730 дней в Советской Армии. Часть II продолжение

Уходил я в армию ранним хмурым ноябрьским утром в конце 80-х годов. Та осень на последнем своем месяце, как девушка на сносях, чудила капризами, в который раз снег, который, по словам старожилов, уж точно ляжет, растаял подмачивая авторитет мудрых стариков. Красуясь в отсвете еще не упавшего лунного серпика за речку, родная улица узкой полосой сияла как лезвие меча короля Артура, пронзая острием своим фундамент местного «замка» – нашего гастронома. Вчерашний, в лужах щербатый асфальт, будто сгрызенный механическими крысами, с ухабами и колдобинами ночной морозец коварно скрыл под идеальным стеклом ледяного панциря. «Коньки-снегурки бы» - подумалось мне, дал бы жару, тулупа в каскаде или акселя с разворота, но нет, конечно, это не серьезно, я же в армию иду, да и на коньках, если честно я только в хоккей, но теперь уж, года через два, не меньше…

Вытанцовывая и разбегаясь, скользя и приседая, балансируя широко распахнутыми руками, я как лебедь, приземляющийся на водную гладь, медленно-медленно затухал в своем скольжении. Так и этим утром детство тихо ускользало, оседало сиротливыми снежинками на ставнях окон родного дома, рассыпаясь зернами будущих воспоминаний по всем заветным закуткам и уголкам спящего в лунном свете городка.

Уходило нас шестеро юнцов-призывников, я, два моих приятеля Витька с Гришкой, и три незнакомых деревенских парня. Одного деревенского привезли на вокзал с помпой, к самому отправлению электрички, на грузовике. Из него вывалилось полдеревни провожающих, в обнимку с гармошкой и трехлитровками самогона, льющегося рекой, которая, судя по помятым лицам провожающих, вчера была широким морем.

Добросердечность подкрепляемая качественным питием разливалась океаном, старые бабаи на гремучей смеси русского, своего родного, универсального мата и просто междометий вспоминали свою кирзовую юность, кидались друг в друга родами войск, солдатскими званиями и городами и странами от Европы до Азии, от Арктики до Острова Свободы. Вот уж никогда бы не подумал, приезжая на каникулы в такую же свою родную деревню и крутя коровам хвосты подрабатывая у дяди, что местные наши сельчане, тянув солдатскую лямку могли гулять по Вюнсдорфу, нежится в водах Балатона или медитировать в степях Даурии.

Молодой военкоматовский старлей, знакомец по городской дискотеке, деловито нас оприходовал как товар по накладной, попытался командовать, но был послал нами - городскими пацанами, куда подальше и далее скромно довольствовался смешной муштрой прямо на вокзале тех исполнительных и затюканных призывников вчерашних передовиков- -колхозников.

Приятель мой Гриша был постарше, пропустил свой призыв. Был он из многодетной семьи – то ли пять, то ли шесть сестричек, после армии, в тот же год, его там же на вокзале, после дискотеки и зарезали. Витек (мой одногодка), был оторва - сорвиголова, в 90-ые умер, ребята говорили, что от передоза. У Витьки с собой был портативный кассетник. Пока из батареек можно было что-то выжать - «Романтик» давал жару только одним синглом – тем самым Oh-oo-oh you're in the army now… Не зная английского, открывая в себе новые таланты благодаря дружескому сельскому самогону и юному возрасту, у которого есть день сегодняшний, и ничего более, мы самозабвенно орали и подпевали хрипящему магнитофону. Причем Витек в купеческом загуле бросил кассетник под ноги на мерзлый перрон, и мы играли им в футбол, под уже замедляющиеся голоса солистов Status Quo, на последних предсмертных судорогах катодов и анодов в электролите сдыхающих батареек. Кассетник было жалко, но он оставался уже в другой отрезанной и прошлой жизни, она обнулялась, тонкие нити, которые тебя еще связывали с ней, скоро должны были оборваться, гражданскую одежду ты скинешь как облезлую кожу от загара, переваришь домашние пирожки, и будут тебе папой и мамой на ближайшие 2 года твой ком и замкомвзвода.

В электричке все успокоились, в воскресенье утром никто и никуда в ней, кроме нас не ехал. Было холодно и пусто в вагоне, кто спал, кто, надышав кружок в заиндевевшем окне, прилип к глазку, смотрел будто упорно пытаясь запомнить родные края или увидеть будущие.

Призывной пункт на улице Революционной встретил нас гулом и роем бритоголовых ровесников. Поразили огромные казармы, легкий бардак и праздношатание призывников. В первую же ночь у меня украли деньги, причем из внутреннего кармана рубашки из-под застегнутой на ночь на все пуговицы куртки, в которой я даже во сне, пытался сберечь свое богатство. Наутро я понял почему карманники считаются элитой воровского мира, но ведь получается, что некоторые из тоже отслужили в Советской Армии?

Возвращаясь к мудрости наших мам, к тому, что она зашила мне трусы сторублевку – она-то сохранилась! Трусы, это трусы! Ни один карманник к ним не полезет, на их жаргоне это западло. Кстати, в студенческие годы ездили проводниками летом в стройотряде, и когда рейс был в Одессу, по совету бывалых проводниц, деньги засовывали в полулитровые стеклянные банки, а их в сумку, и финансы всегда оставались в сохранности. Щипач кошелку подрежет, два пальца сунет, а там банка…

Самое интересным местом на призывном был уличный туалет, располагался он в самом дальнем углу. Верховодили возле него шустрые наблатыканные ребятки с бледными попытками по фене ботать. Все они были по быстротечной моде той осени в черных новеньких фуфайках и вязанных шапочках – петушках. У некоторых были надписи зубной пастой на спине, например, мне запомнилось «калинка», позже я понял, значит это был черниковский парень. Кружили они в основном деревенских, мы хоть из затрапезного по их меркам городка, но держались горой друг за друга, да и сами были, как говорится в рот палец не клади.

Не успели мы с земляками притереться на новом месте, Гришка решил дернуть домой на дискотеку - воскресенье же. Пытался и меня с собой, я в никакую. Как так? Проводили в армию, а я уже на побывку… и батя, суровый мужчина, и мама мусульманских правил: ушел, сынок, служи как все служат, у нас так не принято, да и друзья не поймут, мы же тебя проводили, столько выпили - что опять?! Помог только Грише, подставил плечо, как раз у туалета было место, через которое все ходоки прыгали через забор, кто домой на мамины пирожки, а кто и пытался насовсем.

Вскоре приехал и наш «покупатель» – так называли представителей воинских частей, которые забирали новобранцев в города и веси необъятного Союза и не только. Построили нас посреди ночи и нестройными рядами пошагали мы пешком по ночной столице прямиком к ж/д вокзалу. На вокзале в зале ожидания места нам не нашлось, нас загнали в здание касс пригородных поездов, типа добро пожаловать, располагайтесь на ночь на красивом удобном кафельном полу. Наверное, потому что мы уже и не люди-пассажиры, а военные. Это как в анекдоте, когда одна бабка другой: «Слышь Клавка, надысь, за околицей охтобус запрокинулся. Клавка вздыхает: «Ёлки зеленые! С людями?». Та ей: «Да нет… с солдатами»…

Главный командир у нас был прапорщик, потом все два года службы я его знавал, в нашей части служил в батальоне СРС – собачник. Это у них, где солдат на первом году службы бежит 10 километровый кросс, спотыкается, язык на плечо, собака на длиннющем поводке резво впереди, оглядывается, тащит солдатика, а на втором наоборот, солдат впереди, летит земли не касаясь, легкие как меха кузнечные работают, а пес скулит, за свои хозяином еле успевает, на поводке, струной натянутым, о кочки бьется, не поспевает.

Прапор на все расспросы куда едем, где служить будем молчал, будто цементу в рот сыпанул и водичкой запил, до самих ворот части и не раскололся. Я-то шустрый паренек был, прапор взял, да и назначил меня страшим, помогать командовать. Тут компания наших ребят ко мне, , мнутся, суетятся Посоветоваться пришли говорят, и рассказывают, мужик к ним подкатил - пару пузырей предлагает. Ну, говорю, дело хорошее, где ваш благодетель, покажите, сам разберусь, я же правая рука командарма нашего – прапорщика! Мужичок нарисовался, так и так, пацаны цена такая-то, но я не лыком шит, денег у нас нет, братан, на казенном счету мы, родину уже защищаем, отвечаю - всё! мы считай военные, а он, базару нет, давайте, махнем не глядя, на шмотки. Один наш деревенский, в копилку близкого товарищества с помощником командарма (то есть со мной), или с желанием перейти на новый уровень с кислушки сразу на столичную, сует мне под руку шапку кроличью свою, теплую еще, прямо с лысой комбайнерской головы. Сошлись с мужиком на литр. Этот парнишка - комбайнер уже без шапки, со мной потом служил, помню он в учебке топографию завалил, на голубом глазу убедительно обосновывая нашему капитану, что если два поллитра это литр, то два полуострова - это остров))).

Мужичок вокзальный нехотя, ломаясь, шапку взял, и мы за ним, за вожделенным напитком. Водил он нас, как Моисей свой народ по пустыне, долго по дебрям железнодорожным, и наконец-то возле очередной двери попросил подождать 5 секунд. Как становятся девушки женщинами все знают, и многие думают, что также и юноши становятся мужчинами, но на самом деле они становятся полноценными мужиками, когда их в первый раз разведут как последних лохов. В этот день из ваших розовых очков выпадают сразу оба окуляра и бьются вдребезги о грязную мостовую, в узком темном переулке вы будете смотреть в небо, силясь увидеть прекрасные звезды, а из окна в лицо вам выплескивают ведро помоев – вот сразу возьмите свой мысленный листок, озаглавьте его «Я все равно его найду и отомщу», укажите пункт 1 и начинайте заполнять – вас кинули, объегорили, развели – теперь вы мужчина, тертый калач и стрелянный воробей.

Простояв вежливые пять минут, мы следующие полчаса дружно ломали голыми почти солдатскими руками крепкую железнодорожную дверь, бегали разъяренные по сквозному проходу и по всему ночному вокзалу. Выпить оказалось – не судьба! Друг с нашей шапкой! Если ты читаешь эти строки, верни столичную (шапку комбайнерско-кроличью оставь своим внукам), и знай, ты попал в анналы истории (это приличное слово!), я о тебе вот в этом месте написал и когда-нибуть обязательно тебя найду!

В поисках этого козла, на 2 этаже вокзала мы наткнулись на призывников из Прибалтики. Теперь я понимаю, что такое сегрегация: прибалты на фигурных скамеечках среди фикусов, а мы на бетонном полу в пригородных кассах. Одеты они были с иголочки, в армию собрались, лучше, чем мы наряжались на свидание. Болоньевые куртки, штаны-бананы и фирменные джинсы с карманами на коленках, дутыши на ногах, сумки с яркими наклейками и надписями.

А у нас в общаге, в студенческие годы, (уже после службы), помню ушлые студенты продавали одежду, рассказывая, что это гуманитарная помощь из той же Прибалтики. А оказалось что они (бизнесмены 90-х) перепродавали одежду для похорон - только черные костюмы оказались щегольскими исключительно с фасада (лицом к оплакивающим), а со спины (кто ж там в гробу увидит…) из черной марлевой сетки, а ботинки (вы угадали – черные!) были таковыми до первой лужицы - бумажные подошвы просто растворялись (как бульонные кубики – помните такие?), и в носочках вперед по асфальту до старшекурсника на разборки, который тебе всё это впарил.

Пообщались с эстонцами, литовцами и латвийцами, сигарет с фильтром настреляли полные карманы, рижского бальзама из вычурной бутылки втихаря глотнули, хоть какая-то реабилитация за умыкнутого «кролика».

Под утро нас погрузили в пассажирский поезд и прямиком до города Куйбышев, затем в тентованных грузовиках отвезли и сгрузили как дрова, рядом с взлетно-посадочной полосой, где были оборудованы армейские палатки с буржуйками внутри. На следующий день по взлетке прошагали и загрузились в обычный пассажирский самолет, конечно же, Аэрофлота. Мы заняли весь самолет, все места. Я летел впервые в жизни, как и 99% моих будущих сослуживцев.

Вначале все были замороженные, но, как только поняли, что вот эти милые создания – стюардессы на самом деле живые, а не картинки с красочной рекламы «Летайте Аэрофлотом», мы их просто достали. Но в рамках приличия. Когда какой креативный наш будущий однополчанин взялся прямо в самолете строчить письмо на родину, а затем еще набрался смелости, и попросил стюардессу отправить его по адресу, и она с фирменной улыбкой ответила, что конечно же отправит, то весь самолет, в том числе и автор этих строк дружно как из пулемета застрочили письма.

Все письма были в одном стиле: дорогие мои папа и мама, мчусь на лайнере над просторами нашей необъятной Родины, передаю вам пламенный привет с борта самолета и т.д и т.п. Причем деревенские подглядывали и переписывали тексты у городских, а иногда просили поделиться отдельными красивыми прозаическими оборотами за сигаретку. Стюардессы – золото! все письма, причем, без конвертов, брали и с неизменной улыбкой на устах (при этом сразу опять превращаясь в картинку из рекламы Аэрофлота), обещали прямо в полете (видимо телетайпом) отправить по указанным адресам. И мы верили, не верить им никак не получалось.

Летели долго, самолет сел ночью, у трапа нас ждали тентованные военные грузовики. Было очень холодно, дул пронизывающий ветер, в небе мерцала россыпь мириадов бриллиантовых звезд – таких у нас, я отродясь не видывал.

Пока шагал к машинам, почувствовал, что загребаю снег ботинком, разошлась молния, в грузовике за нами зачехлили тент, и еще часа два мы ехали в кромешной тьме, и в полном молчании. Снег в ботинке растаял, на улице было под минус 50. И это был мой первый солдатский «косяк». Почему-то врезалось в память.

Перед воинской частью всех выгрузили, нас встретил выстроенный в линеечку караул, суровые лица, вороненые стволы автоматов, короткая торжественная речь с кучевыми облаками пара изо рта двухметрового захлестанного в кожаные ремни портупеи дежурного офицера по части. Серые с большими выпуклыми красными звездами ворота разрывая шарнирами хватку сибирской зимы с металлическим скрежетом медленно разъехались, открыв нашему взору ту самую неизвестность, в которую нужно ступить и достойно пройти.

Вот так и началась наша служба в рядах Советской Армии.