лидочка

                ЛИДОЧКА

Художник Петр Кустов рассеянно смотрел в окно гостиной. С крыши террасы свешивались сосульки, тонкие, как пальцы пианиста. Мартовское солнце пригревало их, и капли ритмично падали вниз, завораживая взгляд. Одна капля наползала на другую, увеличивалась в размере и зажигалась в лучах солнца, разбиваясь на фоне небесной синевы на тысячу маленьких светил.

Его приятель, Андрей Серебристый, лениво перелистывал газету, поглядывая на очаровательную юную Лидию Алексеевну, которая наигрывала что-то на пианино.
- Господа, - вдруг обратилась она к друзьям, - а я вчера получила новые ноты. Чайковского. «Времена года». Вот как раз «Март. Жаворонок.» Хотите, сыграю?
- Зачем же спрашивать, душа моя? Конечно, сыграйте.

Лидочка положила руки на клавиши и начала играть. Сначала потекли какие-то грустные мягкие звуки, как будто прощальные, но потом музыка стала удивительно перекликаться с картиной за окном, где капли приобретали ещё больший ритм и оживлённость. Сквозь них послышались трели жаворонка. Всё вдруг смешалось в звуках, но вот музыка оборвалась, словно растерявшись и испугавшись собственного оживления. Рано, рано ещё так торжествовать! Ещё вернутся вьюги. Но жаворонка уже не удержать…

- Однако, - сказал, вставая с кресла, Андрей. – Однако! Разрешите поцеловать вашу божественную ручку. А музыка какова!
- Музыка удивительно хороша, - отозвался Петр, - правдива. Это вот сейчас март такой синий и ясный, а завтра проснёмся и земли не узнаем – пасмурно, черные тучи со снегом наползут. И жаворонки приутихнут.

- Странные какие птицы, эти жаворонки, - почти пропела Лидочка.- Потому что их никогда не видно. Летают там где-то высоко, и не увидишь. Интересно, какие они?
- А самые обыкновенные, даже, скажем, совсем невзрачные. Я их как-то во множестве видел в Крыму в ноябре. Чуть-чуть больше воробья, только с хохолком. А главное, они там не поют, как у нас. Копаются себе в песке, обидно даже.

- Для того, чтобы петь, надо любить. Это единственная движущая сила на земле. Вот скоро совьют гнезда и запоют. И как запоют!
- А что, господа, пока такая прелестная погода, не возобновить ли нам вылазку на этюды? А, Лидия Алексеевна, не хотите блеснуть другим талантом?
- Хочу, конечно. Тем более…что я осенью уезжаю в Москву, поступать в Консерваторию.
- Как? Вы нас покидаете? – вскричал Андрей, - но это же невозможно…А мы? Как же мы будем жить без вас? Петр, ты чего молчишь? Но вы ведь вернетесь сюда, Лидия Алексеевна?
- Не знаю, - смеясь ответила Лидочка, - не знаю. Как получится. Но остаться не могу. Лучше музыки у меня ничего на свете нет. Разве только краски? Ну, пойдемте на этюды.

Надев теплые сапоги и прихватив с собой пледы, все втроем пошли к реке. Она была ещё покрыта льдом, на котором чернели следы зимних саней, отпечатки чьих-то ног и отверстия лунок, сделанных рыболовами. За рекой виднелись ещё не проснувшиеся поля, по краям которых рыжела прошлогодняя высокая трава, и реденький лес с начинающими покрываться тонким лиловым флером деревьями. Небо было ясное, и все располагало к творчеству. Лидочка с альбомом в руках сидела на поваленном дереве, не решаясь начать рисунок. Наконец, набросав слегка будущий пейзаж, она приступила к работе. Петр и Андрей сидели неподалеку, подставив солнцу лица, и лениво перекидывались ничего не значащими словами, как люди, в жизни которых царят мир и покой. Наконец Петр встал и пошел к Лидочке.

- А недурно, недурно. Очень неплохо получается. Только знаете, Лидия Алексеевна, всё-таки в любом пейзаже должна быть своя изюминка, своё настроение, что ли…Какой-то акцент, тайна какая-то. А то пейзаж плоским получается. Здесь, как в музыке – одна и та же тональность утомительна. Да вот сегодняшний «Март», положим. Помните, начало было нерешительное, несколько неопределённое, как сам месяц, а потом только жаворонок победно запел. Вот именно…запел. В пейзаже должен быть звук – шорох, шелест листьев, шум прибоя, звон капели и даже тишина, потому что тишина – это тоже звук, потому как её замечаешь только тогда, когда она на уши давит. Вот тут я бы… - Петр низко наклонился к Лидочке. Её лицо зарделось.
Увидев это, Андрей, вспыхнул, достал из кармана уголь и решительно начал набрасывать Лидочкин портрет. Его рука жестко и твердо, как будто с досадой, ходила по бумаге. Казалось, и портрет должен был получиться угловатым и сердитым. Но выходило совсем наоборот, и черный уголь отдавал бумаге нежность и мягкость и прорисовывал самые лучшие человеческие черты, какими только могла обладать эта девушка.
- Ого! – сказал вернувшийся Петр, - лучше писал только Рафаэль! Хвалю! Хвалю…А ты, Андрей, того…здорово влюбился, я смотрю.

///

Уехать поступать в Консерваторию не получилось. В августе Германия объявила России войну. От Иван-города до Вислы граница испещрилась ломаной линией окопов, которые плотно заполнялись людской массой. Резко увеличился тираж газет. Люди, читающие их, ещё не понимали истинного положения дел, ещё не прочувствовали поначалу понятия «фронт» и «война», но всё равно были испуганы. Испуганы судьбой тех мирных россиян, которые совсем недавно уехали лечиться на курорты Германии, Австро-Венгрии и Швейцарии и оказались отрезанными от России. Газеты, помимо сводок с фронта, заполнялись невиданными до сих пор объявлениями: «Нижайше прошу тех, кто видел в августе в Баден-Бадене Шестопалова Николая Борисовича, 54 лет, умоляю сообщить его супруге по адресу…», «Умоляю, если вы встречали в конце августа в Монтрё…», «Очень прошу тех, кто…».

Немного позже появились колонки, которые многие, особенно женщины, просматривали сотни раз в надежде найти и, одновременно, не найти знакомое имя среди «убитых», «раненых» и «без вести пропавших». С трепетом искали те же имена среди «награжденных». Почти год Лидочка ничего не знала о судьбе своих друзей. Скользя по страницам газет пальцами, уже давно не знавших клавиш фортепиано, она невольно останавливалась на буквах «К» и «С».

Первым погиб Петр. Лидочка как-то быстро повзрослела. Она не могла в это поверить. «Такой живой, умный, немного развязный и красивый! Где-то там, совсем на чужой земле, в чужом поле. И это душа компании! Да полно, погиб ли он? Ведь могли где-то что-то перепутать. Он любил жизнь, такие не погибают», - непрерывно думала она. Суеверное чувство подсказывало ей не просматривать больше газет. Только «награждённых». Когда Лидочка увидела имя Андрея среди награждённых Георгиевским крестом второй степени, ей показалось, что она спасла его от смерти.
Наступила осень. Опять пожухла трава по краям поля за рекой. Лес потемнел. Дни стали короче и тоскливее. Почта по распутице работала плохо. Редко стали приходить газеты, которые Лидочка ждала с нетерпением. В какой-то из этих дней она получила пакет, подписанный неизвестным отправителем. Впервые в жизни Лидочка услышала тишину – страшную, холодную, гнетущую и тягостную тишину. В пакете лежала записка: «Уважаемая госпожа Лидия Алексеевна, считаю своим долгом сообщить Вам прискорбную весть о смерти Вашего друга – штабс-ротмистра Андрея Серебристого, погибшего от тяжелых ран, нанесенных ему в бою за отчизну. Смею заверить, что это был человек редкого мужества и отваги. Вы, по его словам, являетесь единственным человеком, кому можно отправить то, что принадлежало ему. Выполняю волю умершего. Пусть мир будет праху его! Ротмистр 55-го  пехотного полка Лещов А. И.»

В пакете лежали Георгиевский крест второй степени, нательный крест, носовой платок с вышитыми на углу инициалами «А.С.» и письмо, написанное карандашом на обрывке бумаги. Фразы в письме спускались вниз по диагонали, буквы, разные по размеру и нажиму, наползали друг на друга, и сразу было видно, что письмо написано неверной рукой, но все же его можно было прочесть: « Любезная Лидия Алексеевна, милая Лидочка, как мы с Петром называли Вас между собой! Я долго не решался открыться перед Вами, но теперь уж не страшно, потому как увидеться нам уж не суждено, и ни мне, ни Вам не нужно мучиться по поводу того, что сказать друг другу. Я уношу с собой любовь к Вам, Вы…Вы теперь свободны. И дай Вам Бог, чтобы полюбил Вас кто-нибудь один, а не сразу двое, как мы с Петром.

Если бы только тогда, на даче, Вы хоть словом, хотя бы полунамеком, дали понять, кого из нас Вы избрали, быть может, все сложилось бы по-иному. Но Вы были веселы и легкомысленны, Вы играли нашими чувствами, Вы смеялись и каждому из нас давали надежду. Я ни в коем разе не упрекаю Вас. Надежду не дает только война.
В конце мая, когда на нас наползло это проклятое зеленое облако, и Петр погиб, я понял, что лучше было бы погибнуть мне. Мне, к сожалению, повезло, потому что в тот день я был на командном пункте. Мой товарищ погиб, и это только усугубило мое несчастье. Я чувствовал, что украл у него право бороться за Ваше расположение на равных, жизнь, любовь и надежду. Теперь я уже не мог появиться перед Вами, как единственный претендент на Вашу руку. Нас обоих всю жизнь точила бы одна и та же мысль: «А что, если бы наоборот?». Разве мы могли бы любить друг друга без оглядки на прошлое?

Но я Вас люблю, дорогая Лидочка. Нынешнее мое состояние дает мне возможность не скрывать это. Ведь Вы прочтете это письмо, когда я окажусь в могиле.
Прощайте, любовь моя, и будьте счастливы. Андрей.»