Шевырёв. Лекции о Русской литературе 1862 Л. 9

Степан Петрович ШЕВЫРЁВ (1805 - 1864)

ЛЕКЦИИ О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ,
ЧИТАННЫЕ В ПАРИЖЕ
в 1862 году С.П. ШЕВЫРЕВЫМ


ЛЕКЦИЯ 9.

Лирические поэты, развивающие данное Державиным направление в разных видах: Костров, Капнист: «Ябеда», Нелединский-Мелецкий, Херасков, Николев, князь Долгорукий, Богданович: «Душенька», Фонвизин: «Бригадир» и «Недоросль», Аблесимов, Княжнин.


За Державиным следует ряд поэтов лирических, которые развивают данное им направление в разных видах. Назовем и характеризируем главных из них.
Е.И.;Костров (1750-1796), питомец Московского университета, продолжал оду торжественную, которая имела у него слишком оффициальный, академический характер и не вышла из границ посредственности. Он более известен, как даровитый переводчик десяти песней Гомеровой Илиады (переведено еще более, но потеряно) и поэм Оссиановых. Гомера он переводил, правда, александрийским стихом, но необыкновенно сильно и пластически. Костров же проложил путь другим нашим переводчикам Гомера - Гнедичу и Жуковскому, к созданию русской терминологии для изображения некоторых обрядов и утварей древне-греческой жизни. Оссиана Костров переводил в прозе. Его Гомер и Оссиан немало содействовали образованию нашего трагика Озерова.
В.В. Капнист (1756-1823), малороссиянин, друг Державина, прославился особенно одою На истребление в России звания раба (1786). Любовь к свободе вызвала эту благородную песнь и внушила Капнисту прекрасный стих:

Россия! ты свободна ныне.

Капнист склонил лирику Державина на тон более элегический. Особенно была известна в свое время его ода на смерть дочери (Юлии):

Уже со тьмою нощи
Простерлась тишина…

Много подражал Капнист Горацию в его частной лирике и сам написал несколько замечательных од в том же роде: В память береста, Обуховка и другие. Личные, душевные чувства уже более изобилуют у Капниста, чем у Державина, особенно в позднейших его произведениях. Но не одами Капнист удержал за собою славу, а своею замечательною комедиею: Ябеда, о которой скажем после.
Ю.А.;Нелединский-Мелецкий (1751-1829), москвич родом, дал лирике еще более личное, душевное направление. Не даром он сказал:

Каждое души движенье
Жертва другу моему.
Сердца каждое биенье
Посвящаю я ему.

Нелединский прославился песнями, которые похожи на романсы. Некоторые из этих песен и доныне еще остались в народе, как например:

Выду я на реченьку,
Погляжу на быструю -
Унеси ты мое горе,
Быстра реченька, с собой!
*
Ох! тошно мне
На чужой стороне;
Всё постыло,
Всё уныло:
Друга милого нет.
*
Милая вечор сидела
Под кустом у ручейка.

Долго между современницами Нелединского и после него повторялись слова известного романса, которого первая строфа следующая:

У кого душевны силы
Истощилися тоской;
В грусти дни влача постылы,
Кто лишь в гробе зрит покой:
На лице того проглянет
Луч веселья в тот лишь час,
Как терять он чувства станет,
Как вздохнет в последний раз.

У Нелединского нет уже оды. Ею изобилуют другие два последователя Державина: Херасков и Николев. Херасков в свое время был более известен двумя поэмами: Россияда и Владимир, которые Мерзляков подверг подробному и строгому критическому разбору, своею поэмою в поэтической прозе Кадм и Гармония, и своими слезными драмами. Ныне произведения Хераскова в большинстве забыты, потому что чужды всякой оригинальности и представляют лишь плод изучения западных подлинников. Но прекрасная жизнь Хераскова, как друга просвещения, как покровителя Новикова и основателя университетского пансиона, записана в истории Московского университета чертами искренней благодарности. Николев оживлял еще несколько оду, когда вносил в нее некоторую веселую шутку; но торжественную оду он умалил до той степени, на которой она подверглась бичу известной сатиры Дмитриева Чужой толк. Но o нем речь еще впереди.
Из позднейших лириков поколения Державинского, князь И.М. Долгорукий замечателен, частию чувствительным, частию легким сатирическим направлением. Его Камин, В Пензе, В Москве, его Война каминов, Авось, Везет, Живет в свое время пленяли остроумием. Но строфы из его Завещания вызывают и теперь то искреннее простосердечное чувство, с каким написаны:

О, вы, друзья мои любезны!
Не ставьте камня надо мной!
Все ваши бронзы бесполезны,
Они души не скрасят злой.
Среди могил, на взгляд негодных,
И в куче тел простонародных
Пускай истлеет мой состав!
Поверьте, с кем ни схорониться,
Земля все в землю обратится:
Се равенство природных прав!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пред Богом слов не надо много;
Душевный вздох к Нему дорога;
Он сам ее нам проложил.
***
Не славьте вы меня стихами,
Они не нужны мертвецам;
Пожертвуйте вы мне сердцами,
Как оным жертвовал я вам.
Стихи от ада не избавят,
В раю блаженства не прибавят;
В них только гордость и тщета.
Проток воды, две-три березы,
Да ближних искренние слезы -
Вот монументов красота!

Поэт своим прозорливым взглядом как бы предсказывал иногда будущие плоды возраставшего эгоизма:

Другой все люди стали веры,
Себе всяк ныне строит храм.

Современником же Державина был поэт, давший новый, прекрасный оттенок русской поэзии того времени, И.Ф. Богданович (1743-1803), Малороссиянин и один из первых слушателей Московского университета. Мы сказали уже, что Русский народ и язык его, как выражение души, соединяют силу с мягкостию. То же соединение встречаем и в поэзии. Если Державин в своей лирике олицетворяет преимущественно русскую силу, то его современник, Богданович, дополняет эту силу мягкостию. Вся слава Богдановича сосредоточена в поэме Душенька.
Содержание рассказа взято из сказки Апулея: «Золотой осел», переделанной Лафонтеном в поэму: «Амур и Психея». Страдания Психеи, гонимой Венерою за ее красоту, составляют сущность поэмы. Но Богданович съумел греческо-французскую Психею претворить в существо истинно-русское, прелестное, грациозное, или, выразимся по-русски: милое. Русский язык прелестью своих ласкательных уменьшительных указал поэту название для его героини, название народное, слышное и понятное сердцу каждого Русского:

У Русских Душенька она именовалась.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Во славу Душеньке, у нас от тех времен
Поставлено оно народом в лексиконе
     Между приятнейших имен,
И утвердила то Любовь в своем законе.

Милое - один из видов изящного в нашей народной эстетике. Понятие это сродни тому, что Италиянцы называют il vago, Французы - le gracieux, Немцы - anmuthig. Красота милого зависят не столько от красивой формы внешней, сколько от выражения души в лице. Оно выражается у нас стихом-пословицей: «Не п;-хорошу мил, а п;-милу хорош». - Слово «милое» современно первым явлениям жизни Русского народа и встречается впервые в древнейших договорах наших князей. Карамзин с своею эстетическою чуткостью ко всему русскому подметил его и первый дал ему то художественное значение, которое оно у нас получило. Образы милого встречаются у нас в песнях, особенно в колыбельных, детских, в наших сказках, прибаутках к ним, в загадках и в пословицах. Язык в своих уменьшительных, ласкательных, простирающихся даже на междометия, представляет бесчисленные оттенки милого. Особенно нежно звучит это милое в нашем семейном быту, в его уменьшительных, исполненных ласки и мягкости душевной.
Богданович понял это, и его Душенька есть первое проявление нашего милого в художественном периоде русской поэзии. В Душеньке Богдановича - зародыш Светланы Жуковского, Людмилы и Татьяны Пушкина. Об этом милом мечтал Гоголь, когда создавал свою Улиньку, но не достиг идеала. Мысль Душеньки, скажем, еще носится в будущем нашей поэзии, к которой можно применить то, что Богданович сказал о своей Душеньке:

Во всех ты, Душенька, нарядах хороша:
По образу ль какой царицы ты одета,
Пастушкою ли где сидишь у шалаша -
Во всех ты чудо света,
Во всех являешься прекрасным божеством…

Войдем в некоторые подробности поэмы. Прекрасна картина триумфального морского шествия Венеры, и в нем особенно Тритон, предлагающий ей отломок хрустальных гор на место зеркала.

Богиня, учредив старинный свой наряд
И в раковину сев, как пишут на картинах,
Пустилась по водам на двух больших дельфинах.

Амур, простря свой властный взор,
Подвигнул весь Нептунов двор.
Узря Венеру, резвы волны
Текут за ней, весельем полны.
Тритонов водяной народ
Выходит к ней из бездны вод;
Иной вокруг ее ныряет
И дерзки волны усмиряет;
Другой, крутясь во глубине,
Сбирает жемчуги на дне,
И все сокровища из моря
Тащит повергнуть ей к стопам.
Иной, с чудовищами споря,
Претит касаться сим местам;
Другой, на козлы сев проворно,
Со встречными бранится вздорно,
Раздаться в стороны велит,
Возжами гордо шевелит,
От камней дале путь свой правит
И дерзостных чудовищ давит.
Иной, с трезубчатым жезлом,
На ките впереди верхом,
Гоня далече всех с дороги,
Вокруг кидает взоры строги,
И чтобы всяк то ведать мог,
В коральный громко трубит рог;
Другой, из краев самых дальных,
Успев приплыть к богине сей,
Несет отломок гор хрустальных
На место зеркала пред ней.

Есть в поэме и отношения современные. Веселые хороводы, жмурки и плетень со всякими играми, какие Душенька заводит у себя, напоминают любовь Екатерины к русским народным увеселениям. Свободное обращение Душеньки с журналистами указывает на ту же черту в императрице.

Зефиры наконец царевне приносили
Различные листки, которые на свет
Из самых древних лет
Между полезными предерзко выходили,
И кипами грозили
Тягчить усильно Геликон.
Царевна, знав, кому неведом был закон,
Листомарателей свобод не нарушала,
Но их творений не читала.

Богданович вставлял некоторые наши сказочные предания в содержание греческой поэмы. Особенно замечательно изображение Змея Горынича:

О, Змей Горынич, Чудо-юдо!
Ты сыт во всяки времена,
Ты ростом превзошел слона,
Красою помрачил верблюда,
Ты всяку здесь имеешь власть,
Блестишь златыми чешуями,
И смело разеваешь пасть,
И можешь всех давить когтями…

Легкий, вольный стих рассказа Душеньки дал образец для сказок Дмитриева, Панкратия Сумарокова и даже для басен Хемницера и Крылова. Богданович любил русские пословицы, но обходился с ними весьма нецеремонно, перелагая их в циничные стихи с рифмами; может быть, однако ж, знакомство с русскими пословицами послужило поэту к созданию и вольного русского стиха.
Сказав о Душеньке, мы не можем пройти молчанием вдохновенный труд нашего славного художника ваятеля-медальера графа Ф.А. Толстого, который в своих пластических рисунках дал превосходный художественный комментарий к созданию Богдановича.
Другим замечательным современником Державина, в царствование Екатерины, был Фонвизин (1745-1792). Москвич родом, один из первых студентов Московского университета, Фонвизин в своей литературной деятельности представляет то сатирико-комическое направление, которое в новом периоде нашей поэзии сопровождает ее от начала. Все движение нашего художественного слова обозначают две струи: одна заимствует свой источник от идеальной жизни и полна вдохновенного восторга; другая, напротив, изображает изнанку жизни и полна искреннего, честного смеха. Поэзия Державина более проникнута идеалом жизни, а если иногда и касается ее изнанки, то превращает восторг не столько в смех, сколько в гневное негодование сатиры. Поэзия Фонвизина действует смехом комедии.
Смешное - один из отрицательных видов изящного. Смехом поэзия обличает и поражает все неразумное в жизни. Русский человек имеет врожденную наклонность к смешному и любит чистосердечно и искренно предавать смеху все свои недостатки. Такая наклонность служит верным залогом его совершенствования. В пословицах своих он так выражается о смехе: «Всякий смех у ворот стоит, дотуда не отойдет пока не отсмеет»; «В чем живет смех, в том и грех». Пословицы его против глупых исполнены беспощадного остроумия. Еще в древности Слово Даниила Заточника выражалось о них, что дураков ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, а что они сами себя рождают. Наши старинные сказки и предания исполнены комического остроумия. Русский человек в самом диаволе видит дурака и выражается о нем иронически: «Сам дурак в яму залез, да и всех туда тащит». Один из древних русских проповедников XV века, Григорий Цамблак, выразился так о диаволе: «Он из царства своего да изгнан будет и смеху да предан будет»!
Мы уже знаем, какую страсть к комическому имел Петр Великий и как он в своих пародиях на обычаи отжившей старины предсказал развитие нашей комедии. Первым замечательным произведением русской литературы нового периода была не ода, не плод идеального вдохновения, а Кантемирова сатира, поражавшая грубую действительность жизни. Ода Ломоносова увлекла, напротив, в мiр идеальный. Мы уже знаем, что творец русского слова в поэзии почти чуждался сатирического элемента, хотя не совсем. Современник его, Сумароков уже любил сатиру, в ней более отличался, чем в оде, и ввел ее стихию в лирику. В оде Державина сатирический элемент получил еще большее развитие. Ода-сатира, начатая Сумароковым, усовершенствована Державиным.
Мы уже знакомы несколько с комедиями Сумарокова и знаем, что некоторые мотивы комического изобретены им; но его комедия не создала еще стиля, не имеет языка, без которого нет художественной комедии. Сумароков имел последователя в Лукине, который написал комедию Мот, где вывел несколько карикатур, снятых с подлинников. Комедия Веревкина: Так и должно более напоминает слезные драмы Дидерота. Замечательно в ней лицо дом;вого дурачка Фоки.
К числу комических наших писателей принадлежит и императрица Екатерина II. Ее комедии хотя также лишены художественного достоинства и комического языка, но в них заметна остроумная наблюдательность и выведены многие резкие черты современных нравов. Особенно замечательны две ее комедии: О, время! (1772), и Имянины госпожи Ворчалкиной. В первой из них изображены три русские барыни: Ханжахина, Вестникова и Чудихина, имена которых дают уже намеки на их характеры. Ханжахина олицетворяет грубое ханжество и суеверие: она сечет своих людей, когда они внезапным приходом помешают ее молитве, и уверена, что шестнадцатый ребенок, рожденный ею, был камень, который носит она за пазухой. Чудихина боится сесть на том месте, где 30 лет тому назад сидел покойник. Она пресерьезно говорит, что у нее в животе щука, а в спине собака, и что она чувствует, когда оне там ссорятся. Во второй комедии выведена дура Степанида, которую Ворчалкина держит для вранья. В этой же комедии дворянин Дремов преважно хвалится тем, что дедушка его был назван Дремовым от государя, который дремать изволил, когда велел его за услуги отечеству назвать Дремовым. - Мы видим, что все эти черты, смешные и грубые, взяты из действительности, но воспроизведены не художественно.
Первым истинным художником в русской комедии является Фонвизин. Он же создал у нас и комический стиль или язык, без которого невозможна комедия. Фонвизину посчастливилось более других писателей в истории русской словесности. Князь П.А.;Вяземский посвятил ему классическую монографию, в которой обозрел век, жизнь и всю деятельность комика, литературную и гражданскую.
Фонвизин оставил нам: Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях, к сожалению недоконченное, и письма из заграницы. В этих произведениях содержатся превосходные материалы для изучения биографии и личности писателя.
Фонвизин родился и получил первоначальное воспитание в старинной русской дворянской семье. Но лишь только был учрежден Московский университет и открыты две его гимназии для дворян и для разночинцев, как отец Фонвизина немедленно отдал двух своих сыновей в первую. Фонвизин весьма комично рассказывает о своем первом учении в университете: как на экзаменах у латинского учителя пять пуговиц его кафтана означали пять склонений, а четыре пуговицы на камзоле - четыре спряжения; как ученики на вопросы учителя об именах и глаголах, к какому склонению или спряжению они относятся, должны были отвечать, смотря по тому, за какую пуговицу он хватался, и проч. Золотую медаль Фонвизин, по словам его, получил из географии, и вот за какой ответ. Учитель спросил, куда течет Волга. Один ученик отвечал: в Черное, а другой: в Белое море, Фонвизин же отвечал: не знаю. В этих смешных рассказах трудно узнать, чт; принадлежит истине, и чт; комическому остроумию автора. Мы знаем однако от самого Фонвизина, что в Московском университете он познакомился с французскою и немецкою литературою; что с большим сочувствием он слушал лекции логики профессора Шадена, который читал по-латыни. Из других источников нам известно, что первые литературные опыты переводов Фонвизин совершил в университете под руководством профессора Рейхеля и напечатал их в его же журнале.
Конечно, развитие ума наукою в Фонвизине, при его природном даровании к смешному, помогло Фонвизину развить комический талант и озарить разумным художественным смехом все неразумие окружавшей его тогда русской жизни. Мы заметим, что два наших превосходных комика, Фонвизин и Грибоедов, были питомцами Московского университета: первый при самом начале его основания, когда наука, перенесенная с Запада, сильно спрыснула русскую почву в молодом поколении; второй при вторичном возрождении университета, когда он в царствование Александрово по мысли Муравьева приобрел новые силы к своему процветанию.
Фонвизин одарен был от природы редкою чувствительностию души. Такое психологическое явление встречается почти во всех лучших комиках. Комический смех, при наружном веселье, скрывает глубину душевного чувства. Чувствительность увлекла поэта к страсти и заблуждению. Он сам искренно сознается в тех падениях, которые испытала его волнуемая душа. Литературным памятником его духовной борьбы осталось Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке. Есть предание, что оно было напечатано в 1763 году, на маслянице, когда императрица Екатерина на три дня уничтожила цензуру и позволила печатать все. Позднее, чувствительность в Фонвизине, под влиянием болезни, сказывалась сильною наклонностию к меланхолии. Фонвизин своею жизнию и поэзиею, так сказать, предсказывает Гоголя.
Два раза Фонвизин был за границею. Письма его оттуда представляют образец прозы, замечательной для своего времени, и если бы они не были изданы уже после писем Карамзина, то Фонвизина смело можно бы назвать преобразователем русской прозы. К тому же, в Фонвизине не было того сочувствия ко всемiрному образованию Запада, какое одушевляло Карамзина. Как комик, он, по свойству своего дарования, подмечал более изнанку в жизни народов. Да и время, когда он путешествовал, много послужило ему в этом: во Франции общество было накануне революции и обнаруживало все признаки нравственного разложения. Многие наблюдения, касающиеся недостатков народного характера, остаются и доныне неизменно верны. В Риме Фонвизин глубоко сочувствовал художественной жизни Италиянского народа, но не увлекся религиозными явлениями этой жизни, и глубокомысленно заметил, что папское богослужение представляет не столько служение Богу, сколько поклонение папе. Черты италианского характера укрылись от глаз Фонвизина: он заметил в нем лишь одни недостатки.
Фонвизин оставил нам только две комедии: Бригадир и Недоросль; третья комедия, Выбор гувернера, осталась недоконченною. Содержание комедий Фонвизина сводится к одной идее, их одушевляющей, - к идее воспитания. Эта мысль была мыслию его века, она руководила Екатерину и ее государственных сподвижников. «Воспитание должно быть залогом благосостояния государства, - говорит Фонвизин устами Стародума в Недоросле. - Мы видим все несчастные следствия дурного воспитания. Ну, чт; для отечества может выдти из Митрофанушки, за которого невежды родители платят еще и деньги невеждам учителям! Сколько дворян-отцев, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему рабу крепостному! Лет через пятнадцать и выходят вместо одного раба двое: старый дядька, да молодой барин».
Замечательно, что все важнейшие комедии в нашей словесности имеют государственный характер. Да, русская комедия, по своему значению, родня политической комедии Аристофана. Не на отдельные нравы общества, не на личные характеры нападает она, но на недостатки в основах самой политической жизни общества: так Фонвизин обличает недостатки в воспитании, Капнист - в судах, Грибоедов - в формах светской жизни общества, Гоголь - в гражданской администрации и во всем общественном устройстве.
Комедия «Бригадир» была написана в 1763 году. В летописях русской словесности достопамятно действие, которое эта комедия произвела на все современное общество в Петербурге. Фонвизин читал ее в Эрмитаже, в кабинете наследника престола, в гостиных просвещенных вельмож того времени. Верность схваченных типов поразила. В бригадирше всякий узнавал бабушку, тетку; всем она была сродни. Комический язык поражал всех жизнию, снятою на месте. Общему очарованию много содействовало мастерство Фонвизина читать комедии. Известно, что Фонвизин был большой мастер передразнивать других. Так, копируя Сумарокова, он говорил не только его голосом, но и умом. Он схватывал не одни только внешние признаки человека, но и весь его характер. Он мог не называть лиц, когда читал свои комедии; но все узнавали их по особенному голосу. Когда он читал слова бригадирши, то все ее слышали и как будто видели воочию. Таким же комическим свойством одарен был и Гоголь. Его комедии, им самим читанные, были гораздо лучше всех возможных представлений на сцене.
«Недоросль» явился в 1782 году. Память первого представления этой комедии соединена с словами, которые Потемкин сказал автору при выходе из театра: «Умри, Денис, или больше ничего уж не пиши!». Так и случилось: Недоросль был последнею комедиею Фонвизина.
В Бригадире Фонвизин поразил недостатки того воспитания, которое, после реформы Петровой, основывалось нередко на одних пустых формах французского разговорного языка в общежитии. Это был один лоск внешний, скрывавший внутри основу совершено гнилую. Но мы пройдем лучше по порядку все художественно созданные лица этой комедии - и в них всего ярче раскроется весь комизм ее содержания.
Бригадир, выведенный Фовинзиным и давший название комедии, положил конец этому чину, прежде бывшему в большой силе до злоупотребления, как свидетельствует известный стих Державина:

И целый свет стал Бригадир.

Бригадир является одним из вредных следствий реформы Петра, черствым плодом введенного им военного деспотизма и табели о рангах. Бригадир думает, что все образование молодого человека должно состоять в чтении артикула, военного устава и межевой инструкции. О науках, например, о грамматике, он так мыслит: «На чт;, сват, грамматика? Я без нее дожил почти до 60-ти лет, да и детей взвел». Он уверен, что если Бог и не считает волос на голове у всех людей, но у бригадира считает их непременно: «Ежели у пяти классов волос не считают, так у кого же и считать их Ему?». На справедливое замечание жены, что у Бога генералитет, штаб- и обер-офицеры в одном ранге, он, с угрозою сделать ей, что на ее голове нечего и считать будет, возражает: «Как можно подумать, что Богу, который все знает, не известен будто наш табель о рангах? Стыдное дело!». - Любимые предметы разговоров бригадира - баталии, экзерциции, фортеции, - все слова Петровой эпохи. Обожание табели о рангах и военный деспотизм уничтожили в бригадире все человеческие чувства, чт; особенно видно из его обхождения с женою и сыном. Бригадирша искренно сознается, что ее Игнатий Андреевич вымещал на ней вину каждого рядового. Бригадир же выражается о жене, что она умна как корова, а прекрасна как сова. Ему ничего не стоит назвать ее даже при других дурищей. Сыну своему он говорит: «Иван! не беси меня. Ты знаешь, что я разом ребра два у тебя выхвачу».
Не мудрено, что от такого отца произошел Иванушка, которого можно назвать нравственным уродом. Отец отдал его на руки французскому кучеру, а потом послал в Париж. «Ему, т.е. кучеру, - говорит Иван, - должен я за любовь мою к Французам и за холодность мою к Русским. Ежели б malheureusement я попал к Русскому, который бы любил свою нацию, я может быть и не был бы таков». - «Всякой, кто был в Париже, имеет уже право, говоря про Русских, не включать себя в число тех, затем что он уже стал больше Француз, нежели Русской». - «Тело мое родилось в России, но дух мой принадлежит короне Французской!». Эти слова ясно говорят об отношении Ивана к отечеству. Порвав с ним все связи, Иван, разумеется, разрывает их и с семейством. Вот разговор его с отцом: «Да какое право имеете вы надо мною властвовать?». – «Дуралей, я твой отец!». - «Скажите мне, батюшка, не все ли животные, animaux, одинаковы?». – «Это к чему? Конечно, все: от человека до скота. Да что за вздор ты мне молоть хочешь?..». - «Когда щенок не обязан респектовать того пса, кто был его отец, то должен ли я вам хотя малейшим респектом?». Об отце и матери он, зевая, так выражается: «Quelles esp;ces!».
Бригадирша – chef-d’oeuvre Фонвизина в этой комедии. Недаром современники были в восторге от этого типического характера. Бригадирша таскалась по всем походам за своим мужем без жалованья, как она выражается, и отвечала дома за то, чем в строю мужа раздразнили. Пренаивно она рассказывает советнице о варварских поступках своего мужа: «Однажды с сердцов толкнул меня в грудь; так веришь ли, мать моя, Господу Богу, что я насилу вздохнула. A он, мой батюшка, хохочет да тешится. Недель через 5, 6 и я тому смеялась, а тогда, мать моя, чуть было Богу души не отдала без покаяния». Когда советница, выслушав это простодушное признание, спрашивает бригадиршу: «Да как же вы с ним жить можете, когда он и в шутку чуть было на тот свет не отправил?». Бригадирша отвечает ей: «Так и жить. Ведь я, мать моя, не одна замужем». Бригадиршино: Так и жить достойно знаменитого Корнелева: Qu’il mour;t! в Горациях.
Советник ведет свое начало от лиц, выведенных еще Сумароковым. Это - ханжа, взяточник и лицемер, лишенный всякого чувства чести, и приказная строка, в полном смысле этого слова. Он уверен, что кто умеет толковать уложение и указы, тот нищим быть не может. Он сочувствует обычаям старины, когда за вину отца наказывали сына, а за вину сына отвечал отец. Ко всякому случаю у него готовы тексты Св. Писания, а между тем чорт сидит в его теле. Он думает, что в книгах не может быть лжи, и верит всему печатному, как святыне. За бесчестье себе и жене, он требует деньги, определенные законом, не уступя из них ни полушки. Советница, жена его, помешана на романах и на французском языке. Она не умеет говорить на нем, но беспрерывно, по обычаю времени, перешедшему у нас теперь в современную журналистику, вставляет в разговор французские слова. Иванушка, в признании своей любви к ней, говорит, что все его несчастие состоит в том, что она Русская, и она с них соглашается.
Вот пять главных лиц комедии. Но кроме их еще есть лица нравственно-совершенные, выводимые в противуположность порочным. Таковы Добролюбов и Софья, дочь советника. Эти лица представляют большой недостаток в художественном создании, и благодаря им, автор нисколько не достигает той нравственной цели, какую имел в виду при их изображении. Они холодны, скучны, чужды живого комического языка и докучают своими нравственными сентенциями. Зритель зевает от скуки при появлении их и с нетерпением ждет их ухода и выхода на сцену лиц порочных, заставляющих его от души смеяться. Идеал добра тускнеет в этих холодных и мертвых изображениях добродетели; он ярче выступает в душе, когда она художественным простодушным смехом озаряет все неразумное в жизни.
Действие в Бригадире состоит в перекрестной интриге между порочными лицами. Бригадир любезничает с советницей и находит соперника себе в сыне Иванушке. Советник неравнодушен к бригадирше. Его изъяснение в любви к ней подает повод к презабавной сцене, едва ли не лучшей во всей комедии, но не оцененной нашими критиками. Комизм состоит в том, что бригадирша нисколько не понимает любовного языка советника и приходит в неистовство, когда сын, заставший советника на коленях перед матерью, объясняет ей, в чем дело. Здесь бригадирша обнаруживает замечательную чистоту нравов старинной русской жены, которая служила сильною опорою в семейной жизни предков и ставит бригадиршу высоко над всеми другими порочными лицами комедии.
Внешняя завеса Петровой реформы скрыла от глаз русского общества многие язвы, таившиея глубоко внутри отечества. Фонвизин в Недоросле смелою рукою художника отдернул эту завесу и обличил язвы. Здесь на первом плане является семейство Простаковых. В Бригадире мы видели деспотизм мужа над женою; здесь же, напротив, жена деспотически управляет мужем, крестьянами, и искажает нелепым баловством человеческий образ на родном сыне. В лице Митрофанушки Фонвизин поразил отсутствие человеческого воспитания, чем страдали многие дворянские семейства России, и с того времени имя Митрофанушки сделалось у нас именем комически-нарицательным; а имя нарицательное недоросль - именем почти позорным. Прежде звание недоросль из дворян употреблялось даже в наших гражданских актах, но комедия Фонвизина уничтожила его, как и чин бригадира. Такова сила комедии!
Простакова - главное действующее лицо в Недоросле. В ее образе мы видим весь тот вред, какой может причинять обществу злая до безумия женщина, поставленная полновластною среди своего семейства. Простакова, между прочим, доказывает, что права женщины у нас не были так стеснены, как воображают некоторые порицатели древней русской жизни. Но злоба к людям не изгладила окончательно в Простаковой чувства любви: она любит без памяти своего Митрофанушку, но любит по-своему. Это любовь более животная, нежели человеческая. Простакова выразила сама характер этой любви словами: «У меня материно сердце. Слыхано ли, чтобы сука щенят своих выдавала?».
Чтобы понять нравственную сторону Простаковой, приведем с ее собственных слов ее родословную и характер ее отца, Скотинина: «Нас детей было у них восьмнадцать человек: да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли: иных из бани мертвых вытащили; трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались; двое о Святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами не стояли, батюшка!». Вот чт; Простакова сама говорит о родителях: «Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добрые люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтобы хоть братца отдать в школу. Кстати ли! Бывало, изволит закричать: «Прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у бусурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет». Этот самый Скотинин, не зная грамоты, был воеводою 15 лет; после всякого челобитчика, отворял сундук и что-нибудь в него вкладывал. Лежа на этом сундуке с деньгами, он умер с голоду.
Другой образчик семьи представляет Скотинин, брат Простаковой. Личность его развита особенно в обычае громко прокричать: «Я!», когда услышит свое имя. Характер же его выражается в симпатии к свиньям до такой степени, что и будущих детей своих он готов называть поросятами. «Люблю свиней, сестрица!..». «Нет, сестра! я и своих поросят завести хочу».
Чтобы докончить характеристику этого рода, нельзя забыть и дядю Скотинина, Вавилу Фалелеева, замечательного развитием физической силы. Племянник его, Тарас, рассказывает о нем, как он раз, верхом на борзом иноходце, разбежался хмельной в каменные низкие ворота и, забыв наклониться, хватил себя лбом о притолоку. «Я хотел бы знать, - спрашивает Скотинин, - есть ли на свете ученый лоб, который от такого тумака не развалился? A дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только: целы ли ворота?».
Простакова, однако, выделяется в своей семье тем, что уже чувствует потребность воспитания. Но удовлетворяет она этой потребности своеобразно. В Митрофанушке развиты всего более животные инстинкты. Ничто так не характеризует его, как чтение псалтыри с Кутейкиным: «Аз есмь скот, а не человек, поношение человеков». Отношения Митрофанушки к отцу и к матери видны из первого его рассказа о том, как ему, с вечера наевшемуся пирогов, всякая дрянь лезла в голову. На вопрос матери: «Какая ж дрянь?» он отвечает: «Да то ты, матушка, то батюшка», - и при том еще с такою подробностию: «Лишь стану засыпать, то и вижу, будто ты, матушка, изволишь бить батюшку». Ему жаль стало, но не битого отца, а мать, которая устала, колотя своего мужа.
При Митрофанушке находится его няня, Еремеевна, образчик старинных русских нянь, но в искаженном виде. Своею непоколебимою преданностию господам она стоит нравственно выше их; но эта преданность не столько человеческая, сколько животная, - преданность собаки, которую бьют и которая все так же ластится к своим хозяевам. Но из уст ее раздается человеческий ропот, когда она говорит Кутейкину, что благостыня ей: по пяти рублей на год, да по пяти пощечин на день.
Митрофанушка имеет трех учителей. Выгнанный из семинарии Кутейкин представляет изнанку современного духовного сословия. В нем с глубокою иронией поражена черта его корыстолюбия. Честный Цифиркин представляет, напротив, тип бескорыстия наших старых военных. Фонвизин, в изображении этих двух лиц, потворствовал обществу, которое не сочувствовало духовенству, а льстило военной службе, ведшей начало свое от времен Петра.
Третий учитель Митрофанушки - немец, но с русским именем, переделанным на немецкий лад - Адам Адамыч Вральман. Бывши прежде кучером, он с козел попал в воспитатели дворянского сына. Его прежнее звание напоминает немецкое происхождение кучера (Kutscher) в России. Вральман говорит ломаным по-немецки русским языком. Эта черта взята Фонвизиным из наших народных нравов. Русский любит посмеяться над Немцем и в смешном виде изобразить его походку, платье, парик и ломку по-своему русского языка. О святках, когда костюмируется русский народ, в его маскарадных увеселениях вы нередко встретите наряженного Немца с исковерканною русскою речью. Вообще, нет такого удовольствия Русскому, как потешиться над немецким человеком в России, точно так, как для Француза большое удовольствие посмеяться над Англичанином. Впервые внесенный Фонвизиным в русскую комедию, мотив Немца, говорящего по-русски, впоследствии был очень плодовит в наших комедиях и нашел множество подражателей. Вральман гораздо хитрее и Цифиркина, и Кутейкина. Те, хотя и не важные учители, но честно и искренно настаивают на том, чтобы Митрофанушка учился и в чем-нибудь да успел. Вральман же, как хитрый Немец, подделывается под баловство матери и настаивает на том, чтоб Митрофанушка ничему не учился.
Недоросль, так же как и Бригадир, грешит изображением добродетельных лиц. Они бездушны и мертвы; но из них надобно исключить Стародума. Это лицо живое, тип характеристический: это - старый, честный и благородный служака времен Петровых, который, обидевшись учиненною над ним неправдою, удалился от двора и службы и сохранил в чистоте всю целость благородной души своей. Вот прекрасная история этой отставки, выраженная притчею о табакерке.
Стародум.
- От двора, мой друг, выживают двумя манерами: либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни того, ни другого; рассудил, что лучше вести жизнь у себя дома, нежели в чужой передней.
Правдин.
- Итак, вы отошли от двора ни с чем?
(Открывает свою табакерку).
Стародум.
(Берет у Правдина табак).
-;Как ни с чем? Табакерке цена пятьсот рублев. Пришли к купцу двое. Один, заплатя деньги, принес домой табакерку. Другой пришел домой без табакерки. И ты думаешь, что другой пришел домой ни с чем? Ошибаешься. Он принес назад свои пятьсот рублев целы. Я отошел от двора без деревень, без ленты, без чинов, да мое принес домой неповрежденно: мою душу, мою честь, мои правила.

Приведем еще замечательное определение должности: «Должность! А, мой друг! Как это слово у всех на языке, и как мало его понимают! Всечасное употребление этого слова так нас с ним ознакомило, что, выговоря его, человек ничего уже не мыслит, ничего не чувствует. Если б люди понимали его важность, никто не мог бы вымолвить его без душевного почтения. Подумай, чт; такое должность. Это тот священный обет, которым обязаны мы всем тем, с кем живем и от кого зависим. Если б так должность исполняли, как об ней твердят, всякое состояние людей осталось бы при своем любочестии, и было б совершенно счастливо. Дворянин, например, считал бы за первое бесчестие не делать ничего, когда есть ему столько дела: есть люди, которым помогать; есть отечество, которому служить. Тогда не было б таких дворян, которых благородство, можно сказать, погребено с их предками. Дворянин, недостойный быть дворянином - подлее его ничего на свете не знаю!». Князь П.А.;Вяземский, в своем классическом разборе комедий Фонвизина, называет Стародума подобием хора в древней трагедии. В хоре трагик выражал или свои собственные размышления, возбуждаемые действием трагедии, или размышления всей лучшей стороны того общества, которое присутствовало при представлении. В комедиях древних, как в Аристофановых, поэт выражал себя и свое общество в так называемом парабазе (;;;;;;;;;). Греки, в своем чудном сознании всех разнообразных законов и явлений изящного, сознавали необходимость дополнять стихию смешного, комического открытым разумным сознанием того идеала общественного добра, который искажался в пороках и недостатках общества. В парабазе он восстановлялся, и поэт от смеха переходит к сериозным думам и даже к слезам. Французская комедия, которую мы усвоили себе, не поняла этого высокого стремления комедии греческой. Она заменила парабаз холодными резонерами, которые наводили скуку на зрителей. Фонвизин, к сожалению, последовал примеру французских комиков; но в создании Стародума он, по чувству художественному, стал выше их. Гоголь, как истинный и полный художник, отверг вовсе стихию резонерства; но по требованию общественно-нравственного чувства, столь сродного комику, создал к своему Ревизору отдельный парабаз в Театральном разъезде.
В Недоросле сходятся и переплетаются два действия. Одно из них представляет любовную интригу, без которой немыслима новая комедия. Она сосредоточена около Софьи, племянницы Стародума. Узнав, что она будет его наследницей, Простакова прочит за нее Митрофанушку. Брат ее, Скотинин, также ухаживает за нею, узнав, что в ее деревне водятся отличные свиньи, - и дядя является соперником племяннику, чт; подает повод к забавным, но грубым домашним сценам. Простакова устроивает даже насильственное похищение Софьи, но все это прекращает Стародум. Другое комическое действие Недоросля не имеет ни завязки, ни развязки, а состоит в отдельных картинах, относящихся к воспитанию Митрофанушки. Сюда относится первое явление комедии. Мать примеряет новый кафтан на сына. Сцена эта имеет глубокое значение, как в самой комедии, так и вообще в новой русской общественной жизни, в которой кафтан и вообще внешность получили столь важное значение на счет внутреннего достоинства. Воспитание нового Русского человека времен Петровых как будто началось с кафтана, а не с головы и сердца. Портной Тришка, который ни у кого не учился, однако сшил кафтан, представляет образчик народной русской смышлености. Когда барыня спрашивает его: «Да первой-то портной у кого же учился? Говори, скот!». Тришка отвечает: «Да первой-то портной, может быть, шил хуже и моего». Далее следуют утренние сцены Митрофанушки с матерью и с няней Еремеевной; сцены уроков Кутейкина и Цифиркина, прерываемых приходом Вральмана, и наконец, превосходные сцены экзамена Митрофанушки, который совершается в присутствии Стародума. Все это действие, хотя, по-видимому, и состоит в отдельных, разрозненных сценах, но представляет во внутреннем содержании глубокое, цельное единство. Здесь также во всем видна только внешность, не блистательная как в высшем обществе, но столь же нелепая и безумная. Плоды такого воспитания обнаруживаются в заключительном поступке Митрофанушки с матерью, - поступке, который представляет черту высоко-комическую, но вместе показывающую, что комическое, на вершине своего развития, граничит с трагическим. Когда Простакова, пораженная правосудием правительства и оставленная всеми, бросается обнимать сына, надеясь в нем найдти себе утешение, и говорит ему: «Один ты остался у меня, мой сердечный друг, Митрофанушка!». - Митрофан отвечает: «Да отвяжись, матушка! Как навязалась…». Тогда Простакова в отчаянии восклицает: «И ты, и ты меня бросаешь! А! неблагодарный!» и падает в обморок. При этой сцене жалость сменяет смех, и серьезная дума смежает уста пораженного зрителя. Здесь-то выступают невольно наружу те внутренние слезы, которые под личиною смеха скрывает всякая высокая комедия.
В развязке Недоросля важную роль играет правительство; оно, как deus ex machina, является под конец, чтобы развязать все узлы, положить преграду произволу крепостного права и восстановить общественное правосудие, оскорбленное зрелищем безнравственных поступков Простаковой. Почти все наши комики сознавали эту законную силу правительства и выдвигали ее в конце своих комедий.
Черты комического остроумия рассеяны и во всех других сочинениях Фонвизина. Мы заключаем их разбор отрывками из его Всеобщей придворной грамматики, которая блещет смелым остроумием и приносит честь, как ее автору, так и императрице, позволявшей при своем Дворе говорить так искренно против этого же Двора. Автор предуведомляет, что рукопись этой Грамматики была найдена в Азии, где, как сказывают, был первый царь и первый двор. Древность сочинения глубочайшая; на первом листе изображены слова: «вскоре после всеобщего потопа». Прочтем отрывки из него.
Вопр. Чт; есть Придворная Грамматика?
Отв. Придворная Грамматика есть наука хитро льстить языком и пером.
Вопр. Чт; значит хитро льстить?
Отв. Значит говорить и писать такую ложь, которая была бы знатным приятна, а льстецу полезна.
Вопр. Чт; есть придворная ложь?
Отв. Есть выражение души подлой пред душою надменною. Она состоит из бесстыдных похвал большому барину за те заслуги, которых он не делал, и за те достоинства, которых не имеет.
Вопр. Чт; есть число?
Отв. Число у двора значит счет, за сколько подлостей сколько милостей достать можно…
Вопр. Чт; есть придворный падеж?
Отв. Придворный падеж есть наклонение сильных к наглости, а бессильных к подлости. Впрочем, б;льшая часть бояр думают, что все находятся пред ними в винительном падеже; снискивают же их расположение и покровительство обыкновенно падежом дательным.
О глаголах.
Вопр. Какой глагол спрягается чаще всех, и в каком времени?
Отв. Как у двора, так и в столице никто без долгу не живет; для того чаще всех спрягается глагол быть должным. (Для примера прилагается здесь спряжение настоящего времени чаще всех употребительнейшего).
Настоящее.
Я должен.         Мы должны.
Ты должен.     Вы должны.
Он должен.         Они должны.
Вопр. Спрягается ли сей глагол в прошедшем времени?
Отв. Весьма редко: ибо никто долгов своих не платит.
Вопр. A в будущем?
Отв. В будущем спряжение сего глагола употребительно: ибо само собою разумеется, что всякий непременно в долгу будет, если еще не есть.
Фонвизин, подобно Сумарокову, деятельно способствовал обновлению русского театра. Но комедии более посчастливилось у нас, чем трагедии. В этом отношение наша литература сходствует с литературою древнего Рима. Современником и учеником Сумарокова был А.О. Аблесимов († 1784), который часто переписывал стихотворения своего учителя. Комическая опера его Мельник имела успех народный, и долго оставалась на сцене, возбуждая сочувствие в публике всех сословий. Причиной успеха было то, что содержание оперы схвачено из народной жизни. Мельник-колдун есть у нас тип, который впоследствии воспроизведен был Пушкиным в его «Русалке» и еще недавно графом A.К. Толстым в его романе «Князь Серебрянный», но честь изобретения этого типа остается за Аблесимовым. Кроме того, в этой опере есть еще другое явление народной жизни, остроумно очерченное в виде русской загадки:

Сам помещик, сам крестьянин,
Сам холоп и сам боярин,
Сам и пашет, сам орёт
И с крестьян оброк берет.

Эта загадка есть русский однодворец, плод отсутствия у нас маиората и деления наследственных имений поровну между братьями. В однодворце сходилось у нас и дворянство и крестьянство, подавая друг другу руку.
Еще ближе к Сумарокову был Я.В.;Княжнин (1742-1789), начавший драматическое поприще под его покровительством и женатый на его дочери. Княжнин был ровесником и соперником, но силою дарования неравным Фонвизину. Они встречались нередко в доме Нелединского-Мелецкого и обменивались между собою остроумными эпиграммами. Так, Фонвизин спрашивал у Княжнина: «Да когда же вырастет твой Росслав? Он все кричит: я Рос, я Рос!». – «Он вырастет, когда твоего Бригадира произведут в генералы», - отвечал Княжнин.
Княжнин писал трагедии и комедии. Первые скоро были забыты, за исключением Вадима Новогородского, который был напечатан уже по смерти автора княгинею Дашковою и впоследствии сожжен публично за либеральные идеи. Долее держались на сцене и привлекали публику комедии Княжнина: Хвастун, Чудаки, и комические оперы, особенно Сбитеньщик. Пушкин метко охарактеризовал Княжнина эпитетом переимчивого. В свои трагедии Княжнин вносил стихи и целые тирады из французских трагиков. В комедиях он также подражал Французам; в «Хвастуне» - комедиям Корнеля и Грессета: «Le Menteur». Но «Хвастун» хвастовством Верхолета и слуги его Полиста имел еще некоторое отношение к хвастовству светскому, каким отличались у нас светские щеголи новой Петровской эпохи. «Чудаки» своими странностями также родня своенравным оригиналам между русскими барами. Но и здесь в Княжнине виден переимщик и подражатель. Тромпетин и Свирелкин - копии с Трисотина и Вадиуса. Опера «Сбитеньщик» взята из комедии Бомарше «Севильский цирюльник». Как ни старался Княжнин подладить своего сбитеньщика Степана под русские нравы, но это ему не удалось. Остроумный куплет о счастии пережил оперу:

Счастье строит все на свете,
Без него куда с умом!
Ездит счастие в карете,
A с умом идешь пешком.

В новом периоде русской словесности две струи идут параллельно между собою, одна превышая другую: первая - оригинальная, вторая - подражательная. Оригинальную усвоили писатели гениальные и даровитые, подражательную же посредственные и бездарные. Первые действуют свободно по сочувствию к народной жизни; вторые раболепствуют Французам и заимствуют их произведения. Фонвизин черпал художественный смех из источников русской жизни; Княжнин - из французских комедий и оперет.
Воспитание, как мы уже сказали, было господствующею идеею в комедиях Фонвизина. Но, как комик, он обнимал и другие вопросы общественной жизни, хотя и не пользовался ими для своих комедий. Таков был вопрос о судопроизводстве, которое страдало у нас издавна неправосудием и лихоимством. Одним из деятельнейших средств к водворению правосудия Фонвизин почитал гласность и первым шагом к ней печатание тяжб и решений судебных. Вот как он выразил об этом свои мысли в письме к сочинителю Былей и небылиц, т.е. к императрице Екатерине, которая под этим именем печатала свои сочинения в Собеседнике. Фонвизин предложил императрице вопрос: отчего у вас тяжущиеся не печатают тяжб своих и решений правительства? Императрица отвечала: оттого, что вольных типографий до 1782 года не было. Вслед за этим ответом написано было им письмо, из которого предлагаем отрывок:

«Вседушевно благодарю вас за ответ на мой вопрос: отчего тяжущиеся не печатают тяжб своих и решений правительства? Ответ ваш подает надежду, что размножение типографий послужит не только к распространению знаний человеческих, но и к подкреплению правосудия….
Способом печатания тяжб и решений глас обиженного достигнет во все концы отечества. Многие постыдятся думать то, чего делать не страшатся. Всякое дело, содержащее в себе судьбу имения, чести и жизни гражданина, купно с решением судивших, может быть известно всей беспристрастной публике, воздастся достойная хвала праведным судиям; возгнушаются честные сердца неправдою судей бессовестных и алчных. О, если б я имел талант ваш, г. сочинитель Былей и небылиц, с радостью начертал бы я портрет судьи, который, считая все свои бездельства погребенными в архиве своего места, берет в руки печатную тетрадь, и вдруг видит в ней свои скрытые плутни объявленными во всенародное известие. Если б я имел перо ваше, с какою бы живостию изобразил я, как, пораженный сим нечаянным ударом, бессовестный судья бледнеет, как трясутся его руки; как при чтении каждой строки язык его немеет, и по всем чертам его лица разливается стыд, проникнувший в мрачную его душу, может быть, в первый раз от рождения! Вот г. сочинитель Былей и небылиц, вот портрет, достойный забавной, но сильной кисти вашей!».

Этими мыслями Фонвизин пролагал последующим комикам, как, например, Капнисту, Судовщикову и другим, путь к изображению неправды судов в своих комедиях.
Беседы Екатерины с лучшими современными умами, беседы литературно-общественные, с содержанием которых знакомил ее журнал Собеседник, были весьма плодотворны как для общества, так и для словесности. В этих беседах зарождались и затем высказывались многие живительные идеи, которые связывали людей, мыслящих единством благородной цели - совершенствования общественного. Комедия и сатира не имеют иной задачи: комедия хохотом, а сатира негодованием и шуткой, обличая язвы общества и поражая его пороки, через это разумное их познание возвышают идеал гражданского благоустройства и нравственного воспитания в народе. Конечно, оне одне бессильны, чтобы окончательно водворить то и другое: оне предлагают лишь средства отрицательные; средства же положительные заключаются в чем-то высшем.


ОТДЕЛЕНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА И СЛОВЕСНОСТИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК.
Том XXXIII, № 5.
ЛЕКЦИИ О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ,ЧИТАННЫЕ В ПАРИЖЕ в 1862 году
С.П. ШЕВЫРЕВЫМ. (СПб.: Типография Императорской Академии Наук. 1884).


Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой