Письма с фронта

Вышла я вчера во двор. Там из квартиры умершей в прошлом году Валентины Дроздовой вынесли вещи и аккуратно сложили: мебель, узлы с одеждой и прочий никому не нужный хлам.

Валентина приехала в деревню уже будучи пенсионеркой, как многие пожилые люди сейчас переселяются в сельскую местность. Посещала церковные службы, писала православные стихи о России. Ходила всегда в платочке и длинной юбке. Детей у неё не было. Приезжала сестра из Кронштадта и приятельницы из Санкт-Петербурга. При встрече Валентина всегда приветливо улыбалась. Иногда мы останавливались, перебрасывались несколькими фразами.

Прошёл год с небольшим, и квартиру её, видимо, продали, освободили от личных вещей. Кое-что из мебели разобрали местные бедняки, а оставшийся скарб погрузили в кузов небольшого грузовичка и свезли на свалку.

Вот так будет и с моими вещами. Кому теперь нужны книжки, бумажки, старые письма и тетрадки? Поэтому хочется всё, что дорого, что является уже историей России, в некотором роде, поместить куда-то, где это сохраниться и будет кому-нибудь интересно.

У меня есть два письма с фронта Первой мировой войны прадеда Гаврила Михайловича Веденского, подполковника царской армии, к жене Елизавете Алексеевне Веденской (Шустовой), написанные его рукой в 1915-1916 годах. Письма я перепечатала и публикую в этой статье в редакции и пунктуации автора.

  29 ноября 1915 года

Мой адрес: Действующая армия,37 полевая почтовая контора,116 полевая военная подвижная хлебопекарня - мне
Дорогая Лизонька! Вот уже прошло две недели. как я на театрах военных действий, а от тебя не получил ещё ни одного письма. Я сам послал тебе не меньше десяти писем, считая с 14 ноября. т.е. со дня моего отъезда в армию. Неужели ты до сего времени не получила ни одного моего письма? Меня это ужасно беспокоит. В особенности у меня болела душа вечером 27 числа. да и сегодня весь день 28-го. и сейчас в 7 с половиной часов вечера я сижу и пишу тебе это письмо, а у самого почему-то болит душа. Письмо это помечаю 29 числом, потому что оно уйдёт завтра утром. Я так и все письма помечаю. Сегодня 28 и у нас целый день прием пушки. Сегодня же комиссия закончила передачу мне хлебопекарни. И сегодня же в 4 часа вечера были у меня мой начальник корпусный интендант, всё осмотрел и нашёл всё в порядке. Но всё это мне кажется ещё не причина, у меня болит душа все ли вы здоровы и всё ли у вас благополучно по дому? Мне страшно хочется знать, как вы устроились на своей квартире. привыкли ли к Рыбинску, как учатся дети, довольна ли ты своей квартирой? Ну, словом, подробно всё о чем я уже неоднократно писал тебе. Я хотел послать вам телеграмму, но оказывается, что у нас запрещено принимать частные телеграммы, приходится терпеливо ждать от тебя письма. Вчера 27 числа я получил первое письмо от своего отца. Пишет, что здоров, только ноги слабы. Пишет, что получил твое письмо, где ты ему сообщаешь, что живешь ещё у родственников и что я приезжал к вам за мукой, конечно, я его письму был очень рад. Но мне, ты сама понимаешь, всего важнее ваше письмо, без которого я всё время беспокоюсь. Пожалуйста, как начнешь получать мои письма, отвечай мне почаще. Можно потому ограничиваться открытками в 10-15 слов, потому можно и не трудно посылать каждый день. И я этого у тебя прошу, не поленись, дорогая. Пиши открыточку коротенькую, но только каждый день. И я так же буду поступать. Тогда, хоть и далеко, а мы будем как будто близко друг с другом. Целую тебя и детей несчетно раз. Храни вас Христос, целы, здоровы и невредимы. Как только получу твоё первое письмо, я тебя об этом извещу. Савицкий назначен в 117 хлеб., я туда его привез. До свидания...
Поклон Шуст. Андрон. Сердечно любящий вас Ваш Гаврил.

25 октября 1916 года   ДАрмия.

Возлюбленная моя женушка, Лизонька, здравствуй! Крепко обнимаю тебя мою дорогую и славных моих малышей Ларочку и Гаврилку. Горячо целую, посылаю Божие и мое благословение. Душевно желаю доброго здоровья и всякого домашнего и житейского благополучия на многие-многие годы. Наконец-то я получил долгожданное от тебя письмо и благодарение Господу за все ниспослаемые мне грешному блага. Я несказанно рад, что ты благополучно доехала и находишься в родном своем городе под кровом родителей. Только бы Господь даровал тебе и детям здоровья, успехов в науках им и спокойствие тебе от упреков к тебе мамы, Милая!  Письмо твое я получил 24 го октября в 5 часов вечера, и сразу же отвечаю. В 3 часа послал тебе открытку, а сейчас отвечаю на твоё письмо. Помечаю 25-тым, т. к. оно пойдёт завтра. Спасибо тебе за твое подробное и любезное письмо. спасибо тебе за все твои труды и хлопоты по переезду. Я знаю, что тебе было очень тяжело. Но Бог даст, больше не придется кочевать до окончания войны. Очень хорошо, что тебе мама уступает отдельную комнату. Устрой себе там уютный уголок, обустрой там всё по своему вкусу, поставь там всё тебе необходимое, и живи с Богом. На Рождество, если всё будет благополучно, я к вам приеду. Ты меня приютишь в своем уголке. Я буду рад обнять и зацеловать мою милую старушку. Какая же ты старушка? 34 года - это самая краса женщины, а ты отлично сохранилась. По крайней мере я в тебя влюбился - нет больше, я тебя люблю. а, следовательно, мы счастливы и такой другой, как ты, мне во веки бы не найти. Это Господь мне указал тебя. И я в это глубоко верю. Только бы Господь послал нам здоровья и помощи в воспитании всех наших детей, в которых вся наша жизнь, Лизуша! Я тебе уже писал, что Ларочку надо начать учить, и ты в самом деле отдай её в школу, что против вашего дома - она всегда будет у тебя на глазах., и всё-таки, чему-нибудь там научится, так как дома заниматься с нею некому, а учит начать её надо. Пусть хоть зиму походит в школу, а там видно будет, что с нею делать дальше. Это будет только проба её прилежания, способностей и склонности к наукам. Я, по крайней мере, думаю, что у неё должны быть хорошие способности, судя по восприимчивости. Виктор за всё время прислал мне одну лишь открытку, а Валюша - ни одной. За то мой славный Зойчик меня не забывает, и на днях я получил от неё открыточку от 16-го числа. Она, слава Богу, здорова. Про Колюшу ничего не пишет, пишет, что ей отрезали волосы, а почему - не пишет. Ходит она в чепце.

С войны Гаврил Михайлович не вернулся. Позднее родные узнали, что он был расстрелян красноармейцами, как царский офицер.