Надежда Середина. Вознесение на Елеоне. Рассказ

Вознесение на Елеоне
Рассказ

Марку не спится и грустится о Москве. И он ещё затемно идёт на Елеон в сороковой день по Пасхе. Словно он мысленно вознесётся и увидит Первопрестольную.
Дверь еще отверста на небе, и звезды не ушли. Еще не слышно муэдзина, не звонили ни по ком колокола. Божий замысел не ясен в темноте. А волхвы ушли две тысячи лет назад и не вернулись. Когда придет Мессия? Кто-то знает, опережая время на пять тысяч лет. Сейчас второе тысячелетие новой эры нового царя - Славы. 
В монастыре живёт монахиня Гавриила. Настоящего, мирского, имени ее Марк не знает. Но вот он стал посещать её чаще. Она художница. Гавриила подарила Марку икону – Вознесение Христово. Она написала восход солнца с натуры, отсюда, с Елеонской горы. И для него эти картины, как дары волхвов. Что это? Любовь, - захотите сказать вы. А может, - это предпочтение себе всех ближних.
Увидеть Вознесение дано было немногим, а вот восход солнца всем. В этом и реализм.
Гавриила тоже смотрела в небо и ждала, когда начнут разливаться краски. Удивительный мир художника, он никогда не повторяется, повторяя рассвет. Когда-то и она, как все художники, мечтала о славе, ждала, хотела этого чудного света всеобщей любви и удивления. Теперь, после пожара, жила она не для славы. Она кинулась в огонь, чтобы спасти свои иконы и свои картины, но её не пустили – поздно было, пламя разгорелось слишком быстро.
Когда-то в Италии художница утопила свои дневники: рассказы о себе самой. И отказавшись от своей воли, ушла в монастырь. Что дано предугадать? В чем замысел пребывания под звездами? Кто помнит о ней? Откроется ли истина?
Молчат звезды, безмолвствует Ангел. И старца нет в монастыре. И творим волю, не зная промысла. В чем же грех? Много вопросов она себе задавала.
Чуть светает. Голос муэдзина. Зеленые голоса, как глаза, светятся и зовут. Молится народ. Хочется внимать любви. Солнце обозначилось золотистой чертой. Художница-монахиня в черном стоит на крыше кельи и ждет рассвета.
Марк увидел её, но окликать не стал. Солнце встает над оливами, склоненными над могилами. Здесь упокоились многие русские: и те, кто прибыл на Святую землю до создания Израильского государства, и те, кто пал геройски во Вторую Мировую войну. Имена их она знает не все, но молится, когда приходит ее послушание – зажигать лампадки. Жаль, фотографий нет, она бы написала портреты русских героев, почивших за Святую землю. Однажды художница встречала рассвет на колокольне. И было чудо. Был Великий пост, и пока она поднималась на колокольню, у нее кончились силы. И руки ослабли, и она не могла бить в колокола, еле-еле дергая за веревки. И монахиня-художница взмолилась: «Господи. Как же праздник? Будет крестный ход вокруг церкви, а я не могу звонить в колокола. Сейчас монахиня с земли подаст знак. Господи, как же! Вдруг ветер налетел. Стало не видно монахиню внизу, что должна Гаврииле знак подать - звонить. А тут туча над Елеоном разверзлась дождём. Спасена. Крестного хода не будет, и никто не заметит, что она не звонила».
Туча улетела к Мёртвому морю.
А с другой стороны горы – часовня Вознесения. Там – конец мирских, телесных мук… Вознесение плоти. На небо, что превыше небес. И обетования о Его втором пришествии. И на небесном холсте художница видит свою будущую картину. Имвомон. 330 год. Храм Вознесения.
Расстояние от колокольни до места Вознесения 180 саженей или 400 метров.
Малая горка. Теремок круглый, непокрытый верх. Камень круглый, чуть выше колена. Над камнем - престол из мраморных плит.
Быть может, художница назовёт свою картину «Хождение Даниила в Святую Землю». Сохранились базы колонн Имвомона. Художница видит обожение Его через свет неба. Плотью Он стал невидим, он принял обожение. На сороковой день приносят младенцев в церковь, и Он на сороковой день вошёл в Храм небесный. Это должен почувствовать тот, кто будет смотреть на картину. Ей хочется именно восход изобразить… Восход как восхождение.
…Но вот земля стала твердью, стала наливаться красками. Петухи свою утреннюю службу запели. Кука… Реку. Речь петушиная: ничего не понять. В монастыре есть свой петух. Кукареку – прокричал. Разбудил соседа – павлина.
Полпятого? Вот пропел петух под горой, прокричал другой - с кладбища иудеев. Как в деревне, отозвался третий из российской миссии, сверху, рядом. Что делается! Красота. Лазурь небесной тверди над всем Иерусалимом расширилась. Облако вздымается как гора. Или облако из дымного дождя? А где солнце? За горой прячется? Дремлет? Ленивое солнце сегодня? Солнце, ты не выспалось? И било тебя разбудило?
Утро еще не наступило в монастыре, потому что било еще не пробило. Било, как колотушки, как барабанные палочки. Вот идет. Стучит-стучит. Бим-бом. Било-было. Бам-бом. Бум-бом. Деревяшка большая, как коромысло. От кельи к келье. Монастырь своекоштный. Половина монашек живет в домиках на вершине горы Елеон: кто выше, кто ниже, кто почти на крыше чужой крыши.
С колокольни видно Гефсиманию.
Игумен Даниил в 1106 году расстояние от Гефсимании до вершины Елеонской горы в три полёта стрелы измерил.
…Две тысячи лет, как два дня. Иисус молился на горе Елеон под этим небом. Монахиня стучит, и, как сиамская кошка, быстро исчезает в сумраке. Девушки-монашки восхода не видят, как слепые. Но художница не пропустила ни одного рассвета.
Слова просыпаются и озаряют, как лучи света. Хочется верить. Торжествует небо. Бирюзовое, палевое, бардовое:  краски горнего неба. Монахиня-художница Гавриила хочет  повторить «Вознесение» - картину, которая сгорела. Краски – это её язык. Церкви сто тридцать лет. Монашке Гаврииле, кажется, столько же. Спустилась художница, когда солнце уже осветило, согрело церковь и землю. Утром холодно, днем жарко - хитрая погода.
Альпида - учительница русского языка, она учит Гавриилу вспоминать русские слова. Альпида любит и послушать художницу, как та любит Россию, никогда не пересекая границу, чтобы увидеть родину бабушки.
Альпида смотрит на север – видит Москву, художница – Тель-Авив.
Два десятка картин ее были в Германии на выставке. Но монахиням имя свое оставлять на полотне не благословляется. Есть ее безымянные иконы и в храме Вознесения. Но алтарные иконы увидеть можно только раз в году, на праздник почитания святого, который изображён.
Монахиня-смотрительница гостиницы говорит, что монахиня Гавриила сходила с ума, когда её картины горели.
Монахиня Гавриила не спорит. Смирение – это молчание перед обижающими тебя. И предоставление своего мнения на суд духовного отца – трезвение, уход от суда.
Но Альпида видит восхищенное, вдохновленное лицо художницы от этого чудного восхода солнца. Как можно спутать вдохновение с сумасшествием?
Подходит к ним Марк. Художница просит Марка позировать, она пишет Антонина (Капустина).
- В Подмосковье заря стелется по горизонту, - вспоминает Альпида свой английский, - там медленное вознесение солнца на высоту небесную. А если назвать книгу «Письма с родины Христа?»
- Мне кажется, когда сомневаешься, когда перехлёст чувств, надо молиться. До тех пор, пока прояснится в душе.
На Елеоне свет брызжет, фонтанирует, льется по горизонту облаков. Первая гряда облаков огненная, вторая только зажигается, дымчато-бордовая. И лазурь чистейшая – небо над Иерусалимом.
- Смотрите! Вот гора из дымки! – Альпида фотографирует.
Гора дождя недвижимо застыла у горизонта. Солнце короткой молнией блестит, сверкая, по горизонту от горы облачной. Вот где нужна кисть Рериха. У нас в культуре все так: сначала картина – потом природа? Молния маленьким зигзагом у горы-тучи становится ярче, ярче. Радужность за горой облаков – по горизонту рисует зигзаги по небосводу. Удивительно. Большая сильная птица летит к горе-облаку. А на Фаворе как? Гора Фавор в два раза выше Елеона.

Птица пролетела. Где она? В оливе. Словно говорит что-то на чужом языке – не поймешь. Быть может, она поет песнь утреннюю, херувимскую. Утро на Елеоне. Утро в Иерусалиме. Утро на Святой земле. Опа! Мгновение… Глазом моргнул – оно уже выскочило. Солнце как вспугнутая птица. Шар золотой. Шарик около горы-тучи. Шарище! Оно! Солнце. Так хотелось увидеть, как оно поднимается, а оно выскочило, преображая небо. Удивительно. Не так, как в России. Три недели прожила, а восхода солнца не видела. Восход – преображение неба и земли, вознесение светила на небо. Сфотографировать, успеть!
Альпида достает планшет – сфотографировать.
Собаки внизу гавкают, голос подают хозяину. Медленно нарастает гул машин и вплетается в утренние звуки.
- Восход воссиял! Первый раз такой вижу. Надо же! – Альпида хочет рассказать о России так, чтобы художница могла это увидеть и написать. - У нас медленно поднимается, а здесь выпрыгнуло.
- Темперамент другой, - монахиня-художница не улыбается, наверное, так положено. Даже когда она говорит насмешливо, то никогда не улыбается.
Начальник миссии идёт по женскому монастырю.
- Он не знает, какой у него маленький авторитет, - говорит сама в себе художница.

Все идут в церковь. Служба, паломницы на двух скамейках справа. Паломники-мужчины в углу, справа от места, где должна сидеть игуменья.
Несут большую свечу и тумбу.
- Сумасшедший! – кричит уставщица и бежит к алтарю.
- Ничего, ничего, - отец Иоанн дает целовать крест.
И благодатная тишина покоя вновь нисходит на всех.
На фотографии – два солнца: одно вознеслось на небо, другое - на Елеоне. Все удивлялись и говорили, что еще не такие чудеса здесь бывают.
В Троице-Сергиевой лавре монахиня сказала: «Крючок… У каждого свой крючок, которым он цепляется».
У монашки-художницы крючок – это кисть. У нее удивительные иконы. Родилась в Германии. А бабушка из Москвы была. И, владея языками, кажется, умнее других. Потом в Италии училась живописи. В Греции писала монастыри. Но два года мать Гавриила не исповедуется и не причащается. Ее спросили: «Почему?» И художница-монахиня ответила: «У меня нет грехов. Какие у меня грехи?» Спросившая доложила игуменье, что художница сошла с ума после пожара, когда сгорели все полотна.
И Марк принёс ей новые, свежие краски, которые ему привозят со всего мира.