Так кто же всё-таки неправ?

Работая с Михаилом Сергеевичем, я не входил в довольно узкую группу его специалистов-международников, юристов, которые были привлечены для подготовки известных «огарёвских» документов, что должны были по замыслу их создателей и самого Генсека и Президента скрепить многонациональную страну, уже разъедаемую и межнациональными распрями, и региональными центробежными тенденциями. У меня было другое направление, связанное в основном с деятельностью средств массовой информации – тут надо учесть, что и в ЦК КПСС, и затем в Кремль я пришёл с опытом работы на Центральном Телевидении, в «Комсомольской правде», в других газетах. Отвлекаясь от темы, надо признать, что именно в то время – конца восьмидесятых и начала девяностых – в СССР действительно, впервые с послереволюционных и двадцатых годов, царствовала невиданная свобода слова. Доставлявшая, честно сказать, немало хлопот и Центральному Комитету партии, и Кремлю, и мне – должность моя была невелика, но находилась прямо-таки на линии соприкосновения действительного и желаемого: была попытка снять двух главных за «перебор», но и ту удалось спустить на тормозах.
В избранную группу, повторяю, я не входил, но отголоски той авральной работы над «скрепами» проносились по всем нашим тогдашним коридорам, достигали любого кабинета.
Да что отголоски. Сопровождая М.С. Горбачёва в его по известным причинам участившихся тогда поездках по стране, я воочию видел, как он рвёт на себе жилы, стараясь достучаться как до местных региональных и национальных начальников, так и до «простых» людей, убеждая, пусть и в реформированном виде, но непременно сохранить Союз. Могу ответственно свидетельствовать: с «простыми», обступавшими его толпами, тормозившими его машину – да он и сам то и дело останавливал её – договариваться ему тоже было проще. Ведь «простые», что показал тогдашний поистине всенародный референдум, уже самим спинным мозгом понимали, что с потерей Союза они многое потеряют. А вот непростые в большинстве своём из этой потери рассчитывали выгадать себе кое-что существенное. И, забегая вперёд, надо признать – не ошиблись. Не прогадали.
Вспоминаю баталии в Литве: на улицах – одно, более, как ни странно, рассудительное, а вот в кабинетах – совсем другое. Очень жёсткое противостояние. Жёсткое с Альгирдасом Бразаускасом, тогдашним первым секретарём Компартии Литвы, и совсем уже непримиримое – Витаутасом Ландсбергисом, председателем парламента. Трудные, катастрофические дни армянского землетрясения – Михаил Сергеевич, прервав свой визит в Америку на Генассамблею ООН, прилетел сюда, в самый эпицентр, оставив сопровождавшую его многочисленную свиту в Москве и взяв с собою практически одну Раису Максимовну, самую верную и самую непоколебимую свою опору. На дымящихся развалинах люди требуют крова, тепла, питания, а на многочисленных совещаниях без конца ставится ребром пресловутый армяно-азербайджанский вопрос… Львов – здесь довольно цельная, глухая стена взаимного недопонимания, нашедшая практически адекватное преломление и во встрече с творческой интеллигенцией.
Чернобыль, роковой четвёртый энергоблок – не отсюда ли Раиса Максимовна и привезла потом свою будущую лейкемию?
Горбачёв при всей мягкости своего характера никогда не избегал ни острых общественных коллизий, ни всё учащавшихся тогда, уже в силу объективных исторических причин, катастрофических техногенных событий. Появлялся в самой гуще их, пытался противостоять им – тем же здравым смыслом – и Раиса всегда, жертвенно, вставала рядом.
Запомнилось многотысячное столпотворение народа в том же ныне трагическом Донецке, на площади перед зданием обкома. Рабочий класс, никаких подсадных уток, не только Михаил Сергеевич, но и угольный министр Щадов сорвал голос. Почему-то решительнее всех выступали женщины. Шахтёрки. Требовали много чего насущного, а одна сразила прямо в яблочко:
– Михаил Сергеевич, запретите министру ругаться матом!
– Запрещаю! – мгновенно нашёлся Горбачёв, решительно развернувшись к стоящему рядом, и – мне показалось стыдливо – побагровевшему министру.
Толпа разрядилась – смехом.
А ведь через некоторое время отсюда в Москву приедут люди уже не с пустыми кастрюлями, а с шахтёрскими касками.   
Летим на Кубу, промежуточная остановка в Канаде, в Оттаве. Именно в воздухе над Канадой М.С. узнаёт, что благодаря депутату Казаннику Борис Ельцин становится Председателем Верховного Совета РСФСР: противостояние будет нарастать. Я впервые увидел Горбачёва в некотором замешательстве. На земле ему предстояло интервью по этому поводу телевизионном обозревателю Борису Калягину. М.С. давал его дважды. В эфир пошло второе, куда более сдержанное, уважительное, державное. Нацеленное на сотрудничество – которого, увы, не получилось.
Летели, по-моему, из Китая, когда на борт сообщили, что в Карабахе разбился наш вертолёт с военными. Надо было видеть в эту минуту лицо М.С. – он всегда был по-южному искренен в своих эмоциях, в сострадании людскому горю. Раиса опять была рядом, дотронулась до плеча: трубка в/ч ещё была в руке у мужа.
Он сражался за Союз, он чувствовал себя ответственным за него – в первую очередь перед теми людьми, миллионами, которые поручили, доверили ему эту великую, непреходящую, даже не столько политическую, сколько человеческую, а по большому счёту – и общечеловеческую –ценность.
Увы, не случилось.
Я не был и в том узком кругу, который сопровождал, окружал Михаила Сергеевича и в день его декабрьского обращения к нации с заявлением о собственной добровольной отставке. Ещё одно, пусть и печальное, подтверждение, что он хотел сохранить именно Союз, а не себя, дорогого, в этом Союзе.
Но декабрь девяносто первого мне вспоминается и другими, довольно личными деталями. Вышла наша книга с Раисой Максимовной, и я официально, в ВААПе, получил причитающийся мне гонорар. И решил распорядиться им следующим образом: взял жену, двоих младших детей, девочек, Володя Шевченко, тогдашний шеф протокола М.С., помог мне раздобыть, выкупить четыре билета в первом классе у «Аэрофлота» на рейс «Москва-Рим» и обратно. Заказал в Риме двухкомнатный номер – правда, комнатки оказались крошечными – в гостинице. И мы рванули – как у меня в семье говорят, на Раисины деньги. Тем более, что давным-давно в юности в известном теперь всему миру в городке Будённовске, ещё только ухаживая за своей будущей женой, я, восемнадцатилетний, клятвенно обещал свозить её со временем аж… в Рим (видимо, это и сподвигло её выйти потом за меня, дурня). И вот подвернулась удача неосторожное обещание исполнить. Очень кстати как раз в итальянском журнале «Милле Либре» был напечатан кусок из моей книги, и мне там, опять же тоже причитался некий гонорар.
Разместились в гостиничке, наутро к нам приехала моя переводчица Клаудия – она нас потом на пару с собкором «Комсомолки» Олегом Шевцовым и опекала те несколько сказочных солнечных зимних дней в Риме. Переводчица моя была со связями, в своё время близко знала Феллини – она в Риме показала мне и дом, в котором жил мэтр. Оказался у неё и выход на телевидение. И как раз на дни нашего пребывания в Вечном Городе выпала и Беловежская пуща. Видимо, с подачи Клаудии итальянское телевидение РАИ узнало, что здесь, в Риме, находится один из горбачёвских сотрудников. И заявились прямо в гостиницу. Окружили её своей передвижной телевизионной станцией, легковушками и обрушились на меня с требованием дать интервью. Отказываться было стыдно и грешно.
Я и дал, – можно сказать, на свою голову. Именно в том интервью сказал, что в Минске не хватало только одного компонента – роты почётного караула. Чтобы она арестовала переговорщиков. Так что, насчёт «почётного караула» я, видимо, обозначился первым, либо, как минимум, одним из первых. И это мне помнили. Опять же, забегая вперёд, скажу, что когда ночью уже вернулся, с женой и с детьми, в Москву, в Шереметьево, мне пришлось прямо из аэропорта по вызову из горбачёвского секретариата нестись к нему. М.С. встретил меня сурово:
- Ты что там, Георгий, наболтал?
Я понял: некие добросовестные телезрители уже сообщили.
Ну, и признался. Ничего сурового не последовало. Последовало неожиданное:
- Ты, помнится, просился директором газетно-журнального холдинга?
- Да.
- Так вот, я подписываю распоряжение о твоём назначении.
- Михаил Сергеевич, вообще-то меня там, внизу, ждут…
- Кто?
- Жена и дочки.
- Ну, извини. Просто время такое: кое-кого собирался назначить на министерские посты – отказываются. Вперёдсмотрящие. Вдруг, думаю, и ты откажешься? Вот и решил вызвать.
Я не отказался. И несколько дней побыл большим начальником. Правда, зарплату уже получить не успел. А она была назначена солидная. Георгий Хасрович Шахназаров – «Шах» по-нашенски – посмеивался:
- Аж две тысячи! У тебя вторая зарплата в партии – у М.С. две тыщи двести.
А я и не знал до этого, какая у него зарплата.
Так что, две тысячи мои вскорости гавкнулись.
И не только две тысячи. Сюжет тотчас дали в эфир, причём я заметил, что уж очень пристально снимали мои руки, ладони. Слава Богу, они не дрожали, в том числе и в эфире. Но на следующий же день мне предложили участвовать в программе, напоминающей чем-то нашенского нынешнего Соловьёва: мне будут задавать в прямом эфире вопросы, а я должен отвечать предельно быстро и предельно искренне. Сразу обозначили гонорар: двадцать тысяч долларов. Но передача у них выходила как раз в тот день, в тот вечер, когда мы должны были улетать в Москву. Я сообщил жене, расписал и насчёт двадцати тысяч. Но на сей раз она оказалась куда несговорчивее, чем в Будённовске:
- Ни в коем случае! Летим домой!
- Но я же приеду… Вернусь… Следующим рейсом…
- Ни в коем случае! Летим домой! Вместе!
Так гавкнулись и мои двадцать тысяч – не рублей. 
И последняя «римская» деталь. Комнаток в той гостинице у нас действительно было две, но на самом деле крошечных. А дочки мои, погодки, в тот самый телевизионный вечер расшалились, стали швыряться подушками и разбили две прикроватных лампы. Я струхнул: вот, думаю, как умножат, как у нас в Союзе, на пять, а то и на пятнадцать стоимость этих ламп, да сдерут завтра с меня – без штанов уеду. А хозяин гостиницы, к слову, отлично говорил по-русски. Учился когда-то у нас в Ленинграде. И вот иду к нему утром рассчитываться. Признаюсь насчёт лампы. А он расхохотался:
– Да ты мне вчера с твоим телевидением, с их телевизионными броневиками такую рекламу устроил, что народ сейчас прямо валит ко мне.
И даже налил рюмку граппы. 
Смех сквозь слёзы… Сейчас модно, конъюнктурно винить в распаде Советского Союза М.С. Горбачёва. Но он сражался до последнего. Сражался так, как заповедано было ему Судьбой и собственной природой – без крови. А винить мы должны в первую голову сами себя. Бывают, бывают всё-таки ситуации, когда и народ, даже народ – неправ.
Неправ, даже будучи не услышанным.