Письма дедушке - Предисловие

История одного забвения

Вместо предисловия

Венька зашёл в комнату, включил верхний свет, сел за стол, тщательно разгладил руками скатерть, придвинул к себе чистый лист бумаги, взял авторучку и задумался.
Он с тоской обвёл глазами окружающее пространство, уныло посмотрел на пол, на стены, затем оценивающе и даже с неким интересом глянул на потолок, как бы собираясь с мыслями, наморщился, прошептал что-то нечленораздельное, кинул многозначительный и явно чего-то ожидающий взгляд в кромешную ночную темноту сквозь незашторенное окно, потёр лоб ладошкой, потрогал нос и щёки, пригладил волосы, кашлянул, вздохнул тяжело и начал неторопливо писать:

«Дорогой мой дедушка!»

Остановился. Прищурился. Почесал в затылке. Поскрёб лоб обратным концом красивой, сплошь инкрустированной золотом и драгоценными камнями, дорогущей авторучки. Утёрся рукавом рубахи. Взлохматил волосы. Затем снова их пригладил. Посмотрел на написанное, задрал ввысь глаза, поводил ими по потолку, по стенам, как бы ища помощи, ещё о чём-то подумал.

Выглядел он каким-то растерянным, одиноким, обиженным и отверженным.

Минуту спустя Веня зачеркнул слово «Дорогой» и сверху аккуратно написал «Милый».

Вздохнул тяжело. Сглотнул появившуюся во рту слюну. Замер на минутку. Вновь взлохматил волосы. И ещё раз лоб потрогал. Что-то его беспокоило. Что-то его тяготило. В чём-то он сомневался. Что-то его сдерживало.

Мысли разные в голову парнишке полезли. Стал он сравнивать эти два чудесных слова: «дорогой» и «милый». Нахмурил лоб: какое «лучше», какое «красивше» выглядит.

Вот он улыбнулся широко, что-то, вероятно, хорошее вспомнив.

Веня решительно вернул слова в исходную позицию. «Милый» исчез. «Дорогой» воскрес. И грязи на листе от этого прибавилось. Чисто исправить не получилось. Венька рукой махнул: мол, чёрт с ней, с грязью. Зато дедушка снова дорогим стал. Каким и всегда он был. Хотя… и милый он тоже… А ещё он… ещё… ещё… Стоп! Какой же он ещё…

Паника усилилась. Малыш не мог сообразить, как ему поступить. Размышления привели его к тому, что слово «милый» включает в себя и «дорогой». В обязательном порядке. Всё, дескать, дорогое всегда милое. Всё! И всегда! Милое сердцу! Милое душе! Милое самому себе. Ну и вообще… милое оно… Милое… И… дорогое…

Мальчуган вернулся к письму. Новые синие каракули из букв заплясали на белом фоне. И буквы плясали, и чёрточки, которыми малыш старательно зачёркивал написанное прежде. Чиркал он слева направо: чирк… чирк… чирк… И крест-накрест тоже чиркал. Чиркал, чтобы лишнее убрать… ненужное скрыть…
На листе ещё грязи добавилось. Зато замечательное слово «Милый» вторично появилось вместо «Дорогой».

В глазах мальчишки искорки добрые и весёлые забегали, того и гляди выскочат наружу. Веня торопливо вытер ладошкой набежавшие опять слюни, быстро сглотнул остатки, вдохнул поглубже и решил так оставить, в такой редакции. Дорогой, мол, хорошо, а милый лучше. В сто раз лучше! Или даже в двести…

Только он собрался продолжить писать на следующей строке про свою жизнь, как вдруг правая рука сама собой потянулась в самый верх листа и вновь внесла исправления, на этот раз с «Милый» обратно на «Дорогой».

«Милый» и «Дорогой» назойливо мелькали в глазах мальчишки.

Они, слова эти сердцу дорогие и милые, точно так же, как и в Венькиной голове, мелькали и на листе бумаги: то «Дорогой», то «Милый»; то «Дорогой», то «Милый»; то «Дорогой», то «Милый»; то «Дорогой», то «Милый». И так без конца и края.
И это беспробудное мелькание заполнило всё комнатное пространство.

«Какое слово лучше?? Какое из них красивше?? Какое дедушке моему любимому подходит?? Какое написать?? Милый??? Или Дорогой???» – молоточком стучало где-то там… глубоко… то в одном полушарии мозга, то в другом.

Малыш нервно закрыл глаза. Его затрясло всего: правильно он делает или нет.
Веня метался в сомнениях, его колошматило. Он маялся, он мучился, он не знал, как получше обратиться к своему обожаемому дедушке, с которым не виделся давно. Очень давно. Ох, как давно…

Мальчишка отчаянно морщил лоб, хмурился. Мысли ворошились в голове. Его дедушка и милым был, и дорогим; и любимым, и обожаемым. Даже драгоценным. Самым лучшим из всех дедушек на белом свете. Самым-самым!! Какое слово написать, он не знал. И то хотелось… и другое… А может, третье… или четвёртое… или пятое…

Вот он притих на миг, зевнул сладко, глаза потёр. Затем вернулся к листу бумаги.

С чувством полной уверенности в правильности и правдивости своих действий чудесное слово «Дорогой» старательно и очень бережно обвёл пожирнее, а затем, уже размашисто, ещё и подчеркнул дважды. Крякнул от удовольствия и снова улыбнулся.
Но… не та была эта улыбка… не радостная… а какая-то кислая, что ли…

Что-то его тяготило, напрягало, за руки держало, не давало выразить до конца свои сокровенные мысли и сосредоточиться на главном.

Ему хотелось обратиться к своему дедушке нежно и ласково, так, как он тогда… давно… раньше… в далёком-далёком детстве к нему обращался…

Но он забыл, как это было. Начисто забыл. Почему-то те добрые и прекрасные слова вдруг вылетели из его головы. Почему? Непонятно… И спросить не у кого.
Что делать? Как быть? Как поступить?

Мальчик снова задумался, опять лоб наморщил.

Долго сидел как неприкаянный, как лишний на свете человек, как забытый всеми… Слюни рукавом без конца утирал, терзался в мыслях, волосы со лба убирал, то в одну сторону, то в другую… Затылок лихорадочно пальцами скрёб, по щекам своим хлестал отчаянно, мысленно ругал себя нещадно всяко разно… даже очень плохими словами.

Его внутри что-то угнетало, гнобило и подавляло, он не знал, как поступить, как правильно обратиться к своему дедушке, которого он помнил… но которого забыл…

Веня старался изменить создавшуюся ситуацию, по другому пути себя направить, по ещё более правильному, по ещё более правдивому, по ещё более честному, по ещё более справедливому. Но не знал… как. Ему это было не ведомо.
Что делать?.. Как быть?.. Как же всё-таки поступить…

Рука сама стала искать выход из образовавшегося неприглядного положения.
Да, сама! Вместе с авторучкой.
Да-да! Вместе! Вместе-то надёжней.

Красивая и дорогая авторучка металась по листу бумаги, словно зайчик беленький по полю снежному.
Словно парус… по море-океану лазурному…
Словно лучик по небу синему…

И вот… вместо прежнего чудесного и прекрасного слова «Дорогой» появилось другое не менее замечательное и очень привлекательное во всех отношениях слово – «Любимый». Затем – «Самый любимый!» Через минуту рядом – «Самый-самый!»
Вене это ещё больше понравилось. Улыбка застыла на устах мальца, он даже причмокнул сладко и вновь сглотнул набежавшую слюну. Нервно потрогал уши. Потёр ладошкой лоб, глаза и нос. Прикоснулся к подбородку. Снова почесал в затылке. Что-то прошептал нечленораздельное: то ли «ага», то ли «угу», то ли ещё что. Ещё раз поскрёб затылок. И ещё. И ещё. Затем пригладил взъерошенные волосы с боков и наверху. Этого ему показалось мало: он смачно плюнул на ладошки, растёр ими слюну, а остатками зализал непослушные свои вихры, тщательно придавливая и прихлопывая торчащие в разные стороны локоны.

Наново задумался, опять стал вспоминать давно минувшие дни, изо всех сил зажмурив глазки и замерев, как птичка или зверёк, которые в привычном им лесу вдруг услышали посторонние шумы, нежелательные шорохи, чужеродные звуки и враждебные хрусты, каковые могут привести к нежелательным последствиям.

Долго сидел Веня, пригнувшись к столу и что-то тихо булькая губами.

Через некоторое время рядом с последними словами «Самый-самый» в скобках он опять написал «Милый». И попытался ещё что-то изобразить. Но не знал, что именно.

Возникло некоторое замешательство. Рука не знала, что делать дальше – то ли продолжать писать; то ли искать более подходящие слова, зачёркивать и исправлять; то ли новый лист взять; то ли вовсе бросить эту затею и спать завалиться.

Глаза слипались, голова раскалывалась, в ушах торкало нещадно, да ещё зевота окаянная никак не переставала. Он зевал… зевал и зевал… То тихо, то громко. И слюна постоянно выделялась. Замучила она его. Веня всё глотал её, глотал и опять глотал…

Но мысли о дедушке не давали покоя. Они его всё теребили, теребили и теребили.

Ком во рту образовался громадный, мешал языку шевелиться. Слюну глотать стало трудно, даже невозможно. В груди сдавило. Там всё огромным-преогромным сделалось. Рёбра даже отчаянно захрустели. Вот-вот сломаются. Вот-вот из груди наружу вылезут. Вот-вот что-то произойдёт глобальное и непоправимое…

Малыш опять запаниковал. Не знал, что делать. Его трясло и лихорадило.

Бедный Венечка еле справился с собой. Кое-как отдышался. Дух тяжело перевёл. Пот со лба вытер. Чубчик поправил. Затылок ещё раз почесал.

Тут в горле отчего-то запершило. Защекотало там противно.
Кошки на душе заскребли. Да так сильно, что мОчи нет терпеть.
Сердечко заколотилось: тук-тук! тук-тук! тук-тук-тук! Вот-вот выскочит наружу.
Глазки прослезились… Стало жалко и дедушку, и себя.

Дедушку за то, что они давно не виделись, что не знает, как он там живёт, милый и дорогой, как он там существует, старенький, как он там прозябает… горемычный…

А себя за то, что не может сформулировать обращение к своему любимому деду.

Веня опять жалобно посмотрел вокруг, ещё раз глянул на потолок, вновь провёл взглядом по стенам, на минутку уставился куда-то вдаль через большое панорамное окно, как бы отыскивая нужную ему подсказку и размышляя о чём-то своём. А может, дедушку дорогого хотел он там увидеть, с которым давно не общался. Ох, как давно это было…

Малыш спешно смахнул набежавшую слезу и ещё раз огляделся.

Что-то подсказало ему, что надо шторы плотнее задёрнуть, что надо выключить верхний свет и зажечь настольную лампу. Чтоб никто не подглядывал за ним извне. Чтоб никто не смог увидеть его такое жуткое нервное состояние.
Он так и сделал.

Затем взял из толстой пачки писчей бумаги новый лист и решительно начал с красной строки писать слова, которые выстроились ровненько в его голове.



Продолжение следует... http://proza.ru/2022/10/06/509


На фото я в 1953-м году пишу письмо из Улан-Батора (Монголия), где жил в то время с родителями, старшей сестрой и младшим братиком, своим любимым бабушке и дедушке в деревню... в Советский Союз...