Это, любимая Бэйли, русский Гуль снова

               
     Название мне подсказал Ходасевич. Когда мы выходили в ненастную ночь начала сентября тридцать пятого из насквозь прокуренного  " Самовара ", что был тогда на Пляс - Пигаль, шатаясь и поддерживая друг друга, направляясь к стоянке таксо, хотя у нас уже совершенно не было ни сантима, но Жорж, бывший подпоручик Пепеляевской армии, мой сосед по пансиону, всегда стоял на своем разбитом  " Рено " сразу под фонарем и вполне мог отвезти нас в кредит, вот мы и продвигались, спотыкаясь на влажной брусчатке помнившей еще каблуки Клео де Мерод площади, к стоянке, как вдруг Владислав, икнув, заорал в промозглую ночь :
     - Я унес Россию с собою
     В вещевом мешке за плечом.
     Это было здорово ! Торчавший на углу ажан, брезгливо отряхнув от измороси пелерину, лишь покосился на нас, деланно пожимая плечами, мол, русские, что с них взять. А не хрен с нас брать, мы свое отдали еще на Перекопе, пока вы, твари, обещали, посиживая по кафешкам, рождая Гитлера своей ненасытной алчностью, мы, гады, остатки грязным туркам в Галате и Галлиполи сменяли на консервы из обезьянего мяса. Из серого здания напротив стоянки таксо вышли гуськом какие - то сутулые люди, изможденные и утомленные, прикуривая на ветру, я присмотрелся и понял, что это евреи. Кто еще в центре Парижа будет гарцевать в лапсердаках, будто нарочно лоснящихся благородной изношенностью ? Тут же вспомнилась хохотушка Тэффи. А ведь это уже было ! Тогда действительно со мной была Лохвицкая, мы хорошо посидели у Милюкова, нарезались, конечно, сливовицы, пока эти суетные обсуждали Рапалльский договор, крича и размахивая руками, проклиная много лет назад сгинувшего Керенского и обещая большевикам осиновый кол. Через много лет уже в Нью - Йорке мне попадется книжка Солженицына, вот в ней окажется абсолютно точное название этому непотребству, советский каторжник, описывая схожие бестолковые сборища придурков в лагерных подсобках, мастерски употребит некий словооборот, уж не знаю, позволительный ли в наше время, но не выбрасывать же из песни слово, ежели эти напыщенно пуританские американцы уже пригрозили мне урезанием контракта, так вот, ругались и шумели небрежно репрессированные маслокрады ( снова какое слово ! А мы думали, что наш русский язык, пригнутый террором, умер ), обвиняя друг друга в  " задроченности ". Разумеется, мне, воспитанному в старорежимной гимназии и оторвавшемуся от суровой действительности убитой большевиками России, было невдомек, что там, за занавесом, криминалитет пустил такие корни, ворвавшись в речь и мышление, что примененное Солженицыным слово - самое слабенькое и почти кошерное, но суть в том, что оно точно характеризует ситуацию бестолковщины и раздрая, царивших в среде русской эмиграции от первой волны и до теперешней, когда ринулись монстрообразные советские евреи в Вену, наплевав на землю отцов, сразу же пересаживаясь на лайнеры, что и принесут эту вздорную вороватую орду в США.
     - Смотри, - шепчу я Ходасевичу, показывая на идущих гуськом людей. - Это ведь уже было, Влад, года три назад, вот точно так же выходим мы с Тэффи примерно в такой же поздний час, и эти так же выходят, собрание у них, что ли, по этим ночам, не знаю. И Тэффи мне говорит : " А вы знаете, Роман Борисович, кто эти люди ? " Я пожимаю плечами, мол, не знаю и знать не хочу. А она ведет меня к зданию, там табличка на двери, откуда и вышли эти изможденные старые евреи, на табличке написано, - делаю театральную паузу, как советовал мне Шаляпин, - " Добровольное общество молодых русских писателей ".
    Ходасевич захохотал. Ажан, прислушиваясь, недовольно морщился, а Жорж, видимо, заслышав нас, высунулся из таксо густо нафабренными усами.
    - Але, гараж ! - гаркнул он, щелчком пальцев отправив окурок папиросы в спину ажану. - Вы не на Тверской, господа, извольте уважать аборигенов.
    Мы шли к стоянке и вот тут Ходасевич сказал на полном серьезе :
    - Знаете, Роман, самое смешное в том, что слова Жоржа вполне себе укладываются в двоичность смыслов, так и не давшуюся Ильину. Помянутые аборигены ведь не только ажан или давно спящие, - он показал пальцем на темные окна скучившихся вокруг площади домов, - парижане, но и эти вот молодые русские писатели.
     Я бездумно пожал плечами. Через сорок лет, увидев третью волну эмиграции, я понял, что давно умерший Ходасевич сказал правду. Буквально на вторые сутки эти евреи вписывались в пейзаж и общество абсолютно, начиная бизнес, приживаясь и адаптируясь, они и лапсердаки носили, оказывается, как рассказал мне мой друг Аврам Левин, для укора погрязшего в сварах РОВСа, так и оставшегося пропитанным антисемитизмом даже в изгнании, где мы, русские, оказались на деле неприспособленнее и глупее привыкшего за тысячелетия почти ко всему племени вечных изгоев.
     Но это будет много позже, а сейчас мы катили без сантима в кармане в  " Мулен Руж ", где служил швейцаром бывший полковник Генштаба, обещавший мне вчера впустить нас через служебный вход. Здорово. Может, кто знает, и посчастливиться увидеть постаревшую и опустившуюся Дункан, накануне закатившуюся с Есениным в Париж, оставшийся совершенно равнодушным к визиту никому не интересных советско - российских знаменитостей.