21 Персональное дело. Сожалею

                (предыдущая глава - http://proza.ru/2022/09/22/1325)

                Фото из личного архива

                (И Ленин такой молодой - https://www.youtube.com/watch?v=bvweq8NYsN0)

            В НИИ я появился незадолго до окончания обеденного перерыва. Из подъезда институтского корпуса, где находилось моё рабочее место, а в подвальном этаже – слесарная мастерская, неожиданно выпорхнула Зинуля.
            Выглядела она весьма пикантно – второпях надетая юбка перекрутилась, распахнутая чуть ли не до пояса блузка под пиджаком никак не хотела застёгиваться и заправляться за пояс юбки, рыжие кудри растрёпаны самым романтическим образом, а кожа вокруг наспех накрашенных губ предательски покраснела. И никакими силами не скрыть было главную улику – сияющие изумрудами её счастливые шальные глаза.
            Приведя себя в порядок, насколько это было возможно, и невозмутимо взбив чёлку лёгкими движениями руки (как она всегда это делала, оказавшись в неловких ситуациях), Зина решила отвлечь моё внимание от своей особы:
      - Привет. Слышал новость? Сын Якова Моисеевича эмигрировал в Израиль.
      - Привет. Слышать-то слышал, но подробно об этом узнаю сегодня на партсобрании. – Едва сдержал так и рвущуюся, но не очень уместную улыбку.
      - А чему это ты так радуешься? – спросила она меня с глубоким подозрением.
      - Да, вот, книжку интересную достал. С картинками. – Достал из-под куртки и продемонстрировал ей раритет.
      - Системотехника, - прочитала Зина и удивилась. – Тебе мало, что нас пять лет в институте этому учили?
      - Меня не то, что пять лет, а вообще этому не учили, - ответил я ей.
      - Забыла, что ты на третий курс восстановился, и в институте почти не появлялся.
            Зина взяла у меня книгу из рук, прочитала аннотацию, удивилась и заинтересованно сказала:
      – Ух, ты!  Действительно, этому нас не учили. – И, как истинный книгочей, быстро спросила. – Дашь почитать?
      - Рад бы, да в республиканской библиотеке выцыганил её только до конца недели. – Раздумывая, как управлюсь со всеми своими книжными «Эверестами», невольно прикинул рукой «Системотехнику» на вес. – А книжка очень ценная, многим стоило бы прочесть. Её бы размножить…
            И тут Зина в очередной раз ошарашила, заявив с какой-то новой для неё и смутно знакомой мне интонацией:
      - Не вопрос. Саша на рыбалку всегда в одной компании с начальником типографии ездит. Обратись к нему, он тебе не откажет, а начальник типографии - ему.
            С тем мы с ней и поспешили каждый на своё рабочее место.

            О, эти вечные и неистребимые знакомства, блат, кумовство и протекция! Именно они, а не широко декларируемые законы, включая Конституцию, являются самыми главными и действенными в жизни отдельно взятого индивида, народа и страны в целом. Хоть как к этому относись, но, увы, с волками жить – по-волчьи питаться.
            С такими невесёлыми мыслями собрался уже спускаться в слесарку, как вдруг из какого-то отдела разнеслась по коридору песенка, исполняемая хриплым и визгливым голосом «торговой базарки»:
      Дай руку мне, вот моя рука.
      Уставший палец сними с курка.
      Эй, ты слышишь, наш сто первый друг,
      Здесь тебя поддержат сотни рук.
      Поскорей к нам иди и друзей приводи.
      Не имей сто рублей, а имей сто друзей.
            Очень своевременно отрезвил меня этот призыв к круговой поруке в исполнении необыкновенно пошлой и вульгарной «королевы мещанства», похожей на злую куклу с пуговичными глазами на изрезанном и небрежно зашитом разноцветными нитками лицом из забугрового фильма ужасов. Тем более, что прозвучал призыв на третьем году интернациональной помощи Афганистану (попросту говоря, Афганской войны), ставшим самым тяжёлым из-за усиленных поставок американского вооружения моджахедам. Направился я в свой отдел отмечаться о прибытии на работу.
            Борьба за трудовую дисциплину набирала обороты, и опоздание хоть на минуту стало караться морально (нарушителей полагалось полоскать на производственных собраниях с позором и нехорошими словами) и, что было куда чувствительнее, материально (лишением премии за месяц, квартал, а то и за год). Но, примчавшись сломя голову на работу и отметившись в «Журнале учёта рабочего времени», каждый волен был делать и делал всё, что только ни заблагорассудиться, помимо работы, а то и вместо неё.
            Женская половина трудового коллектива тщательно и неторопливо наводила красоту, и этот неформальный клуб был самым многочисленным среди работниц умственного труда всех возрастов. Имелись даже профессиональные парикмахерши и мастерицы маникюра-педикюра, принятые на работу техниками и лаборантками.
            Другим массовым поветрием среди более-менее моложавого женского поголовья стала аэробика, которая благодаря мировой «звезде» Джейн Фонда, активно её пропагандировавшей по всему миру, распространилась среди широких масс рижанок и, разумеется, не минула институт. Да так аэробика захватила женские массы, что из средства борьбы с гиподинамией, лишними килограммами и прочими издержками сидячей работы превратилась прямо-таки в культ.
            Если раньше дамская половина неохотно шевелила-разминала свои телеса во время физкультурных пятиминуток и азартно - во время обеденного перерыва игрой в настольный теннис или новус (подобие бильярда с квадратным столом с лузами по углам и деревянными фишками), то аэробика превратилась в узаконенную часть производственного процесса – по согласованию с профкомом института пятиминутки были объединены в два ежедневных получасовых занятия, которые проводили инструкторши из числа наиболее молодых, спортивных и подготовленных сотрудниц.
            Проводились эти занятия не абы как, а по специальной оздоровительной методике, в которой детально были описаны все составляющие, включая форму одежды, каждое отдельное упражнение, последовательность упражнений и, немаловажный элемент, музыкальное сопровождение.
            На работу сотрудницы стали носить с собой лёгкую спортивную обувь, гетры весёленькой расцветки, спортивные брюки либо гимнастические трико и непременные повязки поперёк головы, ставшие символом принадлежности к секте поклонниц аэробики.
            Комплекс упражнений включал в себя выполняемые под бодрую музыку простейшие действия - ходьбу, бег, прыжки, упражнения на гибкость. Последовательность действий составляла связку или композицию - танец, выполняемый синхронно командой.
            Для каждого из видов аэробики (а расплодилось этих видов просто пруд пруди – базовая, оздоровительная, спортивно-оздоровительная, спортивная,  степ-аэробика, фитбол- и бокс-аэробика!) использовали разную по частоте существующую музыку стиля диско или специально написанную для неё без промежутков между песнями.
            Мужчинам в смешанных коллективах тяжко приходилось. Мало того, что на время занятий аэробикой они дважды в день, независимо от времени года и погоды, изгонялись из отделов либо на перекур либо в гимнастический уголок под открытым небом, состоявший из самодельных перекладины и брусьев в закутке институтского двора. По завершении мероприятия они же вдыхали остававшуюся в кабинетах и после тщательного проветривания густую смесь запахов разогретых женских тел, щедро сдобренных каждое своей парфюмерией.
            Правда, нашлись и среди мужского поголовья те, кто примкнул к святому и светлому аэробическому движению. Составляли они две ярко выраженные категории: одни страдали от очень уж избыточного веса, другие – бросавшейся в глаза избыточной любовью ко всему красивенькому и изящному.
            Ни к одной из этих категорий отнести себя не смог, как ни пытался. К тому же, навсегда утратил интерес к этому массовому явлению, увидев однажды, как женский коллектив, фанатично выпучив глаза, в такт музыке и совершаемым движениям хором выкрикивает названия выполняемых компонентов связки:
      - … jack (джек), lunge(выпад), skip (скип), jump (прыжок), knee-up (колено/ни-ап), step (шаг), kick (мах вперёд), side (мах в сторону), tap (теп), … - и так по кругу.
      Гиподинамия, гиподинамия
      Что это такое? Что это такое?
      Я от вас не скрою
      Я от вас не скрою, нет
      Гип-гиподинамия — Это минимум движенья, минимум движенья
      Всех надежд крушенье, всех надежд крушенье
      Это сокращенье, наших сокращенье лет. – Из соседнего кабинета, женский коллектив которого прозевал окончание обеденного перерыва, продолжал взывать похожий на взлохмаченного помойного кота в ботфортах выше колен манерный тенористый певун советской эстрады.
            Не поддавшись на его музыкальные уговоры и скрепя собственное обоняние, приступил к переводу руководства по системе управления базой данных.

            Пока объяснялся по поводу своих перемещений с двумя коллективами дежурных на проходных – на выходе из НИИ и входе в учебном институте, - опоздал на партсобрание.
            Не прерывая обличительную речь об упущении в воспитании сына и моральном облике коммуниста Розеблита, ораторствующий - преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Романенко, представлявший партийный комитет института, - метнул в меня столь испепеляющий гневный взгляд, что даже масляная краска на стене за моей спиной, казалось, пошла пузырями.
            Аудитория, в отличие от прежних факультетских партсобраний, от участия в которых многие пытались увильнуть под разными благовидными предлогами, на этот раз была заполнена до отказа. И только на первом ряду в одиночестве обречённо сутулился Яков Моисеевич. Рядом с ним я и пристроился.
            Не знаю, почему, но когда встречался с несправедливостью по отношению к себе-любимому, всегда и очень быстро утешался непреложной истиной: «С каждым происходит то, чего человек заслуживает». Но если несправедливость чинится по отношению к какому-нибудь даже совершенно незнакомому человеку, «драка из меня так и лезет».
            Вот и теперь после вылетевших вместе с обильной слюной изо рта Романенко слов: «… из-за допущенных упущений в воспитании сына таким не место ни в учебном заведении ни в рядах партии», - словно щёлкнул внутри у меня какой-то пусковой тумблер, потемнело в глазах от прилива крови, и стал раскручиваться сладостный маховик бешенства в области солнечного сплетения
            Самым кротким и невинным голосом, на какой только был способен, я перебил председательствующего вопросом:
      - Простите, а сколько лет мальчику?
      - Какому мальчику? – оратор посмотрел на меня с недоумением.
      - В воспитании которого, как вы говорите, Яков Моисеевич допустил серьёзные упущения, - уточнил я свой вопрос.
            Романенко побагровел, уже и воздуху вдохнул побольше, собираясь учинить мне разнос, но его упредил декан факультета. Выразительно поглядывая на меня, ещё и успокаивающе похлопывая ладонью по столу при этом, он спокойным и размеренным голосом, каким обычно читал лекции студентам, довёл до сведения всех присутствующих исчерпывающую информацию:
      - Сыну коммуниста Розенблита, Борису Яковлевичу, тридцать четыре года. Закончил с отличием рижский политехнический институт, там же – очную аспирантуру. После защиты диссертации стал кандидатом технических наук. До недавнего времени работал в научно-исследовательском институте электроники и вычислительной техники Академии наук Латвийской ССР. Женат, имеет двоих детей. Проживает … - запнулся и поправился, - проживал со своей семьёй отдельно от отца.
            Не прибегая к помощи каких-либо бумажек, так же доходчиво и неторопливо декан рассказал о «виновнике»:
      - Сам Яков Моисеевич в ряды партии вступил в одна тысяча сорок третьем году накануне решающего сражения на Курской дуге. Несмотря на полученные ранения, Великую отечественную войну закончил в Берлине. Награждён многими боевыми орденами и медалями. После войны окончил ленинградский педагогический институт. За время своей педагогической деятельности с 1951 года по настоящее время не имел ни единого взыскания ни по партийной, ни по административной линии. Неоднократно награждался почётными грамотами, является отличником народного образования…
      - Никакие былые заслуги и награды не могут служить оправданием того прискорбного факта, что коммунист Розенблит, при всех его педагогических талантах, вырастил и воспитал изменника Родины. – бесцеремонно перебил его председательствующий.
            Яков Моисеевич резко вздрогнул, задышал часто и натужно, лицо его налилось кровью. Дрожащей рукой он полез в нагрудный карман пиджака, достал оттуда стеклянный цилиндрик с нитроглицерином, не сразу смог его откупорить и достать таблетку.
            А у меня вдруг челюсти свело до невозможности их разжать от страстного желания заткнуть кулаком извергающую словеса и брызгающую слюной дырку в этой «говорящей голове». Именно такой кличкой нарекла студенческая молва старшего преподавателя кафедры марксизма-ленинизма Романенко за его умение изливать на слушателей просто словесные водопады из заученных тезисов партийных съездов, а то и цитировать страницы партийных трудов, умудряясь при этом не обмолвиться ни единым словом по существу любого обсуждаемого вопроса.
            Каким-то образом он почувствовал моё состояние и неожиданно взвизгнул, со страхом глядя на меня и ладонью прикрывая рот:
      - Нечего так угрожающе на меня смотреть, молодой человек! Здесь вам не какие-нибудь дворовые разборки! Ваше поведение лишний раз подтверждает пагубность фамильярного отношения со студентами, которое коммунист Розенблит практиковал в своей преподавательской деятельности.
            Чуть не подавившись собственной слюной, трибун прервался и тщательно вытер носовым платком вспотевшие от усердия лицо, шею и лысину. Передохнув, он дословно процитировал статью устава КПСС:
      - К вашему сведению, а также всех присутствующих, я, как член партии, обязан развивать критику и самокритику, смело вскрывать недостатки и добиваться их устранения, бороться против парадности, зазнайства, самоуспокоенности, местничества, давать решительный отпор всяким попыткам зажима критики, выступать против любых действий, наносящих ущерб партии и государству, и сообщать о них в партийные органы, вплоть до ЦК КПСС.
            Оправившись от непонятного испуга, Романенко продолжил:
      - Устав коммунистической партии Советского Союза даёт мне право свободно обсуждать на партийных собраниях, конференциях, съездах, на заседаниях партийных комитетов и в партийной печати вопросы политики и практической деятельности партии, вносить предложения, открыто высказывать и отстаивать свое мнение до принятия организацией решения.
               Он даже гордо приосанился от осознания собственной значимости:
      – Имею право критиковать на партийных собраниях, конференциях, съездах, пленумах комитетов любого коммуниста, независимо от занимаемого им поста. Лица, виновные в зажиме критики и преследовании за критику, должны привлекаться к строгой партийной ответственности, вплоть до исключения из рядов КПСС.

            По сюжету подобных мероприятий надо было во что бы то ни стало найти-припомнить-придумать как можно больше всего, что порочит обвиняемого, и - всякое лыко в строку - пламенный трибун-оратор подал личный пример:
      - Да-да, именно так! Ничем иным, как фамильярностью и грубым нарушением педагогической этики, является то, что коммунист Розенблит допускал студентов к чтению лекций по своему предмету. Тем более, по теме, не предусмотренной учебной программой!
            Вдвойне подивился я. И совпадению утреннего воспоминания о докладе перед однокурсниками, превратившемуся теперь в криминал. И дотошности партийного чина, который не поленился сверить тот давний мой доклад с учебным планом.
            От каких бы то ни было действий меня уберегло настигшее с небывалой прежде силой дежа вю – не только воспринималось происходящее, как ожившее воспоминание из прошлого при полной отрешённости от него, но и сопровождалось невозможностью совершить какие-нибудь действия. Словно в каком-то параличе, только и мог, что видеть, слышать, как никогда ясно понимать, что движет каждым из выступавших ораторов, но был неспособен хоть пальцем пошевелить в этом ожившем кукольном театре.
            Первоначально действо больше напоминало собачью стаю, чем театр. Заранее назначенные ораторы, как под копирку и не приводя никаких фактов, трактовали о недопустимости воспитания молодёжи опорочившими себя воспитателями и пребывания в рядах партии запятнавшего себя позором коммунисте.
            Продолжались эти покусывания до тех пор, пока не взял слово заведующий кафедрой автоматизированных систем управления, сам участник Великой отечественной войны, который коротко не попросил, а потребовал у Роменко:
      - Предъявите собранию или хотя бы назовите номер и дату приговора, по которому сын коммуниста Розенблита признан изменником Родины. – И добавил свою козырную фразу, после которой любому нерадивому студенту становилось не по себе. – Будьте любезны.
            Словно мыльный пузырь лопнуло после этого надуманное огульное обвинение, и обещавшее быть долгим собрание завершилось на удивление быстро с обтекаемым решением: принять к сведению недопустимость нарушений морального кодекса строителя коммунизма.

            В преподавательской, в которой и во время великих гуляний-празднеств не курили, сизый папиросный дым заполонил всё пространство. В устроенной им дымовухе Розенблит, которого никто и никогда не видел курящим, зажав беломорину зубами, споро перемещал накопившееся бумажное имущество из ящиков своего рабочего стола в потрёпанный старый портфель, с которым его помнили многие поколения студентов.
      - Яков Моисеевич,…
      - Не надо ничего говорить, - перебил он меня. - После того, что произошло, я не имею морального права продолжать преподавательскую деятельность.
            Он неумело затянулся папиросой, закашлялся, глаза его за толстыми линзами очков покраснели. Но справившись с собой, завершил разговор:
      - Поэтому слова сочувствия, тем более, жалости по отношении ко мне совершенно излишни… Вам желаю сил, настойчивости и побольше хладнокровия в достижении поставленных целей.
            Затушив папиросу, Розенблит ещё раз оглядел пустые ящики стола, надел шляпу и пальто, подхватил под мышку незакрывающийся портфель и сгрёб в охапку со стола всё, что в него не поместилось. Недолго постоял на пороге, окинул долгим прощальным взглядом преподавательскую, коротко кивнул мне и проследовал к выходу, сутулясь больше обычного.
            Пока смотрел ему вослед, возникла у меня мысль, что вместе с ним уходит целая эпоха со всем лучшим, что в ней было.
            Неожиданно припомнился отец на авиационном параде в Тушино в день Победы в прошлом году - точно таким же взглядом неспособной больше летать птицы он провожал пролетающие над ним самолёты.

                (Следующая глава -http://proza.ru/2022/12/24/200 )