ДАР. Глава 11

Sic tansit gloria mundi

Что ж, не подошел еще назначенный родителями Рамзели срок для обмена наших квартир, а я уже заработал деньги, необходимые на ремонт и обстановку. Оставалось ждать. Мне пришла в голову мысль, что я со своими способностями мог бы найти способ наколотить денег совсем другого масштаба, но вспомнив, чем заканчивались все мои коммерческие прожекты, оставил эту идею. К тому же я разделял слова матери киногероя Фореста Гампа, что человеку денег для жизни нужно совсем немного, остальное для хвастовства, как-то так, кажется.
Я было, совсем уже собрался рассказать супруге, что с моей стороны все готово для того, чтобы мы могли начать процесс манипуляций с квартирами – я даже договорился с женой моего сослуживца, занимавшейся риэлторством, чтобы она взялась за этот процесс – когда Рамзеля меня ошарашила новостью. Оказывается, ее родителям удалось убедить ее в том, что ей не нужно заводить со мной совместно нажитого имущества! Они были совсем не уверены в постоянстве ее (заметьте, не моих!) чувств, что косвенно подтверждала вся ее предыдущая жизнь с мужчинами.
Не скажу, что это был страшный удар, но мне не скоро удалось стереть с лица глупую улыбочку непонимания и невероятности услышанного. Что это такое – то так, то сяк; складывалось впечатление, что решения принимают не взрослые люди, а школяры. Повеяло тем холодком неизбежного расставания, который я впервые почувствовал, когда Лина сказала, что уйдет от меня через полгода. И вовсе не из-за каких-то дурацких квартир! Это было крушение надежд сплотить семью, вывести ее на другой уровень, жить вместе, а не по разным адресам. Это была динамика совместного движения, объединения усилий и интересов. Почему?! Почему это так ясно понимал я и не видел более никто?
Или видел? Видел, но не хотел это обнаруживать. В начале нашего знакомства Рамзеля поведала мне о том, что ни с кем из парней не жила больше трех лет, даже с первым мужем – отцом ее дочери – она не смогла перешагнуть этот рубеж. Она говорила, что потому ее отец и не пошел на свадьбу, ибо был уверен в том, что и со мной она ненадолго. Но Зеля так убедительно доказывала нескончаемость ее любви ко мне, так пунктуально планировала семейную жизнь на десятилетия вперед, что я думал – она выгораживает некрасивое поведения своего родителя. А вот оно как все оборачивается. Если бы мои родители так бесцеремонно влезали в мою личную жизнь, я бы с ними переругался в пух и прах!
Но что было делать? Жизнь продолжалась, и мы по-прежнему оставались мужем и женой. И хотя почти каждый день виделись на работе, вечера проводили вместе не более одного раза на буднях и с субботы на воскресенье, когда Зеля, позанимавшись и наигравшись с дочкой, сводив ее куда-нибудь или просто погуляв с ней, находила возможным навестить и мужа. Я был счастлив и этим, тем более что по телефону мы продолжали общаться часто, хотя уже и не так подолгу, как раньше.
Нередко в ее прогулках с Софой принимал участие и я – не видел других возможностей совместного проведения времени с семьей. Что касается Глеба, то Рамзеля больше не ездила к нему, так, иногда у меня дома пересекались. Все это, конечно, нервировало, но повода для конкретной тревоги не давало.
Софочка пошла в первый класс и это только добавило проблем. На работе Рамзелей были уже конкретно недовольны – уж слишком часто она теперь отпрашивалась: приходила к десяти утра, уходила в два. Объясняла начальнику – надо забирать дочку из школы и вести ее на гимнастику. Последний год из всех кружков и секций, в которые Зеля пыталась запихнуть дочурку остались только спортивная гимнастика, да раз в неделю изобразительное искусство.
В основной семье Рамзели (не меня же считать ее основной семьей) все «квохтали» вокруг Софьи – и мама, и бабушка с дедушкой, и прабабушка, и даже дядя с женой. Дарили дорогие игрушки, покупали купальные костюмы ценой по десять тысяч, кормили исключительно с рынка, на любые праздники заказывали огромные торты, наполняли комнату десятками, а может, и сотнями шариков, накачанных гелием. Я, с первого класса ходивший в школу самостоятельно, а после уроков дожидавшийся дома родителей с работы и разогревающий себе оставленный матерью суп в эмалированной миске на конфорке, в четырнадцать лет, вообще ушедший из дому в военное училище, не мог понять такого отношения к ребенку. Как-то даже рассказал жене случай, вычитанный в интернете, что во Франции за чрезмерно навязчивую любовь к ребенку, мать лишили родительских прав. Зеля аж окрысилась.
На дни рождения Софьи я не ходил, потому что туда неизменно наведывался первый Зелин муж со своей мамой, и мне не хотелось с ним знакомиться. Да и лезть в семью, где тебя откровенно не любили и не уважали, не было желания. Переживал, конечно, но Рамзеле было, похоже, все равно. Дошло до того, что в социальных сетях, где была зарегистрирована моя жена, исчезли все мои фотографии, зато появился ее первый муж с дочкой, он же с бывшей женой, с ее родителями.
Надо было ставить точку в наших отношениях, видно пришла пора. Я и так, прожив с Рамзелей четыре года, позволил поставить ей рекорд времени постельного сожительства с мужчинами (слово «брак» для наших отношений, особенно в последний период, как-то мало подходило). Все это я прекрасно понимал, как прекрасно понимал и то, что сколько бы я не обманывал себя, но я любил эту азиатку. Привязался, блин, прирос всей кожей с мясом – так просто не отдерешь. Кто-то умный сказал: «Нельзя совершить одну ошибку дважды, потому что второй раз – это уже выбор». Но разве ошибка то, что я хотел быть счастливым, ошибка ли, что поверил в любовь, которую несколько лет мне с такой настойчивостью доказывали? Я решил оставить все как есть, что будет – то будет. Пусть Зеля занимается дочкой, буду помогать, чем могу, не стану больше ни о чем спорить. Будем общаться на работе, гулять по выходным с Софой, посещать детские спектакли. Рамзя хоть разок-то в неделю приедет ко мне, найдет время уж, наверное.
На всякий случай я несколько раз заводил осторожные разговоры о разводе, маскируя свою тревогу беззаботностью тона и напускным равнодушием. Рамзя была категорически против, это меня откровенно радовало и несколько успокаивало. Я внушал себе, что меня по-прежнему любят, и надеялся на лучшее. Правда, что такое это «лучшее» – не понимал и сам.
Теперь свободного времени было много, денег откровенно некуда девать – ведь теперь никакого ремонта и обстановки нам не требовалось – и я стал понемногу выпивать. Все-таки, что ни говори, а алкоголь на корню убивает любую тревожность, правда не решает проблем, из-за которых она возникла.
Как-то я, после сытного обеда, прикорнув днем и пробудившись к вечеру, с удивлением обнаружил, что Зеля купила хомячка. Причем со всеми причиндалами: клетка, колесо для бега, кормушка, поилка, домик, пачки с опилками и непосредственно корм. Мама Рамзели не разрешила ей держать дома мышь. На долгие месяцы этому джунгарскому комочку шерсти с черными пуговками глаз предстояло стать моим единственным по-настоящему близким другом. С Димкой, которого я устроил к себе на работу, виделся почти каждый день, но у него была своя семья, а общность наших совместных интересов на данном этапе жизни не выходила за пределы служебных кабинетов.
Хома, Джунги, Мыша – как я звал хомячка – была самочкой. Мой сын, когда ему удавалось вырваться из училища, умилялся, глядя как я сюсюкаюсь с хомячихой. Это было единственное живое существо в мире, которому сходило с лап любое обращение со своим хозяином. Принцип nemo mi impune lacessit  на нее не распространялся. Помню, как Мыша повисла у меня на руке, насквозь прокусив палец длинными как портновские иглы зубами. Я только немного обиделся (смешно звучит, да?)– ведь ничего плохого Хоме не делал – и засунул ее в клетку. Так мы с ней и жили.
С утра вынимал маленькое пушистое существо и сажал его на ладонь, подносил к ней лицо, а Джунги становилась на задние лапки, передними опиралась мне на подбородок и лизала меня в нос, как собака. Потом насыпал корм, проверял уровень воды в поилке, уходил на службу, где что-то делал, общался с сослуживцами и Зелей, рассказывал ей про хомячка, возвращался домой, выпускал Мышу погулять в прозрачном шарике, играл с ней, подкармливал колбасой, фотографировал, выкладывал фотки в интернет. Один или два раза в неделю нас навещала Рамзеля. Она уже не пылала той любовью ко мне, что четыре года назад, и я принимал это как должное и неизбежное. Знал, что попался в липкую паутину привязанности к близкому человеку и просто ждал с обреченностью загнанного зверя развязки событий. Ждал, не пытаясь что-то изменить. Во-первых, потому что не видел как, во-вторых, был уверен, что книга судеб давно все определила, и что бы ни произошло – это правильно.
 А Зеля, вся в коконе собственных забот, уже не проявляла привязанности не только ко мне, но даже к купленному ею же хомячку. Мы присутствовали в ее жизни, но в качестве бессловесных статистов. Джордж Бернард Шоу как-то сказал: «Если мое отсутствие ничего не меняет в вашей жизни, то мое присутствие в ней уже не имеет никакого значения». О-о, как это было верно подмечено!
___________________________

Чувство дежавю меня не покидало уже давно. Да и не дежавю это было. Все, что я чувствовал и переживал сейчас, уже было раньше, в той, другой жизни, когда я был молод и не в меру горяч, когда меня любила совсем другая женщина. Напрашивались и прямые параллели между моими отношениями с Линой и Рамзелей. Вообще, единственное, чем разнилась моя первая семейная жизнь со второй, это то, что с Зелей был ускоренный вариант развития событий, в три раза быстрее. И он пока еще неизвестно, чем закончится. Но если тем же, то, принимая во внимание, что по Лине я сох лет около пяти, меня ждали полтора, а то и два года душевных мучений. Я даже не представлял, как смогу выдержать такой срок снова. Поэтому, мне только и оставалось, что надеяться на лучшее.
Однажды я проснулся ночью в холодном поту, мне приснилось, что нахожусь в точно таком же душевном смятении, как сразу после развода с Линой. Причем так явно я это почувствовал, что даже не сразу смог адекватно оценить ситуацию и подумал, что у меня открылась еще одна грань моих жутковатых способностей, а именно – возвращение в прошлое. Именно возвращение туда, а не воспоминания о нем. Полежав несколько минут в полнейшей темноте и осознав, что это был только сон, я вздохнул с облегчением. Но что же будет, если я опять останусь один, если всего лишь сон поверг меня в такой ужас.
Я рассказал про него Рамзеле в этаком небрежно-смешливом наклонении. Она поддержала шутливый тон, но черту подвела вполне себе серьезным голосом:
– Такого не может быть. Я не собираюсь от тебя уходить.
Я прекрасно знал, что наиболее убедительным образом человек лжет о том, во что сам бы хотел поверить. Возможно, Зеля и не собиралась от меня уходить, но вот насчет того, хотела она этого или нет, было совершенно неясно. Но, конечно, я предпочел не заметить эту игру слов и безоговорочно поверил жене. И события нашей семейной жизнь потекли в том же русле, что и прежде.
Близился Новый год. Мой сын был на последнем седьмом курсе Нахимовского училища, скоро ему исполнится восемнадцать лет – уже утомился переписываться с Фрунзенским военкоматом, объясняя, что на учет он поставлен в другом районе – и я решил отметить этот праздник вместе с ним. Он согласился и сказал, что придет со школьным другом, который уже неоднократно у нас бывал. Слишком размахиваться в плане созыва гостей я не собирался – планировалось широкое застолье с узким кругом приглашенных. Помимо меня, Глеба и его друга, должна была быть только Рамзеля с дочкой. Но она неожиданно отказалась, сославшись на то, что Софа должна быть в Новый год у себя дома, что приедут родственники и что бабушка и дедушка приготовили ей подарки, и вообще это семейный праздник. Из всего услышанного бреда, последнее звучало особенно по-идиотски.
– Я постараюсь приехать на следующий день.– Рамзеля акцентировала внимание на слове «постараюсь».
В целом, я неплохо готовлю. Жизнь научила, в том числе и семейная, улавливаете иронию. К празднику начал готовиться за неделю, закупил разных продуктов – дорогих, необычных, необходимых, самых простых. Накануне отварил рис, картошку, яйца. Внес с балкона гостевой стол, он хоть и великоват на троих, но уж больно много блюд было запланировано, тщательно обтер его от пыли, собрал. К десяти вечера 31 декабря все было накрыто и сервировано. Салат из вареных кальмаров, обязательный оливье, салаты из свежей зелени с майонезом и с оливковым маслом, из печени трески, селедка под шубой, креветки чищеные, анчоусы, мидии, сельдь в винном соусе, холодец двух видов, яйца фаршированные грибами с жареным луком и яйца с чесноком и майонезом, оливки, маслины, различные маринады, бутерброды с икрой, правда, только с красной, нарезка твердокопченой колбасы, ветчины, семга и форель, аккуратно выложенная на больших тарелках и многое другое. На горячее были приготовлены жареные бедрышки куры и тушеный с чесноком кролик, гарнир – вареная калиброванная благодаря моей чистке картошка. К чаю – трубочки с заварным кремом. Из спиртного я выставил водку «Царскую», 12-летнее виски, сухое «Шардоне» и шампанское «Боско».На утро в холодильнике остывала упаковка пива «Хольстен». Нормальный стол получился, не экономить же мне на сыне, только из-за того, что жена не приехала.
Это был знаковый Новый год, я первый раз собирался поднять бокал «за удачу» и чокнуться рюмками «за здоровье» с сыном. Все, как и обычно, когда это «все» зависит только от меня, прошло великолепно. Ребята «офигели» от изобилия разносолов, но съесть всего – да что там съесть, хотя бы попробовать – не смогли, даже до кролика не добрались. Зато хорошо выпили, но, молодцы, не напились. Потом провели фото сессию, опять посидели, поиграли с мышкой и улеглись спать.
Наутро, позавтракав и опохмелившись пивком, мальчишки уехали, и я остался опять один. Напрасно я ждал Зелю – она не приехала. Более того, в телефонном разговоре сказала, что вообще на этих праздниках ко мне не собирается, хочет провести их с Софой. Впереди было десять дней выходных, и надо было решать извечный, со времен Николая Гавриловича Чернышевского, российский вопрос: «Что делать?»
Съездил к родителям, поздравил. К ним пришел мой брат со своей девушкой, и мне было очень неприятно и неудобно отвечать на вопросы, почему я без жены. Да и что я мог ответить? Что она проводит праздники со своей основной семьей? Чушь какая-то.
Вернувшись домой, я не стал ломать голову над проблемой воскресного времяпрепровождения. Холодильник ломился от еды, спиртное оставалось, да и до магазина было три минуты хода, а денег – как у дурака семечек. Так что, я тупо «бухал», играл с Джунги, висел в социальных сетях, переписываясь с какими-то тетками, что-то писал, смотрел телевизор. Кто-то мне звонил, куда-то приглашали, но я не хотел ни с кем общаться и ссылаясь на похмельное недомогание, отклонял все предложения «пересечься».
И опять дежа-вю: тогда, еще пока жена Лина, жила у мамы с моим сыном Глебом, теперь, еще пока жена Рамзеля, так же проводит время у родителей с, слава Богу, не моей дочерью Софой. Вот что за напасть такая! Есть поговорка: «Если от всех воняет дерьмом, может, это ты обосрался?» И я со всей своей склонность к самокопанию, анализировал свои дела и поступки, касательно взаимоотношений с моими женами, но так и не смог понять – что же я такое сделал или не сделал, что в первый раз уже привело к разводу, а во второй, похоже, так же движется к нему. И вот что особенно было странно, у меня перед глазами было множество примеров, где мужья откровенно гуляли от своих жен, постоянно где-то напивались на стороне, утаивали деньги, иногда даже поколачивали своих благоверных, но их жены за них боролись! Я же был весь на виду, пальцем Зелю не тронул, никогда не изменял, если и пил, то только дома, дарил дорогие подарки – а вот ведь и ей оказался не нужен. Ох, и обидно мне было, ох, и непонятно. Но пока мы еще оставались (скорее, считались) семейной парой.
___________________________

Мы встретились уже на работе. Праздники прошли и все выглядели по-разному: кто-то ничего, а кто-то был сильно помят. Я, собравшись, последние пару дней выходных не пил, приводил себя в порядок. Не без труда, но мне это удалось. Рамзеля выглядела, как всегда, великолепно. Но то, что я услышал от нее, показалось мне чудовищным:
– Саша, я больше не буду ездить к тебе. Я устала жить на две семьи и хочу посвятить себя воспитанию дочери.
Я чувствовал, что это неправда, точнее, полуправда, а значит, худшая из всех видов лжи; что ж, и я ей когда-то так «врал» на счет своей любви. «Ну, вот и все,– подумал отрешенно,– слова сказаны, молиться поздно». Ее любовь, которую она так страстно доказывала мне четыре года, прошла окончательно; вероятно, на горизонте вырисовался новый объект обожания. Подозревать – хуже, чем знать, у реальности есть граница, воображение же бесконечно. Я тряхнул головой, отгоняя дурные мысли, а вслух я сказал:
– Может, не будем торопиться с принятием решений. Поживи пока у родителей, а там видно будет.
Но «видно было» как раз то, что я ей теперь просто мешал.
– Нет, я уже все решила.
Я не стал уточнять, что именно и, развернувшись, направился к выходу из отдела, хотелось поговорить с Димкой, единственным до конца верным мне человеком.
– Я согласна! – Четким, не оставляющим сомнения в том, что ослышался голосом, громко произнесла мне в спину Рамзеля.
Меня будто прибило к полу. Я понимал, что сам отчасти виноват в услышанном – нечего было трепаться про неминуемый развод. Да, наша жизнь мало похожа на семейную в общепринятом смысле, но о таком существовании мечтают миллионы: муж и жена работают вместе, потом расходятся по разным квартирам – она к дочери на Петроградскую, он – в одинокую двушку в Купчино. Вечерний созвон, крепкий сон. На выходных обязательная встреча со всеми вытекающими. Вечный медовый месяц.
А я, болван, все твердил, что так жить нельзя, что надо строить свою семью, так и до развода недалеко. Впрочем, говорил я все правильно.
Оторвал чугунные ноги от затертого паркета и шагнул-таки по направлению к выходу, бросив через плечо:
– Подумать надо.
Рабочий день для меня был загублен, но в глаза это не бросалось – он и для всех был не очень-то рабочий, после стольких-то выходных. Придя домой, я механически поел, покормил Мышу, включил компьютер и телевизор, уселся в кресло с ногами и задумался.
… Я надеялся, что рана, которую нанесла мне Лина в далеком 2002 году, и которая так больно ныла в течение последующих нескольких лет, не просто затянулась, а ороговела, боль ушла безвозвратно. Но оказалось, что я очень даже ошибся.
Развод, который давно назрел из-за возрастного мезальянса, разного подхода к решению вопросов, невозможности совместного проживания и непонятной позиции, занимаемой Рамзелей по отношению к семейной жизни, из-за нетерпимости ко мне ее родственников, о котором я сам иногда говорил ей, и казавшийся мне поначалу таким простым мероприятием, которого она, как утверждала, не хотела, а потом внезапно согласилась, я принять не смог.
Сначала будто котенок царапнул по сердцу острым коготком и на несколько секунд перенес меня на 11 лет назад, в безысходность, непонимание и потерянность, механические передвижения по комнате, когда я буквально выл на Луну пьяными ночами. Мгновения, в которые я окунулся, привели меня в ужас. Это было страшнее, чем потерять руку. «Слава Богу, – подумал я, очнувшись, – показалось».
Я же знал, что так будет, и даже сам этого хотел. Или нет? Сказанные слова можно взять обратно, никто ни в чем не клялся, мы ни о чем не договорились. Хорошо, что так. Я заснул с чувством, что можно еще все исправить.
Но это оказалось сложнее, чем представлялось. В последующие дни я неоднократно заговаривал с Зелей, пытался убедить ее, что она поспешила с принятием решения, чего-то ей обещал. Короче, вел себя совсем не как мужчина, мне еще расплакаться не хватало.
Впрочем, это сработало. Рамзеля несколько сбавила категоричность суждений, но приезжать ко мне по-прежнему отказывалась. Появилась некоторая надежда на благоприятный исход, но некоторое время спустя, забравшись в «Контакт»,я увидел, что в статусе Рамзи отсутствует слово «замужем». Меня будто окатили кипящей смолой. Еще ничего не произошло, а она уже дала повод для звонков потенциальных кандидатов в мужья!
Котенок, сидящий во мне, теперь с яростью точил когти о мою грудь. И все бы ничего, я умею терпеть боль, но он точил их изнутри, о самое сердце. Эту боль может на время унять водка или купировать таблетки и уколы врача, но тоже не навсегда. Ни того, ни другого не было. Бороться надо самому. Голова вдруг вспыхнула огнем, щеки и уши запунцевели. Я испугался инсульта. Для меня вновь настал 2002 год.
Пытаясь хоть как-то отвлечься, провел математическую аналогию между первым браком и вторым и высчитал, сколько мне примерно мучиться. Выходило около двух лет. «Это конец, – я ясно осознавал реальность и сроки своего Армагеддона, – больше мне так и столько не выдержать».
Было около 11 часов вечера. Я позвонил Рамзеле и стал умолять не разводиться. Меня мало заботило в тот момент, как я выгляжу в ее глазах. Она казалась напуганной, но не спешила меня успокоить. Я стал просить, чтоб она просто соврала мне об этом. Мне надо было услышать это в живую. В голове лопались маленькие воздушные шарики, накачанные горячим гелеем. Реальность казалась дурным кошмаром.
Услышать спасительную ложь! – как просто ей соврать, а мне, пусть ненадолго, поверить. Разговор сейчас шел вовсе не о любви – о здоровье или, даже, о жизни.
Я представил, что будет, если воздушный шарик в моей голове окажется побольше чем те, которые только слегка жалили: горячий хлопок, заплывший красным взор, онемевшая левая часть тела и я на полу в луже собственной мочи. Я такое видел, и даже не раз.
«Соври мне, – мысленно молил я, – соври, пожалуйста!»
Невозможно описать человеку болевые ощущения, которые он сам не испытывал. Ее ответ был: «Посмотрим». Но даже этого мне хватило, чтобы забыться тревожным сном…
«Ненавижу женщин», – было последней мыслью перед тем, как я провалился в темноту ночи.
___________________________

Но ее «посмотрим» оказалось только маленькой словесной уступкой моему вечернему натиску. Через пару дней она стала настаивать на разводе. Сомнений в том, что у нее кто-то появился, у меня уже не было. Но я был готов стерпеть даже это – наиграется и вернется.
Терпение – моя главная добродетель, я могу терпеть боль физическую, в какой-то степени боль душевную, могу снести обиду и даже проглотить унижение, лишь бы хоть немного иметь надежду, что эта выдержка вознаградит меня положительным разрешением ситуации в итоге. Но все это относится к обычным чувствам, испытываемым человеком: боли, злобе, обиде, общему недомоганию, слабости и тому подобному. Но на болезненное расстройство психики это не распространяется. А у меня произошел именно нервный срыв, симптомы были мне хорошо знакомы по событиям более чем десятилетней давности.
Рамзеля, как обычно, ушла с работы за дочкой, а я, не в силах сидеть на месте, поднялся на второй этаж и стал бродить по бесконечным коридорам института. Через примерно час мне каким-то чудом удалось сконцентрировать внимание на своем состоянии и даже провести его анализ. Появился план.
Я направился к начальнику медицинской службы, к счастью, он оказался на месте.
– Василий Иванович,– смотря в пол проговорил я стараясь четко выговаривать слова и правильно строить предложения, что было совсем непросто,– у меня нервный срыв.
– Сядь-ка, – он указал на стул,– поподробнее расскажи.
Я обрисовал ситуацию и закончил словами:
– У меня два выхода – либо вы меня срочно определяете в клинику нервных заболеваний, и пусть там разбираются, либо я ухожу в запой. Иначе у меня голова лопнет.
Он полистал записную книжку, набрал номер медицинской академии. О чем он там говорил, с кем договаривался – я почти не слышал, мысли все время крутились во круг того, где сейчас Зеля и с кем. Подташнивало.
– Э-эй!– Вывел меня из болезненной задумчивости Василий Иванович.– Очнись. Слушай меня.
Он рассказал мне, что надо делать, куда ехать и к кому обратиться. На всякий случай набросал мне алгоритм действий на листе бумаги, записал имена, адреса, телефоны тех, к кому я должен обратиться от его имени.
– Есть кому отвезти? – Спросил он.
Я кивнул.
– Тогда действуй. Как все выяснишь – обязательно позвони. Держи меня в курсе, а пока я тебе освобождение выпишу.
– Спасибо, – пробормотал я, – с меня причитается.
– Иди, иди. И чтоб вылечился.
В академии мне сказали, что могут положить на стационарное лечение только через три дня.
– Вы поймите, – говорил мне моложавый подполковник, – никого из врачей сейчас не будет – праздники, только нянечки. Оно вам надо? Да и собраться нужно, там ведь полежать придется пару – тройку недель.
Действительно, дел у меня было много: подготовиться к трехнедельной отлежке в больнице за полчаса не удастся, да и Джунги надо кому-то отдать.
– Я эти три дня буду тупо пить, – в пол сказал я,– иначе не выдержу.
– Я понимаю, только не переборщите.
Мне от этих слов стало немного легче, я думал, что после сказанного меня либо выгонят, либо наденут смирительную рубашку и законопатят в психушку.
– А как к вам-то потом? Возьмут? – Не очень понятно спросил я.
Но меня поняли.
– Приезжайте – прокапаем, все будет хорошо. Главное – не опаздывайте и без бутылки вискаря в кармане. И, желательно, без денег и драгоценностей.
– А бывает и так?
– Еще и не так бывает. У нас тут один полковник ложился, так его привезли на джипе, а вместе с ним ящик коньяка и дипломат с несколькими миллионами рублей.
Я поймал себя на том, что улыбнулся. Это было хорошо. Надо было позвонить Василию Ивановичу.
… За эти три дня я подготовил все, что было необходимо взять с собой, всех, кому я был дорог, поставил в известность и главное – отдал хомяка брату. Да, еще удалил в социальных сетях статус «женат» и стер фамилию и имя жены, убрав ее из «друзей», – какая глупая месть. Ну, и бухал, конечно. Водка вымывала дурные мысли из головы, ослабляла давление «стального обруча», словно накинутого на сердце, требовала закуски – а значит, я ел. К тому же, будь я трезвым, заснуть бы не смог, а так в лучшем виде! Похмелье вот только. Я даже чуть не проспал время явки в медицинскую академию.
Да-а. Не слишком веселыми были следующие три недели моей жизни. Капельницы, уколы, антидепрессанты, снотворное, беседы с психологами, релаксация и прочая лабудень. Поначалу, перед мысленным взором постоянно стоял образ Рамзели, и как его не отгоняй – он оставался ясным и четким. Зато все остальное – работа, деньги, друзья и знакомые, родители и бытовые проблемы, чертов дар – были словно в тумане. Они просто перестали иметь значение, единственно по кому я скучал, была моя хомячиха, с кличкой которой я так и не определился, и по-прежнему называл ее то Джунги, то Хома, то Мыша. На одной из психологических процедур, где было дано задание нарисовать свое нынешнее состояние, я схематично изобразил домик, в него поместил человечка и мышку. Проведя за домом линию горизонта, я «повесил» в небо солнце, которое обжигало палящими лучами мирную идиллию внизу. У солнца было лицо – зверское и какое-то коварное, что ли.
– Что это? – Спросила врачиха.
– Я и мой хомяк дома. – Спокойно ответил я, что давалось с трудом – мне хотелось в палату.– А сверху, сами видите, Солнце, которое сожжет все дерьмо, всю ложь и лицемерие вокруг нашего спокойного благополучия. Amen!
Рисунок долго обсуждался и, как ни странно, многим понравился. Я, было, хотел его скомкать, но меня попросили оставить работу в качестве демонстрационного пособия.
Настроение оставалось подавленным, я слонялся по коридорам отделения, дрых на больничной кровати, смотрел телевизор в общей комнате, иногда отвечал на телефонные звонки. Несколько раз меня навещали родители и мой друг Дима. Рамзеля ни разу не позвонила и не приехала. Как мне хотелось посмотреть, чем она так занята, что не может навестить мужа, пусть уже и не любимого. Но я боялся увидеть то, о чем догадывался и не сдержаться – наказать за все мои страдания.
Время, как известно, великий лекарь. К концу третьей недели моего нахождения в больнице, болезненное состояние моей души сменилось притворным равнодушием, потом равнодушием настоящим, и, в конце концов, я смирился со своим статусом отставленного любовника. Прекрасно сказал кто-то умный: «То, о чем мы можем думать спокойно, больше не руководит нами». Я решил, что в настоящий момент это умозаключение как нельзя более точно, описывает мое состояние. Да и вечно лежать в больнице тоже не будешь. Я выписался.
На следующий день, придя на службу, занес эпикриз и результаты проведенного лечения Василию Ивановичу. По дороге в отдел зашел к Димке.
– Привет, дружище!– Поздоровался.
– Как ты?
Мы обнялись и расцеловались.
– Да, ничего, помаленьку. Вроде отошел. А как Зеля?
– Сань, – Димка посмотрел в потолок, – мы с ней не общаемся.
– Что так?
– Я ее пригласил тебя навестить, а она: «Зачем?» После этого и перестали.
– Понятно, – вздохнул я.
В этот момент в комнату впорхнула Рамзеля.
– О!– Удивилась она. – Ты уже выписался?
Была она в каком-то вызывающе-б***ском прикиде. Я ничего подобного ей не покупал, и она при мне тоже. Как выяснилось позже, гражданским сотрудникам нашего института выплатили годовую премию в размере их годовых зарплат. Вот Зеля и расстаралась, явно не для меня.
У меня было такое самочувствие, как будто между нами и не было никакой натянутости отношений. Мне казалось, что все мои переживания и тревоги остались в палате отделения нервных болезней академии. Но этот наряд меня добил. Не хочу вспоминать, как я уговаривал ее не подавать на развод – противно. Но она осталась непреклонной, и было видно, как ей трудно общаться с назойливым «бывшим». Ну, еще бы: жить с нелюбимым человеком тем ужаснее, чем большей страстью пылает он.
Все мои купированные «негативы» вдруг с новой силой вспыхнули в моей многострадальной голове. Что было делать? Мне нельзя было ее видеть! А как этого избежать, если мы вместе работаем?! Я прошел в отдел, написал рапорт на увольнение со службы, положил на стол начальника. Потом оделся и, не спрашивая ни у кого разрешения, ушел домой. По дороге купил несколько литров водки, какой-то закуски, воды минеральной. «Вторая часть марлезонского балета», – всплыла в памяти фраза из известного советского фильма про мушкетеров. Не вылечил меня научный подход, перехожу к народной медицине. Было у меня недописанное стихотворение, одно из четверостиший которого звучало так:

… И разобравшись в чем здесь суть,
Лечился водкой – как и надо,
Ту грань боясь перешагнуть,
Когда лекарство станет ядом.

Именно этим я и собирался заняться. Может, мне повезет, и я сдохну от алкогольной интоксикации? Первые же двести грамм, как ураганом, выдули из головы всю душевную крамолу, даже злость как-то потишала. Главное было не останавливаться.