Ночь на земле

Посвящается Д.

В холодной осенней ночи посреди пустых улиц и плохо освещенных переулков блуждают те немногие из нас, чьи души охвачены глубокой меланхолией. Тем самым чувством, предвещающим надвигающуюся депрессию и выражающуюся то тоской, то легкой печалью, то потаенной грустью. И когда же, как не ночью, дать ей волю, позволить обнять, как любимое дитя, предаться ею как пороку, заняться с ней любовью. Её поцелуи жгучи, но всё равно приятны, как приятны губы человека, что навсегда остался в прошлом.
Одинокая фигура, чьи коротковатые волнистые волосы трепались на ветру, затянулась сигаретой. Он убрал зажигалку в карман своего потрепанного выцветшего плаща и побрёл по переулкам, соединяющим центральную площадь и городской канал. Где-то горели старинные фонари, где-то сияли окна жилых зданий, в которых раздавался звонкий смех задушевных компаний, горький плач несчастных жён, веселая и приятная музыка и крики супруг, ненавидевших друг друга. Все звуки жизни, которые были почему-то ему неприятны, ему неприятна была сама жизнь в своей привычной форме. Не совсем чужда, но всё же одинокая фигура понимала её по-своему. Ещё час назад он был на квартирнике, сборище разномастных людей, не знающих куда прибиться. Кто читал стихи, кто бренчал на расстроенной и повидавшей лучшие годы гитаре, другие агитировали к чему-то и за что-то, когда как третьи поносили их за это. Они собирались каждый вечер субботы, были и завсегдатые, были и те, кто приходил однажды и не возвращался вновь, как и фигура, что почти докуривала сигарету. Он прижался к стене, достал из внутреннего кармана полупустую пачку паршивых сигарет и вытащил новую. Втянулся и выдохнул, выпустив некогда ему противный, а теперь уже приятный табачный дым.
Он вышел к каналу, на водной глади которого отражался белый свет фонарных столбов и желтый свет домов. Теперь уже не было звуков жизни, а был слышен лишь гул ветра, что неприятно бил по лицу. Его сердце охватила та сама меланхолия, что ещё с подросткового возраста следовала за ним по пятам. Это было его привычное состояние, и только в некоторых особых случаях она отпускала его, давала жить, вдохнуть жизнь, почувствовать что-то кроме на обветренных губах. Он остановился на мгновение, понимая, куда ведут и к чему клонят его мысли. Стало несколько тревожней. Пытаясь отвлечься, он подошёл к парапету и облокотился на него. Впервые за несколько часов он выдавил из себя слова:
– Снова мне придётся это сделать, – после чего хмыкнул с вымученной улыбкой. Несмотря на всё это, где-то внутри ему нравилось это состояние, эта пьянящее чувство обреченности. Этот гнёт, словно налёт инея, покрывший каждую клетку тела. Докурив вторую сигарету за ночь и где-то десятую за сутки, он побрёл дальше вдоль канала до моста, выложенный вековой брусчаткой. Ночь становилась прохладней, осень давала о себе знать сильнее, ветер зашелестел пожелтевшей листвой под ногами. Фигура поежилась и плотнее натянула плащ, приподняв воротник. Это не сильно помогало от нещадного холода, но тем немногим бродягам на скамейках было не легче, а может и хуже. Один из них, заприметив более менее ухоженного человека, попросил подкинуть монету другую. Он не мог отказать, а потому пошуршал в кармане и выудил оттуда десять центов. Подкинутая по широкой дуге монета полетела прямо в руки бродяги, но тот то ли спросонья, то ли спьяну не был в состоянии её поймать. Десять центов звонко ударились об влажный асфальт и тут же покатились в сторону канализационной решётки.
– Ну, спасибо, – недовольно буркнул бродяга и попросил ещё монетку, но тому уже было всё равно. Ему не было дело до подобных типов, ему не хотелось говорить, общаться, его перестало быть для других людей. Он побрёл дальше по плохо освещенному переулку, ведущий в старый квартал. Мысли тяжелели с каждым поступью ног. Казалось, эта ночь высасывала из него дух, ещё немного и однажды он пропадёт в ней полностью, сгинет в цепкой хватке дурных чувств. Постепенно его охватывала ярость, только так можно было противостоять мёртвенному безразличию, что сильным ядом медленно разливалась по телу.
Не спеша, оттягивая момент, фигура добралась до заросшего облысевшими кустами дворика. Он присел на скамейку напротив трёхэтажного многоквартирного дома и положил руки на колени. Собирался с мыслями, что то и дело путались между волнительным прошлым и пустым настоящим. Снова сигарета, снова пару минут мнимой и фальшивой гармонии, которой он теперь уже не может достичь. То и дело ладони сжимались в кулак и тут же обратно выпрямлялись. Из другого кармана достал книгу с изорванной мягкой обложкой, которую держал с неким трепетом. Для него она была, если не священна, как библия для пастора, то весьма важна. В ней между помятых страниц хранилось несколько вещей. Первой была квадратная выцветшая фотография с двумя молодыми людьми. На лицах тех читались лёгкие сдержанные улыбки, казалось, они не привыкли сильно радоваться, но всё же внутри них на тот момент цвела весна. Вторая вещь являла собой неотправленное письмо, конверт без вписанного адреса, лишь два имени от кого и кому. Фигура держала её в руке, переваривая что-то в своей голове. Табачный дым выходил изо рта всё реже, а сигарета всё больше походила на обыкновенный окурок.
Он встал внезапно, преисполненный решимости, и с той же неведомой силой побрёл к входу в дом. Ветхая дверь, ряд пустых почтовых ящиков, среди которых был ему необходимый, но тот не стал кидать письмо в него. Ему хотелось передать конверт лично в руки. На лестничной площадке не горел свет, вечно перегоревшие лампочки, казалось, здесь темнее, чем снаружи. Но от этого ему становилось проще. Именно сейчас его дух принадлежал темноте, как и всегда. Очень часто он просыпался посреди ночей и глядел в окно своей спальни, все самые сокровенные мысли приходили к нему именно в это время суток. И даже сейчас он прокручивал внутри себя сценарий некоего кинофильма, разыгрывающего в данный момент. Наконец, третий этаж и нужная дверь. Встав напротив неё, он негромко постучал костяшками правой руки, один раз, два раза, в третий раз. В ответ на стук сохранялась молчание, ночь любила тишину. Он чувствовал себя неловко, вся его решимость вдруг исчезла, провалилась во внутреннюю пропасть. Лишь лёгкий смех сменился злостью на себя. Письмо смялось в его руке. Раздался тяжелый вздох, после чего его спина прислонилась к стене у двери. Он сполз в бессилии, закрыв глаза на то, что не произошло сейчас. В свете сумеречного света, пробивающегося из окна на лестничной площадке, его руки вновь полезли за очередной сигаретой. Он повторял этот ритуал каждый раз, когда что-то шло не так, когда спокойствие покидало его. Оставил в руках зажигалку и вертел тот самый злополучный конверт. Вариант за вариантом прокручивался в голове, но лишь один из них был навязчивее всех. Фигура поднесла огонь зажигалки к углу письма, ещё не касаясь мелкого пламени, тот стал обугливаться, пока в то же мгновение не погасил его своими пальцами. Он повторил это несколько раз, но в каждый миг его что-то останавливало. Меланхолия постепенно переходила в более опасное чувство, звавшимся отчаянием. Глаза закрылись в забытье из воспоминаний, легко переходящие в несбывшиеся мечты. В голове возникал силуэт, что время от времени возвращался в его жизнь.
Прошло около часа, прежде чем он встанет, чтобы теперь усесться на подоконник у окна, где отчетливо слышен гул приближающегося утра, являвший собой крики птиц и рёв стареньких автомобилей. На короткое мгновение он позволил себе уснуть, отчего почти докуренная сигарета чуть не выпала изо рта. На несколько секунд он лишился всех переживаний, всё время преследовавшие его вместе с настырной тоской. Очнувшись от дрёма, снова достал фотографию из книги. Могло показаться, что даже табачный дым застыл в тишине. После пары минут размышлений на лице возникла бессмысленная улыбка. Ему не стало легче, но он достиг внутреннего согласия с самим собой. Не став дожидаться утра, положил обугленный конверт на подоконник и спустился вниз. Лишь в сумерках можно было разглядеть лицо человека, что не спал несколько ночей, разглядеть обожжённые пальцы на руках. Он улыбался еле пробивающимся лучам рассвета, чтобы затем, наконец, выспаться в своей постели. В том конверте, что позже откроет совсем другой человек, после огня осталось лишь несколько слов, среди которых написано одно сокровенное: “помню”.