  пункт  оказался  отрезанным  от  своих  батарей.  Мы  стали  пробиваться  на  восток  к  своим   в  промежутках  боевых  порядков  немцев.  Через  несколько  суток  мы  вышли  в  район  станции  Прохоровка,  где  накануне  произошел  гигантский  танковый  бой,  в  котором  участвовало  с  обеих  сторон  тысячи  танков.  Здесь  немцы  были  остановлены  и  их  танковые  части  стали  отходить.  Поле  под  Прохоровкой  в  конце  сражения  представляло  жуткое  зрелище.  Горели  сотни  танков  с  обеих  сторон.  Никогда  больше  я  не  видел  такого  ужасного  зрелища.  Мы,  бывшие  на  наблюдательном  пункте,  наконец  нашли  свою  батарею  и больше   с  ней  не  разлучались.
После  победы  под  Сталинградом  и  на  Белгород – Курском  выступе  советская  армия  непрерывно  наступала.  Был  взят  Харьков,  за  который  я  получил  первую  награду – орден  Красной  Звезды. Затем  было  форсирование  Днепра.  Новый  1944  год  наша  часть  встречала  уже  на  правобережье.
Я  получил  повышение  по  должности  и  стал  начальником  штаба  нашего  дивизиона.  С  удовлетворением  могу  отметить  нашу  слаженную  работу  с  командиром  дивизиона. Наше  полное взаимопонимание  строилось  на  его  глубоком  доверии  ко  мне,  и  я  старался  как  мог. К  середине  1944  года  вся  дивизия  АРГК  получила  недостававшие  ей  до  полной  комплектации  пушки.  Батареи  укомплектовали  четырьмя  орудиями    вместо  двух,   как  приходилось  воевать  до  сих  пор.  Наша  промышленность  нарастила  выпуск  военной  продукции.
В связи с пополнением материальной части сменилось командование. Был  назначен  новый  командир  дивизиона.  Это  был  фанфаронистый  и  до  очевидности глупый мальчишка, служить под командованием которого было  страшно.  Мне  предложили  остаться  командиром  батареи.  Я,  имея  в  виду  характер  нового  командира  дивизиона,  отказался.  Всех  сменившихся  направили  в  резерв  фронта.  Там  я  получил  назначение  в  полк  дивизионной  артиллерии,  где  на  вооружении  были  76  мм  пушки  и  122  мм  гаубицы.
Путь  131-го  гвардейского  полка  был  следующим:  Молдавия,  Румыния  (бои  под  Яссами),  Югославия  ( северная  ее  часть ),  Венгрия  ( тяжелые  бои  под  Секешваром   и  Будапештом ),  Австрия  ( взятие  Вены,  преследование  немцев  в  Австрийских  Альпах,  уходящих  сдаваться  союзникам.  После  объявления мира в г. Санта-Кельтен  поворот  к  Итало –Югославской  границе.
В боях за Вену командовал дивизионом, награжден Орденом Отечественной  Войны  II  степени, повышен  в  звании,  стал  капитаном. 

После войны.
После  окончания  войны  полк  стоял  на  стыке  границ  Югославии,  Австрии,  Италии.  Я  был  переведен  в  командование  полка  первым  помощником  начальника  штаба  полка  ( ПНШ-1 ).  Хотя  жизнь  началась  привольная  и   сытная,  но  непрерывно  тянуло  на  Родину,  т.к.  оттуда  поступали  страшные  сведения  о  голоде.  Летом  1945  года  на  меня  пришло  требование  из  Министерства  тяжелого  машиностроения  о  демобилизации.  Я отправился в Пермь (в то время Молотов), где жили в эвакуации Лиза и Софа.  Осенью  переехали  в  Ленинград  в  свою  прежнюю  комнату.  Я,  конечно,  вернулся  в  ЦКТИ,  в  котельный  отдел.  Получил  должность  старшего  инженера  с  окладом   порядка  120  рублей.  Лиза  забеременела  и  в  апреле  родила  двойню -  Ирину  и  Мишку.  Жить было  очень  тяжело.  Помогли  деньги,  накопленные  мной  в  войну  и  последующий  период.
Моя  научная  работа  увлекала  меня  но  не  была  спокойной  и  гладкой.  Я  выбрал  прямоточные  котлы.  Много  бывал  в  командировках  на  Урале,  изучая  причины  аварий  котлов  и  занимаясь  их  устранением.  Одновременно  я  построил  в  институте  прямоточный  стенд,  на  котором  изучал  процессы,  происходящие  в  котлах.  По  сумме  этих  работ  в  1948  году  я   защитил  кандидатскую  диссертацию  и  получил  должность  старшего  научного  сотрудника  с  окладом  300  рублей.  На  эти  деньги  мы  жили  впятером.
Я  напряженно  работал,  были  научные  поиски  и  находки.  Свои  гипотезы я отрабатывал на Киришской ГРЭС, на которой устанавливались новые прямоточные  котлы  сверхкритического  давления,  выпускаемые  Таганрогским  котельным  заводом.
В  последующие  годы  в  ЦКТИ  по  моему  заданию  и  на  основе  моих  многолетних  исследований  был  построен  опытный  котел  с  предельными  параметрами  пара:  400 атмосфер , 700 град. по С. Институт  гордился  этим  котлом.  Ничего  подобного  в  мировой  энергетике  не  было.  Последние  несколько  лет  моей  работы  в  ЦКТИ  были  посвящены  исследованиям  на  этом  опытном  котле.
В эти же  времена  в  ВТИ – Всесоюзном  теплотехническом   институте  в  Москве  совместно  с нашим  институтом  возникла  идея  создания  нормативных  материалов  для  заводов  по  организации  внутри котловой  гидравлики  в  котлах  всех  типов.  Книга  была  написана,  но  количество  авторов  было  увеличено,  примазалось  начальство.  Один  из  примазавшихся  проявил большую инициативу, добившись издания книги в США. Наглость этого  инициатора  достигла  очень  больших  высот.  Книга  вышла,  имея  автором  ВТИ,  а  ЦКТИ  как  автор  вообще  отсутствовал.  На  титульном  листе  не  было  фамилий  авторов  от  ЦКТИ ( Семеновкер  и  Балдина). Правда,  в  предисловии  мелким  шрифтом  указаны  в  алфавитном  порядке  все  пять  авторов.  Гонорар  за  книгу  получили  все  пятеро  в  одинаковых  размерах. К  этому времени  у  меня  началась  откровенная  конфронтация  с  директором  института.
Однажды  на  собрании  института  отчитывался  клеврет  директора  по  заграничной  командировке.  Это  был  человек  неумный  и недостаточно квалифицированный.  Мне  надоело  это  слушать,  я  встал  и  пошел  к  выходу.  Но  дорогу  мне  преградил  директор  и  резко  приказал  сесть.  Я  сидел  молча,  у  меня  не хватило  духа  встать  и  сказать  о  причинах  моего  ухода.  Это  был  один  из  позорнейших  моих  дней.  К  этому  следует  добавить,  что  директор  был  активным  антисемитом  и  много  натворил  во  времена  сталинщины.  После этого случая  я,  конечно,  с  директором  не  здоровался. И  однажды  на  его  прямой  вопрос  «а  почему  вы  не здороваетесь?»,  я ответил,  что  здороваюсь  не  со  всеми,  с  кем  знаком.  Директор  сначала  опешил,  а  потом что-то сказал о невежливости. Я же взял реванш за прежний инцидент  и  мой  позор.
После  этого  директор  дал  указание  начальнику  отдела  кадров  и  начальнику  котельного  отдела  об  увольнении  меня  из  института.  Я  не  стал  бороться,  т.к. моя  основная  тематика  по  прямоточным  котлам  была  закончена.  Официально  я  уволился  из  института  по  собственному  желанию  в 1982 году в возрасте 74-х лет. Однако я  продолжал работать по два месяца в году. Последняя  моя  публикация  в  журнале  «Теплоэнергетика»  была  в  1993  году,  мне  было  85  лет.
Книга.
После  увольнения  из  ЦКТИ  я  серьезно  занялся  генезисом  антисемитизма.  Это  явление  волновало  меня  с  детства.  На  протяжении  всей  своей  долгой  жизни  я  постоянно  сталкивался  с  этой  проблемой.  Тщательное  изучение  вопроса  подтолкнуло  к  работе  над  книгой,  которой  были  отданы  все  силы  последних  дней.  Первое  издание  книги,  носившей  длинное  название  «Причины  антисемитизма,  черты  еврейства,  реквием  по  еврейской  диаспоре»  вышло  в  1998  году,  самиздатом.  После многочисленных  правок  и  дополнений  книга  была  напечатана  в  Израиле  в  1999 году  под  названием  «За  что  они  нас  не  любят».  Новое  название  было  предложено  издателем.

Примечания редактора:
На правда ли, автобиография обрывается довольно неожиданно? Как-будто автор просто отвлёкся ненадолго или вышел поговорить по телефону. Но, к сожалению, больше никаких мемуарных записей, сделанных его рукой нет. Я могу кое-что добавить из того, что видел и знал, но лучше сделаю это в конце этой публикации. Здесь хочу только сказать, что эта книга, о которой он говорит, у меня есть и я её прочитал.. Было интересно. После её прочтения кажется, что и действительно, весь мир не любит евреев. Но это не так, по моему убеждению.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БИОГРАФИЯ ЕЛИЗАВЕТЫ СЕМЕНОВКЕР.
(Автор её дочь Софья Исааковна Семеновкер)

Моя  мама  Елизавета Дмитриевна Стахова  родилась  15 октября  1913 года  в  городе  Пермь  на  Урале  в  рабочей  семье.  Отец  Дмитрий  Иосифович Стахов -  высококвалифицированный рабочий  большого  оружейного  завода,  мать Пелагея Семёновна (до замужества Сорокина), - домашняя хозяйка.  Своих  бабушку  и  дедушку  я  никогда не  видела.  Они  умерли  еще  до  моего  рождения.  В  детстве  я  мало интересовалась историей  семьи  и  пропускала мимо ушей  мамины рассказы  об ее жизни  в родительском  доме.  Та далекая  жизнь казалась мне такой неинтересной и  совершенно  не  привлекала мое внимание. Если бы  сейчас у меня появилась возможность выслушать внимательно те рассказы  и задать свои любознательные   вопросы, как много интересного открылось бы мне! Но, увы, сегодня  вопросы задавать уже некому. Я постараюсь извлечь из своей памяти  то  немногое, что в ней  зацепилось.    Все  что  я  знаю,  я  услышала  от  мамы  в  разное  время  и  по  разным  поводам.  Соединив  по  крупицам  разрозненные  рассказы,  я  попыталась  представить  патриархальную  жизнь  семьи  Стаховых.   Лиза  была  младшим  последним  ребенком  в  семье.  Старшие  дети   Зоя,  Татьяна,  Андрей,  Александр.  Между  Татьяной  и  Лизой  большая  разница – 15 лет.  Самая  старшая  Зоя  умерла  в  возрасте  17 лет.  Семья  жила  в  собственном  двухэтажном  деревянном  доме  в  районе  «Мотовилиха»  на  Висимской  улице.  При  доме  были  сад  и  огород. В  хозяйстве  имелись  лошадь и  корова.  Жили  безбедно,  потому  что  много  трудились. Дети  получили  навыки  работы  на  земле.  Лиза  всю  жизнь  любила  выращивать  цветы  и  овощи.  К сожалению  жизнь  ее  сложилась  так,  что  удовлетворить  свою  тягу  к  земле  она  смогла  слишком  поздно,  когда  у  нее  уже  не  было  физических  сил.
Семья  была  благополучная,  дружная,  музыкальная.  Татьяну  учили  игре  на  фортепиано.  Александр  не  учился  музыке,  но  легко  подбирал  мелодии  и  с  удовольствием  играл.  В  доме  часто  собиралась  молодежь. Лиза, к сожалению, музыкальностью не отличалась.  Все  дети  этой  рабочей  семьи  получили  высшее  образование. Зарплаты  заводского рабочего  на  это вполне  хватало. В  1918 году   по  всей  России  вспыхнула  эпидемия  гриппа – испанки.  Умирали  семьями.  В  России  испанка  выкосила  миллионы  жизней.  В  Лизиной  семье  переболели  все,  кроме  отца.  Он  спасся  тем,  что  залез  в  русскую  печь,  прокалил  себя,  а  затем  выходил  всю  семью.   
На  сохранившихся старых фотографиях отец и мать (мои бабушка и дедушка) выглядят глубокими стариками в то время как их младшей дочери   Лизе на вид  лет 13-14, не больше. У отца  пышные усы , весь лоб избороздили глубокие морщины. У матери  суровое и неприступное лицо, тоже все в глубоких морщинах, спина прямая, чувствуется стать. Первой  упорхнула  из  родного  дома  Татьяна.  Она  уехала  в  Москву  и  стала  актрисой  кино. Татьяна была  очень  красива, в  одном  из  старых  фильмов ”Свинарка и пастух”  даже  дублировала  популярную  актрису  Ларису Ладынину. 
Замуж  Татьяна  вышла  рано. Муж Григорий Давыдович Соломонович –   крупный  специалист  в  области  техники.  Часто  бывал  за  границей  по  служебным  делам,  Татьяну брал с собой.  Последнее  его  назначение – директор  электростанции  в  Каменке на Украине. Одно лето  Лиза  гостила  там  у  них и это произвело на нее  огромное  впечатление. Татьяну такая интересная безбедная жизнь конечно устраивала, но и ломать свою артистическую карьеру тоже не  хотелось. Когда муж потребовал оставить богемную жизнь актрисы кино, она подчинилась. Появились  дети:  Лена  рождения 1931 года  и  Владимир (Дима по-домашнему)  рождения 1933  года. В  1937 году  Григорий  Давыдович  по  клеветническому  доносу  был  арестован,  осужден,  как  враг  народа  и  был расстрелян в Ростове в этом же году. Все  знакомые  от  семьи отвернулись из-за  страха  за  себя  и  свою  семью.  После  яркой,  интересной  и  благополучной  жизни  пришлось  примерить  на  себя  жизнь  одинокой  женщины  с  двумя  детьми,  которую  не  берут  на  государственную  службу.  Поддерживал  Татьяну  материально   только  брат   Григория  Давыдовича.  Он  брал  на  лето  детей  к  себе  на  дачу  и  помогал  с  работой.  Она устроилась  в артель, где расписывала   вручную  шелковые  платки,  работая  на  дому,  а  он  приносил  ей  новые  рисунки. За новые рисунки платили больше. В  1993 году,  когда  был  открыт  доступ  к  архивам  КГБ,  дочь Татьяны Лена  ознакомилась  с  делом  своего  отца.  Одновременно  и  муж  Лены  Игорь  Межеричер  ознакомился  с  делом  своих  репрессированных  родителей.  Оба  были  поражены   бессмысленными,  построенными  на  песке  обвинениями.
Но вернёмся к Лизе. В  школе  моя мама училась хорошо. Это  была  пора  экспериментов  и  в  жизни  и  в  школе.  В  классе  создавались  группы  или  бригады.  Учащиеся  самостоятельно  прорабатывали  учебный  материал.  А  сдавал  зачет  кто-нибудь  один  за  всю  бригаду.  Это  называлось  групповым  или  бригадным  методом  обучения.  Обычно  зачет  получала  Лиза. По  окончании   школы  Лиза  поступает  в  Свердловский  Политехнический  институт  на  физико-механический  факультет.  Свердловск был самым  крупным городом на Урале, до него было всего 350 км. Пролетарское  происхождение  способствует  достаточно легкому  поступлению.  Брат  Александр  учится тоже  в  Свердловске  на  геолога.  Зачем  девушке  из  такой  патриархальной  семьи  высшее  техническое  образование?  Кто  надоумил  ее?  Почему  не  выбрала  что-нибудь  более  подходящее  для  женщины?  Вероятно  выбор  был  определен  общим  настроением  тех  лет.  Вся  молодежь  стремилась  получить  именно  техническое  образование,  чтобы  участвовать  в  преобразовании  отсталой  аграрной  России  в  мощную  индустриальную  страну. 
В свое время я, Софья, тоже выбрала технический ВУЗ, несомненно под  влиянием отца, который был для меня высшим авторитетом.                В  Свердловске  Лиза  живет  в  институтском  общежитии.  В  одной  комнате  с  ней  еще  четыре  девушки.  Они  живут  дружно  и  весело.  В  своей  учебной  группе  Лиза  единственная   девушка.  В  этой  же  группе  учится  Исаак,  приехавший  из  Петрограда. Группа  очень  разношерстная  и  по  своей  подготовке  не  однородная.  Впоследствии  оба  они  со  смехом  вспоминали  какие  дремучие  представители  встречались  тогда  среди  студентов,  которым  их  пролетарское  происхождение  обеспечивало  поступление  в  институт   вне  конкурса. В  институте  Лиза  играет  в  сборной  женской  хоккейной  команде.  Сохранились  фотографии,  где  запечатлены  девушки-хоккеистки,   они  в  шлемах,  но  в  юбках. А  я  помню  маму  на  коньках  во  дворе  нашего  дома,  где  заливался  каток  для  детей.  Это  было  году  в  1954 (значит маме лет 40-41).
В 1939 году факультет Свердловского  института  переводят  в  Ленинград  и  сливают  с  физмехом   Ленинградского  Политехнического  института.  Исаак  перевелся  в  Ленинград  годом  раньше  и  перескочил  через  курс.  Теперь  они  оказались  на  разных  курсах.  Причиной  перевода  группы  в  Ленинград  послужило  то  обстоятельство,  что  на  Урале  оказался  очень  слабый  преподавательский  состав  по  этой  специальности.  Исаак  понял  это  раньше.
В  1939 году  они  поженились.  Исаак  распределился  в  ЦКТИ ( Центральный  Котлотурбинный Институт ) им. Ползунова,  получил  комнату  в  ведомственном   доме  рядом  с  институтом,  где они  и  прожили  вплоть  до  1959 года  за  исключением   четырех  лет  войны. В  ноябре  1939 года  родилась  я  - первый  ребенок.  Через  год  появился  на  свет  второй  ребенок – девочка  Женя.  Планировали  лето  1941 года  провести  в  Киеве  у  родителей  Исаака, но этому  не  суждено было сбыться. В июне 1941 года грянула  война. Хорошо еще, что мама  не поторопилась с этой  поездкой, а то оказались бы мы под  немцами. Так и не увидели  бабушка и дедушка своих внучек  и невестку. Жить им  оставалось совсем  не долго. Кончили  они  свою  жизнь в Бабьем  Яре.
Отец  с  первых  дней  войны  был  мобилизован  и  отправлен   на  Финский  фронт.  Мама  осталась  одна  с  двумя  детьми  на  руках.  Одной  полтора  года,  другой  меньше  года. Как жить? Как не работающей  ей полагалась всего лишь иждивенческая продовольственная  карточка. Никто не мог  вообразить, что ждет город. В  первые  же  дни  войны  от  зажигательных  бомб загорелись городские продовольственные склады (Бадаевские). Бомбили  Ленинград ежедневно, прицельно и методично.  Женщины  и  подростки  дежурили  на  крышах  домов,  сбрасывая  зажигательные  бомбы.  Население  города  отправляли  в  пригороды  на  строительство  оборонительных  сооружений.  Для  защиты  города  формировали  народное ополчение (будучи  ополченцем  пропал без вести  отец моего мужа Олега Французова).
Детей  эшелонами  стали  эвакуировать  в  тыл.  Мама  определила  меня  в  один  из  таких  эшелонов  через  ЦКТИ,  где  до  войны  работал  отец.  Но  вскоре  дошел  слух,  что  эшелон   стоит  где-то  в  Новгородской  области,  а  железную  дорогу  немцы  все  время  бомбят.  Мама  с  маленьким  ребенком  на  руках  кинулась  догонять  поезд.  К  счастью  догнала,  сняла  меня  с  поезда  и  уже  втроем  вернулись  в  голодный  Ленинград.  Эшелон  с  маленькими  детьми  разбомбили,  многие  дети  погибли.  Мама  рассказывала  об  этом  не  раз,  но  никогда  в  ее  рассказе  не  прозвучало,  чего  ей  стоил  этот  подвиг.  Военный  эпизод  с  разбитым  эшелоном  вообще  замалчивался  долгое  время.  Только  в  2005 году  в  Новгородской  области  появился  памятник  погибшим  там  ленинградским  детям.
В  Ленинграде  начался  голод.  Ввели  продовольственные  карточки.  Карточки  были  разных  категорий:  рабочие,  служащие,  иждивенческие,  детские.  На  рабочую  карточку  полагалось  больше  хлеба,  но  все  равно  это  было  очень  и  очень  мало.  Потеря  карточки  в  то  время  означала  голодную  смерть.  Люди  меняли  на  хлеб  или  другие  продукты  свои  ценные  вещи,  конечно,  если  они  у  них были.  Потом  начались  холода.  Зима  выдалась  на редкость суровая.  Все  обзавелись  печками- буржуйками,  топили  мебелью,  книгами. Пожары в городе стали  повседневностью. Тушить их было некому и нечем. Водопровод  не  работал,  канализация  тоже.  Трамваи  не  ходили.  Первый  трамвай  появился  весной  1942 года.  Трудно  себе  представить, как  только  люди  выживали  в  таких  адских  условиях.
У  мамы  была  иждивенческая  карточка,  меня  она  водила  в  детский  садик  при  военной Академии  им.  Буденного,  как  ребенка  фронтовика.  Там  дети  не  голодали.  Маленькая  девочка, моя сестричка  Женя  умерла.  Мама  еле  держалась  на  ногах. Я помню как она рассказывала  уже после войны, что еда была постоянной темой разговоров.
”А ты  бы  стала кушать  из тарелки  сифилитика?” Подруга ответила: ”Да!” А  мама  твердо: ”Нет!” При всей мягкости маминого характера  внутри  нее  был  несгибаемый  стержень. Из  блокадного  Ленинграда  мама  выехала  со  мной  в марте  по  последнему   Ладожскому  льду. Лед  был  уже  не  крепкий  и  весь  продырявлен  бомбами.  ”Ледовая  дорога”  или  ”Дорога  жизни”- это  была  единственная  связь  осажденного  города  с  Большой  землей.  По  ней  на  грузовых машинах  вывозили  женщин  и  детей  из  города,  а  обратно  машины  шли  груженые  продовольствием. 
Мы долго  добирались  на  поезде  до  Урала,  в  родной  для  мамы   город  Пермь (в то время Молотов). По  дороге  мама  меняла  свои  вещи  на  хлеб.  К  концу  пути  остался только  один  теплый  платок,  в  который  мама  кутала  меня.  По  приезде  в  Молотов  ее  с сильнейшей  дистрофией  уложили  в  военный  госпиталь.  Я  была  при  ней.  Меня  развлекали выздоравливающие,  один  раненый  смастерил  мне  лапоть, который  я  возила  на  веревочке. Долго  это  была  моя  любимая  игрушка. В  Молотове  в  родительском  доме  собралась  большая  семья: из  Москвы  эвакуировалась старшая  сестра  Татьяна  с  двумя  детьми,  мы  с  мамой   и  брат  Андрей  со  своей  семьей, постоянно  жившие  здесь. К  тому  времени  маминых  родителей  уже  не  было  в  живых.
В  Молотове  мама  пошла  работать  на  завод  инженером  по  технике  безопасности,  устроив меня  в  детский  садик,  Татьяна – заведующей  детским  садиком.  Был  свой  сад  и  огород.  На Урале  уже не  голодали.  Немецкие  самолеты  сюда  не  долетали – бомбежек  не  было.  С  тревогой  ждали  писем  с  фронта. В  садике  дети  хоть  и  не  голодали,  но  хорошо  знали  цену  сладостям.  Один  четырехлетний  герой  согласился   вытерпеть  еще  один  укол  за  пряник,  полагавшийся  в  конце  процедуры. Это  был  мой  первый  друг.  А  песни  в  садике  пели  не  детские,  а  фронтовые:
На  позиции  девушка  провожала  бойца,
Темной  ночью  простилися  на  ступеньках  крыльца.
И  пока  за  туманами  видеть  мог  паренек,
На  окошке  на  девичьем  все  горел  огонек…
Хорошо  помню  день  возвращения  отца  с  фронта.  Это  было  уже  в  сентябре  1945 года.  Меня  в  тот  день  перевели  в  старшую  группу  детского  садика.  В  «мертвый»  час  я  лежала  на  новом  месте,  не  могла  заснуть и  смотрела  в  окно.  Вдруг  я  увидела  маму.  Она  была  возбужденная,  радостная  и  показывала  мне  на  кого-то  рядом  с  собой.  Я  увидела  человека  в  военной  форме  и  сразу  же  догадалась,  что  это  мой  отец.  Схватив  в  охапку  свою  одежду,  я  с  криком  выбежала  на  улицу.  С  этого  момента  я  от  него  не  отходила  ни  на  шаг,  смотрела  ему  в  рот  и  страшно  гордилась  отцом – фронтовиком.  Потом  помню  возвращение  из  эвакуации  в  родной  Ленинград.  Ехали  в  битком  набитых  вагонах,  темных  и  смрадных.  Отец  нечаянно  прищемил  мне  ладонь  откатной  дверью  вагона.  Было  очень  больно,  рука  распухла.
Приехали  домой  в  Ленинград  в  октябре  1945 года.  Комната  наша  захламлена,  мебели  нет.   Начали  устраиваться.  Принесли  старую  железную  полуторную  кровать  и  тумбочку  со  склада  военной  части,  которая  располагалась  за  нашим  домом.  Где-то  на  этаже  нашли  свой  шкаф,  вскрытый  и  без  вещей.  Вскоре  нашлись  обеденный  стол  и  стулья,  так  как  были  подписаны.  Короче  говоря , быт  начинали  с  нуля,  но  на  этом  уровне мы  продолжали  жить  еще  очень  долго.  Негде  и  не  на  что  было  купить  новую  мебель  и  другие  необходимые  вещи. 
Мое  любопытство  постоянно  привлекал  сундук  с  «сокровищами»,  который  родители  привезли  с  собой  из  Перми.  Сундук  был  красивый  старинный  с  цветной  рельефной  металлической  обшивкой.  В  нем  были  очень  интересные  для  меня  вещи.  А  на  первых  порах   он  служил  мне  кроватью.  Эта  «кровать»,  тумбочка,  на  которой  стояло  радио – знаменитая  черная  тарелка,  выгороженные  шкафом  и  были  моими  личными  апартаментами – темный  угол  в  двадцатиметровой  комнате. 
Дом, в котором мы жили,   был  ведомственным от института, где работал папа. Квартира была с  коридорной  системой.  Через  весь  этаж  шел  длинный  коридор,  справа  и  слева  двери  комнат,  примерно  18 – 20.  В  каждой  комнате – семья.  В  конце коридора – общая  кухня  и  два  туалета  «М»  и  «Ж»  с  неизбежными  утренними  очередями.  В  кухне – общая  дровяная  плита,   две  раковины  с  кранами  холодной  воды  и  маленькие  столики  с  керосинками – у  каждой  семьи  своя.  По  воскресным  дням  в  этой  кухне  одновременно  готовили  свои  незамысловатые  обеды  до  15  хозяек.  Было,  конечно,  очень  тесно,  но  жили  мирно  без  склок,  свойственных  коммунальным  квартирам. 
Вся  жизнь  семьи  протекала  на  виду  у  всех.  Женщины  обсуждали  все  особенности жизни своих соседей: взаимоотношения,  склонности,  увлечения,  бюджет,  меню  и  т.д.  Кроме  того  работающие  женщины  приносили  из  института  самые  последние  новости. И  мама  была  в  курсе  всех  институтских  событий,  в  отличие  от  отца,  который  был  поглощен  своей  работой  и  не  замечал  ничего  другого.  Он  приходил  с  работы,  мама  кормила  его  ужином  и  выкладывала  самые  горячие  новости  из  жизни  его  института.
28 апреля  1946 года  семья  пополнилась  сразу  двумя  членами : родились  близнецы  Ира  и  Миша,  слабенькие, недоношенные. А  время  было  очень  трудное.  Страна  еще  не  оправилась от  войны. Негде  было  купить  самое  необходимое,  в  том  числе  коляску  для  новорожденных.  В  столярной  мастерской  сделали  деревянный  ящик,  поставили  его  на  колеса – получилась  коляска.  Этим  сооружением  пользовались,  пока  в  нем  была  необходимость. Мама,  конечно,  хлебнула  трудностей  по  горло.  Отец  постоянно  пропадал  в  командировках,  да  и  вообще  от  него  не  было  никакой  помощи  по  дому.  Я  в  свои  шесть  лет  была  единственной  помощницей.
К  этому  периоду  относится  рождение  моей  «крылатой»  фразы,  облетевшей  весь  институт. На  расспросы  институтской  библиотекарши о  семейной  жизни  я  ответила  со  всей  серьезностью,  что  не  знаю,  как  мы  будем  жить,  потому  что  мама  ложится  в  больницу,  а  папа  ничего  не  умеет  делать,  только  конфеты может  есть. К  моему  удивлению  фраза  достигла  и  папиных  ушей.  Хотя  в  семье  смеялись  по  этому поводу  много  и  часто вспоминали  в последствии,  мне  все  же  преподали  урок,  что  не  обо  всем  можно  говорить  посторонним. 
Бытовые  трудности  иногда  преодолевались  с  помощью  соседей.  При  том  ужасном  скученном  проживании  люди  были  более  отзывчивы  и  склонны  помогать  друг  другу. Могли  присмотреть  за  маленькими  соседскими  детьми,  доварить  чужую  еду  на  общей  кухне,  если  по  какой-то  причине  хозяйке  не  хватало  времени,  купить  что-нибудь  в  магазине  и  т.д.  В  те  времена  детей  можно  было  оставить  во  дворе  одних,  родители  поглядывали  за  ними  из  окна. 
Я  посещала  ведомственный  детский  садик  при  ЦКТИ.  Он  был  на  нашей  улице  и  я  ходила  туда  самостоятельно,  потому  что  у  мамы  не  было  возможности  провожать  меня. И даже потом, когда садик перевели в другое здание, гораздо дальше от дома (примерно 15-20 минут ходьбы для взрослого человека) я все также ходила туда самостоятельно. Эти утренние прогулки мне очень нравились, свобода пьянила. Я глазела по сторонам, играла в какие-то свои игры и являлась в садик с большим опозданием. Помню,  как  я  принесла  в  садик  «сокровище  из  сундука»  - мамины  янтарные  бусы  редкой  красоты.  Конечно  тайком  от  мамы,  наверное  очень  хотелось  похвастаться.  Цель  была  достигнута – всеобщая  зависть  вызвана.  Но  дальше  случилось  непредвиденное.  Нитка  порвалась,  бусины  раскатились  и  разошлись  по  рукам.  А  я  осталась  ни  с  чем.  Дома,  конечно,  попало,  но  мое  собственное  огорчение  было  сильнее  наказания.  Мама  же,  задавленная  бытом , потерю  бус не сильно переживала, так как они не были предметом первой  необходимости.   
В школу меня повели почти в восемь лет. Читать и писать я уже умела,  тренировалась на вывесках. Как всегда, в новом коллективе я сильно   тушевалась.  Затем  меня  положили  в  больницу  на  операцию  по  поводу  «кривошеи»,  где  я  провела  почти  всю  школьную  четверть. В  школу  я  вернулась  с  гипсовым  воротником  и  это  обстоятельство  не  прибавило  мне  бойкости  и  уверенности. Мама  была  домашней  хозяйкой.  На  работу  не  устраивалась,  так  как  близнецы  требовали  повышенного  к  себе  внимания,  а  отца  часто  не  было  в  городе.  Но  она  и  не  тосковала  по  службе.  Дома  дел  было  по  горло.  Она  очень  вкусно  готовила,  любила  печь  пироги,  даже  шила  детям  одежду  по  необходимости.  Всему  этому  она  научилась  в  доме  своих  родителей. А мы мало ценили ее кулинарное мастерство. Казалось, что это так и должно быть, само собой. Галя Ф.,сама прекрасная кулинарка, на склоне лет вспоминала, что никогда не ела ничего вкусней маминых блинчиков. Но  чего  не  умела  мама,  да  и   не  любила – это  обустраивать  быт.  В  пятидесятые  годы  уже  можно  было  купить  в  магазинах  мебель,  одежду,  но  это  не  делалось,  хотя  деньги  были.  Отец  уже  в  1947 году  защитил  кандидатскую  диссертацию  и  его  довольно  приличный  оклад  позволял  семье  жить  спокойно,  не  опасаясь  безденежья.
Я  к  своим  10 – 12 годам  очень  остро  осознавала  убожество  нашего  жилища  и  стыдилась приглашать  к  себе  домой  подруг.  Одета  я  была  тоже  хуже  многих  других  детей.  Как  я  теперь  понимаю  эту  ситуацию,  отец  не  имел  опыта  семейной  жизни,  т.к.  очень  рано,  в  14  лет  уехал  навсегда  из  родительского  дома.  Кроме  того,  он  напряженно  работал,  был  всегда  в  разъездах  и  домашний  быт  его  не  волновал.  Тем  не  менее  решения  по  всем   крупным  вопросам  принимались  отцом.  Мама  же  по  своей  натуре  была  «ведомой»,  полностью  подчинялась  отцу,  хотя  ее  знание  жизни  было  гораздо  глубже.  Ведь  именно  ей  приходилось  ежедневно  решать  сложные  бытовые задачи.               
Однажды мы  всей  семьей  отправились  гулять  в  Сосновский  лесопарк  недалеко от  дома. Было  это  исключительно  редким  явлением  в  нашей  жизни.  Мама  была  в  приподнятом  настроении,  ей  хотелось  бы  приодеться  ради  такого  случая,  но  поскольку  нарядов  у  нее  не  было,  она  прихватила  с  собой  сумочку.  Эту  сумочку  она  редко  выносила  из  дома,  в  ней  обычно  лежали  документы,  деньги,  золотые  часы   и  еще  какие-то  семейные  ценности. Где  то  в  середине  прогулки  мама  дала  сумочку  поносить  Ире.  Ей  тогда  было  три  или  четыре  года.  Ира  поносила  пока  ей  было интересно  и  бросила.  Когда  хватились,  было  поздно, сумочку  не  нашли.  Документы  через  несколько  дней  подкинули,  а  ценности,  конечно,  нет. Это  происшествие  на  маму  подействовало  очень  угнетающе.  По  натуре  своей  она  была  не  склонна  переживать  утрату  вещей  как  таковых.  Мне  кажется  она  восприняла  это  как  наказание  за  уклонение  от  своих  трудных  будней.  За  радость  праздника  пришлось  расплачиваться.
В  1950   году  родители  решили  провести  лето  в  Молдавии.  Это  было  очень  смелое  и  оригинальное  решение,  потому  что  по  тем  временам  детей  обычно  отправляли  либо  в  пионерский  лагерь,  либо  к  родственникам  в  деревню. В основе этого решения были воспоминания отца об изобилии этого  края  даже  в  военное  время.  Всю  Молдавию, а также  Венгрию  и  Румынию  он  прошел  с  боями  в 1944 –1945  годах.  Долго  по  карте  выбирали  место  для  отдыха ,  такое  чтобы  с  купанием  и  с  фруктами.  И,  когда  выбрали,  мама  храбро  отправилась  в  путешествие  с  тремя  детьми  ( близнецам  по  четыре  года). К  ней  присоединилась  знакомая  женщина  с  двумя  детьми  моего  возраста.  Выбор  места  оказался  крайне  неудачным.  Выбрали Бессарабию, западную, заднестровскую Молдавию,которая была насильно  присоединена  к СССР в 1939 году.  Население  Бессарабии   было  настроено  очень  недружелюбно  к  России,  не  понимали  или  не  хотели  понимать  русский язык. Но изобилие, которого мы не видели в нашем послевоенном Ленинграде,  действительно,  было.  Положение  наше  ухудшилось,  когда   началась  война  в  Корее.  Молдаване  с надеждой  ждали,  что  и  к  ним  придет  освобождение.  Говорили  об  этом  не  таясь.  Все  это  заставило  маму  покинуть  Бессарабию (г. Григориополь)  и  переправиться  на  другой  берег  Днестра  недалеко  от  Тирасполя.   Здесь  уже  всё   было   иначе.     Много  отдыхающих  из  Москвы  и  Ленинграда.  Местное  население  русский  язык  знало  хорошо  (учили  в  школе).  Фруктово-молочное  изобилие   было  таким  же,  как  и  в  Бессарабии.  Однако  поражало,  как  бедно  жили  люди   в  этом  изобильном  крае. Денег  у  них  не  водилось.  На  свои  трудодни   они  получали  одну  лишь  кукурузу,  мясо  не  видели   вообще.
Мама   приносила  с  рынка  свежие   продукты: кусочек домашнего  сливочного масла в листке лопуха, только-что сбитое, сметану, яички, курицу  живую,  а  уж  фрукты  и  овощи  любые.  А  в  местном  магазине  не  было  ни  круп,  ни  сахара – все  это  надо  было  привозить  с  собой.  Мама  хорошо  справлялась  со  всеми  этими  трудностями.  Она  вообще  легко  вписывалась  в  любые  условия  жизни.  Отец  приехал  к  нам  на  месяц  в  свой  отпуск,  привез  конфеты,  печенье,  крупы,  сахар.  Для  хозяйкиных  детей  эти  конфеты  были  символом  другой,  необыкновенной  жизни  и  запомнились  навсегда.  Мы  приезжали  сюда  еще  несколько  сезонов.  Как  всегда  и  везде  маму  хорошо  принимали.  Она  умела  найти  общий  язык  с  разными  людьми.
Заботами  и  стараниями  мамы  двойняшки  окрепли,  росли  и  развивались  нормально,  болели  мало.  Но  в  детский  садик  их  так  и  не  определили.  Мама  полностью  отдавалась  домашнему  хозяйству  и  воспитанию  детей.  На  столе  у  нас  не  переводились  вкусные  пирожки,  которые  она  успевала  испечь  пока  все  спали , и  многое  другое.  Папа  брал  на  себя  интеллектуальное  развитие  детей. Родители  почти  никогда  не  ходили  в  гости  и  не  принимали  гостей  у  себя.  У  них  не  было  общих  друзей  и  просто  приятелей.  Отцу  хватало  общения  на  работе.  У  мамы  же  знакомых  помимо  соседей  не  было.  Подруги  студенческой  поры  все  разъехались, новых  подруг  взять  было  негде.  Родственные  связи  поддерживала,  но  не  очень  активно. Больше  писала  письма  в  Москву  Татьяне,  а  родным на  Урал  не  часто.  Помню,  как  однажды,  проездом  в  Молдавию  мы  остановились  на  несколько  дней  в  Москве  у  Татьяны.  В то  время  она  была  уже  замужем  за Наумом Самойловичем Аткиным,  дантистом  кремлевской  больницы.  У  них  была  очень  хорошая  дача  в Тарасовке в  Подмосковье,  которую,  как  говорили  то  ли  в  шутку,  то  ли  всерьез,  подарил  Сталин  своему  дантисту. 
На  этой  даче  мы  тоже  побывали – там  отмечалось  какое-то  семейное  торжество,  кажется  Татьянин  юбилей.  Запомнилось,  что  нас  очень  хорошо  принимали,  видно  было,  что  маму  любят.  Впоследствии,  когда  Татьяны  уже  не  было  в  живых,  отец  стал  опекать ее дочь Лену.  Каждую  свою  командировку  в  Москву  он  отмечал  походом  с  Леной  в  один  из  Московских  театров.  Лена  стала  заядлой  театралкой,  им  всегда  было  о  чем  поговорить  и благодарность  к  отцу  она  сохранила  навсегда.
А  жизнь  шла  своим  чередом.  Я  ходила  в  женскую  школу.  До  1954 г.  существовало  раздельное  обучение  мальчиков  и  девочек.  В  школу  совместного  обучения  я  попала   в  восьмом   классе,  это  была  бывшая  мужская  школа.  Ира   и    Миша  ходили  в   ту же  школу,  учились  в  одном  классе,  но  между  собой   жили  не  очень  дружно.  К  примеру,  у   них  были  одинаковые  серые  цигейковые  шубки.  До  школы  они  носили  их  с  удовольствием,  а  в  школьные  годы  стали  стесняться  и  ни  за  что  не  выходили  из  дома  одновременно,  чтобы  никто  не  видел,  что  у  них  одинаковые  шубы.  Миша  даже  мог  опоздать  в  школу,  пока  пережидал,  чтобы  Ира  успела  отойти  подальше от  дома.  Мама  выходила  из  себя , выпроваживая  его  в  школу,  но  все  было  напрасно. 
Мне  постоянно  внушали, что  я  в  ответе  за  все  их  проступки.  У  отца  была  шутка,  которую  он  повторял  не  раз: ”В  нашей  семье  самый  хороший  человек – мама,  потом  Софа,  Миша,  Ира ,  а  я  самый  плохой.”  Он, конечно ,  кокетничал.   Мы  все  смеялись  и  не  относились  серьезно  к  его  словам,  не  умея  еще в  то время   подвергать  анализу  характер  взрослых. Не  оценить  по достоинству мамину заботу о нас было невозможно. Ира, действительно,  росла  очень  своенравной   девочкой. Она  легко  сочиняла  ответы  на  неудобные  для  себя  вопросы  и  с  такой  же  легкостью  отпиралась  от  своих  слов  и  действий. Была  очень  смешливой  и  страшно  не  любила  проигрывать в  любые  игры.  Игра  в  шашки  часто  кончалась  тем,  что  она  при  угрозе  проигрыша  смешивала  все  и  сбрасывала  с  доски,  заявляя,  что  ей  надоело. Миша  был  довольно  непосредственный  простодушный  мальчик, любил  своих  друзей  и  был  им  предан.  Очень  жаль,  что  без  достаточного  внимания  отца,  он  поддался  влиянию  улицы  и  друзей,  которых  не  умел  подбирать.  Конфликты  со  школьной  администрацией  заставили  его  уйти  из  школы  и  поступить  в  техникум  после  седьмого  класса.  Здесь  он  стал  еще  более  бесконтрольным,  начал  выпивать  с  друзьями.  Армия  закрепила  сформировавшиеся  ранее  плохие  привычки.
В  нашей  семье  было  заведено  странное  распределение  обязанностей,  которое  мама  безропотно  принимала.  Она  в  одиночку  кормила  и  обстирывала всю  семью. Папа же не имел никаких обязанностей  по  дому,  его  занимала работа и только работа. Он никогда не выходил на кухню, даже  чтобы  согреть  чайник.  И  если  это  было  оправдано  в  старом  доме,  где  на  кухне  топтались  и  судачили  многочисленные  соседки,  то  в  новом  доме,  в отдельной    квартире  привычки  сохранились. Отец  часто  проводил  отпуск  один  то  в  горах  Кавказа,  а  то  и  на  берегу  Черного  моря  по  профсоюзным  путевкам.  Мама  же  была  постоянно  при  детях.  Папина  работа  для  меня  была  окружена  священным  ореолом.  Он  служил  Науке  с  большой  буквы,  отдавая  этому  служению  все  силы.  Именно  поэтому  у  меня  никогда  не  возникало  даже  подозрения  о  несправедливом  распределении  ролей  в  нашей  семье.  Больше  того  у  меня  было  какое-то  снисходительное  отношение  к  маме.  Мне  казалось  тогда,  что  она  не  смогла  реализовать  свой  умственный  потенциал.  В  эпоху  противостояния  физиков  и  лириков  она,  будучи  физиком  по  образованию,  не  стремилась  работать  по  специальности,  не  видела  в  этом  никакой  романтики.  Юношеский  максимализм  грешит  несправедливыми  суждениями,  но  понимание  этого  приходит  много  позднее.
В  1959 году  начали  расселять  наш  старый  ведомственный  дом.  Мы  получили  отдельную  четырехкомнатную  квартиру  в  блочном  доме  в  Автово.  Тогда  это  была  рабочая  окраина  Ленинграда,  конец  города.  Весь  микрорайон  был  застроен  новыми  блочными  домами,  чистенькими,  ярко  выкрашенными  и  очень  необычными.  Их  называли  «хрущевками»  по  имени  тогдашнего  генсека  Хрущева,  по  чьей  инициативе  стали  строить  это  жилье. Дома эти так выбивались из архитектуры  города по своему стилю, что казались мне какими-то нереальными, как-будто из мультфильма. Надо сказать, что к новому облику города привыкли быстро. Близость  станции  метро (тогда она была конечной  на первой и единственной ветке метро) примиряла  с  удаленностью  района  от  центра  города.  В  эту  отдельную  квартиру  мы  переселились  весной  1960 года.  Это  было  такое  событие!  Своя  собственная  квартира  с  кухней,  ванной,  туалетом.  Изменилась  вся  наша  жизнь. Остались  в  прошлом  еженедельные  походы  в  баню,  утренние  очереди  в туалет  и  к  умывальнику. Пробудилось  стремление  к  благоустройству.  Наконец-то  была  куплена  новая  мебель,  не  шикарная,  но  вполне  пристойная  и  практичная.  На  покупку  мебели  были  потрачены  деньги  из  маминой  доли  от  продажи   родительского  дома  в  Перми.  Все  с  удовольствием  привыкали  к  новым  условиям,  азартно  обустраивая  свои  комнаты  и  места  общего  пользования. 
Я  тогда  училась  в  Политехническом  институте,  Миша  в  техникуме.  Ира  пошла  в  новую  для  себя  школу  рядом  с  домом.  У  всех  появились  новые  друзья,  было  не  стыдно  приглашать  их  в  дом. С  переездом  на  новую  квартиру  мама  утратила  привычное  общество  соседей – этот  очень своеобразный   женский  клуб.  Мир  для  нее  ограничился  семьей. К тому же телефона в доме не было. Эта роскошь появилась только года через два. Она  стала  жить  исключительно  интересами  мужа  и  детей.  Книги  она  читала  только  те,  что  читал  отец.  Время  от  времени  они  ходили  в  театр,  билеты,  конечно,  брал  отец.  Я  не  могу  припомнить  ни  одного  случая,  чтобы  мама  изъявила  желание  сходить  куда-нибудь  развлечься.  Даже  купить  что-нибудь  для  себя  никогда  не  просила. Свою одежду она носила до полного физического  износа.  Это  было  полное  самоотречение, ставшее с годами привычкой. Долгое  время  мама  скрупулезно  из  года  в год  вела  учет  своих  расходов,  подводя  ежемесячный  итог. Это  позволяло  ей  четко  определять  потребности  семьи  и  держаться  в  рамках  той  суммы,  которую  выдавал  ей  отец  на  хозяйственные  нужды.  Отец,  смеясь  говорил,  что  ее  статистика – бесценный  материал  для  анализа  развития  экономики  страны.  Сам  он  пытался  сравнивать  жизненный  уровень  трудящихся   нашей  страны  с  другими  странами.  Это  была  головоломная  работа,  т.к. информация   по  другим  странам  не  публиковалась.  Партия  не  стремилась  открывать  людям  глаза  на  их  нищенскую  жизнь.  А  данные  по  нашей  стране  отец  выводил,  опираясь  на  мамины  записи.  Сам  он  конечно  не  знал  цен  на  хлеб,  молоко  и  другие  продукты , т.к. никогда  не  делал  таких  покупок.
Когда  я  кончила  школу,  мой  гардероб  состоял  из  школьной  формы,  домашнего  платья  и  стоптанных  туфель.  Можно  перечислить  множество  оправданий  этой  ситуации,  но  главная  причина  в  том,  что  отцу  не  было  до  этого  никакого  дела,  а  мама  не  могла  преодолеть  инерцию  своего  повседневного  существования.  Отец  считал,  что  главное  для  молодого  человека – это  интеллектуальное  развитие,  а  одежда  дело  десятое.  Сам  он  носил  на  работу  старый  лоснящийся  на  локтях  костюм,  но  требовал  от  мамы  каждые  три  дня  чистую  накрахмаленную  рубашку.  Когда  же  я  поступила  в  институт,  мама,  осознавая  всю  ответственность  момента,  взялась  помогать  мне  одеться.  Ни  у  нее,  ни  у  меня  не  было  умения  и  опыта  одеваться  по  моде.  Задача  была  не  из  легких.  Магазины  тогда  были  забиты  ужасными  никому  не  нужными  вещами.  Сколько- нибудь  приличную  одежду  надо  было « доставать  по  блату»  или  выстаивать  в  длинных  очередях. В  результате  всех  усилий  мне  сшили  пальто,  платье  и  еще  кое-что  по  мелочи,  в  общем  студентку  одели.  Мама  могла  гордиться  проделанной  работой.  Для  себя  она  не  стала  бы  делать  этого  ни  за  что. Больше она никогда не вторгалась так активно в мои дела.
Поступив в институт ,я была полностью поглощена студенческой жизнью, меня не было дома целыми днями и поэтому теперь я не могу четко восстановить в памяти жизнь семьи. Ира и Миша росли-подрастали, учились в школе. Все шло хорошо до тех пор, пока не начались жалобы из школы на Мишино поведение. Кончилось все тем, что ему пришлось уйти из школы после седьмого класса. Это был первый сбой  в его жизни и первый сильный стресс для родителей. Он поступил в техникум, где относительная свобода и бесконтрольность ему очень понравились. Он начал выпивать с новыми друзьями. Будь в семье крепкая мужская рука, может быть и удалось бы избежать последовавших  неприятных  конфликтов в семье. Но отец был занят своей работой, часто уезжал в длительные командировки и сына проморгал. А мама с ее мягким характером , конечно, не могла противостоять Мишиным загулам. «Это мои друзья! Я не позволю так обращаться с моими друзьями!» - эти пьяные Мишкины  выкрики звучали в ответ на попытки мамы урезонить его. Родители тяжело переживали свою беспомощность. А потом после окончания техникума  была армия.
Более  тесное мое общение с родителями началось после рождения Тани. Мама как-будто  получила  энергетический толчок. Она ожила, почувствовав свою нужность, даже необходимость. Очень много и с удовольствием  занималась с внучкой. Я вышла на работу через шесть месяцев, хотя можно было  взять год по уходу за ребенком. Хотелось скорее оказаться среди людей, да и нехватка денег играла не последнюю роль в принятии этого решения. Мама была бодра и  с удовольствием  взяла на себя заботы о внучке, отец ее в этом очень поддерживал. Оба они души не чаяли  в своей первой  внучке.. Я даже помню, как мама  каталась с горки  вместе с Таткой, как молодая. А я была эгоистически слепа и не замечала, как устает  за день мама.

Редактировал Андрей Межеричер,
внучатый племянник Елизаветы Дмитриевны.

Примечания редактора:
С семьёй Елизаветы Дмитриевны, жившей в Ленинграде, мы, москвичи, встречались не часто, но моя мама Елена Григорьевна переписывалась и со своей тётушкой, которую любила и с её мужем Исааком, который принимал участие в её жизни с юного возраста, когда она в 21 год лишилась матери (Татьяна Дмитриевна умерла в одночасье от инсульта в 1954 году) и осталась одна с 4-летней дочкой на руках.
Дядю Исаака (я так привык его называть), я помню с детского возраста. Он часто приезжал в Москву в командировки и всегда приходил к нам в гости с улыбкой и хорошо одетым. У него были волосы мелкими кудрями, коротко постриженные, он всегда вкусно пах одеколоном. Они с мамой много разговаривали, подробно рассказывая о своей жизни. Он сидел допоздна, но никогда не оставался на ночь, уезжал к себе в гостиницу. И каждый раз, это была уже многолетняя традиция, они шли вдвоём в театр на следующий день. Билеты покупал Исаак и это всегда было очень хорошее представление, на которое нам самим не было возможности достать билеты.
Саму Татьяну Дмитриевну я не помню, но мне о ней рассказывала мама. И Дядя Исаак и тётя Лиза часто писали маме, а она им. Когда приходило письмо из Ленинграда, это всегда было событием в нашей семье. Мама всегда сама открывала конверт и читала письма нам вслух вечером за чаем в день получения заветного конверта. В своих письмах Елизавета Дмитриевна представлялась очень доброй и рассудительной, чувствовалось, что забота о семье это для неё главное в жизни. Она делилась событиями в семьях дочерей, переживаниями о сыне Мише и его проблемах с алкоголем.
В 1973 году летом, после того, как я окончил 10-й класс, мы с сестрой Таней, первый раз поехали отдыхать в Пермь к своим родственникам Стаховым по маминой линии. Там мы были на Весиме в доме, где наши бабушки жили в эвакуации с детьми и наша тётя Вера Азарова рассказывала о тех временах, о моей маме, которой было 8 лет и о том как Елизавета Дмитриевна после работы ещё и шла работать на наш огород. Моя же бабушка Таня при этом отдыхала. Так мне запомнилось.
Герой нашего рассказа, моя двоюродная бабушка Лиза умерла от инсульта в 1992 году. Умерла так же как и жила, стараясь причинить как можно меньше беспокойства своей семье. Исаак Ефимович пережил её почти на 10 лет и умер от последствий ракового заболевания в 2000-м году. Я сам не был свидетелем их последних дней так как летом 1991 года покинул и свой город и свою страну, изменив всю свою жизнь.
Хочу в заключение рассказать немного о судьбе автора этих заметок Елизаветы Исааковне Французовой ( в девичестве Семеновкер). Она жила хорошо своей семьёй с мужем Олегом и детьми. Дети выросли и разъехались. Затем появились внуки и её жизнь, как и судьба Елизаветы Дмитриевны в её описании, приобрела новое наполнение. Но случилась беда: kак рассказывал её супруг Олег, она однажды вышла, как обычно, на прогулку и больше домой не вернулась. Даже трудно осознать, что такое может случиться в современном мире. Её муж искал и ищет её или её следы уже много лет, но безрезультатно. Поэтому и eё рассказ, напечатанный здесь, оказался незаконченным.
Апрель 2022 г., Испания