Военные связи

Дорогой Мирьям,
дорогой Вике,
дорогой Рене.

Утро в моём доме начинается с игр «Найди телефон» и «Как я всё ненавижу». Забавы эти, совершенно разные по фабуле и технике исполнения, неразрывно связаны между собой.
Связь - она и в Африке связь, и тысячи лет назад была связь. В египетском мифе есть такие золотые пчёлы, весьма изящные и живые создания, непохожие на тоскливый «Билайн». Пчёлки, жужжа, переносят из мира божественного в мир человеческий послания, предсказания, мёд, воск, шифровки и повестки. Египетский зуд до сих пор живёт в каждом телефоне, поэтому мы до судорог боимся потерять передатчик, вечно шарим по сумкам и карманам в таком ужасе, будто без телефона душа лишается приёмной антенны.
Постель, я считаю, тоже консистенция связующая: фиг выберешься, да и телефон в ней потонул, как в тесте. Каждое утро я ищу гадкий, рыдающий придушенным кряканьем аппаратик в тряпичных складках и разводах, замешанных на  пододеяльнике (черное поле с редкими завитушками) и вязаном покрывале (млечно-блёклая синтетика).
Эта игра заранее подготовлена с вечера. Перед сном моя вечерняя шизофреническая субличность заводит будильник, чтобы испоганить утро субличности утренней, а заодно испортить пробуждение мужу. Вечерняя личина, лохматая, креативная, не просто ставит будильник, - она изощрённо теряет его в в недрах бугристого тряпья. Моя утренняя натура, похожая на старый валенок, вечернюю просто ненавидит. Связь между этими осколками психики слабая и мерцающая, и только долги перед близкими склеивают меня в одну целую, местами треснутую женщину.
Кряк-звонок мог бы побуждать к оптимизму: в той же египетской мифологии есть положительный персонаж - Великий Гусь-Гоготун. Каждое утро он орёт, чтобы возвестить новый порядок, ибо ночной мир был сплошным бардаком. Гоготун предупреждает о начале божественной охоты, во время которой верховный владыка убьёт лишних и оставит нужных: произведёт, так сказать, чистку болота. После охоты по расписанию восход, затем завтрак: выжившие решают, кто кого съест. А после завтрака у нас идиллия: вот тебе геометрически ровные косяки рыбок, которым будто вторят журавлиные клинья в небесах; вот равномерно разбросанные по Нилу тушки крокодилов, столь же безобидные на вид, что и тушки бегемотов, мокнущие в тёплых заводях. Все на месте, природа прекрасна, и пищевые цепочки, нежно извиваясь, образуют симметричный узор.
Но то мир древний, светлый. А у меня пасмурно, и телефон сегодня не крякал, он трубил: таков звук, когда звонит сын.
Мой мальчик очень далеко от меня. Он в армии.
Я должна снять трубку, даже если с вечера спрятала её в Бермудском треугольнике.. даже если трубка уплыла ночью под мужнин живот.
Муж сейчас же получает болезненный пинок. Что поделать, таков утренний порядок.
- Яша! Яша, я тут! Как ты, сыночек?
- Здравствуй, мама, - говорит Яша ровным и гладким, как поверхность утюга, голосом, - тут у меня некоторая проблема.
Я полагаю, что 4-ое октября 2022 года - очень подходящее число, чтобы напрочь свихнуться, если у твоего сына в армии некоторая проблема. Однако, всякое схождение с ума (как, собственно, и восхождение) требует адреналина, а у меня его совсем нет.
В январе адреналина было в избытке, весь месяц меня била дрожь. Сын мой, вылетев из института (сюрприз!) заявил, что готов отвечать за собственные ошибки и уходит в армию (сюрприз!). И невозможно было повлиять на это, невозможно было изменить его решение, развернуть его вдруг повзрослевшее, кряжистое, жилистое упрямство. У меня просто не было времени: в шесть утра нам в дверь вежливо постучали. Приятная пара из отделения милиции принесла нам повестку (сюрприз!), и вот же сюрприз, -  смотрите-ка! -  сколько адреналина выбрасывает кровь, когда знаешь, что боги вышли на охоту.
Я кричала чайкой, билась, предлагала варианты, выходы, кому-то звонила, но сын и муж стояли на своём: за свои поступки надо отвечать, вылетел из института - собираем рюкзак. В начале февраля я начала собирать рюкзак. Собирая, я вставала на колени, умоляла и плакала, уткнувшись лицом в носки, потом искала другие носки, не мокрые, хлопковые, но чтоб чуть-чуть эластина, а то они в «берцах» сползают, будут мозоли. Муж посмеивался криво, пытался шутить: портянки лучше любых носков, влагу впитывают отлично, где б взять портянки… Надо не забыть пасту, шептала я, и ещё запасные шнурки. Где же эти чёртовы шнурки, запутавшиеся среди чёрных носков? Я снова вываливала  всё на пол, и, глядя в непроглядное черное тряпьё, начинала тихонько, диковато хныкать. Снова упрашивала, советовалась с людьми, что-то узнавала, предлагала слабым голосом, заискивала, шантажировала… Обессилев, падала в огромную постель; закусив подушку, выла.
И вот мой мальчик присел рядом со мной на кровать, в которой я крутилась, как уж, и сказал:
- Мама, я только что из военкомата. Ухожу в конце мая.
Я завернулась в блёклый плед, затихла.
Проснулась на утро от телевизора: президент объявил о начале спецоперации. Встала, чтобы взвыть.
С того дня я превратилась в бесполезное животное. Но нельзя сгинуть в ночи, нельзя. У меня сын, муж, мама, папа, сестра, племянницы, свекровь, подруги. Надо встать, надо держаться. Я ведь знала, что это может произойти.
Я причастна к тому, что происходит: в нашем доме принято обсуждать историю и политику. В нашем доме живут мужчины, которым не чужды такие понятия, как долг, честь.
Я же видела, что в нашем доме. 
Я считала, что ответственность перед миром, в котором ты живёшь, - основа выживания. И вот мои милые принципы, это трогательные домашние животные, стали ценной пушниной.
Наступает утро, и мир наливается кровью. Наступает ночь, и  скрытые токи так громко бьётся в запястье твоего мужа, что ты слышишь удары сквозь странное хриплое  дыхание.
Почти в тот же день, когда сын ушёл в армию, мой муж сдал, заболел. Я не спала, сидела рядом, широко раскрыв глаза, и слушала, как он дышит. Телефон, зловещий и тихий, всегда был в руке. Я держала палец на кнопке, спрашивала мужа:
- Женечка, давай «скорую»?
- Отстань, - хрипел он  и неистово расправлял грудь в борьбе за кислород.
Приходили врачи, мы ходили к врачам; еле ползали, но шли наполнять пробирки и обивать пороги. Наплывала тошнота, путались строчки диагнозов, и моя воля, будто щепоть соли, растворялась, терялась  перед дверью очередного кабинета. Белые халаты шелестели белыми бумагами, шли отказы, требовались печати, потом новые очереди за новыми бумагами… Звонки, звонки, автоответчики:
- Пожалуйста, ждите. Ваш звонок очень важен для нас.
Но нам нельзя растворяться;  мы собирались, справлялись.
Интересно, что когда я вхожу в кабинет с бумагами моего мужа, я всегда говорю «мы себя чувствуем так-то и так-то». Врачи качают головой, и предлагают отстать от мужа и заняться собой. Мой муж с врачами согласен:
- Отстань уже! - и по поводу кряканья: - И заткни ты его!
- Я не могу его найти! Где он, под тобой? Это не будильник, это звонок! Может, Яша! Где, где? - нещадный пинок в мужнин живот, - повернись уже! Алло, алло!
- Здравствуйте, - сообщил автоответчик голосом сбербанка, - знаете ли вы, сколько российских солдат уже погибло? Если в вашей семье есть мужчины, пора задуматься…
- Как же я вас всех ненавижу! - кричу в пустоту, а пустота страшно гогочет.
- Хватит пихаться и орать! - муж вскакивает с постели, раздраженно щёлкает резинкой на трусах, выходит из комнаты. Утренняя субличность, почесав свалявшиеся, посеревшее волосы, замечает: смотри, как бодро вскочил, это хорошо, ему явно лучше. Пусть злится, милый, ненаглядный, родной. Пусть. Главное, чтоб был здоров, главное, чтоб справился. И ещё важно, что сквозь все эти бесчеловечные голоса прорывается звонок от сына…
Этот звонок очень важен для нас. Пожалуйста, не клади трубку, пока мы ищем в постели твой звонок, твой голос, твои родные позывные… Ненависть волнами ходит по миру, волны глушат эфир. Но это ничего, сыночек, я тебя услышу.
- Мама, тут такое дело…проблема.
- Что?! Что случилось?!
- Понимаешь, я бежал с телефоном через плац, и тут мне приказ передали. Ну, я побежал в другую сторону, а телефон зазвонил, и тут я увидел товарища гвардии лейтенанта, но приказ был не к нему, а рядовым нельзя бегать по плацу, я убрал телефон, и говорю товарищу гвардии лейтенанту…
- Что за приказ?!
- Это неважно! Понимаешь, я телефон потерял!
- Всё?!
- Ну да.
- Да провались он пропадом! - я срываюсь на визг.
Вбегает муж:
- Что?! Что?!
- Говорит, телефон потерял.
- А по какому он тогда говорит?
- И правда, - тупо смотрю на трубку, - Яша, ты ж со своего номера звонишь!
- Да, - уныло говорит сын, - со своего… А потерял я чужой, понимаешь..
Тишина, шорох. Мы полуголые, измученные, стоим посреди холодной комнаты, слушаем  тихое шумы: будто ветер с далёкого плаца.  .
- Ой, нашел, - сообщает трубка.
- Господи, как я вас всех ненавижу,  - сообщает муж и решительно выходит на кухню.
А я прижимаю к взмокшему, красному уху источник далекого ветра, слушаю объяснения, впрочем  совершенно неважные уже…  просто слушаю морскую раковину с голосом мальчика, который в этот день и в этот час, хвала  Вс-вышенму,  жив и здоров…
Телефон и ненависть  связанны так же, как ненависть, любовь и кровь. Моя мама, мой отец, все мои бабушки и дедушки -  воевавшие, погибшие и выжившие, - все родом с Украины. Но горячее, чем родная кровь, сухой лихорадочный блеск в глазах  моих подруг, оставивших в Украине родителей, мужей и сыновей.
Мои подруги берут в руки телефоны, набираю мой номер.
Вот Мирьям, у неё там родители, а она звонит мне и волнуется:
- Как сын? Как ты себя чувствуешь?
- Надеюсь, Яша в порядке? - спрашивает Вика, у которой там тоже родители, братья, сёстры. Раньше она спрашивала:
- Надеюсь, тебе всё подошло? - ибо, когда Вика в своём далеком городе идёт в магазин за одеждой для своей семьи, она покупает мне платья, лифчики, подходящие трусы к моим лифчиками, и смотрит, чтоб шовчик не натирал: -  и ещё вот серьги интересные приглядела, я знаю, ты такое любишь,- говорит она серьёзно, - да не волнуйся, будет время, и куртку тебе посмотрю.
Сейчас времени нет, она волонтёр, и беженцам нужны куртки, много курток.
Они обе такие красивые, с глазами как васильки, с лихорадочным румянцем. Они сноровистые, заботливые, измученные… они помнят обо мне. Не только я о них - они обо мне.
Моя третья подруга Рена - тонкая, с оленьими глазами, бежала по горящей земле, уносила ноги, увозила дочь, вывозила маму, а муж и сын остались, и живёт она от звонка до звонка, а между звонками успевает волноваться, дожила ли я до звонка? Она очень мало спит. Ночами, когда я тоже не сплю, я думаю о ней.
- Как Яша? - волнуется Рена.
- Ничего, ничего, а твои?
Мои, твои…
Мои друзья из Одессы, моя Женя из Харькова, мои преподаватели танцев из Ильичёвска, Николаева, вся моя родня из Могилёв-Подольского, разъехавшаяся по миру, - мои, твои.
И  мои соседи, те, кто бежал из Луганска  в Москву. Один хороший человек из Донецка, близкий моему сердцу, два года назад из-под бомбёжки  вывез мать. Он посмеивался, когда рассказывал:
- Взрыв - вещь тихая: ты просто видишь, как взлетают домики. Ну, как балерины в «Лебедином озере», машут крышей, будто крыльями. Ты ничего не успеваешь услышать, в тебе тишина.
Он недолго прожил после этого, умер тихо: просто одной ночью сердце порвалось. Мы мало говорили, больше молчали.
Мы и с подругами говорим аккуратно, тихо, боимся ранить друг друга. Я чувствую, как болят их сердца.
Узнав, что Яша уходит в армию, Мирьям с мужем подарили Яше мезузу, сказали: никогда с ней не расставайся.
Он и не расстаётся.
Нас сближают огромные расстояния. Связи межу нами могут быть любыми, главное - не столкнуться там, на той земле. Мы с Реной раньше мечтали, что встретимся - в Киеве? в Москве? - познакомим наших мужей и сыновей…
- Женечка, - сказала мне мудрая Рена, - мы-то с тобой и по телефону поговорим, может, и не надо встречаться…
Ночью после Йом-Кипура мне приснилось, что я пришла к Б-гу.
Огромный, толстый и усталый Б-г лежал на спине, закинув руки за голову, и с брезгливым видом смотрел в поблекший космос - прохудившуюся, дырявую от звёзд черноту, с надрезами от  серебристых хвостиков комет. Ему не нравилось это небо: какие-то шумы, сбой ритма, подёргивание эфира…
- Ну что? - спросил Б-г недовольно, - наелась в пост и пришла каяться?
;Но нет, я  пришла со страшной, жуткой просьбой:
- Убей нас всех, - говорю, - всех убей. Только пусть Яша останется.
Он скосил на меня ленивый глаз, хмыкнул. Тут же заискрили, будто сырая проводка, кометы.
- Всех-всех?
- Всех! Жми на кнопку, я готова. Только сына моего спрячь.
Он  расхохотался так, как может смеяться только Великий Гоготун. Всколыхнулся Его огромный, круглый живот - земной наш шар, и, будто горошины в стручке, застучали друг об друга в хранилищах боеприпасы. По чёрному небу пронесся сверкающий клин золотых пчёл.
- Дура, - сказал он хрипло, и вулканы одобрительно закашляли, сплюнули огненную слюну, - ну что за дура. Ты ведь помнишь, я когда-то тоже был один?
- Помню.
- Мне было так тоскливо, что я создал вас. Ты вообще понимаешь, что такое вселенская тоска?
- Немного понимаю, - сказала я, и покосилась на россыпь голубых, как озёра, таблеток, которые мне прописал психиатр.
-     Ничего ты не понимаешь, дура, раз ты такое сыну пожелала, - и он стукнул кулаком по пустоте. Пустота безвольно смялась, в океане раскололась до магмы Марианская впадина. Из неё выполз, дрожа и пуча слепые глазницы, жуткий, облезлый, в старой, как ногти мертвеца, чешуе, Левиафан. Огромный червяк злился, скалился, он хотел обратно. Пример земноводных его не прельщал, он вообще не любил Дарвина. Мудрецы, помню, рассказывали, что Б-г по утрам любит играть с Левиафаном: щёлкать по носу, чесать за жабрами. Но то по утром, а сейчас была ночь после Йом-Кипура, у Б-га рука отваливалась от писанины; какие, к чертям, игры. Б-г ухватил Левиафана за хвост, привычным движением запихнул чешуйчатый конец ему в глотку. Чудовище тут же свернулось кольцом, тихо зачмокало. Сосательные рефлексы, как говорится, есть у всех, даже у тех, кто не любит науку. Б-г надел змеистое кольцо на палец, покрутил, и, размахнувшись, швырнул обратно в Марианскую впадину.
Потом повернул ко мне грозное лицо:
- Ещё просьбы есть? Давай, говори скорее, - он очень устал и хотел спать.
И тут я вспомнила, что говорила Рена: «Женечка, дай Б-г, чтобы наши сыновья никогда не встретились», и затараторила:
- Пожалуйста, разведи нас, злых и безумных, пока мы не поубивались все.  Пусть наши дети никогда не встретятся! Даже если я никогда не обниму своих подруг - не страшно! Закрой границы, оставь нас в нашем одиночестве. Только телефон не отбирай! Не встретимся - так созвонимся.
Он улыбнулся в сизые от курева усы. Ничего не ответил, жестокий, лишь вздохнул глубоко, и по великому милосердию Его я, наконец, заснула.
Заснул до утренних игр Левиафан, затихли до следующего боя болота, и на одно космическое мгновение тревога покинула меня.
Хвала Вс-вышнему, пусть спят далеко друг от друга наши сыновья, похрапывают  в разных странах мужья!
Хвалите Вс-вышнего в эту страшную ночь, Гмар хатима това.