половодье

                ПОЛОВОДЬЕ

Илья Антонович сидел у постели больной жены, держа её за руку. Рука была горячей и сухой. Глаза больной сияли неестественно ярким блеском, не вызывая при этом ощущения радостного возбуждения и какой-либо надежды в них. Румянец на худых щеках страдалицы, которой оставались в этом мире считанные дни, вызывали у Ильи Антоновича горькие мысли о предстоящем скором прощании. Как врач, он прекрасно улавливал признаки угасающей жизни.

За окном темнело. Сырой ветер бил в дребезжащие стёкла. Тускло светила лампа на столике около кровати, и всё вокруг навевало щемящую тоску. В окно тихо постучали. Через мутное стекло Илья Антонович увидел расплывшуюся в каплях весеннего дождя бородатую физиономию незнакомого мужчины.

- Кореньев… Здесь живёт? – донеслось с улицы.
- Здесь. Войдите, - и доктор сделал кругообразное движение рукой, указывая на вход.
- Я из Чугуевки. Нарочный, - сказал угрюмый бородач. – Вызывают вас, ваше благородие. Вроде, утопленника прибило. Поторопитесь, однако. Вода прибывает больно шибко. Еле пробрался.
- Хорошо.

Илья Антонович вернулся в комнату.
- Голубушка, ты только не волнуйся. Вызывают меня. В Чугуевку. Утром придётся отправляться. Я попрошу Марью Филипповну с тобой остаться. Всё будет хорошо. Я только туда и обратно. Быстро обернусь, дня за два.

Утром, оставив кашляющую жену на попечение квартирной хозяйки и местного фельдшера, Илья Антонович отправился на рыночную площадь нанять какой-нибудь экипаж. Но тщетно. Все, как один, извозчики отказывались ехать в Чугуевку, так как, по слухам, вода уже поднялась высоко и короткой дорогой проехать было нельзя. Наконец, удалось нанять какого-то мужичонку с телегой. В дороге, кряхтя и проклиная всё на свете, мужичок ворчал на горькую свою участь, дрянную погоду, разлив и грязь непролазную, а доктор сидел тихо, не отвечая, и с ужасом думал, что вернувшись, может не застать в живых своей жены. Его не покидали мысли о подневольной жизни, приказах, неустроенности в этом глухом углу и грядущем одиночестве, которое пугало его. Хрупкий и нежный по натуре своей, доктор нуждался в постоянной поддержке, и она уходила, эта поддержка, с невиданной скоростью. Уже никогда не быть им вместе в свете, не танцевать, не радоваться, не вести интересные беседы в обществе, словно прошлая жизнь провалилась в бездну, подобную могиле.

- Здесь, барин, не проедешь, - услышал он, - вода ночью вон как разлилась. Придётся другой дорогой крюка давать.
Доктор посмотрел на часы. Они были в дороге уже четыре часа, но так и не добрались до переправы. Мутная вода завоёвывала пространство и затапливала низкий правый берег, деревни, леса, церкви. Мужичок вдруг превратился в вымогателя и требовал втридорога за дорогу:
- А то поверну, - грозил он, - и ищи себе кого хошь.

Пришлось согласиться. Илья Антонович поймал себя на мысли, что он и сам бы повернул, приплатив даже, если бы не служебный долг. Проплутав ещё часа два, мужичок показал на деревню, стоящую на пригорке.
- Кажись, здесь переправа.
- А как в Чугуевку проехать, - спросил доктор встречного, - заблудились мы совсем.

- В Чугуевку? В Чугуевку, ваше благородие, теперь не проедешь. Нынче такой ледолом был, что мост снесло, аж щепки полетели. Да прямо с Васькой, Анисьиным сыном. Так в реку и рухнул, только его и видели. Потом только один его валенок нашли. Так Анисья умом в одночасье решилась. Ходит по улице, валенок к груди прижимает, губы трясутся, сама вся трясётся и бормочет: « Как же ты, Васенька, теперь без обувки-то?» А Васенька уж давно, поди, себе обувку на том свете ищет. И-их, а мы теперя без моста совсем, без переправы. Теперь вам только через Сосновку в Чугуевку-то, вёрст двадцать – тридцать кругом с этой половодьей. Уж и половодь нынешняя! Не то, что Ваську, а целую избу намедни подмыло. Так и поплыла, сердечная, со всем народом. А вы по какому делу в эдакую пору в Чугуевку-то?

- Врач я судебный, по вызову, - неохотно ответил доктор.
-А-а-а, по вызову… Видать, утопленник объявился. Их теперь много плавает. Уж не наш ли Васька к берегу прибился? Если он, его легко узнать. Отметина у него тут вот, на лбу. С самого рождения. Не ошибётесь.
Телега тронулась дальше. Долго ещё петляли, путались, объезжали взбунтовавшуюся воду, по которой плыли, крутясь на стремнине, деревья, кусты, обломки жилищ и погибшие животные. К ночи стало ясно, что в Чугуевку в этот день не попасть. Заночевав, как попало, в какой-то бедной избе, рано утром отправились дальше. Теперь мужичок, не стесняясь, завышал и завышал цену, ссылаясь на голодную лошадь, овёс для которой кончился.

- Вам хорошо, ваше благородие. У вас никакой живности. А у меня, если лошадь до дома не дотянет, уж никакого привара для жизни не останется. И то сказать, зря я с вами поехал-то.

До Чугуевки, которая стояла на высоком, левом берегу, добрались только в потёмках. Доктора уже три дня ждал пристав, прибывший из города. Он представился совсем по-домашнему – Иваном Терентьевичем.

- Слава Богу, приехали. А я уж думал, погибну с этим утопленником. Весь измаялся. Если б теперь не строгие правила, предали б уж давно земле покойника, всё равно уж утопшего. Не один он, поди. А теперь вот жди заключения. Вы уж, доктор, побыстрей, пожалуйста, а то у меня жена на сносях, а меня нету. Послал господь наказание в ту ночь мне в наряд выйти. Как в ссылку сослали.
- Сейчас не могу, - ответил Кореньев, - сейчас очень темно. Могу что-нибудь пропустить. Утром только.

Покойник хранился в дровяном сарае на окраине села. Щуплый, одетый по-городскому, мужчина, без особых примет, предстал в своей наготе перед усталым доктором, который, словно охотник за дичью, пробирался к нему несколько суток. Пристав переступал с ноги на ногу, ждал, когда можно отдать распоряжение похоронить неизвестного.

- …не утопленник, - вдруг услышал он, - его удушили.
- Господь с вами, доктор, это как так удушили? Кто его в реке душить-то будет?
- Очень даже удушили. Вот, видите, хрящик поломали?
-Ну так что, что хрящик сломанный? При такой быстрине-то, небось, бревно какое-то по горлу и ударило. Вот и сломало хрящик.

- Не-ет, не бревно. Удушен. Видите это подкожное кровоизлияние? Кто-то разделался, а потом в воду бросил. Ну, пора протокол писать, да и домой скорее.
- Нет, доктор, ваше благородие, не пишите, ради бога этого в протокол. Застряну я. А жена вот-вот родить должна. Восемь лет чуда дожидались. Она и так уже сколько дней одна, горемычная. Первый раз ведь. И так со слезами отпустила. Не пишите, доктор, во имя человеколюбия не пишите. Всё равно ведь убийцу не найти. Сверху приплыл. Невесть откуда. Пожалейте.

Доктор молчал. Там, далеко, за морем разлившейся воды, его ждала умирающая жена. Сердце подсказывало, что уже и не ждёт, наверное. Смерть беспощадна, отсрочки не даёт.

Кореньев сидел в крестьянской избе и мучительно думал о способе переправы: « Скорее, скорее, - думал он, - может быть, ещё успею. Но как? Мужик с телегой исчез, не спросясь. Да и наивно думать, что на лошадях ещё можно переправиться.»
 Хозяйка у печки гремела вёдрами и посудой, боясь даже пройти близко от доктора – поди, с нечистой силой водится, такое в сарае выделывал. Теперь уж и не отмоешь.
- Хозяюшка, а у вашего мужа нет лодки? Не мог бы он пособить, меня на тот берег отвезти?

- На какой такой другой берег? Его, берега, не видно нынче. Затопило так, что и к лету не схлынет. А я свово мужа не пущу на погибель, хушь у него и лодка была.
В избу вошёл Иван Терентьевич.
- Ну как, доктор, с протоколом-то? Написали бы, и дело с концом. Сколько нам сидеть тут?
- Протокол я написал, Иван Терентьевич, только честно, без утайки. Убили его поначалу.

- Помилуйте, доктор! Никак нельзя, чтоб убили. Никак нельзя. Я же застряну тут, как пить дать. Это ж мне предварительный опрос во всех избах проводить надо, хоть и каждому известно, что покойник сверху приплыл. Не губите, Илья Антонович! Ну что вам эта правда? Какой от неё толк? Всё равно же никто не дознается не только об убийце, но и даже откуда покойник. Уважьте, мил человек, напишите, что брёвнышко по горлу ударило. Жена у меня… Я ж говорил вам. В такую минуту никак без пригляду нельзя.

- Не могу, Иван Терентьевич, долг. Всё должно быть описано по правилам. Иначе, зачем меня, собственно, сюда звали? Два дня продирался. У меня самого жена умирает. Воды подать некому. Нет, как хотите, а вот вам протокол, и я умываю руки. Отправляюсь обратно.

Иван Терентьевич побледнел.
- Никак нельзя, никак… Смилуйтесь. Ведь у нас у обоих, считай, своя беда. Может, моя и родов не выдержит. Может же она помереть в родах? Может? А я тут ненужной вознёй заниматься буду. Да как же это можно? Послушайте, нас здесь только двое. Покойника похороним, и никто ничего не узнает. А хрящик-то… Что хрящик? Мелочь. Его, хрящика, могло и не быть. Христом богом прошу, забудьте при хрящик. Уедем отсюда по добру, по здорову, всяк к своей жене. А я, если сын родится, вашим именем его назову.

Кореньев молчал. Ни разу он не преступил закона. Уж сколько давили на него, да не такие мелкие сошки, как пристав. Два раза благодаря ему спаслись от суда невинные люди. А ведь мог бы и подмахнуть, что следовало. Но сейчас что-то мешало ему сопротивляться. Он представил себе обеих жён мужей, случайно сошедшихся в весеннем омуте гибельного разлива. Словно половодье втягивало в себя не только дома и деревья, а и судьбы людей. Измученному тревогами и мрачными предчувствиями доктору показалось вдруг, что ему воздастся, если он осчастливит будущего отца, что справедливость – вещь не односторонняя и может читаться по-разному, в зависимости от обстоятельств, и что если не уступит он приставу, бог покарает его. И если самому Кореньеву ничто уже не могло помочь, то пристав ещё мог обрести счастье и радость от прибавления семейства, и тогда счастье для одного чудесным образом коснётся и самого Кореньева. И доктор сдался.  Подавленный обстоятельствами, он даже не сразу заметил, что  пристав, не предложив помощи, быстро умчался в уездный город, стоящий, так же, как Чугуевка, на левом берегу реки.

С щемящим чувством попранного им закона, нарушения клятвы, своего рода предательства со стороны осчастливленного им человека, обуянный теперь только стремлением как можно скорее оказаться около умирающей жены, Кореньев стал искать добровольного перевозчика. Но, глядя на бурные потоки проносящейся воды, всякий лодочник отрицательно кивал головой.

- Унесёт, ваша милость, не выгребем.
« Сам поеду», - твёрдо решил Илья Антонович и стал искать, кто бы ему продал лодку. Нашёлся мужичок, по виду пьяница.
- А лодка-то у тебя не дырявая, часом?
- Нет, барин, не дырявая. Да ты не бойся. Давай деньги, да поезжай себе на здоровье, коли  надо. Только греби кверху, чтобы далеко не снесло.

Но доктор уже не слушал. Он торопливо прыгнул в лодку, стоящую на высокой воде, и дрожащими от нетерпения руками быстро отвязал верёвку. И в тот же миг вода подхватила судёнышко, как скорлупку, и понесла к круговороту.

А на берегу надрывался мужичок: «Вёсла-то, вёсла! Вёсла забыли, ваше благородие…»
Но лодку уже уносил поток, сталкивая её с проплывавшими мимо деревьями, вырванными из земли с корнем. Всё смешавшее и смывшее на своём пути половодье захлестнуло судьбу доктора.  Илья Антонович в ужасе обхватил голову и отдался на волю волн.