Художники. Муза

- Хотите, мы вас нарисуем?

Я не хотела. Точнее нет, не так. Я говорила, что не хочу. Я говорила? Или кто-то внутри? Мой страх? Страх чего-то неизведанного, необъяснимого, страх…

Я заочно хотела. Когда знакомилась с их творчеством, изучала, удивлялась, всматривалась, как завороженная, просматривая фотографии работ и видеоролики. Я очень хотела попасть (оказаться) туда (там), в то странное серое каменное, полуподвальное помещение, где творилось (от слова творить) нечто.

А оказавшись тут – испугалась.

То, что раньше казалось сказкой, в один миг стало очень реальным. Потому что уже не на экране они, а прямо передо мной – два очень похожих друг на друга человека, два похожих, но очень разных. Разных, какими бывают близнецы. Два художника, два брата, ожидающие моего ответа.

***

Вас когда-нибудь рисовали?

Настоящие художники? Настоящие талантливые художники?

Меня – да.

И неталантливые тоже, правда.

Сначала про неталантливых. Первый неудачный опыт был у меня в восемнадцать лет – на Невском, «по-быстрому», художник сам предложил, и я, подумав, что он что-то разглядел во мне, и теперь я его муза, а значит просто обязана позировать ему – иначе умрет что-то реально художественное – храбро согласилась. Внимание «настоящего художника» льстило мне, юной, да и любопытство сыграло во всем этом непоследнюю роль. Художник, обрадовавшись усадил меня на маленький раскладной походный стульчик и начал рисовать, лишь мельком поглядывая в мою сторону. Рисовал он быстро и за короткое время скопировал меня почти 1:1. Получилось очень похоже. Можно было смотреть на портрет и в зеркало - и сличать. Пришла в голову невеселая мысль, что если бы я была в розыске, то по этому фотороботу меня быстро бы нашли. Но и только. Мое ожидание от работы этого творца, не оправдалось. Было скучно. Неинтересно. На бегу.

Разочаровавшись, с тех пор я отказывалась позировать художникам. Зачем мне не очень удачная копия меня и весь этот псевдо-творческий процесс, не обещающий ничего интересного? Ведь, рисуя, такие художники не могут дать ни удовольствия, ни результата - ничего про меня, обо мне и для меня. Их внимание снова будет поверхностным, их умение, их, возможно, фотографическая память, не смогут меня согреть. Пустая встреча, пустое общение, пустой рисунок. Множить пустоту?  И еще тратить на это свое время и деньги? Ну нет уж. Не стоит это того.

И вот спустя много лет…

…Когда я начала писать эту заметку, я обратила внимание, что пишу ее набросками, как художник, как два тех самых художника. Легкими едва уловимыми набросками, которые свободно, пока без особой идеи, без четкой цели просто ложатся на чистый Wordовский лист на экране ноутбука, напоминающего сейчас мольберт. Как человек, который, увидев что-то интересное, сначала просто смотрит и впитывает увиденное, не пытаясь осознать, так я вглядываюсь в свои воспоминания и, не цепляясь ни за что, беспорядочно набрасываю картинки по памяти, пытаясь просто зафиксировать то самое мгновение.

Именно в тот осенний вечер они и заразили меня своей свободой – свободой обращения с материалами, свободой творения, свободой взгляда. Я позавидовала им тогда и захотела писать свободно, пытаясь уйти от того, как надо (если такое есть, конечно) и прийти к тому, чтобы писать, как хочется. Писать, не боясь ставить свое личное удовольствие, свои чувства, свои желания и свою личную свободу на первое место. Писать не во имя добра, зла, великой идеи, а просто, потому что так хочется.

И музыки хочется. Потому что я люблю ее и люблю писать под музыку. Она должна вплетаться в процесс и пронизывать его своими токами. Хорошая правильная музыка вскрывает чувства, усиливает внутренние вибрации, ведет за собой, отгораживает от реальности и не дает сбиваться с курса. С ней я не боюсь идти глубже в моменте. Но для этого музыка должна быть «той самой». Сейчас я пишу под закольцованный повторяющийся трек «She» Азнавура. Попробуйте, поставьте и погрузитесь со мной. Он даст вам почувствовать ту атмосферу. Включите ее громко, не вкратчиво. Чтобы как тогда она ворвалась с криком – явилась миру. Она должна звучать громко, заполняя жизнью все вокруг, чтобы не оставалось места сомнениям, а только звуку, только настроению, только мурашкам, только чувству. Возможно, это помешает вам читать, но точно не мне писать.

«She may be the face I can't forget, A trace of pleasure or regret….» - протяжно начинает выводить маэстро Азнавур и подготовка закончена... Я снова готова вернуться туда.

Я закрываю на мгновение глаза и вот я в Галерее, в творческом пространстве без мебели, в аскетичном полуподвальном лофте с картинами на стенах и на полу.

*******

Я сижу в самом дальнем углу, вокруг - темно-серые каменные стены из туфа, и я в черном длинном плаще - пальто до пола и в черных ботинках на толстой подошве – черное пятно на фоне серых стен. Я смотрю на себя как бы со стороны и почему-то впечатывается в память это сочетание цветов. Что это – черное на сером? Моя тема? Настроение? Влияет ли это мрачное сочетание цветов на мое состояние? А если влияет, то как? Завладеет мной, как музыка или просто отразит от себя, сделает живой на сумрачном фоне стен? Больше от волнения я задаю себе эти странные вопросы. И постепенно удается успокоиться.

Теплый желтый свет уютно освещает зал и тоже действует успокаивающе. Что еще? Тишина, иногда прерываемая суетой готовящихся к работе художников, чуткое внимание присутствующего здесь же хозяина галереи, и их общее низкоголосое тихое воркование на непонятном мне языке. Музыка голосов. Азнавура пока еще нет, его голос появится чуть позже…

Через несколько минут быстрые приготовления закончены. Все действующие лица заняли свои места и действо началось.

Передо мной на стульях сидят двое. Один совсем близко, ноги в полуметре от меня. В руках - мольберт: большой деревянный прямоугольник, стоящий на коленях, с прикрепленным на него листом бумаги. Второй чуть в стороне – метрах в двух, перед ним тоже мольберт - на ножках. Только сейчас понимаю, что совсем не помню, как они были одеты. Себя помню подробно, комнату тоже, а их нет. Совсем не смогу описать, хотя сидела перед ними битых полтора часа, смотрела в упор и довольно редко отводила глаза. Впрочем, это знакомое состояние: смотреть, не видя ничего перед собой, слушать, не понимая, говорить, не открывая рта…

Да, в тот вечер я была даже очень разговорчива, несмотря на видимое внешнее молчание. Я люблю говорить молча. Иногда молча говорить люблю даже больше, чем вслух. Молча можно быть гораздо красноречивее и не боятся, что тебя кто-то поймает на слове, поймет не так. Чувствуешь себя свободней от молчаливой безответственности. Ведь молчаливая речь почти так же неуловима, как и взгляд. Как можно нести ответственность за то, что в любой момент может быть стерто, как легкий карандашный набросок – вот он был и его уже нет. Показалось, померещилось, почудилось? Что-то промелькнуло во взгляде, а может нет… «Вы что-то сказали? – Нет, вам почудилось»…

Мысли мои прерывает чей-то голос: «Какую вы любите музыку? Может есть подборка в телефоне – мы поставим…». Телефон? Оказывается, телефон не вписывается в сказку, в этот полу-реальный мир. Я не взяла его с собой – зачем мне этот якорь реальности. Отсутствие телефона здесь было намного естественней, чем присутствие его, и даже упоминание о нем вызвало во мне внутреннее недоумение. «Тогда мы поставим на свой выбор». Снова тихое воркование – и сквозь него «She? She …». Хозяин исчез и через мгновение комната наполнилась музыкой, голосом, воздухом, дыханием, волнением, атмосферой… Музыка справилась с порученным ей делом. Она расслабила и объединила, вмиг растопила границы и разрешила чувствовать. И не думать. И стало хорошо, как-то неясно и бессмысленно хорошо и даже радостно. Погружаясь в процесс, я стала несвойственно мне пассивной и поплыла по течению, желая быть кем-то и никем, просто быть пятном на сером фоне, быть безмолвной частью происходящего, уже заранее принимая все то, что предложат мне они.
Музыка незаметно сменяла одна другую. Сыграв в самом начале важную роль, она постепенно уходила на второй план, согласившись быть фоном, как стены, речь, шуршание, дым сигарет...  Все снаружи становилось фоном. И постепенно остались только глаза. Глаза – двери, глаза – окна, глаза – душа, глаза – дыхание, глаза – свет и глаза – музыка. Глаза и взгляд. Он метался от меня к листу, пробегал по инструментам в поисках нужного, искал что-то по комнате, замирал, вглядывался, туманился, становился острым, твердым, пытливым, мягким и изучающим...

 И вдруг:

«Посмотрите на меня». Прозвучало неожиданно. И всё, что было вокруг, вдруг замерло и как будто уставилось на меня.

Я почувствовала смущение: чего от меня хотят? Зачем мне смотреть? Я же и так смотрю - не сижу, уткнувшись в пол. Значит надо не просто посмотреть, а как-то? Как? А вдруг я все делаю не так?! О, мучение!

А он просто ждал, когда я перестану волноваться и одновременно внимательно изучал. И я поняла этот взгляд. «Посмотрите на меня» - это не значит «покажите мне свои глаза», «дайте мне рассмотреть ваши глаза», «покажите, как вы смотрите» – нет. «Посмотрите на меня» – это как «давайте поговорим». Это молчаливое «расскажите мне о себе». А еще «смотрите на меня, отвечайте, чувствуйте, будьте живой». И вдруг (так же молча): «Не бойтесь - пойдемте со мной! – Куда? – Дайте руку. – (с возмущением) Зачем? Куда вы меня ведете? – Ну, идете? – Я не хочу…Нет!…Я не…куда…ку….даааа?! ... ахххх!». Проваливаюсь за ним.

Как долго длилось это общение? Минуту? Две? Дольше? Что он расслышал? Что они оба услышали и поняли? Сказать сложно, но я не выдержала первой и замолчала, улыбнувшись и отведя взгляд. Отгородилась от пристального цепкого сверлящего взгляда, не желая идти глубже. Как будто, приоткрыв что-то очень личное, я боялась, что оно вырвется наружу целиком и обо мне узнают больше, чем я хотела бы рассказать. Две понимающих и успокаивающих улыбки в ответ, и снова шуршание нарушило тишину, снова вплыла музыка и все продолжилось.

Через какое-то время снова пауза. И снова та же просьба и взгляд. В этот раз подчиняюсь спокойнее, пытаюсь больше расслабиться, убрать внешнее и отдаться чувству – непонятному, поднимающемуся из глубины.  И снова сама не выдерживаю. И все повторяется, как в первый раз. Но еще откуда-то появляется ощущение усталости и грусти. Серой грусти. И улыбка в этот раз выходит грустной.

А они творят. Один спокойно и уверенно продолжает начатое.  А второй, тот, что с пронзительным взглядом как будто после этой паузы неожиданно все решает изменить – все перечеркнуть, стереть, нарисовать поверх старого что-то новое. Я не могу видеть, что происходит перед ним на листе, только движения его стали резкими, решительными, энергичными, как будто рвется что-то изнутри. И я начинаю чувствовать, будто рукой своей он вытягивает из самых глубин, из самых затаенных мест - кто пустил его туда?! - и выкладывает на бумагу все, что там было скрыто: страдания, мои страхи, переживания, боль застарелую…

Я волнуюсь. Пытаясь зацепиться за стены, за картины, за теплый взгляд возникшего из ниоткуда хозяина Галереи, я куда-то проваливаюсь.  И призыв «посмотрите на меня» в третий раз, звучит тревожнее двух предыдущих. Ну зачем еще?!... И художник уже не улыбается, а просто настойчиво пытается достать у меня изнутри то, что не смог разглядеть за предыдущие два раза. Взять все. Опустошить. Все присвоить себе. Даже то, чего я, возможно, не знаю или отказываюсь признавать в себе. Он ходит внутри, как у себя дома и ищет, не давая возможности закрыться и спрятаться. И я уже злюсь…

Чего я боялась и на что злилась? Я боялась, что он дойдет до самого дна, пробьет защитные барьеры, просверлит их взглядом своим и увидит там, за внешним моим благополучием то, что не должен видеть никто. Ведь у меня все хорошо, все более чем хорошо и счастлива я, искренне счастлива. И поэтому не могу понять, зачем сейчас все это? Зачем черное, серое?

Но я уже сама согласилась на это. Я сама разрешила. И уже как будто поздно останавливаться. Поэтому он увидел. Увидел сам, а потом показал всем. Просто дорисовал, потом встал, спокойно и буднично развернул мольберт с прикрепленным на нем листом, прислонил к стене и отошел, вытирая руки полотенцем, стирая с них следы вторжения. Выставил вывернутую меня на всеобщее обозрение. Беззащитную, страдающую, голодную и одинокую… «Почему это одинокую, когда я счастлива, любима и люблю!» – я смотрю на творение мастера и это возмущение растет вместе с пониманием, что в самой глубине я всегда буду чувствовать это одиночество и тоску. И ветер будет хлопать дверями в пустых комнатах моей души, где так бесцеремонно несколько минут назад прошелся он.

Где я реальная? Где та, привычная мне, которая отражается в зеркалах – сильная, но в то же время женственная, еще свежая, моложавая, с горящими живыми глазами? Почему не ее выбрал? Почему выжал из меня все до капли? Я тогда злилась на него, почти до ярости злилась. И даже хотела отомстить за его жестокость. За то, что не смягчил, не польстил хоть немного. Вынул неприкрытую правду и пригвоздил к стене. Жадный, прямой, талантливый, резкий.

Стою посреди комнаты и постепенно освобождаюсь от первого впечатления и нахлынувших чувств. Оглядываюсь вокруг и цепляюсь взглядом за спасительный портрет второго мастера. Ловлю его, как спасательный круг. Он не так жесток – я узнаю знакомую себя и успокаиваюсь немного. Он не приукрасил, нет, и не скопировал. Изобразил, увидел и отразил женственность, мягкость и силу одновременно, отразил характер. И этим поддержал. Как хорошо, что он другой – совсем непохожий похожий близнец. Такой же талантливый и честный – но с теплым добрым взглядом. Он помог мне тогда…

Да, это была интересная сказка. Два мага – черный и белый – вершили чудо на моих глазах. И я благодарна им за этот новый непростой опыт…

P.S. Проснувшись утром на следующий день я увидела в зеркале то самое лицо с портрета. Лицо, которое так напугало и разозлило меня накануне. От которого бежала я по улице, смахивая слезы с глаз, пытаясь забыть.  Сейчас в зеркале оно пристально смотрело на меня из самой глубины. Сомнений не было - это была я. Я узнала себя, несмотря на слезы, которые стояли в глазах и мешали смотреть. Ну, здравствуй! Не бойся меня и не грусти - я не убегу и не брошу тебя больше. Ты дома!