de omnibus dubitandum 99. 336

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ (1866-1868)

Глава 99.336. ВООБРАЖАЕТ, ЧТО ГРАЦИОЗНА И МИЛА, КАК МОТЫЛЕК…
      
    Пробило где-то поблизости на часах половина девятого и одновременно в переднюю просунулась уже знакомая Лиле седая голова Ферапонта.
   
    - Пожалуйте в вашу комнату, барышня, отдохнете маленько, да кофейку попьете с дороги, я вам туды и поднос отнес.
 
    Лилия Карловна не заставила себя просить вторично и, сняв свою ветхую, порыжевшую по швам жакетку, поспешно зашагала за старым слугой.
   
    Первая комната, куда они вошли, очевидно была гостиная.
   
    Лепные потолки, дорогие обои, вычурная печь, всюду масса ненужных и аляповатых безделушек и, не менее их, грубо намалеванных произведений никому неизвестных художников в тяжелых, кричащих рамах, висевших по стенам, гобелены, поеденные молью, ковры, потерявшие от старости свой первоначальный вид и цвет, модная, вычурная с претензией, но с выцветшей и потрепанной обивкой мебель, все это неприятно поразило с первого же взгляда Лилию.
   
    Вторая комната удивила ее не меньше первой. Это была, по-видимому, столовая. И здесь все поражало своей крикливой, убогой роскошью. Старые, поломанные стулья чередовались с высокими кожаными табуретами. В открытом буфете была расставлена наполовину перебитая посуда. На стенах висели деревянные тарелки, резные плоды, блюда и расписные чучела гусей и фазанов. A на столе лежала грязная, порванная в нескольких местах скатерть и стоял с проломанным боком никелевый самовар.
   
    Поймав удивленный и брезгливый взгляд девушки, устремленный на грязную скатерть и на поднос, уставленный разношерстным сервизом, Ферапонт тихо усмехнулся и с легким вздохом сказал:
   
    - Не удивляйтесь, барышня, что y нас-то не совсем того, чтобы во всем аккурате. Один я y них да Нюша, моя внучка, мне в подмогу дана, не успеваем; мы и по кухонной и по гостиной части и комнаты прибрать и состряпать что... Тут Содома-Гомора, прости Господи какая! От гостей до гостей так и живем. Зато, когда гости наезжают, совсем по другому все здесь выходит.
   
    Но старому Ферапонту не пришлось пояснить Лиле, что бывает в доме Ивановских, когда наезжают гости, потому что, как раз в этот миг задребезжал электрический звонок и прокатился призывным звоном по всей квартире.
   
    - Барин молодой проснулись! Бежать одевать их надо... Ахти беда, поднимет дым коромыслом... Опять в училище свое опоздает! Кажинный день так-то: будишь его будишь, бровью не поведет, a потом к девяти часам, глядишь, и пойдет гонка! Уж вы сами потрудитесь пройти в вашу комнату, барышня. Вот отсюда по коридору третья дверь направо. A я бегу!
   
    Последние слова Ферапонт договорил уже на ходу и, действительно, чуть не бегом выскакивая из столовой, скрылся в прилегавшем к этой комнате темном коридоре.
   
    Следом за ним в этот коридор вошла и Лилия.
   
    Сначала попав сюда из освещенных в это раннее утро электрическими рожками комнат, она не могла ничего различить в двух шагах от себя. Но вот матово забелелась какая-то дверь направо и она, толкнув ее, переступила порог комнаты.
   
    Позднее ноябрьское утро слабо пробивалось сквозь палевые занавески двух окон, борясь незаметно с голубоватым светом фонарика-ночника, дававшего мягкое, как бы лунное освещение с потолка комнаты. В этой комнате царил полнейший беспорядок.
   
    Всюду: на диванах, креслах, пуфах, обитых голубым крепом, даже на умывальнике и на туалете были разбросаны всевозможные принадлежности дамского туалета. Многие из вещей были просто брошены на пол. Хорошенькая, обшитая кружевом, белая блузка валялась на умывальнике, свесившись одним из своих пышных рукавов в рукомойную чашку.
   
    Одна изящная бронзовая туфелька была закинута почему-то на этажерку, тогда как другая находилась в лапах прелестного белого как снег шпица, который старательно обгладывал своими острыми зубками её высокий французский каблук.
   
    Растерянная и смущенная Лилия Карловна, при виде всей этой картины, поняла только, что она, очевидно, попала в чужую спальню и, желая, как можно скорее, исправить свою ошибку, поспешно схватилась за ручку двери.
   
    Но тут произошло нечто совсем неожиданное.
   
    При виде посторонней, шпиц благополучно выпустил изо рта и лап бронзовую туфельку с наполовину обкусанным каблуком и, вскочив на ноги, залился бешеным лаем.
   
    В первую минуту Лилия Карловна замерла от неожиданности, потом попятилась назад к порогу двери, a шпиц все лаял, лаял выбиваясь из сил. Он то храбро подскакивал к подолу девушки, угрожая скромной черной оборке, которой было обшито её кашемировое, дешевенькое платье, то отпрыгивал назад, не переставая браниться все время на своем непонятном собачьем языке.
   
    Неизвестно долго или коротко продолжалась бы подобная тактика, пока ошеломленная Лилия Карловна уже собиралась отступить за дверь от своего не в меру назойливого врага, как неожиданно откуда-то из-за угла послышался заспанный голос:
   
    - Кто тут? Жужу, тубо? Что это ты не даешь спать, негодная собака! Молчи сию минуту, или...
   
    И так как "негодная собака" и не подумала исполнить отданного ей приказания, что-то темное полетело из-за угла, где стояли две совершенно одинаковые узенькие кроватки, разделенные ночным столиком, и с силой ударилось о пушистую белую спинку собаки.
   
    Лай мгновенно перешел в отчаяннейший визг, огласивший сонную тишину дома. Жужу поднял лапку, метнулся в сторону и юркнул под диван, оставив на месте происшествия изгрызенную туфлю и высокий сапог с черной шнуровкой, - орудие наказания обиженной собачонки. Почти одновременно с этим на одной из кроватей отделилась круглая головенка, и заспанный голосок произнес:
   
    - Дуська, противная, как ты смеешь бить моего Жужутку!
   
    - Сам противный! - ответила обладательница завитой в папильотки головы с соседней кровати.
   
    - Ну, уж ты бы помолчала лучше. Смеешь меня так называть! Эмилия Павловна всегда говорила.... - голосок осекся, покрытый другим.
   
    - Глупа твоя Эмилька Павловна! Да и нарочно она это, чтобы ты ее фотографировал из своего аппарата. A про меня папА всегда говорит, что я умница, развитая, a ты таблицы умножения не знаешь и ковер через ять пишешь.
   
    - Не ври! Не ври! Не ври! Сама вместо дома Домна написала, все еще хохотали до колик - и Вася и Саша!
   
    - Глупые они все оттого и хохотали! Ошибок от невнимания не понимают.
   
    - A ты внимательнее будь!
   
    - A ты умнее!
   
    - Моего ума, не бойся, и на тебя хватит!
   
    - Очень умна, если романы из комнаты Саши таскаешь и читаешь потихоньку.
   
    - Врешь, врешь, врешь!
   
    - Сама врешь! Сама врунья!
   
    Две тоненькие белые; в длинных ночных сорочках, фигуры одновременно вскочили на ноги на своих кроватях и в воинственных позах стояли друг против друга, угрожающе потрясая завитой на бумажках головой и тоненькими руками, точно два бодающиеся козлика, готовые сцепиться рогами.
 
    Лилия Карловна, изумленная, смущенная от всего происходившего перед её глазами, бросилась между кроватями, встала между детьми, заслоняя одну от другого своим собственным худеньким телом. Последние только сейчас заметили ее и, неистово взвизгнув, бросились под одеяла, проворно закрылись ими с головами, оставив на свободе одни только раскрасневшиеся, взволнованные мордашки.
   
    - Ай, ай! Чужая!
   
    - Уйдите, пожалуйста! Мы не одеты!
   
    - Как вы попали сюда в нашу комнату?
   
    - Вы новая гувернантка? Да?
   
    - M-lle Юдина? - пищали они на разные голоса, стараясь как можно лучше укрыть от глаз неожиданной посетительницы свои головы.
   
    Все еще смущенная, Лилия постаралась однако подавить в себе нежелательное настроение и, призвав к себе все свое самообладание на помощь, произнесла твердым голосом:
   
    - Я рада случаю, приведшему меня сюда, чтобы познакомиться с моими учениками и воспитанниками. Лилия Карловна Юдина. Прошу любить и жаловать! - и она протянула руку по направлению одной из кроваток.
   
    Маленькая, но сильная ручонка освободилась из под одеяла и слабо пожала её пальцы.
   
    - Я - Евдокия Семеновна, - произнес тонкий голосок, - старшая, a вот он младший, Ваня.
   
    Тут вторая рука протянулась с противоположной стороны к Лиле.
   
    Мальчик и девочка, забывшись, подняли головы, стараясь разглядеть новую гувернантку.
   
    - A вы - душонок! - произнес бесцеремонно Ваня. - Не то что Эмилька Павловна. Ta была ведьма порядочная. A вы - дуся, молоденькая. Сколько вам лет однако? Вы моложе Васи. A Васе ровно двадцать один год.
   
    - Он y нас старый дед! - со смехом закончила Евдокия. - A вам сколько? Восемнадцать, да?
   
    Незаметно улыбнувшись, Лиля присела на край постели старшей девочки и довольно мягко проговорила:
   
    - Сколько бы мне не было, я всегда останусь старше вас. A спрашивать о годах y старших - не совсем удобно.
   
    В ответ на это Евдокия сделала недовольную гримаску.
   
    - Ах, mademoiselle, вы тоже любите читать нотации, как и Эмилия Павловна.
   
    - Иначе я бы не была гувернанткой! - добродушно улыбнулась Лилия.
   
    Этот ответ, очевидно, понравился детям, потому что оба они подскочили на своих пружинных матрасиках и затрещали, перебивая один другую:
   
    - Нет, нет, вы душонок, прелесть, не то что Эмилька! Недаром мы ее "выкурили" злючку, крысу противную. Постоянно на нас mamАn ябедничала. Ужасная дрянь! Мы ей раз за это её накладку рыжую в черный цвет выкрасили, так что надеть было нельзя. Подумайте, сама рыжая, a накладка, как уголь. Ха, ха, ха! A вы, mademoiselle, не носите накладки? А? Вон y вас сколько волос на голове, ай, ай, что-то подозрительно, душончик!
 
    И прежде чем Лилия успела опомниться, Ваня, светловолосый, с выпуклыми серыми глазами мальчик, протянул руки к её голове, в один миг вытащил все шпильки из действительно густой и тяжелой прически Лилии. Густая и мягкая волна удивительно красивых и пышных волос мягко скользнула вниз и окутала черной сетью всю невысокую фигуру молоденькой гувернантки.
   
    - Ай, ай, какая прелесть! Вот где роскошь-то! Не то, что y Эмильки или y Сашки! Тут настоящие волосы, a не шиньоны, не накладки фальшивые! Прелесть, восторг, сокровище!
   
    И, прыгая вокруг Лилии Карловны в одних рубашонках с босыми ногами, дети хватали ее за нежные шелковистые пряди и тянули каждый к себе.
   
    И высокая худенькая Евдокия с бледным лицом, с темными глазами и бровями, и курносенький Ваня совершенно забыли о том, что видят Лилию Карловну в первый раз и что она является для них начальствующим лицом в некотором роде.
   
    Напрасно молодая девушка старалась восстановить порядок и урезонивала юных проказников.
   
    Её слова не приводили ни к чему.
   
    Вдруг, Ваня, устраивавший на голове своей новой гувернантки весьма сложное сооружение наподобие японской прически, заглянул в лицо Лилии Карловны и вскрикнул:
   
    - Душонок, отчего y вас такое печальное личико! Я вам сделал больно!
   
    - Конечно, сделал больно! - вмешалась недовольным тоном Евдокия, - ты известный y нас медведь косолапый! Увалень!
   
    - Ну, не ври пожалуйста! Воплощенная грация какая, подумаешь! Тоже воображает, что грациозна и мила, как мотылек! - огрызнулся Ваня.
   
    - Разумеется, грациозна, не тебе чета!
   
    - Скажите, пожалуйста!
   
    Пока дети пререкались между собой, Лилия успела привести в порядок свою голову. Свернув в тяжелый жгут на затылке свои пушистые густые волосы, она обратилась к детям:
   
    - A ведь Ваня угадал верно, - проговорила она, взяв за руки обеих детей своих будущих воспитанников, - вы мне, действительно, сделали больно!
   
    - A! - протянул сокрушенно Ваня, в то время, как темные глаза Евдокии метнули смущенным взглядом исподлобья.
   
    - Но не оттого больно, что дергали меня за волосы, - поторопилась она истолковать свои слова, - a потому, что так непочтительно относитесь к своей прежней гувернантке, браните ее всячески и ссоритесь с друг другом из-за всякого пустяка!
   
    - Эмилька стоит этого, поверьте! - буркнула себе под нос Евдокия.
   
    - Ведьма она! - вторил ей и Ваня.
   
    - Опять!
   
    И, укоризненно покачивая головой, Лилия Карловна поднялась к двери.
   
    - Вот, что, дети, - произнесла она, останавливаясь на пороге, - одевайтесь скорее и выходите в столовую, мне хочется, наконец, видеть моих учеников и воспитанников в их настоящем виде, a не с таким невозможным видом!
   
    И она с улыбкой указала глазами на покрытую бумажными папильотками голову девочки.
   
    - Голова, как голова! Ничего нет удивительного в завивке. Саша всегда так завивается на ночь! - вызывающе проговорила Дуся.
   
    - Саша, это, если не ошибаюсь, ваша старшая сестра?
   
    - Да! - небрежно бросил Ваня.
   
    - И вы, стало быть, считаете нужным поступать по примеру совсем взрослой барышни?! Но сколько же вам лет, однако?
   
    - Мне восемь, a Дусе двенадцать!
   
    - Ну, значит, вы совсем еще дети! A детям смешно и нелепо так много думать о своей наружности! И я серьезнейшим образом попрошу вас не завивать больше волос.
   
    И, сказав это, Лилия исчезла за дверью спальни детей, предоставив право белому Жужу, снова поднять свой ужасающий лай.