de omnibus dubitandum 98. 130

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ (1863-1865)

Глава 98.130. ГРУБИЯН, НЕВОСПИТАННЫЙ И ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ХАМ…

    Стало тихо, так тихо, что Мари оглянулась назад. Увидев зажженные огни в чухонской деревне, почувствовала, что там жизнь. Услышала лай собак, мычанье коров и еще множество звуков, которые сливались воедино и создавали какой-то свой неповторимый хор.

    — Ты знаешь, у меня, конечно же, есть подобные фантазии, именно фантазии.

    Наверняка никому их не смогу рассказать, просто страшно, что про меня подумают, — и как бы боясь своих слов, она зажала рот ладонями.

    Он засмеялся так громко, что ей показалось, что Сашка уже знает, что она имела в виду, услышал их.

    — Вот это да, наша фея имеет неприличные фантазии, не поверил бы. Кто сегодня вместо котенка?

    — Никого нет, никакого котенка, и вообще, ничего нет.

    — Не понял. Тогда в чем же проблема, какой запретный плод ты скрываешь?

    — Ты честно хочешь это знать? — в темноте Мари видела его глаза, они не были насмешливыми, они были, чертовски, притягательно любопытными. В ответ он кивнул головой. Мари глубоко вздохнула, как будто ей ничего не оставалось, кроме как взять и выложить все начистоту. Кто ее заставлял это сделать, если не она сама себя.

    — Ну ладно, — начала она. — Только договоримся, что это между нами, — не проронив ни слова, он кивнул в ответ.

    Наверное, чтобы ей было легче, она пошла по дороге, а Сашка поплелся вслед.

    — Ты прав, что у каждого своя мораль, через которую нам порой тяжело переступить. Но именно эта мораль и толкает нас сделать что-то такое, отчего трепещет душа. Нет, я не думаю о подвигах. Но мне порой хочется вырваться из своего кокона и расправить крылья. И творить самые неприличные вещи, чтобы потом опять вернуться в рамки приличия и сказать, что это не я, но…

    — Тут она замолчала, он не перебивая, шел рядом и слушал. В этот момент она была благодарна ему за это. Наверное, потому, что ей хотелось выговориться, сказать то, чего она никогда бы не решилась сделать. То, что я сейчас говорю, продолжала Мари уже является для меня чем-то незаконным.

    — Не смейся, ты обещал! — он снова кивнул.

    Мари старалась найти слова, но не могла, то ли боялась, то ли действительно не могла подобрать их, что-то ее сдерживало. Есть тонкая грань, когда ты готов на многое, но что-то тебя удерживает. Она чувствовала эту преграду, не понимая, чтО это, но ощущала физически, как будто ее руки упираются во что-то прозрачное. Ты хочешь сделать шаг вперед, но тебя не пускает какое-то силовое поле, ты его чувствуешь руками, но не видишь. Начинаешь напирать на него, оно прогибается под твоими пальцами. И чем сильней давишь, тем более упругим оно становится, и порой кажется, еще немного, и это поле порвется. И ты просто рухнешь за пределы дозволенного. Сейчас в ней шла борьба с этим ненавистным полем. И в то же время она была ему благодарна, что оно дает ей время для принятия решения. Но почему я, спрашивала она себя, не могу сделать этот простой шаг, взять и сказать то, что думаю. Может не простые слова, но это всего лишь слова и не более.

    Мари ощущала всем своим телом его взгляд, он начинал ее сжигать.

    Почувствовала, его вопрос, да, это был вопрос, еще мгновение — и он произнесет его.

    — Молчи, ничего не говори.

    Его мысли пропали, так просто. Чувствовала, что их уже нет, только какая-то досада, вроде бы и солнышко, но в то же время и тучки.

    Затянувшееся молчание не могло быть вечным, нужно было сделать шаг, и она его сделала.

    — Мои фантазии, они, наверное, эротического характера. Хотя зачем я вру, они не такие уж и эротические, они что-то большее, чем фантазии, они мои переживания. Ты правильно сказал про старую дворянку, она хочет, но не может, не позволяет табу, не поймут, заклеймят, опозорят. Есть определенные правила, и они написаны для каждого из нас, и мы их сами выбираем и придерживаемся. Нам так легче, так мы уверены в себе, создаем миф непогрешимости, или неуязвимости, кому как нравится. А правила на то и существует, чтобы их нарушать. Просто попробовать запретный плод, хотя бы даже в своих фантазиях. О, как он сладок, как терпок, что сводит скулы. Хочется впиться в него все глубже и глубже, и сок течет по губам, по подбородку, он капает на одежду и пропитывает ее насквозь. Ты чувствуешь свое мокрое тело, срываешь с себя все, и вот ты, как перворожденная Ева, стоишь и наслаждаешься своим грехом. Ты понимаешь, что это грех, но тебе за это ничего не будет, и именно это дает тебе свободу.

    Она посмотрела Александру в глаза, он ждал.

    — Молчи! — почти приказала ему.

    — В Казанской губернии, в деревне Кокушкино мне было 14 лет и мы просто сбежали со двора. Чтобы меня не увидели, пошла по оврагу к коровнику, где летает куча мух. Там заметила стайку малышни. Было видно, что они что-то тайное делают, крадутся в кустах, я за ними. Не ставила целью узнать, что они затеяли, просто любопытство брало свое. Они доползли до телеги, там свисали чьи-то сапоги, прошмыгнули под ней, а потом осторожно встали и что-то начали делать вверху. Хозяин сапог даже не пошевелился. Мне стало жутко любопытно. Очень осторожно, ну, как в разведке, забралась в коровник, что стоял совсем рядом. Стараясь не шуметь, села на поленицу и повернула голову в сторону телеги. Там лежала женщина, ей было уже достаточно много лет. Наверное, она крепко спала или просто была порядком пьяна, поэтому не обращала никакого внимания на парней. Один из смельчаков взял за подол ее скомканное на коленях платье и забросил его ей на живот.

    — Мари замолчала, как будто это было вот только что.

    — Ты знаешь, — тихо произнесла она, — на ней не было ничего, никаких панталон. Ее ноги были чуть раздвинуты, а кожа была до неприличия белой. А еще, у нее были такие ярко-рыжие волосы, они просто горели.

    — Мари посмотрела на Александра.

    — Ты осуждаешь меня?

    Впервые за ее длинный монолог он ответил:

    — Нет, — и через секунду добавил, — наверное, я бы сам полез смотреть.

    — Наверное, это не считается. А я вот сидела и смотрела, и чем дольше я смотрела, тем больше мне это нравилось. Впоследствии очень часто вспоминала этот эпизод, а однажды мне это приснилось. Но во сне я не сидела на поленице, а лежала там, на телеге, а на меня смотрели. Только кто, не помню. И самое удивительное то, что мне это нравилось.

    Она затаила дыхание, не поверила сама себе, что вот так просто взяла и сказала. Ей хотелось закончить мысль, но она боялась ее, боялась даже думать. Внутри все заклокотало, появилось то самое чувство страха, что тебя сейчас застанут за подсматриванием. Хочется все бросить и убежать, но не можешь, тянет смотреть, еще и еще.

    — Здорово.

    — Что здорово? — удивленно спросила она.

    Он улыбнулся.

    — Здорово было бы увидеть тебя вот так.

    — Ну, знаешь ли! — она не вскипела только по той причине, что ей действительно этого хотелось, до боли в животе хотелось. Но Мари не могла себе в этом признаться.

    — Ты наглец.

    Краем глаза заметила, как он улыбнулся.

    — Нет, ты только посмотри на себя. Вот это и есть твои запретные фантазии, мечты и желания. Так почему же их не исполнить? Почему?

    — Слишком много хочешь! Я просто рассказала, вот и все, и ничего я не обязана делать. Ты понял это, понял?

    — Да понял я, понял, но зачем так горячиться. Ты же сама сказала, что представляла себя на ее месте, и что тебе этого хочется.

    — Насчет, хочется не говорила. Сказала, что нравилось, вот и все, и не надо искажать мои слова. Понял!

    — Да не кипятись, а что если ты это сделаешь, попробуй, ну…

    — Нет, и даже не думай об этом, нет и еще раз нет!

    — Пусть я буду грубияном, невоспитанным и отвратительным хамом в твоих глазах, но пойди, вон, — он завертел головой по сторонам, — да хотя бы вон.
Мари повернула голову в том направлении, куда он показывал. Зачем вообще это сделала?

    — Ага, — он кивнул головой, как будто все было уже решено. — Туда. — И в подтверждение своих слов показал рукой в поле, где клочками валялось сено. — Чем не телега.

    — Да пошел ты! — И повернулась, чтобы уйти, но ее ноги не слушались. Она сделала шаг, потом еще. Поняла, что ищет предлога остановиться. Замерла, повернулась к Александру.

    — И что теперь? — Мари даже не поняла, о чем спросила. Просто хотелось услышать его мнение: либо да, либо нет.

    Он стоял там, где и стоял. Лицо было серьезным, не было ни намека на похоть, как будто предложил решить математическую задачу. Сашка протянул руку. Она сделала нерешительный шаг, еще сомневалась, но потом сделала еще шаг и взяла его за руку. Он повернулся и повел ее в поле. Было почти совсем темно, но чем дальше они уходили, тем казалось, что становится все светлей и светлей. Так они прошли, наверное, саженей сто от дороги.

    — Вот здесь, — и его взгляд показал на внушительный стог еще не высохшего сена.