Опальный композитор

    К композитору Куприяну Паносеру неожиданно пришла слава. Его симфонию " Masturbaition. op.125" исполнил Лондонский филармонический оркестр под руководством самого Гюнтера Тауэра. Денег за исполнение Куприян не получил, но зато о нем заговорили. Заговорили по разному. В основном говорили, что музыка в общем-то дрянь! Полное г..вно!Но очень смело! Смело и отважно!

    Все было хорошо. Паносер повысил свою самооценку. Стал бодрым, как и его симфония. Но вдруг однажды вечером в квартире Паносера раздался звонок. Куприян, в полосатой пижаме, шлепая босыми ногами по паркету, пошел открывать. В дверях стояли трое молодцеватых громилы. Все – в штатском. Камуфляжные, штатские, кожаные плащи, камуфляжные шляпы надвинуты на глаза. В руках – камуфляжные автоматы.

    – Паносер? Куприян? – хрипло спросил один из них, самых здоровенный атлант с нашивками адмирала на рукаве камуфляжного плаща.
    – Да…  – испуганно ответил Куприян Паносер, негромко пукнув от обуявшего его страха.

Мужчина предъявил удостоверение адмирала контрразведки, но Куприян от страха не мог ничего прочитать, буквы прыгали перед глазами.Такие гости бывают хуже татарина и эфиопа.

    – Разрешите войти? – спросил мужчина, тоном, не предполагающим отказа, грубо оттолкнув хозяина ладонью по лицу.

       Все трое ввалились в комнату и, не разуваясь, прошли в залу, громыхая по коврам кованными, камуфляжными сапогами, измазанными в грязи, солярке и в коровьих лепехах. Мужчина-атлант, придирчиво оглядел залу, и, подойдя в фортепиано, ткнул камуфляжным, корявым, как сучок, пальцем клавишу. Клавиша тоненько отозвалась. Двое других уже рассматривали книжные полки, сбрасывая книги и папки прямо на пол, перелистывая страницы некоторых из них.
 
   – Значит, здесь, в этом засратом серале, вы творите свои… так сказать пасквили…
    – Что вы имеете в виду? – придя в себя, немного оправившись от потрясения прямо в штаны, воскликнул Паносер.
    – Что я имею в виду? Ну, эту вашу… Мастурбацию опус 125!
    – Masturbaition, opus 125? – переспросил Паносер, слегка задетый пренебрежительным русским произношением названия его произведения.
    – Ее! Ее я имею в виду!
    – А почему это вдруг вы называете ее пасквилем?
    – А что же это, по-вашему? Что? - воскликнул в с вою очередь мужчина, усаживаясь в кресло? – Да кто вам дал право так писать о нашей Родине? Кто? Как вам не стыдно?

    – О чем вы? – удивился композитор Паносер? – Что я такого говорил о Родине?
    – Вот она! – сказал один из рывшихся на книжной полке, протягивая главному рукопись партитуры симфонии "Masturbation. Op. 125".
    – Не притворяйся, урод! Мы все знаем! – металлическим голосом проговорил мужчина, листая рукопись. – Мы тоже, наверное, не дураки там сидим! – он кивнул куда-то вверх. – Кое - что тоже соображаем! Вот здесь… Смотрите! Зачем вы так уж… Ведь Родина все же! Мать! Здесь наши предки… А вы так! Все-таки она вскормила вас, заботилась о вас, дала вам образование… Воспитала вас! А вы так… Неблагодарный!

    – Да что такого я сказал? – ахнул возмущенно Паносер.
    – Ну вот смотрите. Вот здесь! – мужчина подсел к фортепиано и, положив перед собой партитуру на полочку, стал играть. – Это же клевета! Наглая клевета! – приговаривал он, не прекращая играть. – Что вы хотите сказать вот этими мелизмами? Зачем столько форшлагов? Одних диезов – шесть штук! Это просто издевательство! Потом, вот этот октоль! Это же просто ужас! Групетто зачем – то… Морденты опять же какие-то… Тьфу! Играть противно такую симфонию! Не то что писать! Вам самому-то не противно? Людям, товарищам свои в глаза смотреть не стыдно? Родителям? Тем, что кровь за вас проливали?
    – Да я ничего такого не имел в виду…

    – Не имел! Иэх! Предатель! Чван! – горестно крякнул мужчина, прекратив играть. – Ну, хорошо, вы Родину презираете, а Президент-то чем вам уж так насолил?
    – А при чем тут Президент? – в ужасе воскликнул композитор.
    – При чем? Это я вас должен спросить, при чем тут Президент! Вот тут, кого вы имеете в виду? - он перелистнул страницы и заиграл снова, сердиты ударяя по клавишам своими мощными пальцами. – Вот тут параллельные квинты, сексты и октавы… Потом, вот эта децимоль и новемоль, прямо как у немца Вагнера,  или Гваделупца Франсуа Педреля…

    – Да это я не про Президента! – смущенно потупился Паносер.
    – А про кого же? Про кого, скажите мне на милость? Про кого можно такое написать? С шестью диезами!!!
    – Это я …
    – Ну? Отвечать, мерзавец! Скотина такая! Иуда! В глаза смотреть! На кого ты руку поднял, мразь! Падла позорная? – мужчина больно хлестнул Хрябченко по морде партитурой. Потом еще и еще раз… Куприян, зажмурив глаза, остолбенел. Слезы застилали глаза. Было больно и, главное, обидно.

    – Это я… про Союз композиторов! - наконец вымолвил он.
    – Про союз?
В голосе следователя послышались мягкие нотки. Ля-диез мажор. Ре – бемоль.
    – Про союз! – Куприян осторожно поднял голову. Следователь растерянно и пока недоверчиво смотрел на композитора.
    – Точно – про союз? – переспросил он неуверенно.
    – Про союз, про союз! – обрадовано закивал головой композитор, почувствовав, что буря прошла где-то мимо.
    – А вот это, скажете тоже – про союз? - мужчина заиграл снова, но уже по памяти.
    – Конечно, про союз! Разве вы не слышите? Здесь же простой пентахорд! Это же монотематизм! У меня там будет повторение главной темы!
    – Ну хорошо… А вот тут у вас какой-то непонятный ладотональный переход, придающий какую-то двусмысленность эмоционально-смысловых оттенков… Это как?
    – Это про союз! Все – про союз!
    – А вот эта ангемитонная пентатоника…
    – Союз!
    – Дьявольщина! Будь я проклят! – воскликнул мужчина в сердцах. И, спохватившись, виновато приложил руку к сердцу - Простите, пожалуйста! Ради Бога! Просто перестраховался, переволновался…
    – Да ничего, ничего! – успокоил его Куприян. - Может кофе? Текилы? Портвейна?
    – А я, честно говоря, сам несколько сомневался… Думаю, не мог он, так вот о Президенте! Дай, думаю, на всякий случай проверю! Вы извините, ради Бога!
    – Да, все правильно! – успокоил его, пришедший в себя, творец. – Это же ваша работа! Если вы не будете проверять, такое будут писать, что уши завянут! Вседозволенность тут ни к чему!
    – Хорошо, что вы это понимаете. Разрешите откланяться! Мужчина встал, одернул плащ, взял шляпу под козырек шляпы. Щелкнул каблуками. Сделал книксен. – Очень рад был познакомиться. И уже в дверях, он остановился, улыбнулся виновато композитору прямо в люцо, и сказал.
    – Я ведь сам этот союз композиторов терпеть не могу… Вы там очень тонко про него подметили… Очень точно! Смело! Дерзко! Отважно! Так им, мудилам и надо! А то: взяли моду, композиторов чморить!!! Спасибо вам за самоотверженность! – он крепко, с чувством, пожал безвольно дрожащую руку Куприяна, несколько раз встряхнув ее словно пустой мокрый шланг.Потом развернулся и и пошел прочь, но вдруг вернулся и поцеловал смущенного композитора в щеку. По щеке чекиста текла непрошенная, трогательная слезинка.